Глава 3. География
Вот оно – я разложила на кровати чехол, в котором ждало своего часа платье на выпускной. К его выбору месяц назад я подошла очень ответственно. Наверное, тогда я перемерила все платья, представленные в магазине, и к концу дня уже не могла на них смотреть, но всё-таки нашла его – моё идеальное платье. Не вырвиглазное, простое и элегантное: коктейльное платье с открытыми плечами. Плотный чёрный корсет, украшенный кружевом, узор которого переходит на лёгкий гипюр белой юбки.
- Просто роскошь, - постановила я, рассматривая своё отражение.
Позади, на кровати, Варька издала какой-то невнятный звук – наверное, так же выражая восхищение своей старшей сестрой.
Я надела на шею чокер – просто широкая чёрная ленточка, и повесила длинную нитку жемчужных бус, которую нашла в маминых шкатулках. Бусы были очень длинные, мне – до самого живота, и я завязала их в узел. В уши вдела огромные позолоченные серьги, как у цыганки. Честно, чем больше украшений, тем менее голой я ощущаю себя в платье с открытыми плечами.
- И почему я не додумалась купить чёрные перчатки по плечи? – задала я вопрос, глядя в зеркало.
Варька слюнявила кофр моей туши.
- Фу, не ешь бяку! – прикрикнула я, отобрав у неё тушь.
Мелкая сегодня тоже останется с тётей Зоей.
Вот послышался грохот дверей лифта и тяжелые шаги в тамбуре подъезда. Это тётя Зоя поднялась к нам. Я открыла дверь – и тут же поймала на себе изумлённый взгляд.
- Сашка! Ты покрасилась, что ль? – было первое, что я услышала от тёти Зои вместо приветствия. – Ну и дурновкусие.
Ах, типичная тётя Зоя!
- Зато как вам моё платье?! – с гордостью спросила я, растягивая белую юбку за подол.
Тетя Зоя оценивающе осмотрела платье.
- Платье – красивое, - постановила она. – Только волосы покрасила зачем?..
Я откровенно закатила глаза.
- Потому что захотела.
На это тётя Зоя только отмахнулась.
Я отвела её на кухню и показала ящик над разделочным столом, в котором хранится сухая смесь для Варьки и её бутылочки. Потом показала, где лежат подгузники.
- Вы коляску сможете вытащить? – напоследок спросила я.
Не знаю, сколько точно лет было тёте Зое, но она была довольно пожилая и не отличалась крепким здоровьем. Зачастую ей бывало сложно пройти с Бонькой до парка прямо возле дома. Что уж говорить, но вытащить коляску с ребёнком и для здорового человека весьма непросто.
- Ты шутишь? – вскинула тонко выщипанные брови тётя Зоя.
Всегда, когда я видела эти брови, мне хотелось исправить их под то, как это делают сейчас.
- Ну, я просто спросила – а то вдруг? Если не можете, ничего страшного. Нам бывает лень выходить, и мы просто открываем балкон и сидим с Варькой там.
Тётя Зоя ответила на свой лад:
- Ой, не учи мать щи варить! Не ты это придумала и не ты первая так делаешь…
- Н-ну…
И всё это время тётя Зоя смотрела на мои волосы. Только выдавалась удобная минутка, как она тут же начинала ворчать:
- Ой, ну и вид – курам на смех! И чёй-то тебя дёрнуло?..
Я при этом тактично молчала.
- Ладно. Мы пошли, - наконец, сказала я, стоя с Глебом на пороге.
На локотке у меня висела элегантная золотистая сумочка, в которой были сложены телефон, ключи, кошелек и косметичка, и при этом в руках я держала пакет из «Пятёрочки» со сменкой. Под своё шикарное платье я обула не менее шикарные лакированные туфли на двенадцатисантиметровом каблуке. Они, конечно, красивые, и более того – придают мне более или менее нормальный человеческий рост, но если в них долго ходить, ноги могут отвалиться. Поэтому я предусмотрительно взяла с собой мятый пакет из «Пятерочки», в котором лежали кеды.
Я взяла Глеба под локоток, и мы отправились в школу.
Мы учились в школе 1223. Каждое утро пять дней в неделю в течение учебного года мы ходили вдоль Онежской улицы, когда появилось МЦК, переходили по надземному переходу у станции «Коптево», которая по какому-то нелепому стечению обстоятельств расположилась близ Лихоборского депо в Головинском районе, проходили мимо трамвайного разворота и заходили во дворы на Михалковской улице.
Рядом с нашей школой, через дорогу, была ещё спецшкола. Так что, у наших учителей был такой гэг: за любую провинность, даже самую мелкую, нас стращали перевести «в учреждение через дорогу». Естественно, никто ни из моей параллели, ни из параллели Глеба за все годы туда переведён не был.
Вообще, по Михалковской улице было много учебных заведений: помимо школ, ещё какой-то центр внешкольного досуга или школа искусств, ПТУ – а дальше, после перекрёстка с Большой академической улицей, начиналась улица академика Прянишникова. Уже она вела мимо Политехнического, бывшего Университета печати, в необъятные просторы сельскохозяйственной академии. Улица Большая академическая разделяла Михалковский и Тимирязевский районы.
Когда мы проходили крытый переход, я смотрела через стекло сверху вниз на старинное Лихоборское депо. Почему-то стало так грустно.
Я подергала Глеба за рукав.
- Что такое? – буркнул брат.
- Ты понимаешь, что мы последний раз проделываем этот маршрут?!
- И что?
Я не нашла ничего лучше, как предложить:
- Давай постоим!
Глеб красноречиво закатил глаза. Я прямо как будто его мысли в этот момент прочитала – о том, как глупо и сентиментально это прозвучало и как ему стыдно со мной идти.
- Ладно, - согласилась я, и мы продолжили путь.
****
Актовый зал был украшен шариками. Самые разнообразные шарики – висели повсюду. В том числе, в центре сцены установили золотые шарики в форме цифр, из которых складывался год нашего выпуска. Из-за толпы выпускников-девятиклассников и их родителей, учителей и ещё каких-то людей, в зале было душно и шумно. Я забилась на самую галёрку и стала слушать наигранный голос завучши по внеучебной работе, радуясь, что в этот день вижу её в последний раз в своей жизни. Только в этот день мне предстоит двойная доза её резкого голоса и приторных слов… Эта неприятная женщина заправляла всеми мероприятиями в школе и казалась ещё более невыносимой оттого, что, присутствуя на репетициях новогодних представлений класса, показывала себя стервой и снобкой – как будто отвечала не за школьную самодеятельность, а за репертуар Большого театра. Вот те родители, которые собрались в зале – они же и не представляют, что стоит за всей этой самодеятельностью, какая мегера расправила над нами крылья. В последний год нашего пребывания в школе, как и все одиннадцатые классы, мы решили устроить новогоднее представление для средней школы. Всё чин по чину: две девочки из драмкружка написали сценарий, организовали репетиции, все дела… А потом пришла завучша по внеучебной работе и решила, что должна представлять собой саму цензуру. В итоге, нам пришлось в срочном порядке перекраивать сценарий. Стоит ли говорить, что в итоге представление вышло так себе? Ситуацию спасло то, что мальчик, исполнявший роль Деда Мороза, принёс бутылку вина, и нам на сцене было хотя бы весело.
Торжественная часть выпускного девятых классов прошла быстро. Глеб протиснулся ко мне на галёрку, прижимая к себе сиреневую корочку аттестата.
- Ну что? Сколько там троек? – язвительно спросила я.
Глеб гордо раскрыл аттестат и продемонстрировал мне табель.
- Ни одной!
- Что-о? Даже по музыке?! – деланно удивилась я.
Музыка была единственным предметом, который откровенно не давался Глебу – потому что моему братцу, как это говорится, медведь на ухо наступил. По крайней мере, так это объясняли родители. На самом деле, Глеб просто не сошёлся характерами с учительницей музыки, и она каждую четверть грозилась ставить ему тройки.
Убирая табель в аттестат, Глеб метнул в меня самодовольный взгляд и хмыкнул:
- Ну, вот теперь посмотрим, сколько троек у тебя.
- Зачем смотреть? – возразила я. – Я тебе и так скажу: дохренища!
Нас выгнали из актового зала, и мы пошли бродить по пустынной школе.
Моим классным руководителем была географичка Инна Алексеевна. Она вела и у класса Глеба, так что моего брата знала. Мы пришли к ней в кабинет. Было рано, и никто из моих одноклассников ещё не пришёл.
Вечером, с темнотой за окном, кабинет выглядел непривычно. Я сразу села на своё место – за последнюю парту у окна, где на уроках сидела с Соней.
- Что ты как неродная? – обратилась ко мне Инна Алексеевна из-за своего стола. – Садись ближе, - а потом посмотрела на жавшегося к двери Глеба. – А ты почему к своим не идёшь?
- Мы решили, что Глеб будет отмечать с нами, - сказала я, пересев на первую парту, стоявшую прямо впритык к учительскому столу. – Папа не смог присутствовать. Чтобы его место в ресторане не прогорало, я возьму Глеба.
- Понятно. Дело ваше, - сказала Инна Алексеевна, разворачивая газету. У неё было хобби – разгадывать кроссворды и судоку. – Только там же алкоголь будет…
- Родители разрешили, - твёрдо сказал Глеб, а я пообещала:
- Я прослежу.
Инна Алексеевна не стала ничего возражать, увлечённая кроссвордом. Я смотрела на её пепельно-седые волосы, собранные на затылке под овальную заколку, похожую на черепаховый панцирь. Кажется, я никогда и не видела свою классную руководительницу так близко, потому что обычно предпочитала занимать задние парты. Она же, в нарядной блузке из какого-то лоснящегося плотного материала, который, кажется, едва слышно шелестел при движениях, в задумчивости склонилась над кроссвордом.
- В чём измеряется разрешение мониторов? – произнесла Инна Алексеевна. – Семь букв, четвёртая – С.
Я полезла в телефон.
Глеб сказал, не раздумывая:
- Пиксель.
Инна Алексеевна сосчитала острым кончиком карандаша клетки.
- Хм, подходит.
Наконец, отгадав все слова, с чувством выполненного долга Инна Алексеевна сложила и убрала газету и соизволила обратить свое внимание на нас. Сначала она перекинулась с Глебом парой слов, раздосадовано покачала головой, когда он заявил о твёрдом намерении уйти после девятого. Потом Инна Алексеевна посмотрела на меня – и на её лице отобразился истинный ужас.
- Батюшки! – воскликнула она. – Что ты с волосами сделала?!
Я только непонимающе промолчала.
- Вот всё на Соньку свою насмотрелась… - продолжила Инна Алексеевна.
Я отвернулась так, чтобы она не видела, и закатила глаза.
- А что с ЕГЭ надумала? – серьёзно вопросила Инна Алексеевна.
Я осмотрела все досконально знакомые карты на стенах – старые, пожелтевшие и обмахрившиеся по краям, немного мятые и чуть ли не рвущиеся, разделённые на клетки линиями сгибов. Привычный класс. Шесть лет приходила сюда. Одиннадцать лет ходила в эту школу, сидела на уроках. Одиннадцать лет – и всё ради чего? Чтобы сейчас сжаться под строгим, но в то же время мягким и снисходительным взглядом классной руководительницы?.. Выходит – всё зря?
Инна Алексеевна смотрела строгими карими глазами, оттенёнными снизу коричневыми припухлостями – и я чувствовала себя виноватой перед ней, виноватой перед всей школой.
И я отвела взгляд.
- Не знаю…