Незаписанный трек

Адреналин от встречи выветрился, оставив после себя едкий осадок стыда и невыносимую, пульсирующую ярость. Джисон вернулся в свою квартиру не как победитель, а как загнанный зверь. Он захлопнул дверь с такой силой, что по стене поползла паутинка трещин в штукатурке.

«Идиот. Конченный идиот».

Он сорвал с себя мокрую куртку, швырнул ее в угол и в полном темноте прошел в гостиную. Его руки тряслись, в висках стучало. Он подошел к мини-бару, налил в стакан виски — дорогой, выдержанный, подарок от спонсора — и опрокинул его одним движением. Алкоголь обжег горло, но не принес желанного забвения.

Он снова и снова прокручивал в голове ту встречу. Каждое слово Минхо. Каждый его взгляд, полный холодного, почти научного интереса к его агонии. Этот ублюдок не просто нападал. Он препарировал. И самое ужасное, что в некоторых его словах была доля правды.

«Ты — слабое звено».

Джисон с силой швырнул пустой стакан в камин. Хруль разбитого стекла оглушительно прозвучал в тишине.

— Слабый? — прошипел он в пустоту. — Я тебе покажу, кто слабый.

Он схватил гитару, стоявшую у дивана. Пальцы сами легли на гриф, найдя знакомые аккорды. Но это не была мелодичная баллада или заводной хит. Из-под его пальцев вырвался хаос — диссонирующий, громкий, полный ярости рой звуков. Он бил по струнам так, что кожи на подушечках пальцев треснули, оставляя кровавые следы на белом нейлоне. Он играл свою злость, свое отчаяние, свое презрение к Минхо, к Сынмину, к самому себе.

Он не слышал, как открылась дверь в квартиру.

— Джисон?

Голос Банчана был тихим, но в нем читалась тревога. Джисон не обернулся, не прекратил играть. Он просто играл громче, агрессивнее, пока струна не лопнула с резким, похожим на выстрел звуком, хлестнув его по лицу.

Музыка оборвалась. В тишине было слышно только его тяжелое, прерывистое дыхание.

Банчан медленно подошел, осторожно, как к раненому животному.
—Сынмин сказал, что ты... ушел. Что случилось?

— Что случилось? — Джисон резко повернулся. Его глаза горели в полумраке. — Ты читал эту статью? Ты читал, что этот пидор обо мне написал?

— Я читал, — Банчан оставался спокойным, но его сжатые кулаки выдавали напряжение. — И мы решим эту проблему. Легально. Через юристов.

— Юристов? — Джисон истерично рассмеялся. — Ты действительно думаешь, что это остановит таких, как он? Он ненавидит нас, Чан! Он ненавидит меня! И знаешь, что самое пиздатое? Он прав! Он прав насчет «Ауры», насчет всех этих гребаных схем!

— Тихо! — резко сказал Банчан, бросая взгляд на дверь, как будто за ней могли стоять уши. — Заткнись, Джисон. Ты не понимаешь, что говоришь.

— Я понимаю! Я понимаю, что мы продали душу, чтобы остаться на плаву! И теперь этот журналистишка пришел за своей долей!

— Он не просто журналистишка, — голос Банчана стал жестким. — Он Ли Минхо. Тот самый. Тот, чью карьеру похоронили три года назад. И он явно считает, что мы были к этому причастны.

Джисон замер.
—Что?

— Его увольнение. Скандал с плагиатом и подкупом. Все было сфабриковано. И Сынмин... Сынмин тогда работал в том издании. Он знал. Он мог помочь, но не стал. Он предпочел сохранить связи с теми людьми, которые сейчас стоят за «Аурой».

Джисон почувствовал, как почва уходит из-под ног. Это была не просто атака на их репутацию. Это была месть. Личная, выношенная годами.
—И ты... ты знал об этом? Все это время?

Банчан отвернулся. Его молчание было красноречивее любых слов.

— Боже... — Джисон медленно отступил назад, наткнувшись на диван. — Так вот в чем дело. Мы не просто цель. Мы искупление для него.

— Мы переживем это, — попытался успокоить его Банчан. — Мы всегда все переживали.

— На этот раз все по-другому, — прошептал Джисон, глядя на свои окровавленные пальцы. — На этот раз он... он видит меня насквозь. И ему нравится то, что он видит. Ему нравится моя боль.

Банчан посмотрел на него с странной смесью жалости и раздражения.
—Соберись, Джисон. Ты звучишь как герой дешевой драмы. Он не видит в тебе ничего, кроме козыря в своей игре. Не наделяй его романтическим ореолом.

Джисон ничего не ответил. Он просто сидел, смотря в одну точку, пока Банчан убирал осколки стекла и накладывал ему на руку пластырь. Его мир, и без того шаткий, теперь рушился с оглушительным грохотом. И в эпицентре этого разрушения стоял Ли Минхо с его ледяными глазами и ядовитыми словами.

---

Минхо не спал. В его квартире царил такой же хаос, как и в его мыслях. Пустые банки из-под кофе, окурки, переполненная пепельница, горы бумаг. Он стоял перед стеной, увешанной фотографиями, статьями и схемами. В центре — фотография Джисона с того самого, «настоящего» кадра. Рядом — портрет Сынмина. И соединенная стрелками схема «Ауры».

Встреча с Джисоном дала ему больше, чем он мог предположить. Он получил не просто подтверждение своих догадок. Он получил живой, дышащий материал. Джисон был не просто мишенью. Он был ключом.

Он был уязвим. Эмоционален. И, что самое главное, в его глазах читалась не только ненависть, но и отчаянная, невыносимая правда. Он был виноват. И он знал это.

Минхо взял маркер и провел толстую красную линию от лица Джисона к названию «Аура». Он думал о том, как дрожали руки музыканта. Как срывался его голос. Это не было игрой. Это была агония. И Минхо, как хирург, вскрывал ее скальпелем своих вопросов.

Его телефон завибрил. Чанбин.
—Ты видел последнее? — голос друга был хриплым от бессонницы или выпивки.

— Я много чего вижу. Уточни.

— Сынмин. Пиар-команда Stray Kids. Только что выпустил официальное заявление. Они подают в суд на издание за клевету. И лично на тебя.

Минхо усмехнулся. Предсказуемо. Отчаянно.
—Пусть подают. Это только добавит огласки. А огласка — мой друг.

— Ты сошел с ума? Они сомнут тебя своими деньгами и связями!

— Они могут попробовать, — Минхо подошел к окну. Город засыпал, но его темнота была обманчивой. — Но у меня есть кое-что поинтереснее денег. У меня есть правда.

— Правда? — Чанбин фыркнул. — Минхо, с той поры как тебя подставили, ты сам стал мастером по фабрикации «правды». Ты не ищешь правду. Ты мстишь. И я начинаю бояться, что тебе уже все равно, кого подожжешь на этом костре.

— Ты всегда был сентиментальным, — холодно ответил Минхо.

— А ты всегда был ебанутым, — парировал Чанбин. — Просто раньше это было мило. Слушай, я кое-что выяснил. О том, кто стоит за «Аурой». Это не просто продюсерский центр. Это филиал гораздо более крупной структуры. И если ты продолжишь копать, они не ограничатся судом. Они сломают тебя. По-настоящему.

Минхо замолчал. Он смотрел на свое отражение в темном стекле. Уставшее лицо призрака.
—Они уже сломали меня, Бин. Три года назад. Теперь моя очередь.

Он бросил трубку, не прощаясь. Тишина в квартире снова стала абсолютной. Он подошел к столу, где лежал его старый, потрепанный блокнот — тот самый, с дневниковыми записями, которые никто не должен был читать. Он открыл его на случайной странице.

«Сегодня писал статью о бездомных музыкантах у станции. У одного была гитара с одной струной. Он играл что-то невероятно грустное. Я дал ему денег. Он сказал: «Спасибо, но это не поможет». Я спросил: «А что поможет?» Он ответил: «Ничего. Музыка уже мертва».

Минхо резко захлопнул блокнот. Эти наивные, глупые мысли принадлежали другому человеку. Тому, кто еще верил в добро и справедливость. Тому, кого убили.

Его взгляд упал на диктофон. Он нажал кнопку воспроизведения. Раздался его собственный голос, спокойный, методичный:
«...встреча с объектом Х.Дж. Состоялась. Объект эмоционально нестабилен, подтверждена причастность к схемам «Ауры». Проявляет признаки внутреннего конфликта. Давление можно усилить через личную привязанность к музыке и страх разоблачения перед фанатами...»

Он остановил запись. В тишине он снова услышал тот сломанный, яростный аккорд, который Джисон вырвал из гитары. Он видел его окровавленные пальцы.

И вдруг, совершенно неожиданно для самого себя, он почувствовал не триумф, а что-то другое. Что-то похожее на тяжелый камень где-то в районе солнечного сплетения. Что-то, что очень напоминало стыд.

Он резко тряхнул головой, отгоняя эту слабость.
—Слабый, — прошептал он, повторяя свое own обвинение. — Он слабый. И я использую это.

Но когда он снова взглянул на фотографию Джисона, на его испуганные, честные глаза, он понял, что война только что усложнилась. Теперь в ней было не две, а три стороны: он, Джисон и та невыносимая, опасная правда, которая начинала прорастать между ними, как ядовитый гриб после дождя.