28
28.
Мне нравится сидеть в тишине с Фольке. Я сижу на диване, укутанная в серый шерстяной плед и сжимаю в руках чашку с какао. Он сидит рядом, а я думаю о том, что несколько десятков минут назад хотела причинить ему боль. И себе тоже. Я не сделала этого, остановилась и осталась.
Порой мне так хочется причинить боль, тому кто мне дорог и кому я не безразлична. Извращенное темное желание возникающее в минуту отчаяния, когда я уверена, что могу одним маленьким действием нанести рану. В том числе и себе.
Смотрю на Фольке, и почти физически чувствую, как плохо было бы ему, поверни я ручку двери и уйди. Мне нужно попросить у него прощения, но я не могу. Не сегодня.
- Спасибо, - шепчу я. Он бросает на меня удивленный взгляд, и я не знаю, что сейчас будет - шутка или серьезный ответ.
Он придвигается ко мне и обнимает.
- Так уж вышло, Морриган, что у меня только два по настоящему близких человека, ты и Эва.
Я не знаю, что сказать, как реагировать. Что отвечают в подобных случаях?
- Ты мой друг, Фольке. И Эва. Так уж вышло, что вы стали моими единственными друзьями. И ты, именно ты, указал мне путь, помог привести мысли в порядок.
- И теперь я чувствую за тебя ответственность. Кто знает, куда приведет этот путь?
- Чтобы узнать нужно дойти, так? - улыбаюсь я.
- Зима, Морриган. Холод. Ты пойдешь по холоду и сырости, по снегу?
- Да, - отзываюсь я.
- Здесь шоколад, корица и уют. Оставайся до весны.
- Зимой, на холоде, на белом снегу видна истина.
Мой голос мягкий и неторопливый, а слова звучат как пророчество. Фольке не отвечает. Мы снова молчим.
Я делаю глоток остывшего какао.
Открываю глаза – комната погружена во тьму, я лежу на диване, укрытая пледом. Фольке рядом нет. Чашка из-под какао, должно быть, унесена им на кухню.
Я не помню, как провалилась в сон и не знаю сколько времени. Часов в комнате нет, мой телефон остался в моей квартире.
Встав с дивана и закутавшись в плед, я вышла из комнаты и подошла к спальне Фольке. Дверь приоткрыта, в зеркале отражается кровать и Фольке с Эвой на ней. Улыбаюсь, на них. Двое людей, которые как-то, непонятно как, обрели друг друга. Родные души и тела, а их образ жизни и отношения к близости на миллион световых лет далеки от общепринятого. Будто живут вопреки всему. Зачем им искать кого-то, если у них есть они сами. И они прекрасны, неудержимы и восхитительны.
Покидаю их жилище осторожно и тихо.
Мой дом также погружен в темноту и тишину. Я иду в свою комнату и сажусь за ноутбук, плотнее кутаюсь в плед, который утащила у Эвы и Фольке, верну завтра утром, сегодня он мне нужнее.
Утро – понятие не определенное. Часы на экране показывают два часа утра. Утро уже здесь, но еще не вступило в свои права и воспринимается как ночь.
Я выхожу в Фейсбук и ищу там Селию Рейнхарт.
Опознаю ее по собственноручно сделанным татуировкам на ее спине. На фотографии в профиле обнаженная спина Селии, на которой теперь живет большой китайский дракон, одна ее рука поднята вверх, вторая рука согнута в локте над головой, блондинистые волосы перекинуты вперед. Ее лица не видно. Спина, руки и затылок.
Люди многое доверяют Интернету, и часто это иллюзия. Так и с Селией. Ее профиль не закрыт, любой может просматривать его. И, кажется, что Селия максимально открыта для общения. При первом беглом взгляде на страницу. Если начать изучать, то видно, что фрекен Рейнхарт посылает вас далеко и прямо.
Цитаты и картинки на ее странице создают иллюзию открытости и только. Вот она – Селия Рейнхарт, существует в цифровом пространстве. У нее есть друзья на Фейсбуке и могу поклясться, что это ее круг общения и за его пределами. У нее четверо друзей. И один из них Ральф Экенберг. Имена остальных мне ничего не говорят.
Селия рекомендовала меня Ральфу как хорошего мастера. Он передал от нее привет и сказал, что они хорошие знакомые. И это правда. Он у нее в друзьях на Фейсбуке. Один из четырех, кому можно легально смотреть на обнаженную спину Селии.
Написать ей?
«Привет! Как дела, Селия?»
Я усмехаюсь.
Постучаться в друзья?
Нет. Да и зачем?
Выхожу с Фейсбука и выключаю ноутбук. Ловлю себя на мысли, что давно не выходила на страницу брата и не писала ему сообщений.
***
Невыносимое чувство одиночества, будто дикий зверь, выследило меня и бросилось, впилось острыми клыками в горло. Такое случалось и раньше, только теперь я осталась с этим зверем один на один. Курта нет рядом.
Одиночество для меня существует двух видов. Первый, одиночество, как естественная потребность организма, второй - невыносимое одиночество, от которого чувствуешь тяжесть в груди и собственную ничтожность. Курт знал об этом. И когда на меня наваливался второй вид одиночества, он не давал мне на нем замкнуться. Вытаскивал меня куда-нибудь. И я шла. Тащилась за ним. Повзрослевшая младшая сестра.
Иду по улице. Погода сырая и теплая. Я хочу, чтобы было холодно. Чтобы вода превратилась в лед, а с неба падали большие пушистые хлопья снега.
Мне никуда не нужно. Гуляю по городу, в попытках найти вопросы к Селии.
Мама бы сказала, что я задаю Селии не те вопросы. И с ней я не могу поговорить об этом. Знаю, что мама бы в два счета подобрала ключи к тайнику Рейнхарт.
Какая разница жила Селия в Стокгольме или нет? Она уже ответила на этот вопрос положением тела, поворотом головы, молчанием.
Как давно она уехала из Стокгольма? Как давно владеет цветочным магазином? Знала ли она Курта Линдберга? Фольке восстановил некоторые удаленные данные. Курт звонил с мобильного на телефон автомат, находящийся в районе Вассастан. Это мне ничего не дало. Я съездила в тот район, нашла телефон автомат, с которого кто-то за две недели до исчезновения Курта ждал его звонка. Я купила телефонную карту и позвонила с него Фольке. Мы мастерски разыграли диалог людей, которые связаны страшной тайной. Нужно задать Селии вопросы, на которые она ответит. Захочет ответить. Будет вынуждена. Эта мысль прочно засела в мозгу. О чем она хочет поговорить, что развяжет ей язык, что она меняет на откровенность?
Вхожу в торговый центр. Здесь тепло и откуда-то пахнет кофе. Медленно иду по коридору мимо отделов с одеждой от Тома Тейлора, H&M, Ланвин. Мой взгляд скользит по новенькой красивой одежде сквозь стекло; по стильно одетым манекенам.
Навстречу мне по коридору идет женщина, смутно знакомая. Она улыбается мне. И я узнаю в ней Лили. Мне приятней было бы увидеть ее с задницей слоновьих размеров и вторым подбородком, но после родов она ничуть не изменилась и до сих пор улыбается мне как родной.
Холодный взгляд полный презрения устроил бы меня куда больше.
Ловиса права, в этом кино я злая девочка. И до финала еще далеко.
- Морриган, - щебечет она. В дорогой одежде, с идеально высеченными волосами, легким макияжем и белозубой простодушной улыбкой - воплощение элегантности и дружелюбия. Но я то знаю, что Лили, по сути, недоработанная версия Ловисы. Брак.
- Мне так жаль твоего брата. Это ужасно.
Ее лицо омрачает выражение скорби. Она видела сообщения о пропавшем человеке - Курте Линдберге. Она знает, что мы его ищем и полиция тоже. Хуже всего, что она знает, что он мой брат.
Лили берет меня за руку - жест, который должен выражать участие. И тут же отскакивает от меня на шаг. И в ее глазах тот же первородный мистический страх, что был у Селии в ту дождливую ночь в Нюнесхамне, когда я допытывалась у нее про букет.
Я не приняла сочувствия. Мое лицо отразило удивление и презрение, а глаза, должно быть, изменили цвет.
- Он жив, - тихо говорю я.
- Мне пора, - отзывается она и пытается пройти мимо меня. Но мои чувства уже поменялись. Я знаю, какой вопрос задать ей. Пусть и со значительным опозданием.
Я схватила ее за руку, чуть выше локтя и притянула к себе. Лили уставилась на меня, кукольно округлив карие, ничем не примечательные, глаза.
- Ты должно быть довольна, заняв мое место? - глухо говорю я, при этом улыбаюсь.
- Все не так, - лепечет в ответ Лили.
- Мы с Иваром были вместе и мы были счастливы, но тут появилась ты и стала крутится вокруг него.
- Он полюбил меня.
- За что?
- Любят вопреки.
- Так говорят кого не за что любить, - отвечаю я. - Лили, ты намеренно вилась вокруг Ивара. И вела себя не как коллега, а как женщина. Он был нужен тебе, и ты его получила. При этом ты улыбаешься мне и делаешь вид, что хорошо ко мне относишься.
- Морриган, все не так, - прошептала она. - Мы полюбили друг друга. И это случилось не по моей вине и не по твоей. Это жизнь и так бывает. К тому же...ты не его круга.
- О да, Ловиса мне советовала выглядеть как ты.
- Ловиса? – скорей машинально, нежели из любопытства переспросила Лили.
- Сказочная девушка. Носит белые кашемировые вещи, говорит мягким голосом, платье утром ей подают птички, зеркало на стене сообщает, что она самая красивая в этой стране и таких, как ты она ест на завтрак. Так вот, Лили, она мне советовала причесаться и приодеться. И всего то. Ну и поменьше умничать.
- Она права, - голос Лили обрел силу. - Выглядишь ты не очень. И Ивару нужна была та, кто будет им гордиться и восхищаться. От тебя не было этого, Морриган.
- Ох, вот как! Да, я не состояла ни в чьих фанклубах. Не умею поклоняться. Но ему это не было нужно.
- Извини, Морриган, но Ивар не любил тебя. Он так сказал мне, вы были вместе, потому что на тот момент его жизнь была будто на распутье и ты для него стала чем-то вроде путеводной нити.... Морриган, Ивар полюбил меня, я не спрашивала за что и не просила об этом. И я тоже его люблю.
В глазах Лили блеснула влага, то ли слезы жалости и стыда, то ли от боли, потому что я сильно сжала ее руку. И она врет о том, что не просила об этом. Еще как просила и просит. Даже сейчас.
- Ты счастлива? Ты не чувствуешь ни холода, ни одиночества? Тебе не хотелось никогда встать перед зеркалом и перерезать себе горло, чтобы просто прекратить свое никчемное существование? А не хотелось ли тебе бросить все и уехать? Выйти из дома и исчезнуть, и найти себя на Эквадоре?
Она недоуменно смотрит на меня.
- Ивар тебе не рассказывал? - я наслаждаюсь.
- Что?
- Значит, не рассказывал.
Я отпускаю ее руку и иду вперед, оставив Лили позади. Я не вижу ее лица, не знаю, застыла она на месте или бросилась бежать в противоположную сторону со всех ног.
По дороге домой я думаю, о том, что наговорила Лили, о том, что была в этот момент почти безумной, и это стоило того. Стоило закрыть эту тему, эту часть моей жизни именно так, высказав все жене Ивара, испортить ее представление обо мне, стереть с лица улыбку и посеять сомнения.
Улыбаюсь, вспоминая утрированное описание Ловисы. Она не ест таких, как Лили на завтрак, она очень разборчива в еде.
- Твой телефон звонит, - сообщает Фольке. Я наливаю ему кофе, неторопливо и аккуратно ставлю перед ним чашку. Мы у меня дома, сидим на кухне. Я приготовила бутерброды и кофе, так как готовлю его для друзей и себя – залила растворимый горячим топленым молоком.
- Слышу, - неторопливо отвечаю ему. – Пусть звонит.
- А если это Курт?
- Я ему перезвоню. Но думаю, что это всего лишь Ивар.
- Ивар?
- Я с ним встречалась до Йона.
- Ты как-то говорила, что дружишь с ним до сих пор.
- Уже нет. Я сегодня была безумной, и мое безумие нашло его жену.
Я иду в комнату за телефоном. Это, действительно, звонил Ивар.
«Не подходи больше к Лили!»
Он мне прислал сообщение. Меня так и подмывает написать в ответ: «А то что?».
Ничего не отвечаю. Сделаю вид, что напугана.
- Ты в порядке? – спрашивает Фольке.
- Да. Какие у тебя планы на вечер?
- Иду в клуб.
- Я с тобой.
- Хорошо. Но там скучно.
- Гей-клуб?
- Нет, обычный клуб, там тихая музыка и людей не много. С друзьями решили встретиться, Эва тоже пойдет.
- И я с вами. Мешать не буду. Посижу тихо в вашей компании. Иначе и правда встану перед зеркалом и перережу себе горло.
Фольке впивается в меня взглядом. Я тону в их черноте.
- Ты это так шутишь?
- Да, - улыбаюсь я. – И, тем не менее, иду с тобой в клуб, Фольке. А то вдруг там будет какая-нибудь Ингрид вешаться на тебя. Я не переживу, если ты меня бросишь ради шалавы от Шанель.
На самом деле я тоже могу раздобыть вещи от Шанель и пригладить волосы, и сменить стиль одежды, только я не хочу быть чьим-то идеалом, наступая на горло себе. Потому что следом захотят изменений в моей личности. И на самом деле, мне страшно, что я потеряю себя, став копией снятой с копии.
Я делаю грустное лицо, а Фольке смеется.
- Я верен только тебе, Морриган! – его голос звучит настолько сексуально, что по телу бегут мурашки.
- Скажи еще раз, я хочу записать на диктофон. Стану слушать каждую ночь перед сном, вместо колыбельной.
Он смеется. А я удивляюсь тому, как мы можем дурачиться, и заигрывать с чувствами, от которых у нас рвет крышу по отношению к другим людям.
Чувства, от которых рвет крышу. Безумие. Об этом хочется и говорить, и шутить, горько и с цинизмом.