громче чем слова || киса

утро наступило медленно, как будто нехотя. в комнату пробивался тусклый свет сквозь серую штору. настя перевернулась на бок, лицо уткнулось в край подушки, и она почувствовала, как что-то давит на грудь — телефон. она так и заснула с ним.

сначала она услышала шаги, потом скрип половиц в коридоре, и уже через секунду дверь её комнаты резко распахнулась.
— настя, вставай, — прозвучал знакомый голос гены. у него было лицо невыспавшегося, но уже активного человека, как будто он варился в утре уже часа два. — хэнк, мел и киса уже в гараже. сейчас пойдём к ним.

настя приоткрыла один глаз, бормотнула что-то нечленораздельное, перевернулась на спину. пальцы нащупали телефон — привычно, как будто это было продолжение руки. она включила экран, и почти сразу — вспомнила. всё. кису. разговоры. объятия. ночь. сердце чуть сжалось — в хорошем смысле, будто внутри потянуло туда, где он.

она сразу открыла чат и, как обещала, набрала:

            я проснулась. гена сказал, что сейчас к вам в —
            гараж пойдём.

сообщение ушло быстро, и она уставилась в экран, ожидая ответа. но вместо слов — через пару минут — появилось лишь сердечко, поставленное на её сообщение. без слов. без продолжения.

настя немного нахмурилась. не потому что расстроилась — просто было ощущение пустоты там, где ожидала тепло. её внутренний импульс — этот лёгкий, утренний порыв поделиться — упал, как мяч в воду.

она положила телефон на живот, лежала, глядя в потолок.
"может, он спит. или рядом кто-то. или просто не в настроении", — успокаивала она себя, но лёгкое чувство подвешенности осталось. не больно. просто — немного глухо внутри.

тем временем гена с кухни крикнул:

— ну ты чё, долго будешь валяться? они там, походу, уже пиво открыли. двигайся!

настя нехотя поднялась, размяла затёкшее тело, всё ещё в кедах. ночь действительно была бурной. она быстро переоделась, умылась, взглянула на себя в зеркало — немного помятая, немного задумчивая. но глаза — живые.

собрав волосы в небрежный пучок, она снова взглянула на телефон. ответа по-прежнему не было.

она сунула его в карман, выдохнула и пошла к двери. день только начинался, а голова уже была полна мыслей. и где-то среди них — тихо звучал вопрос: а что он сейчас чувствует?

в гараже стоял знакомый дух времени — смесь бензина, старого табака, разлитого пива и немного гари от вчерашней жарки чего-то на переносной плитке. утренний свет пробивался сквозь щели между досками, рисуя пыльные полосы в воздухе. было прохладно, но уютно по-своему: старый диван, скрипучий стол, наполовину сломанная колонка.

киса сидел на краю дивана, ссутулившись, держась за голову. локти на коленях, пальцы стиснуты в волосы. на лице — мутная смесь похмелья, внутренней вины и растерянности. рядом на диване — мел, в спортивках и с открытой банкой пива, а хэнк стоял у стены, покуривая и глядя в пол.

— ну, короче... я реально вчера тупанул, — проговорил киса, не глядя на них. — не то чтоб жалею... просто не должен был. ни в клубе, ни в туалете, ни тем более ночью... — он замолчал, в горле встал ком, — ...писать так.

хэнк поднял бровь:

— а чё? ты ж вроде сам к ней всегда тянулся.

— да, — отрезал киса, — тянулся. вот и затянул так, что теперь назад некуда. а я не хочу быть тем, кто ей мозги перевернёт. она же... чистая, блин. тонкая. а я? я — пьяный, вечно дерущийся долбоёб.
он шумно выдохнул.
— я не хочу ей навредить. вот серьёзно. поэтому, думаю, надо отдалиться. пусть лучше думает, что я просто охладел, чем... потом будет латать себя после меня.

мел фыркнул, закрыл пиво.

— ты серьёзно сейчас?

— ага.

— слушай, ты реально уже себе фильм снял про то, как ты сломал ей жизнь. а может, ты ей нужен, вообще-то? может, не ты ей вред наносишь, а наоборот — ты и держишь её на плаву? ты сам рассказывал, как она тебе вчера говорила «единственное, что спасает — это ты»?

киса ничего не ответил. пальцы сильнее вжались в виски.

хэнк подошёл ближе, глядя сверху вниз:

— брат, если ты думаешь, что уйти — это благородно, то это херня. это просто трусость. настоящая забота — это остаться, даже когда стрёмно. даже когда страшно облажаться.

— вы не понимаете, — глухо сказал киса. — я знаю себя. я срываюсь. я рву. я... я сам себе не доверяю. а ей доверяю. вот и всё.

— а ты пробовал просто быть рядом, а не исчезать каждый раз, когда страшно? — тихо бросил мел. — может, именно этого она и ждёт.

повисла тишина. киса всё так же сидел, опустив голову, сжав кулаки. он всё ещё чувствовал на себе настин взгляд — будто она сидит напротив, тихо и терпеливо смотрит, ожидая: скажи хоть что-то, не молчи.

но вместо слов — в нём только гул. гул от страха, от вины, от желания исчезнуть до того, как станет хуже.

а на телефоне в кармане — всё ещё горело её утреннее сообщение. простое. светлое.
«я проснулась. гена сказал, что сейчас к вам в гараж пойдём.»
он не смог на это ответить. просто сердце.

слишком больно было читать. потому что где-то внутри он уже начал отступать.

утро было сырым, с серым небом и тяжёлым, будто бы свинцовым воздухом. асфальт под ногами ещё не высох до конца после ночной сырости, и из-под подошв доносился хлюпающий звук. гена шагал уверенно, в своём обычном темпе — длинный шаг, руки в карманах, сигарета в уголке рта, выдыхая дым сквозь зубы. настя шла чуть позади, кутаясь в его старую ветровку — ту самую, с замятым рукавом и рваным карманом, где торчали нитки. куртка была ей почти до колен, и рукава приходилось подгибать, но именно она сейчас давала хоть какое-то тепло.

настя прятала руки в рукава, подбородок утопила в воротник. лицо бледное, с припухшими глазами — будто не спала, хотя на самом деле просто не выспалась внутри. телефон в кармане был тяжёлым, как будто с него капало молчание.

гена покосился на сестру, затянулся и сбросил пепел на асфальт.

— ты чего такая кислая? утро вроде норм, — спросил он, с той самой интонацией, где прячется и забота, и прикол.

настя даже не повернула головы. только глубже спряталась в воротник и буркнула:

— ничего.

— ну-ну, — хмыкнул он, и по его голосу было понятно: не поверил ни на секунду. — ты, когда врёшь, глаза влево всегда уводишь.

настя резко вздохнула, не выдержав:

— гена, отстань, а?

он оторопел на миг, но не обиделся. только пожал плечами:

— ладно. как хочешь.
и добавил с тихой усмешкой:
— но ветровку мою не мни так, а то порвёшь к чёрту.

настя чуть сжалась в себе, виновато, но ничего не сказала. всё внутри было натянуто как струна — и обида, и растерянность, и ожидание чего-то оттуда, с гаража, где, возможно, всё уже по-другому.

вокруг было пусто. дворы промокшие, деревья ещё голые, а небо будто давило сверху. только звук их шагов, сигаретный дым и едва уловимое чувство, что приближается что-то, чего она не готова услышать.

дверь гаража заскрипела, как всегда, и внутрь вместе с настей и геной ворвался холодный утренний воздух. гена, первым войдя, хлопнул ладонью по дверной ручке и бодро бросил:

— ну что, живы?

хэнк и мел уже сидели, кто с пивом, кто с сигаретой, переглянулись и вяло махнули. киса поднял голову с полурассеянным взглядом, взгляд его сразу упал на настю. и в тот же момент что-то в воздухе поменялось — будто невидимый ток прошёл по помещению. мел и хэнк уловили это почти сразу: тишина, странная сдержанность, резкое исчезновение той тёплой нитки между кисой и настей, что обычно чувствовалась даже на расстоянии.

настя, будто не заметив этого напряжения, привычно кивнула хэнку и мелу:

— привет, парни.

они кивнули в ответ. настя медленно подошла к кисе, заминаясь на секунду, но всё же сделала шаг ближе. неуверенно, но искренне обняла его — коротко, аккуратно, с лёгким нажимом, как будто искала в этом прикосновении ответ, которого ей так не хватало.

киса ответил, но очень вяло. руки его почти не поднялись — он лишь чуть склонил голову ближе и пробормотал:

— привет.

даже не посмотрел в глаза. не спросил, как она. не улыбнулся. это было не похоже на него — на того, кто ночью говорил "я рядом", кто держал её, кто слушал. настя сжалась внутри, но не показала этого. она села рядом с ним на диван, аккуратно, будто боялась задеть что-то хрупкое.

он не приобнял её. даже не сдвинулся, чтобы дать ей чуть больше места. просто сидел, уставившись куда-то в угол гаража, будто что-то там было важнее.

хэнк, переглянувшись с мелом, чуть хмуро кивнул — что-то не то. мел, сделав глоток, пробурчал себе под нос:

— ну и утро, блядь.

гена, не замечая ничего, продолжал копошиться у стола, что-то там ковыряя, подпевая себе под нос и не чувствуя той тонкой, режущей тишины, которая осела между кисой и настей, как пыль на старом металле.

а настя просто сидела, глядя в пол, кутаясь в братову ветровку. внутри неё словно снова разверзлась та самая пустота, от которой вчера ночью её, казалось, спасли.

к вечеру гараж ожил. колонка снова зашипела, заиграла какие-то бодрые хиты — старый русский рок вперемешку с зарубежными записями, которые хэнк когда-то притащил с блошки. воздух наполнился запахом дешёвого табака, перегара, лака от спреев, которыми мел украшал дверцу старой «восьмёрки», и чего-то домашнего, почти уютного. кто-то жарил на железной сковородке сосиски, кто-то смеялся, кто-то спорил — всё текло как обычно. почти.

настя сидела у стены, на знакомом скрипучем ящике, грея руки об алюминиевую банку с тёплым пивом. смех лился вокруг неё, перекрикивал музыку, затоплял всё помещение, но внутри неё — было тихо. даже слишком. в этой общей радости, в этом простом, почти дворовом веселье — она чувствовала себя чужой.

киса был где-то рядом. всё время рядом. он смеялся с мелом, толкал хэнка в плечо, спорил с геной о том, какую песню ставить следующей. он двигался, жил, дышал рядом с ней. но будто не видел её.

с самого утра он так ни разу и не посмотрел на неё по-настоящему. не тронул её руку. не шепнул ничего на ухо, как делал раньше. он даже не пытался сказать ей что-то вроде: «всё норм, потом поговорим». ни малейшего сигнала. ни малейшего тепла.

настя пыталась не подавать виду. улыбалась, когда кто-то кидал шутку. кивала, подпевая хриплым голосом знакомым строкам. но где-то внутри неё росло чувство неловкости, как будто она стояла в комнате, полной людей, но всё равно была одна.

она наблюдала за кисой украдкой. как он смеётся, запрокидывая голову. как ловко открывает бутылку зажигалкой. как курит, вытягивая губы, как будто пытается не думать. и ей становилось тяжело от этой отстранённости. от этой стены, которую он выстроил за сутки.

она вспоминала его ночные слова. его нежность. его пальцы, лежащие на её руке. как он говорил: «я рядом, пусть даже на расстоянии». а сейчас — это расстояние стало настоящим. физическим. леденящим.

настя не понимала, почему. что она сделала не так. почему он молчит, будто они — просто кто-то, знакомые. будто ничего не было. эта неопределённость терзала сильнее, чем злость или даже обида. потому что в ней — не было ясности. только пустое место, на которое она не знала, как реагировать.

и пока все вокруг веселились, настя сидела тише воды. и всё, чего ей хотелось — это чтобы он посмотрел. просто взглянул на неё так, как раньше.

настя больше не могла сидеть. сердце ныло от непонимания, как будто в груди стоял ком, мешающий дышать. она терпела целый день — улыбалась, смотрела в пол, смеялась в нужных местах. но теперь всё внутри кипело. она резко встала с ящика — тот с грохотом скрипнул, привлекая внимание всех в гараже.

все обернулись.

она обвела взглядом ребят и, почти не колеблясь, повернулась к хэнку:

— хэнк, пойдём поговорим. на минуту.

голос её был спокойным, но резким. холодным, как сталь. и в этой короткой фразе звучало что-то настолько неотложное, что даже мел, который уже было начал в шутку комментировать, замер с приоткрытым ртом.

хэнк застыл на секунду. он был не из тех, кого легко выбить из колеи, но её взгляд — прямой, упрямый, с той самой болью, которую он знал — не оставил ему выбора. он кивнул коротко:

— ща, — бросил он парням, отложив сигарету.

киса на секунду нахмурился. глаза его дернулись в сторону насти, потом в сторону хэнка. он хотел что-то сказать, но сдержался. лицо его будто на миг стало закрытой дверью — ноль эмоций. только взгляд, в котором мелькнуло напряжение, быстро спрятанное под равнодушием.

мел приподнял бровь и хмыкнул, глядя на кису:

— ну... ага. окей.

гена, сидящий с пивом и картой колоды в руке, уставился на них с лёгким недоумением:

— а чё случилось-то? чё за драма?

— не твоё кино, ген, — буркнул хэнк, уже проходя мимо.

настя вышла первой. дверь в гараж хлопнула, пропустив прохладный воздух. а внутри осталось напряжение — плотное, висевшее в воздухе, как гарь. киса сделал вид, что ему всё равно. но даже его рука дрогнула, когда он снова взял сигарету.

снаружи было сыро, вечер уже накрыл улицу мутно-жёлтым светом фонарей, а в воздухе стоял запах мокрого железа и пыли. настя шла быстро, чуть впереди, кутаясь в ветровку, будто хотела спрятать в ней не только плечи, а й всю тревогу, что жгла изнутри. хэнк молча следовал за ней, не спрашивал ничего, просто чувствовал — сейчас лучше помолчать.

они отошли за угол гаражей, где было чуть тише. там, между двумя стенами с облупленной краской, стоял мусорный бак и растрескавшийся деревянный столб, на котором ещё висел оборванный провод. настя остановилась, резко развернулась к хэнку, глаза её блестели от сдержанных эмоций.

— ты знаешь, что с ним? — выдохнула она. голос чуть дрожал. — ну... с кисой.

хэнк не удивился вопросу. он только прикурил сигарету, затянулся и чуть опустил глаза.

— в смысле? — попытался оттянуть момент, но она не дала.

— не надо так. ты же видел, как он весь день себя ведёт. он будто бы... специально. я к нему — а он как будто не видит. я говорю — а он будто глухой. он даже не смотрит. не трогает. ничего.

хэнк вздохнул. он не любил влезать в чужие чувства, особенно в такие. но она стояла перед ним не просто как «сестра гены», не просто как «подруга». в её голосе, в глазах, в напряжённых плечах была настоящая, живая тревога. а ещё — обида. та, что тлеет внутри, пока человек делает вид, что всё в порядке.

— он с утра весь сам не свой, — признался хэнк, смотря в сторону. — говорил... что, мол, зря всё это. что типа ты не должна в это влезать. что он тебе только навредит. что лучше держаться подальше. потому и холодный такой.
он затянулся, выдохнул.
— он думает, что делает правильно. что тебя защищает, типо.

настя опустила глаза. в груди всё сжалось. она переместила вес с ноги на ногу, глядя в землю.

— а он спросил у меня, хочу ли я, чтобы он отдалился?
она подняла взгляд, и в нём было что-то острое, уязвимое.
— нет же. он просто решил. за нас обоих. как будто я... не чувствую. как будто мне не больно от этого.

хэнк промолчал. он знал, что добавить тут нечего. она всё уже сказала сама.

настя посмотрела в сторону гаража, будто сквозь стены могла увидеть кису. губы дрожали.

— я просто не понимаю, зачем он вчера был таким... близким. зачем всё это, если сегодня будто вычеркнул? я... я не игрушка, чтоб включить и выключить. я правда не понимаю.

она замолчала. хэнк посмотрел на неё внимательно и мягко выдохнул:

— настя... он тебя реально боится. ты — слишком живая. а он... себе не доверяет. поэтому и тянет, и отталкивает.
он потушил сигарету о кирпич.
— но, по-моему, вы оба в этом гробите себя.

тишина. только ветер гудел между гаражами, где-то вдалеке хлопнула железная дверь. настя стояла, сжимая пальцы в кулаки под рукавами ветровки, как будто искала в себе ответ — что делать теперь.

настя долго молчала. слова хэнка звенели в голове — слишком правдивые, слишком болезненные. она снова посмотрела на него, но уже не с упрёком, а с чем-то потерянным в глазах. она стояла, тонкая, почти невесомая, в братовой ветровке, как будто мир слишком сильно давил ей на плечи.

— а мне-то что делать? — наконец выдохнула она, почти шёпотом. — я же... я же не могу просто сидеть и смотреть, как он делает вид, что ничего не было. мне что — тоже отдалиться? перестать чувствовать? или снова подойти, когда он всё время отталкивает?..

голос её начал срываться, и она быстро отвернулась, сжав губы. ветер трепал волосы, щёки пылали от горечи, а сердце будто сжимали ледяными пальцами.

хэнк подошёл ближе. медленно, осторожно. он не был сентиментальным. никогда не говорил лишнего, не лез в чужие чувства. но сейчас она стояла перед ним, как разбитый сосуд, и просто смотреть было невозможно.

он положил ей руку на плечо — тёплую, широкую, крепкую. не грубую, а именно устойчивую.

— делай то, что чувствуешь, насть, — сказал он тихо, почти неуверенно. — не по правилам, не как правильно. а как ты хочешь. если хочешь говорить с ним — говори. если хочешь — молчи. только не душись сама. не живи в ожидании, что он вдруг всё решит. он, блядь, сам себя понять не может.

она всхлипнула. один раз. глухо. потом ещё.

— я просто... устала, хэнк... — проговорила она с надрывом, вдавливая ладони в лицо. — я устала чувствовать так много. мне кажется, он — единственный, кто хоть как-то спасал. а теперь он меня боится. как будто я — это что-то опасное. как будто я — проблема.

хэнк молча притянул её к себе. не крепко, не властно — а так, как обнимают тех, кому больше всего нужно сейчас просто побыть в чьих-то руках. она прижалась лбом к его груди, ладонями уткнулась в куртку, и наконец дала себе разрешение — рыдать. не просто плакать — а выпустить всё то, что держала внутри весь день.

он стоял, чуть покачиваясь, как будто убаюкивая. поглаживал её по спине, медленно, ритмично. лёгкое движение — но в нём было всё: поддержка, тепло, понимание. его пальцы на её спине казались настоящими якорями — не дающими совсем утонуть.

— всё пройдёт, — тихо сказал он. — и ты не проблема. просто ты — настоящая. а для таких, как киса, это страшно. потому что ты живая, а он... внутри ещё весь в ранах.

настя не отвечала. просто всхлипывала, теряясь в этом объятии, которое было не про любовь — про человечность. про то, как важно иногда, чтоб кто-то просто побыл рядом.

когда настя и хэнк вернулись в гараж, уже стемнело. под потолком тускло мерцала старая лампа, отбрасывая жёлтый, мутный свет на облезлые стены и разбросанные банки. внутри играла музыка — глухая, фонящая, уже не весёлая, а скорее фоновая. гена с мелом сидели у колонок и спорили о чём-то, уставившись в раскрытую пачку карт. киса стоял у стены, курил, уставившись в одну точку, будто весь день не мог выбраться из своей головы.

первой вошла настя. лицо заплаканное, с красными глазами, нос чуть опухший. волосы растрёпаны, губы крепко сжаты. она старалась не смотреть ни на кого, просто прошла мимо, как будто через дым, и молча села на тот самый ящик у стены, где сидела до этого. в руках — зажата мятая бумажная салфетка, которую ей сунул хэнк на улице.

хэнк зашёл следом, немного сутулясь, с руками в карманах. глаза — тяжёлые, взгляд постоянно соскальзывал на настю. был в нём какой-то страх: не страх за себя — страх за неё. как будто он оставил в её руках стеклянную фигурку и боялся, что та разобьётся в любой момент.

первым тишину нарушил Гена.

— э, вы чё... всё норм? — спросил он, нахмурившись. он не понимал, но уже чувствовал: что-то было не так.

мел, приподняв бровь, переглянулся с кисой, потом сощурился на настю. он заметил следы слёз сразу — и насторожился.

— вы чего так долго? — тихо спросил он, не столько для ответа, сколько от общего напряжения. — настён, ты... норм?

настя не ответила. только кивнула, почти незаметно. и снова опустила взгляд в пол.

киса взглянул на неё. быстро. вскользь. как будто его взгляд обжигал, и он не мог держать его дольше секунды. его челюсть напряглась, брови едва заметно дрогнули, но он снова отвёл глаза. сделал вид, что не видит. не замечает. хотя каждый её вздох резал его изнутри.

хэнк сел рядом с мелом. молча. потянулся за сигаретой, но рука дрожала. мел наклонился ближе:

— ну? — одними глазами спросил он.

хэнк только слегка покачал головой. типо: потом расскажу. а пока — тишина. давящая, густая. в этой тишине даже музыка звучала не в кайф, а как раздражающий шум.

каждый чувствовал: между настей и кисой теперь зияет пропасть. и никто не знал, как — и нужно ли вообще — её перепрыгивать.

время в гараже тянулось вязко, как густой мёд, и в какой-то момент стало понятно: вечер выдохся. кто-то пошевелился, мел зевнул, и тогда гена, глянув на часы и хлопнув ладонью по колену, наконец сказал:

— ладно, всё, пора, погнали отсюда.

он встал, потянулся, хрустнув спиной, и посмотрел на сестру:

— пошли, насть.

она молча кивнула и поднялась. щёки всё ещё были чуть влажными, но она уже не плакала — просто уставшая, потухшая, как будто эмоции выжгли её изнутри.

настя подошла к ребятам прощаться. сначала — к мелу. он, как всегда, полуиронично поднял бровь и легко хлопнул её по плечу:

— держись, малявка.

она чуть усмехнулась в ответ, но как-то очень тускло. затем — к хэнку. он сидел всё так же, чуть откинувшись назад, с усталым взглядом. когда она подошла, он поднял глаза, и в них — молчаливая поддержка.

— спасибо, — шепнула она одними губами.

он слегка кивнул и приобнял её за плечи — крепко, коротко. не нужно было слов. между ними осталась эта человеческая связь, тихая и спокойная, как внутренний якорь.

и наконец — киса.

он стоял в углу, как будто всё это время ждал, когда она уйдёт. настя подошла к нему медленно, с тревогой. глаза их встретились. она выдавила сдержанную, натянутую улыбку, будто надеялась, что он хотя бы сейчас скажет что-то — хоть что-то живое.

— пока, — тихо сказала она.

— пока, — так же тихо отозвался он, не приблизившись ни на шаг. руки его остались в карманах, спина чуть напряжена. он смотрел мимо, почти сквозь неё.

и это «пока» ударило сильнее, чем любое «не люблю».

настя отвернулась, не выдержав, и молча направилась к выходу. гена, не подозревая о буре, что прошла через неё, хлопнул по плечу мела на прощание и пошёл следом.

на улице было уже холодно, летний воздух напитался сыростью и асфальтом. они шли молча минут пять, шаг в шаг. гена сунул руки в карманы, пнул пустую банку на дороге, но чувствовал — что-то с ней не так.

— ну? чего ты такая, а? — наконец спросил он, глянув на сестру. — ты всё молчишь, злая, вон — даже с пацанами еле говорила. что случилось?

настя шла вперёд, чуть сгорбившись в его старой ветровке. долго не отвечала. но в какой-то момент, сама того не планируя, выдохнула:

— киса больше не хочет со мной... ну, быть близко. вчера всё было по-настоящему, а сегодня — будто я чужая. он сказал хэнку, что боится меня, что он мне вред принесет... и теперь ведёт себя так, будто я — пустое место.

гена замедлил шаг. на секунду — молчание. потом он хмыкнул.

— блядь... ну и дурак. — он покачал головой. — я знал, что у него там в голове винты не на месте, но чтоб так...

он посмотрел на неё, лицо стало серьёзнее.

— ты... ты вообще — светлая. просто рядом с таким как он, любой свет — больно. он, наверное, правда боится. себя боится, а не тебя.

настя всхлипнула — не от обиды, а от облегчения, что сказала. что кто-то понял. гена положил руку ей на плечо, сжал.

— ну ничего. пройдёт. или киса поймёт, или жизнь сама расставит. но ты у меня сильная. и точно не одна.

настя чуть кивнула, опустив голову. а внутри, среди разбитого и скомканного, стало хоть чуть-чуть теплее.

они шли дальше по тихому, сонному двору, где светили только несколько окон, а ночной воздух пах весной и какой-то грустью, в которой уже угадывался завтрашний день.

гена чувствовал, как внутри всё сжимается, когда он смотрел на настю. она шла рядом, маленькая, хрупкая, закутанная в его ветровку, будто пыталась спрятаться от всего мира. он знал, что она сильная. но сильные тоже устают. особенно когда разбиваются о тех, кого любят.

он остановился прямо посреди двора, под слабым светом тусклого фонаря, и развернул сестру к себе.

— посмотри на меня, — сказал он, мягко, но твёрдо.

она подняла глаза. красные, уставшие, наполненные какой-то детской обидой, перемешанной с взрослой болью.

— ты у меня не просто младшая сестра, ты — мой человек, понялa? и если кто-то начинает ломать тебе крылья, даже если это кто-то из наших — я это просто так не оставлю.

он протянул руки и обнял её. прижал крепко, всей широкой спиной, словно хотел заслонить от всего: от боли, от прошлого, от сомнений. она вцепилась в его спину, и в этом объятии не было жалости — была сила. как будто он заново давал ей уверенность, которую киса забрал своим молчанием.

— тебе не за что переживать, ясно? — пробормотал он. — не ты тут сломалась. это у него что-то в башке переклинило. а ты у меня настоящая. не гони на себя. никогда.

настя кивнула, спрятав лицо в его куртке. он ещё немного постоял так, обняв её, а потом отпустил, взял за плечи и, глядя прямо в глаза, сказал:

— а завтра, блядь, я с ним поговорю. не как «гена-друг», а как брат. потому что если он тебя ещё раз заставит так себя чувствовать — у него будут большие, сука, проблемы.

он это не выкрикнул, не выругался зло. он сказал это тихо, спокойно, уверенно — как человек, который не отступится, если речь идёт о близких. у него внутри уже всё было решено. он не станет устраивать разборки, но разговор будет жёсткий. без шуточек, без недомолвок.

гена уже знал: завтра они с кисой поговорят по-мужски. и если киса не очнётся — он перестанет быть частью круга. потому что для гены было одно правило: либо ты бережёшь своих, либо уходишь.

а сейчас... сейчас он просто взял настю за руку, и они пошли дальше — домой, туда, где хотя бы на пару часов можно было забыть о сломанных чувствах.

дверь квартиры захлопнулась за ними мягко, с глухим щелчком. в прихожей — тишина, только приглушённый гул улицы слабо просачивался сквозь окна. они молча разулись, разошлись по своим комнатам. усталость висела в воздухе, как пыль. слов было больше не нужно — всё уже прозвучало во дворе.

гена первым на автомате скинул одежду, натянул спортивные штаны, и, зевнув, забрался под старое, местами залатанное одеяло. в комнате приглушённый свет от уличного фонаря размывался пятнами по стенам, а он уже почти начинал проваливаться в сон.

у насти же всё было иначе. она лежала на спине, уставившись в потолок, где мерцали отражения света из окна. мысли не давали покоя. всё, что происходило за день, крутилось, как заевшая плёнка — снова и снова. она переворачивалась с боку на бок, сжимала подушку, зарывалась лицом — но ничего не помогало.

минут через двадцать она встала. в ветровке, накинутой поверх домашней футболки, босиком прошлась по коридору и, не стуча, открыла дверь в комнату брата.

— пошли покурим? — тихо сказала она, заглянув внутрь.

гена приподнялся на локтях, посмотрел на неё сонными глазами, но не удивился.

— ща, — выдохнул он, и уже через пару минут они сидели вдвоём на балконе.

ночь была прохладной, но ясной. город дышал размеренно, где-то вдалеке проезжала редкая машина. на стекле запотевала влага, в воздухе — запах сигарет, улицы и весенней пыли.

они сидели, ноги поджаты, окна открыты настежь. пару часов подряд говорили. о жизни, о школе, о детстве, о старом велосипеде, который когда-то украли у насти, о том, как гена впервые полез на крышу, как тайком курили в подвале у мела. смех, обрывки историй, тихие воспоминания.

— помнишь, как ты мне руку перебинтовал бинтом для мебели? — хихикнула настя.

— а ты помнишь, как ты в саду всю клумбу сожгла, думая, что это ритуал для исполнения желаний? — усмехнулся он в ответ.

сигарета за сигаретой, их пальцы иногда стыкались, когда передавали друг другу зажигалку. временами они молчали. но это было хорошее молчание — не гнетущее, а тёплое, родное. балкон будто стал временным укрытием от всего мира. виэтой ночи было что-то терапевтичное — как будто всё не так уж и плохо, пока рядом есть кто-то, кто просто есть.

под утро настя уже зевала, прижимаясь щекой к локтю, а гена прикрыл окно, стряхнул пепел и сказал:

— всё, пошли. утром тебе снова плакать, а мне — разбираться.

они вернулись в свои комнаты, и на этот раз настя уснула почти сразу. спокойно. без давления в груди. без кома в горле. потому что даже если с кисой всё рушится, у неё был гена. а с ним — мир хоть немного, но был на месте.

тусклый свет от фонаря за окном медленно ползал по стенам, очерчивая знакомые контуры: стул с одеждой, зеркало, матрас на полу, сумка в углу. вся комната будто дышала ровно и размеренно, как будто тоже устала от всего этого дня.

она не стала переодеваться — просто скинула ветровку и рухнула на матрас в той же футболке и спортивках. подушка оказалась прохладной, и это чувство обволакивало, успокаивало, будто кто-то осторожно гладил по голове, убаюкивая.

но грусть никуда не делась. она сидела внутри, тихо, без слёз. тонким, но цепким комом где-то в груди. не рвалась наружу — просто лежала тяжело. настя смотрела в потолок, уставшие глаза медленно моргали. перед мысленным взором снова и снова вспыхивали обрывки: взгляд кисы, холодный, будто чужой; голос хэнка; руки гены, обнимающие на балконе.

потом мысли начали путаться. обрывки снов начали вплетаться в реальность: клуб, гараж, город, чьи-то шаги по лестнице, сигаретный дым... всё размывалось, стиралось.

она медленно поворачивалась на бок, прижимаясь щекой к подушке, натягивая одеяло до подбородка. тело потихоньку отпускало, веки тяжели.

и хоть внутри ещё было щемящее ощущение потери, в этой тишине наступало странное облегчение — как будто она позволила себе просто быть. без нужды что-то чинить, объяснять, держать.

вскоре она уснула. неровно, с паузами, но всё же — по-настоящему. за окном ночь продолжала тянуться лениво и беззвучно. город спал, и вместе с ним, наконец, заснула настя.

...