13
13.
Распрощавшись с Ирмой, я пошла купить сигареты. После я собиралась пойти домой, меня выдернули из уютного мира грез, и я хочу туда вернуться и плевать, что время движется к полудню.
Купив сигареты, я убрала пачку в карман и направилась к дому. Выпить кофе, выкурить сигарету и забраться в постель с хорошей книгой. Расслабиться в выходной, отключить телефон и мозги. Весть о расставании Хенрика и Ирмы волной прокатиться по всем родственникам и друзьям. Кому сообщит Ирма, кому Хенрик. И начнется перекатывание большого снежного кома друг другу. Каждому будет что сказать, и что подумать. И дойдет очередь и до меня. Или Хенрик или Курт, а может и мама, позвонят мне и сообщат. Они не думают, что я могу узнать эту новость от самой Ирмы. Ведь мы не общаемся.
И тот, кто мне сообщит, будет по инерции ждать моего ответа на новость. Что я думаю, на чьей я стороне. Так всегда, нужно выбрать сторону. При всем уважении к личному пространству, при всей культурности и воспитанности, в такой ситуации ты просто не можешь соблюдать нейтралитет. Это очевидно, внутри себя ты уже на чьей-то стороне. Просто дай понять, с кем ты. Хенрик или Ирма. Кого ты поддержишь?
Правда в том, что одному из них хватило смелости на то, о чем другой лишь мечтал. Они оба этого хотели.
- МорриганЛиндберг? Это ты? – вырывал меня из мыслей звонкий голос летящей навстречу мне девушки, смутно знакомой. – Я Лотта! Ты меня не узнала?
Лотта улыбается мне как родной. Мы вместе учились на первом курсе медицинского. Лотта тоже оставила учебу, она сосредоточилась на косметологии, и хотела открыть свой салон. И это такой человек, который любит общаться с людьми, и хвастаться. По улыбке понимаю, что у нее все хорошо, и сейчас она мне поведает о том, насколько у нее все хорошо.
- Лотта! – улыбаюсь я. – Шикарно выглядишь! Открыла свой салон?
- Да! – улыбается она еще шире. – Приходи. Для тебя будет скидка.
- Даже так! – удивляюсь я. – Вот спасибо!
Мой вид и отсутствие макияжа, судя по всему, кричит о том, что мне нужно в салон красоты. Для Лотты я всего лишь потенциальный клиент.
- Столько времени тебя не видела. Как ты?
Вдруг Лотта озирается и резко останавливает взгляд на мне.
- Давай зайдем куда-нибудь, выпьем кофе, поговорим! – предлагает она.
Из огня да в полымя.
Спокойная Ирма и развеселая Лотта, желающая рассказать мне все-все про себя, похвастаться успехами. Насколько помню, ей это всегда нравилось.
- Извини, Лотта! – сказала я. – Не могу с тобой пообщаться. Опаздываю.
- О, - разочарованно протянула она. – Все равно рада была тебя увидеть!
- Я тоже, - улыбаюсь я. – Пока!
И ухожу, пока Лотта не придумала, что мне еще сказать или обменятся номерами.
Выйдешь из дома, в чем попало и кого только не встретишь! Видимо, так и есть. Я ускорила шаг и целенаправленно двинулась в сторону дома.
***
До дома я так и не дошла. Воскресенье выдало мне шанс побыть не понятно где шатающимся человеком, с непонятными целями.
Сначала Курт и Ловиса. Они поджидали меня у дома, что я куда-то ушла, им сказал Фольке. И почему то эта сладкая парочка осталась ждать меня не в квартире, а в машине. И мы поехали все вместе на какую-то жуткую выставку. Картины и инсталляции источающие боль и отчаяние, но в цвете. Ловиса по дороге успела прочитать мини лекцию о том, что художник отказался от привычного изображения негативных чувств посредством мрачных тонов, он придал цвет отчаянию, боли и депрессии.
Видно это рассчитано на ценителей, таких людей, которые очень образованные, умные и тонко чувствуют изобразительное искусство, видят в нем множество смыслов. Я же видела только абсурд. Мне казалось, что художник, раскрасив негативные чувства, просто высмеял наше общество в его стремлении к новизне, поиске смысла в размазанной по холсту краске, в скрученной проволоке измазанной красной и розовой краской. Намек на суицидальность с конфетными цветами?
- Он тонко чувствует мир, - прошептала Ловиса. – Ты понимаешь, что придать цвет депрессии это выражение того, что человек, который в ней живет постоянно, начинает видеть ее иначе, изнутри. И мы сами уже настолько привыкли к тому, что все это стало таким обыденным, что не замечаем, шутим и тем самым придаем цвет тому, что всегда было серым и тоскливым. Тому же отчаянию и безысходности.
- Может быть, - ответила я. – Только вряд ли, тот, у кого клиническая депрессия видит ее в цвете.
Ловиса пожала плечами.
- Я думаю, что это все зависит от сознания и фантазии.
- Кого? Автора или больного? – спросила я.
Ловиса снова пожала плечами, но ничего не ответила.
- Я думал, тебе понравится, - сказал Курт, когда мы сели в машину.
- Мне понравилось, - ответила я. – Я поняла, что люди сами не знают, чего хотят, им все надоело, они устали, разучились удивляться. Поэтому и есть тяга ктакого рода выставкам, попытка найти что-то новое, чтобы заставило думать, искать что-то в этом самом искусстве и в самом себе. Но это всего лишь суррогат искусства, жалкая подделка. Люди, которые носят неподдельные бриллианты, окружают себя поддельным искусством. В него не вложено ничего от самого художника. Когда ты смотришь на настоящее искусство, ты чувствуешь, оно проникает в твой организм через глаза, впитываешь его. В Лувре...
- В Лувре! – еле сдерживая ехидную улыбку, сказал брат, и я поняла, что мне пока уже заткнутся со своим мнением, иначе Ловиса в итоге ответит не менее длинной тирадой, а в конце концов мы не сойдемся во взглядах. Курт знает, что я бываю резка, а Ловиса упряма. Так, что действительно, лучше замолчать.
- Тебе там понравилось больше? – обернулась ко мне Ловиса.
- Да, - ответила я, и отвернулась к окну.
И вот сейчас я с Эвой и Фольке на вечеринке у какой-то Ингрид. Которую я не знаю, но ее знает знакомый Эвы. Домой мне так и не удалось попасть. И что я делаю здесь, тоже не понимаю. Нужно было послать Фольке и Эву, не соглашаться. Впечатления от выставки требовали противоядия в виде шумной компании, музыки и радости, и я махнула рукой на спокойное валяние в кровати с книгой и поехала с безумной парочкой на вечеринку к Ингрид. Эва так и сказала: «На вечеринку к Ингрид», будто эта Ингрид некая знаменитость, и мне должно быть понятно без лишних слов, что к ней попасть это честь.
И вот я стою в коридоре и не знаю, зачем я здесь. Я никого не знаю кроме Эвы и Фольке, а они тут тоже никого не знают. Ну почти, думаю я, видя как Эва и Фольке здороваются со своими знакомыми.
Стою и думаю, что может, стоит уйти, пока не поздно. Мне неуютно. Лучше уж пить пиво в спорт-баре с Нильсом. Чувствую, что я не вписываюсь сюда. Ботинки, футболка, штаны и прическа идеальны для рок-концерта местной группы, но не здесь. Слишком уютно, и пожалуй, гламурно. В стиле вечеринок Верхнего Ист-Сайда, изученных мной по книгам, современных и не очень, писателей.
Пока я думаю, ко мне подходит высокая очень стройная рыжеволосая девушка, волосы забраны в прическу из которой «выпадает» несколько прядей, тело упаковано в синее короткое платье, плотно сидящее на фигуре. Выглядит шикарно.
- Привет! – улыбается она. – Я Ингрид!
- Морриган, - представляюсь я. – Подруга Эвы и Фольке.
- Проходи, - она берет меня под локоть и тащит в глубь квартиры. – А Фольке красавчик, - шепчет мне она.
- И гей, - шепчу в ответ.
- Вот черт! – восклицает она. – Да что ж такое в самом то деле? – идеальные брови хмурятся, она вздыхает.
И «Оскар» получает.... Ингрид!
Я смеюсь. Она тоже.
- Что ты пьешь? – спрашивает она.
- Все что горит! – объявляю я и снова смеюсь. Меня веселит выражение лица Ингрид.
- Окей! – выдыхает она. – Ром будешь?
- Да! – ответила я, с блеском в глазах и усмешкой.
Ингрид оставляет меня и уходит в поисках рома. Раз уж не вписываться, то до конца. Манеры леди и мисс из светского общества Нью-Йорка мне сейчас не к лицу. Конечно, я не все пью, что горит, но Ингрид, по крайней мере, меня запомнит.
Я осталась стоять там, где меня оставила Ингрид. Проходить вглубь гостиной мне не хотелось. Поэтому я прислонилась к стене и стала рассматривать народ. Эва и Фольке куда-то делись, их я не видела. Бросили меня в незнакомом месте на произвол судьбы!
Это Йон. Щелкнуло у меня в мозгу, когда я его увидела. И сначала не сообразив, что вижу именно его. Йон здесь. На вечеринке у Ингрид. Вот и первая встреча после расставания. Кто ж знал, что именно сегодня и здесь. И он не один. К моему неудовольствию. Почему после расставания со мной парни быстро обзаводятся девушками, которых затем делают женами и матерями своих детей. После общения со мной критерий падает? Уверены, что хуже быть не может? Или что более...ненормальной, чем я не найти? Во мне снова кипит обида и сарказм. Девушка моя полная противоположность. Она блондинка, выше меня, у нее почти отсутствует грудь, но она одета очень стильно, ее волосы отутюжены и зеркальные, как двери машины Курта. В них реально можно смотреть, как в зеркало, думаю я. Обиженная девочка.
Йон что-то ей говорит, и она смеется, запрокидывая голову. По крайней мере, я нашла в ней изъян. Лошадиные зубы.
У меня есть номер хорошего ортодонта, и стремление поделится им с нуждающимися. Обида, сарказм и неуверенность – то из чего я состою сейчас. Я не подойду к ним, ничего не скажу и не напишу Йону, даже если напьюсь.
Они меня не видят, заняты друг другом. Я одна. И друзья куда-то пропали в недрах квартиры Ингрид. И за ромом она, видимо, поехала на Кубу, потому что до сих пор не вернулась.
Боль. Я чувствую резкую и сильную боль внизу живота. Только этого не хватало! Она настолько сильная, что хочется согнуться пополам и закричать. В моем животе разрастается и пульсирует огненный шар боли. Медленно отлипаю от стены, стиснув от боли зубы, и иду искать ванную.
И только закрывшись в черно-белой ванной комнате, выдыхаю. Новая волна режущей боли снова сгибает меня, я опускаюсь на пол, держась за живот. Мне нужно встать, найти нужную мне вещь среди средств гигиены. Боль отпускает, и я встаю, в полусогнутом состоянии ищу в шкафчике над раковиной прокладки. Есть!
Черт! Или это наказание за все мои смешки над страдалицами от болей во время месячных или же выкидыш. По симптомам подходит, вроде как. Завтра запишусь к врачу. Нет, не надо. Это будет лишним. Я не хочу знать, что это на самом деле. Пусть это будут болезненные месячные. Порой счастье в неизвестности.
Не очень-то я забочусь о своем здоровье.
Режущая боль еще несколько раз заставляет меня свернуться калачиком на полу, и уходит. В ванную никто не ломится, и меня никто не ищет, что уже хорошо. Чувствую себя опустошенной, словно боль выжгла во мне все, что можно. Нет ни сарказма, ни обиды, ни любви, ни тоски. Ни-че-го.
Выхожу из ванной, иду в коридор, беру с вешалки свою куртку и ухожу.
Вот так просто. По-английски. Ни с кем не прощаясь. Надеюсь, что меня тоже никто не видел, выходящую из ванной еле передвигая ноги, бледную и растрепанную. Сколько будет версий, что я там делала, и что случилось? Тут даже при скупой фантазии, можно многое насочинять.
«Ты где? Ушла?» - получаю я сообщение от Эвы, уже поднимаясь в лифте.
«Да. Завтра все расскажу».
«Я видела Йона. Понимаю все, можешь не рассказывать», - пишет Эва. И я готова задушить ее в благодарных объятиях.