27
27.
- Ты знаешь больше, чем говоришь, - произношу я, проводя расческой по волосам матери.
Я помню, как она расчесывала меня в детстве и юности, и мне это нравилось, а еще я помню, что она задавала вопросы и мастерски выуживала тайны. И вот я расчесываю волосы ей, перебираю их, усыпляю ее бдительность. В ее волосах по-прежнему ни одного седого волоса.
- Смотря, о чем ты, - отвечает она.
Молчу.
Ловисы нет дома, она уехала в центр подготовки к родам. Она готовится к этому событию ответственно. Первый триместр. Еще все так зыбко и хрупко, но Ловиса готовится к родам.
Мы с мамой одни, я расчесываю ей волосы, а она делает вид, что готова задремать. Спокойна и безмятежна.
Ведьма, хранительница очага. Она всегда вела себя как кошка, отец когда-то ее приручил, она позволила. И они не ссорились до состояния ненависти. Она всегда его выслушивала. В конце трудного дня, перебирала ему волосы, молчала и слушала его. Забирала его боль, плохое настроение, весь полученный негатив. В такие минуты она казалась мягкой и домашней. Хотя мы все знали, что Сандра Линдберг может быть довольно жестокой и холодной. Такой она бывала, если это требовала определенная ситуация на работе, с теми, кто пытался пошатнуть ее устои или внести разлад в семью. С нами она была самой лучшей версией себя.
Бывали моменты, когда ей требовался отдых от всех и всего. Тогда она спокойно об этом сообщала и уходила в себя. Папа объявлял нам, чтобы мы не трогали маму и со своими проблемами шли к нему. В такие дни он занимался нами. А мама копила энергию и отдыхала. Она ездила на работу, а после шла и гуляла в одиночестве или запиралась в комнате и, я не знаю, что делала, возможно, читала, принимала ванную, просто лежала и ни о чем ни думая, смотрела в потолок.
В их союзе есть потрясающее уважение друг друга и личного пространства. Они понимают потребность побыть одному, и не устраивали никогда друг другу истерик. У папы есть охотничий домик, у мамы уходы в себя. У них есть уважение и любовь, и мы с Куртом.
- Мама, - шепчу я. – Пожалуйста, скажи мне, что веришь мне. Скажи, что Курт жив, и ты это знаешь, но пообещала, что никому не скажешь правду.
Она открывает глаза. Они ярко зеленые. Она молчит. Затем поднимает взгляд на меня, смотрит мне в глаза. Ее губы трогает чуть заметная улыбка.
- Морриган, ты меня знаешь. Если я обещала молчать, то я никому ничего не скажу.
- И что мне думать?
- Что хочешь! – говорит она. – Пойдем пить чай с выпечкой. Ловиса утром испекла пирог с вишней. Ты любишь вишню.
- Да, люблю, - отвечаю я. – Ловиса ко мне подлизывается, вот и испекла пирог с вишней.
- С чего это ей к тебе подлизываться?
- На днях я забрала у нее телефон Курта, а она пыталась его не отдать.
- И ты забрала его с боем?
- Как видишь никто не пострадал. И вот ей стыдно, что она не отдавала мне вещь моего брата.
- Зачем тебе телефон Курта? Полиция его проверяла.
- Надо, - уклончиво отвечаю я.
- Надо так надо, - говорит мама, встает и идет на кухню.
Я иду следом, оставив расческу на диване.
- Ловиса сама ела свой пирог? – спрашиваю я.
- Нет, она не ест пироги, - мама заваривает чай. – Не бойся, не отравишься. Она умеет готовить.
- Правда?
- Девочки-умницы умеют все, - отвечает она. – Ловиса, на самом деле, просто чудо. Она милая, достаточно умная, спокойная, практичная, интересуется изобразительным искусством, умеет готовить, дома чистота и порядок, - она отвлекается от перечисления достоинств Ловисы. – Надеюсь, ты не бросила расческу на диване? – вопрос звучит риторически, конечно я бросила и это ей известно. – Она любит детей и животных, не нарушает правила дорожного движения.
- И похожа на обезжиренное молоко, - добавляю я.
- Ты к ней не справедлива. Ловиса не девушка, а мечта.
Мама режет пирог.
- С такими заводят любовниц или убегают, когда надоест слышать шелест милого голоска.
- Может она в постели тоже много чего умеет, - как бы, между прочим, добавляет мама.
- Но! – она ставит передо мной чашку с чаем и тарелку с куском пирога. – Она слишком банальная для Курта. Именно для него. Понимаешь, Морриган, я вас знаю. Вы мои дети. И Курту нравятся открытое море, а не тихие гавани.
- А мне?
- А тебе вишневый пирог и парни, которые сами не знают, чего хотят. Надеюсь, что это пройдет.
- Любовь к вишне вряд ли, - улыбаюсь я.
- Я рада, что ты рассталась и с Иваром и с Йоном.
- Почему? – спрашиваю я, чувствуя, что внутри все напряглось. Она видела, как тяжело я пережила расставание с Иваром. Мы никогда не говорили о причинах нашего с ним расставания.
- Потому что для них ты была временным вариантом. И самое интересно, что ты сама это понимала и добровольно пошла на этот мазохизм. С Йоном ты пыталась быть более закрытой и отстраненной, но ты и сама не заметила, как стала оберегать его, как захотела стать кем-то большим. У него же такого стремления не было.
- И что со мной не так?
- Ты выбираешь не тех. Не способных понять тебя и принять.
- Как ты познакомилась с папой?
- Я разбила машину его друга. Вдребезги!
В маминых глазах блестели осколки стекла в свете солнца, разлетающиеся во все стороны. Я улыбалась безумной улыбкой, глядя на нее, представляя эту машину.
- Тебе таких трюков лучше не выполнять, - сказала она. – Опасно для жизни.
- Бить машины и тем самым подвергать кого-то опасности – не мое.
- Вот и славно! – улыбается она.
***
На следующий день после встречи с Селией Рейнхарт и веселого похода с Эвой по магазинам в непогоду, я поехала к Ловисе, чтобы забрать телефон брата.
Она уставилась на меня с подозрением и недоумением. Попыталась не отдать телефон, ссылаясь на то, что он ей нужен. На то, что мой телефон сломан и мне нужно чем-то пользоваться, Ловиса предложила мне деньги на покупку нового, что только распылило мое желание заполучить телефон Курта.
Селия Рейнхарт и ее душевная доброта подозрительны, она явно знает что-то еще. Или у меня паранойя. Не проще ли было заказать цветы в Стокгольме? Или Курт думал, что я не поеду в Нюнесхамн? Или этого и хотел, чтобы я туда поехала и встретилась с Селией. Знал ли он, что тот магазин принадлежит ей? И если знал, то отправил туда специально? Зачем? Для случайности слишком много совпадений. Селия и я знакомы. Бьерн Свенссон бывший любовник Селии расследует дело. Курт не мог знать, кому поручат расследование. Бьерна можно списать на случайность. Но Селия – разве она может быть случайностью?
А поведение Ловисы с телефоном так же подозрительно для меня. Я тут же выдала ей все свои подозрения на ее счет. Сказала, что она знает что-то важное, что не нашла полиция в его телефоне, и она боится, что это найду я. Что-то обличающее ее.
Ловиса тут же отдала мне телефон и с оскорбленным видом ушла в другую комнату.
Позже я узнала от мамы, что Ловиса считает, что я специально, назло ей, растаскиваю из дома Курта его вещи. Пропажу книг она заметила и тут же списала ее на меня. Ей не жалко книг, не жалко телефона как таковых, ей жалко его вещей. Она не хочет с ними расставаться. И я понимаю ее.
Я выписала все номера из телефонной книжки. Потом сходила к Фольке, узнать, можно ли восстановить стертые телефонные номера, звонки и сообщения.
- Можно, - ответил он. – А что случилось?
- Это телефон брата. У меня есть подозрения, что он мог что-то удалить оттуда.
- Хм... и полиция не догадалась восстановить?
- Я думаю, что они не знали, что это нужно. Там все на месте, номера телефонов, фотографии и все как обычно. Но я думаю, что есть то, что он удалил. Сообщения и звонки.
- А с чего ты это взяла? – Фольке взглянул на телефон и перевел взгляд на меня.
- Я думаю, что он знаком с Селией Рейнхарт.
- С той девушкой, которая за неделю покрыла все тело татуировками? Ведь ее вроде Селия звали.
- Именно, - ответила я.
- И что ты будешь делать, если выяснишь, что они знакомы лично?
Я медлю с ответом, он выжидающе смотрит на меня. У меня нет четкого плана, и я не знаю, что я буду делать. Я и сейчас не знаю, что делаю. Собираю обрывки информации ни о чем.
- Пока не знаю, сначала надо что-то найти.
- Хорошо, - кивает он. – Я проверю и восстановлю, все что можно.
- Спасибо.
- Морриган, пожалуйста, будь осторожна. Не вляпайся во что-нибудь.
- Ты это серьезно? Или шутишь? – улыбаюсь я. Фольке в ответ не улыбается. Смотрит мне в глаза, серьезный и сосредоточенный.
- Не шутишь, - говорю я.
- Все это как-то странно. И цветы и Селия. И исчезновение Курта.
- Прости, что втягиваю тебя в это. Опасности здесь нет.
Я хватаю телефон и иду к двери. Фольке догоняет меня.
- Я же сказал, что восстановлю все, что было удалено.
Он держит меня за плечо, я держусь за ручку двери. Одиночества волнами накрывает меня. Я чувствую, что его волны уносят меня в открытое море. Боюсь повернуть ручку двери и выйти, остаться тоже боюсь. Предосторожности пугали меня больше, чем реальная опасность. И пугают больше и сковывают тело и душу, роняют сомнения.
- Все хорошо, - говорит Фольке. Я хочу сбросить его руку с плеча, но не шевелюсь. Мой друг, Фольке. Он надоумил меня, что Курт может быть жив, он заставил меня мыслить шире и теперь он говорит об опасности.
Есть моменты, после которых если ты уходишь, то уже не возвращаешься.
Отпускаю дверную ручку и поворачиваюсь к Фольке. Он обнимает меня, не произнеся больше ни слова. Гладит по волосам. Я утыкаюсь ему в плечо, сдерживая слезы.