Господин моего сердца

========== Глава 3 ==========

Монферратия. 1201г.

Сон ли это? Юноша не может понять и всё смотрит неверяще... смотрит во все глаза, как крошится камень у дверной рамы, как содрогается дерево двери, обшитое металлом, от мощных ударов. Разве во сне так бывает, так громко, что уши закладывает, так сильно, что стены дрожат, так страшно, в неведении кто за этой грохочущей дверью?

В комнате темно — хоть глаз выколи, но за дверью огни, что красным светом лезут через щель. Огонь повсюду — вся крепость им окружена, и красной тенью заглядывает в окно. Он много раз видел огонь в своих снах, но сейчас он настолько осязаем, что юноша чувствует его жар, его силу, его запах.

Дверь с грохотом падает, поднимая пыль осыпавшихся камешков, и в холодную комнату сразу затекает жар факелов в руках воинов. Юноша отступает к окну — если это люди его мачехи, он спрыгнет с башни не раздумывая. Но заходит только один воин, останавливая за собой всех взмахом руки.

Рыцарь остановился перед ним, и принц понимает, что не слышит его дыхания — мужчина замер, а после сразу опускается перед ним на одно колено, склоняя голову. Сон ли это? Юноша много раз видел рыцаря в своих снах, но мужчина перед ним столь ощутим, что под подрагивающими пальцами чувствуются сухие пряди волос, когда он несмело протягивает руку. Дрожь проходит по телу, молниями вспыхивая в каждом нерве. Всхлип срывается с губ, когда новый поток слёз льётся по щекам. Ослабевшие колени сгибаются от понимания, что всё наяву.

— Мой принц, я вернулся за Вами, — голос, слегка подзабытый от долгой разлуки, пустил мурашки по коже... и новые слёзы. А после рыцарь поднимает лицо, и он видит его глаза! И в этот самый момент Сокджин понимает, что любит его... всегда любил, и будет любить вечно!

— Намджун!.. — тихо сорвалось с губ юноши, сильнее зарываясь пальцами в волосы мужчины. Он начинает медленно оседать по стене, падая в руки рыцаря, что прижимает его к себе. — Намджун... мой храбрый рыцарь. Ты пришёл за мной... я так ждал тебя... так долго.

— Я увезу Вас отсюда. Увезу в Ахен{?}[Ахен — столица Священной Римской империи — союз итальянских, немецких, балканских, франкских и западно-славянских государств и народов, существовавший с 962 по 1806 год.], император признает Вас королём. Вы единственный законный правитель Монферратии.

— Не нужно, просто забери... просто с тобой... лишь бы с тобой!

— Я поклялся...

— И ты сдержал клятву! Ты вернулся, а большего не надо! — юноша чувствует, как сильно сжимают его руки мужчины, на короткий миг лицом уткнувшись в изгиб его шеи, но всё же его отпускают из объятий.

Намджун снова опустился перед ним на колено, прикладывая руку к груди, а во второй держа меч выставленный вперёд рукоятью.

— Я поклялся на смертном одре Вашей матери, что всегда буду оберегать Вас, жизни не пожалею, но восстановлю справедливость. Я — Ваш верный рыцарь, Ваш слуга и подданный, а Вы — мой принц... мой король, за которого я... — мужчина поднимает свой взгляд, смотря прямо в глаза Сокджину, снова пуская трепет по всему телу от глубины его взгляда, — душу продам дьяволу!

Его губы быстро накрывают ладонью, тревожно смотря в ответ:

— Нет! Не говори так! Ты мой ангел-хранитель, мой Белый рыцарь, и не можешь быть приспешником дьявола! — Сокджин шепчет судорожно, молясь про себя, чтобы Господь не услышал слов рыцаря.

Он выносит его на руках, ибо ослабевший от волнения юноша не может и шагу ступить. Впервые за долгие годы Сокджин видит стены вне своей комнаты, вдыхает спёртый воздух башенных лестниц, а сам жмётся к груди в кольчуге, обхватывая крепкую шею, и ловит себя на мысли, что ничего не боится. Вокруг затихающий бой, кровь льётся, дома горят, умирающие стонут, плач и крики стоят повсюду, а рыцарь закрывает ему ладонью ухо, сильнее прижимая к себе, закрывая от всего, что происходит вокруг.

На миг всё затихло — резко, словно по приказу, лишь треск огня и шум ночного ветра вокруг. Сокджина ставят на землю, но придерживают за талию, и лишь после того, как юноша открыл глаза, крепкая хватка ослабевает.

Вокруг него сотни рыцарей, что в один момент становятся перед ним колени, выставляя мечи вперёд и опуская головы покорно. Взгляд принца падает на темноволосого рыцаря без шлема, в зелёных глазах которого стоят слёзы.

— Кай! — Сокджин шепчет так давно не произносимое имя, словно нашёл потерянного друга.

— Мой господин! — и воин опускает голову, пряча скатившуюся по щеке слезу — даже такого жестокого по своей натуре мужчину растрогала эта встреча, и сам факт свершения справедливости.

— Почему они на коленях предо мной? Я не король, они не могут приносить мне присяги, — принц смотрит на Белого рыцаря непонимающе.

— Вы король по праву рождения, а они Ваши верные подданные, — более Намджун ничего не добавил, но отступил назад, сам опускаясь на колено.

«Просите мира Иерусалиму: да благоденствуют любящие тебя! Да будет мир в стенах твоих, благоденствие — в чертогах твоих!» — священник, что был с мечом в руках, вонзил его в землю наподобие креста, вознося молитву. — «Будем верными и правдивыми, и наша вера и истина будет в вашем распоряжении».

Сокджин испуганно отшатывается, понимая, что слышит слова, которые произносит епископ при миропомазании, но видит склонившихся перед ним рыцарей, и тех, кто, шумя доспехами и лязгая мечами, опускаются перед ним, и застывает. Священники окружают его. На его плечи в старой и рванной одежде, опускается пурпурный плащ, на его запястья — драгоценные армиллы. Принц дышит судорожно, понимая, что его прямо сейчас коронуют.

— «Наш владыка! Король этого королевства и защитник веры, и в распоряжении ваших наследников и правопреемников в соответствии с законом. И да поможет нам бог! Аминь.»

— «Аминь», — громогласно произносят коленопреклоненные рыцари, чьи голоса эхом проносятся над разрушенной и сожжённой крепостью.

Намджун поднимается с колен, рывком срывая тёмное сукно со шкатулки из слоновой кости, раскрывая её перед епископом, и Сокджин видит корону — тонкий золотой обруч, словно плоская золотая лента с невысокими зубьями, на концах которых красные камни — рубины.

— «Будь руки твои помазаны... Будь грудь твоя помазана... Главу твою помазал святым елеем, как были помазаны цари, священники и пророки. Так будь и ты помазан, благословлён и освящён Король, чтобы править и править, Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.»

— «Аминь», — снова проносится среди воинов, коих всё больше и больше, а на голову ошарашенного принца опускается корона.

Да здравствует король!

***

Анжу. Франция. Год спустя.

— Я убью его! — Чимин рвёт и мечет, бурей ворвавшись в собственный шатёр, разметая всё на своём пути. — Пусть он только подойдёт ко мне! — рвёт на части цветочный венок, срывая с головы, топчет ногами и злые слёзы капают из глаз. — Как он посмел?! Убью!

— Оставьте нас, — Бэкхён, что вошёл вслед за ним, поводит рукой, отсылая испуганных слуг из шатра. — Чимин, успокойся.

— Ты с ним заодно! Ты знал! — граф не сдерживается даже перед лучшим другом.

— Нет, не знал. Как это вообще можно было знать?! Но я знал одно — Юнги любит тебя!

Ошарашенный Чимин замирает перед ним со странным всхлипом, а мокрые ресницы хлопают непонимающе:

— Меня сейчас стошнит.

— Чимин! Умоляю тебя! — Бэкхён в отчаянии, но он и представить себе не может в каком большем отчаянии сейчас находится Юнги. — Просто выслушай.

— Как?! Почему? — юноша кричит в слезах, размахивая руками, не понимая. — Как граф Мин может любить меня... мужчину? Чем я это заслужил? Он опозорил меня, Бэк!

— Чем же он тебя опозорил? — Бэкхён тоже закипает от несправедливых обвинений в адрес графа. — Тем, что любит тебя? Тем, что признался в этом, не побоясь ни людей, ни Бога. Хотя бы за это Юнги заслуживает понимания и уважения!

— Меня сейчас точно вырвет. Я блевать хочу от твоих слов. Ненавижу его!

— Успокойся...

— Как давно?

— Что?

— Как давно он... любит меня? — лицо юноши морщится, как от выпитого яда.

— С первый минуты, как увидел тебя, — Бэкхён нехотя говорит всё это, ибо понимает, не он должен рассказывать о любви Юнги к Чимину, а сам мужчина.

— Что-о? — Чимин снова ошарашен, а слёзы, что казалось бы отступили, снова накатывают. — Мне было пятнадцать лет, чёрт бы его побрал! А ему двадцать пять! И он был женат! У него был сын, Бэки! Хёну было два года тогда, как он мог меня полюбить?!

— Я не знаю, — Бэкхён тушуется от ярости юноши и пугается его новых слёз, — успокойся, Чимин.

Юноша чуть ли не воет от непонятного отчаяния — его опозорили этой проклятой любовью перед всем миром. Все, кто был на этом ристалище, наверное, никогда в жизни не забудут, как мужчина выбирал «дамой сердца» другого мужчину. О боже, как он пережил этот момент, не упав в обморок?!

«Господин моего сердца» — слова снова вспыхивают в сознании юноши, вызывая новый поток слёз, и щекочущий страх, что охватывал его. Он смотрит на растерзанный венок на полу, вмиг вспоминая, как его положили к его ногам — «Господин моего сердца», — снова всплывает, и его собственное сердце сжимается от обиды и злости — как он мог так поступить?

— Чимин? — Бэкхён осторожно дотрагивается до юноши, что замер от своих раздумий. — Прошу тебя... поговори с ним...

— Нет!

— Пожалуйста, Чимин. Ты не представляешь как Юнги мучался от этой любви, как истязал себя за это. Но он любит — невероятно сильно любит! Поверь мне — я знаю о чём говорю.

— Гореть ему в аду!

— Чимин!

— Не хочу слышать ничего — ни о нём, ни о его порочной любви...

— Любовь не может быть порочной! Ты не понимаешь этого. Это самое прекрасное чувство, которое только может испытать человек. И он слишком долго держал в себе это! Прости его!

Наверное, юноша разразился бы новым потоком проклятий и слёз, если бы в шатёр не вошёл сам мужчина.

Юнги снял доспехи и был в одной суконной рубахе, заправленной в кожаные штаны. Мокрые волосы рваными прядями падали на лицо, а глаза, устремлённые на юношу, горели огнём любви. Теперь Чимин точно понимает природу этого странного сияния и выражения вечной тоски в его глазах — это отблеск безнадёжной любви.

Мужчина коротко кивнул, словно просил разрешения войти, а Чимин резко отвернулся, злясь на себя за то, как сильно забилось его сердце при виде Юнги, и как неконтролируемо он покраснел.

— Чимин, я прошу Вас покорнейше выслушать меня, — голос пускает мурашки, и юноша сильнее злится, сжимая кулаки.

— Я оставлю вас, — Бэкхён тихо шепчет, приобнимая друга, а после смотрит на Юнги, кивая ему в знак поддержки.

Он подходит к Мину, мягко обхватывая его запястье, и смотрит прямо в глаза:

— Я горжусь тобой, Юнги. Скажи ему всё, что так сжигало тебя все эти годы. Я уверен, он сможет принять тебя, — Юнги лишь кивнул в ответ, а Бэкхён исчез за пологом шатра.

Что сказать любимому, когда тот даже смотреть на тебя не желает? Когда каждое твоё слово, вызывает в нём лишь отвращение, а твоё искреннее чувство лишь неприязнь? Юнги знал об этом. Знал, что Чимин не примет его, что не ответит на его любовь, и всё же рискнул, но видимо зря.

— Чимин, прошу Вас... — юноша всё также не поворачивается к нему, выказывая своё полное недовольство. — Простите меня, — тихо закончил мужчина, отводя взгляд в сторону, не в силах смотреть в спину, что казалось тоже излучает одну ненависть.

— За что? — голос прозвучал столь неожиданно для Юнги, что он вскидывает глаза, но снова видит лишь прямую спину с горделивым разворотом плеч. — Я спросил за что? Вы не ответите мне, граф? — и всё же Чимин оборачивается, давая мужчине посмотреть на своё заплаканное лицо. — За что Вы просите прощения? За то, что унизили меня? Оскорбили перед всеми Вашим глупым признанием? Да как Вы посмели? Кто Вам позволил?..

— Вы! Вы мне позволили! — голос мужчины твёрд, но так и сквозит нежностью.

— Что? Да как Вы смеете...

— Вы мне сказали быть смелым сердцем... признаться человеку, которого я... люблю. Вам.

— Да если бы я знал, что... — Чимин замолкает, жмурясь и вытапливая слезы из глаз.

— Прошу Вас, не плачьте, Чимин. Меньше всего на свете я хотел бы видеть слёзы из Ваших прекрасных глаз.

— Замолчите!

— Я люблю Вас, Чимин! Больше жизни люблю!

— Замолчите... замолчите! — юноша в отчаянии закрывает уши ладонями.

И Юнги умолкает, смотря на рыдающего юношу, сжимая пальцы в беспомощности, не зная как убедить его в искренности своих чувств. Он сам не понимает, как устремился к любимому, сразу опускаясь перед ним на колено, обхватывая без разрешения руку, поцелуем припадая к нежной коже. Чимин настолько опешил, что сразу затих, смотря широко распахнутыми глазами на мужчину перед ним. Юнги покрывает крошечную кисть быстрыми поцелуями, сорвавшись, не сдерживаясь, дыханием горячо опаляя кожу, на несколько секунд прижимаясь к самой середине ладони.

— Отпустите! — Чимин вырывает руку, отступая на шаг. — Не трогайте... не хочу.

— Можете ударить меня, если хотите, обзывать последними словами, проклинать, но прошу Вас — не плачьте.

— Юнги, — Чимин подходит стремительно, сам обхватывая руку мужчины, и заставляя его подняться с колен. — Оберните всё в шутку, в розыгрыш! Скажите, что мы пошутили, заключили пари и я проиграл! Пусть это дурацкое признание станет розыгрышем! Вам поверят.

— Нет, — мужчина отрезает сразу твёрдым отказом, — никогда.

— Но почему? Мы сможем очиститься от позора. На меня хотя бы пальцем не будут показывать.

— Моя любовь к Вам не розыгрыш, а моё признание не театральное представление. Я никогда не считал, и не считаю, моё чувство к Вам позором, и я не шутил, говоря Вам, что люблю больше жизни.

Юноша отшатывается, сбрасывая руки мужчины со своих ладоней, смотря с ненавистью:

— Убирайтесь! Не хочу Вас видеть... слышать! Уходите сейчас же!

— Я буду ждать Вас на балу сегодня вечером. Свою победу на турнире я посвятил Вам — господину моего сердца. Вы будете королём бала, и будете танцевать со мной.

— Вы сами слышите о чём говорите?! Я? Танцевать с Вами? Как Вы себе это представляете?

— Я буду ждать Вас... с нетерпением, — голос мужчины всё тише, пропитан лаской и нежностью, а глаза горят невероятным чувством. — Прошу, Чимин, не оставляйте меня. Господь видит, как я этого хочу, как я мечтал об этом... быть с Вами.

Юнги смотрит пронзительно, впервые Чимин видит мужчину таким взволнованным, таким... живым? Волосы его растрёпаны, бледные скулы теперь покрыты лихорадочным румянцем — отголоском пережитого сражения и волнения перед юношей. Глаза горят таким огнём, в котором и нежность и страх переплетены, но прямо сейчас Чимин видит в них решимость и... радость? Юнги действительно счастлив. Счастлив от того, что его сердце наконец-то открыто для любимого, что он может говорить о своей любви, может смотреть именно так, как он давно хотел — открыто, с желанием и страстью, не скрываясь. А ведь нужно было так мало — сказать... просто сказать, что любит!

Чимин смотрит на мужчину, не отрываясь от его лица. Он и сам впервые так смотрит — взволнованно, немного испуганно, но невероятно изумлённо, и всё же открыто — Чимин тоже прямо сейчас признаётся мужчине — он напуган, он смущён, ему почти страшно, что он и шепчет:

— Мне страшно, Юнги. Я не смогу выйти с Вами на танец... не смогу вообще стоять с Вами рядом. Пожалуйста, не просите меня.

Юнги медленно подходит близко, заворожённо смотря, как выдыхает судорожно дивный юноша, как блестит солёная влага на ресницах, а на скулах появляется румянец смущения — Чимин неотразим даже таким, бледным, заплаканным, напуганным неизвестным чувством. И когда мужчина снова обхватывает руку любимого, он не встречает сопротивления. Маленькая ладонь ложится на бешено бьющееся сердце рыцаря, и дрожит, ощущая крепкие мышцы и жар кожи, даже через грубую ткань рубашки.

— Никогда и ничего не бойтесь рядом со мной, Чимин. Не бойтесь, даже когда меня не будет рядом. Просто будьте со мной нынче вечером, и не волнуйтесь ни о чём. Прошу.

— И я прошу... дайте мне время. Мне нелегко смириться с тем, что меня любит... мужчина, и мне противно слышать любовные признания из Ваших уст. Оставьте меня, умоляю.

Мужчина опустошён и сникает сразу, но кто говорил, что его любовь найдёт понимание и отклик в сердце юноши? Юнги знал на что идёт, и отступать не намерен — не сейчас, но завтра, не завтра, так через день, через месяц, год! Раз рыцарь решился произнести «люблю», то теперь добьётся внимания. Он смотрит на своего любимого, что выглядит слабым и уставшим, и сейчас он напирать не будет, но вечером, на балу покажет, каким любящим и заботливым может быть влюблённый мужчина.

— Хорошо. Отдыхайте, любовь моя, а я с величайшим нетерпением сердца буду ждать Вас... на балу, — и он снова без позволения целует руку юноши, откланиваясь после.

*

Бэкхён застал графа сидящим посередине шатра прямо на полу. Он всё так же тихо плакал, обхватив согнутые колени, иногда пухлыми пальчиками стирая слёзы.

— Чимини, родной мой, всё так плохо?

— Бэк, — юноша утыкается в плечо друга, жалобно скуля, — это так ужасно... так страшно, слышать признания в любви того, от кого ожидаешь и хочешь слышать меньше всего. Я не хочу говорить, как я напуган, я скажу, что мне... противно. Бэк, что мне делать?

— Взять себя в руки! — голос герцога звучит слишком грубо и резко. Он руками хватает за плечи парня, чуть встряхивая его. — Хватит! Ты мужчина или кто?! Развёл здесь девичьи сопли и размазываешь слёзы. Тебе противно? Да вы посмотрите на него — страшно ему!

— Бэк? — Чимин вмиг затихает, широкими глазами смотря на друга непонимающе.

— Что «Бэк»? Раз уж ты, со своим скудным напуганным умишком не понимаешь, я тебе объясню всё как следует! И не смей закрываться от меня! Ты, хоть на минуту представь... трясёшься здесь, сидишь, плачешь. А что пережил Юнги, что чувствует прямо сейчас, как он смотрит в глаза сыну? Хоть раз подумай об этом! Просто представь, насколько он храбр, насколько дошёл до отчаяния в своём безнадёжном чувстве, что вот так... открыто и смело сказать об этом. Он знал на что идёт! Знал, что ты не примешь его любви, что для тебя... всё это... неприемлемо, да что я говорю — давай называть вещи своим именами — тебе противен сам факт существования такой любви!

Чимин чуть отползает от разгневанного друга, сглатывая ком в горле, не в силах противостоять гневной тираде из уст Бэкхёна.

— Не хочешь его любви — пусть так и будет! Значит ты этого недостоин! Но не уважать Юнги, не признать его смелости и делать вид, что от страха ты ничего не понимаешь — я тебе не дам! Делай как хочешь, но чтобы ты прибыл на бал во всей красе, в блеске шелков и драгоценностей! И чтобы достойно, с гордо поднятой головой стоял рядом с Юнги! Позорить его отказом или не дай Бог бегством, я тебе не позволю!

— Бэки... — Чимин сжимается весь, и слёзы тихо текут по щекам.

Герцог выдыхает, пряча взгляд, пытаясь успокоиться:

— Чимин, прости, но я всё сказал. И я надеюсь, что ты понял меня. Ведь дело даже не в том, что мужчина признался мужчине в любви, а в том, что один мужчина, зная, что всё безнадёжно, что нет ни единого шанса, нашёл в себе смелость признаться. И если уж не такая отчаянная любовь, то хотя бы такая отчаянная смелость заслуживает уважения. И я прошу тебя, Мин-и, как своего самого близкого человека прошу — прими Юнги хотя бы нынешним вечером, на большее мы загадывать не будем.

С минуту оба молчат, слышно лишь утихающие всхлипы Чимина, но тот всё же поднимается на ноги, чуть отряхивая помятые брюки, и осипшим голосом тихо спрашивает:

— Ты мне поможешь?

— Что? — герцог смотрит удивлённо на юношу, что снова тушуется и прячет взгляд, но всё же поднимает заплаканные глаза, в которых некая... озадаченность.

— Я не знаю, что мне надеть.

***

Месяц кривым серебряным рогом висит над огромным шатром, возведённым посреди широкого луга. Ночь вновь удивляет синевой, просвечивая сквозь себя тысячи звёзд. Светлячки пытаются соперничать с ними на земле, а цикады нещадно надрываются в кустах, извлекая высокий звук своими барабанными перепонками. Но начинается бал, и светлячков затмевают свечи и факелы, а менестрели{?}[Менестрель — общее название поэта-музыканта, профессионального певца Средневековья (с XII в.)] грянули по лютням и бубнам, напрочь заглушая всех жуков. Музыка, задорная и зазывающая, проносится по лугу, вылетая за пределы шатра. Нежные напевы флейты, звонкие колокольчики цимбалы{?}[Цимбал — инструмент, представлявший собой кольцо с припаянными к нему бронзовыми трубочками, на концах которых при встряхивании звенят колокольчики.] подчиняются ритму бубна, выстраивая мелодию в такт.

Когда в шатёр вошли короли Людовик и Сокджин, музыка стихла, а шатёр огласился громогласным «Да здравствуют король Франции и король Монферратии!». Оба занимают места за широким столом на высоких тронных креслах. Людовик выглядел бодрым и заметно весёлым, а Сокджин, что и так всегда выделялся красотой, был и вовсе неотразим. Его парчовая туника до колен бордового цвета, с короткими вышитыми рукавами, поверх нежно-розовой рубахи, и с тонким поясом из зелёной кожи, смотрелась невероятно на его статной высокой фигуре. Белое лицо с утончёнными чертами обрамляли мягкие тёмные пряди волос. Глаза нежно-карего цвета сияли в пламени свечей, а губы алели влажно. Его рыцарь шёл за ним неотступно, устраиваясь позади короля тенью.

— Надеюсь, Вам понравилось пребывание во Франции, монсеньор Монферратский? — Людовик учтив с гостем, признавая в нём не только посланника Папы, но и равного себе монарха.

— Более чем, и прошу Вас — просто Сокджин, оставим церемониал на вечер, — мягко отвечает гость, на что Людовик кивает согласно.

Сокджин видит графа Мина, стоящего у противоположного конца шатра, внешне столь невозмутимого, но король чувствует какой шторм бушует внутри мужчины, что застыл в ожидании. Он так завидует графу Блуа, такой белой, счастливой завистью — его мужчина решился на такой шаг ради него. Сокджин откровенно восхищён графом.

— Монсеньёр, не находите ли Вы сей поступок графа Мина безрассудным? — осторожно спрашивает Сокджин у французского короля.

— Отнюдь. Не вижу здесь ничего предосудительного. И, по-видимому, оба так решили пошутить меж собой, а может лорду Норфолку наскучили женщины, — ровным голосом отвечает король.

— Вы не находите чувства мужчины к мужчине чем-то дурным... неприглядным? — Сокджин теперь изумляется откровенно, но красивая улыбка ширится на его дивном лице.

— Возможно сие влечение есть что-то греховное, но никак не дурное, если оно не выходит за рамки двух людей, — теперь и Людовик улыбается, чуть изогнув правую бровь. — Правда ведь, монсеньор Сокджин? — на что тот кивает согласно.

Но тут в шатёр входит граф Блуа в сопровождении герцога Бёна, и ещё дюжины юных прислужниц и слуг, и все разговоры, перешёптывания, и даже музыка менестрелей умолкают мгновенно, ибо...

Тихий вздох проносится среди толпы гостей — мужчин и женщин, при виде юношей, что оба несомненно были красивы, но юный граф... был невозможно прекрасен. Бэкхён чуть отступает назад, выдвигая своего друга перед собой, а прислужницы расправляют шёлковый плащ за спиной Чимина.

— Смелее, Мини. Помни — ты «король» и хозяин бала! Ты — «господин сердца» турнира и твой рыцарь ждёт тебя! — тихо шепчет Бэкхён за спиной графа.

— Это абсолютно не прибавляет сил, Бэки, — цедит юноша в ответ, но музыка заиграла с новой силой, и Чимин вынужден сделать шаг, направляясь к монархам для приветствия.

Небесно-голубая парча туники, мягкими складками ложится чуть выше колен. Белый шёлк нижней рубашки выглядывает из-под коротких рукавов туники и распахнутого ворота у горла. Серый, почти серебряный шёлковый плащ, вышитый голубыми и золотыми нитями, длинным шлейфом тянулся сзади. Светлые, густые волосы, мягкого пшеничного оттенка, были убраны над лбом, а в них вплетены цветы, те что остались от растерзанной цветочной короны. Голубые глаза, немного опухшие и красные от пережитых слёз, но юноша их прячет, прикрыв ресницами. Сияющий камень голубого топаза на золотой цепочке, проткнутого в правую мочку уха, свисает до плеч. Пухлые губы, искусанные от волнения и оттого невероятно розовые, манящие, упрямо поджаты. Он заметно выдыхает, но держит спину прямо и носик чуть вздёрнутым. Чимин начинает задыхаться, когда замечает, как к нему направляется граф Мин. Чёрт! Он и забыл, что «королева» турнира, то есть он, должен пройтись под руку со своим рыцарем, а после приветствия, встать на позицию для танца.

Чимин чуть задрожал, когда Юнги склонился перед ним в поклоне, и сам отвесил немного неловкий поклон, чертыхаясь про себя, что чуть было не присел в реверансе, как девушка.

— Вы прекрасны, — шепчет мужчина немного девичий комплимент, отчего Чимин ещё больше смущается, но выпрямляет спину сильнее.

— Благодарю, — совсем тихо говорит в ответ юноша, укладывая свою руку в протянутую ладонь мужчины, и оба под ритмичный стук бубенцов и колокольчиков с нежными переливами лютни, обходят круг, позволяя всем лицезреть победителя турнира и его «господина сердца».

Бэкхён наблюдает за ними, не в силах скрыть прущей из него радости — он так счастлив — его любимый рядом, его друг открыл свои чувства, а другой друг почти принял, хотя последнее слишком громко сказано, но всё же... Пусть это и неправильно, но Бэкхён молится Богу за то, чтобы у этих двоих всё случилось, получилось, чтобы они нашли друг в друге самое сокровенное и нужное, самое прекрасное и нежное — нашли любовь. Он ловит взгляд серых глаз, горящий огнём, буквально кричащий о своей любви, жадно ласкающий, и сам отвечает пламенным взором, самими губами шепча: «Я люблю тебя». И оба понимают, что вряд ли усидят на местах до конца бала.

Тем временем, рыцарь и его «господин» обошли полный круг, держа друг друга под руки, провожаемые десятками восхищённых, изумлённых или насмешливых взглядов, и встали в центре круга на танец. Распорядитель танцев, стоявший на самом видном месте с высоким шестом, украшенным резьбой и лентами, громко объявляет: «Бассданс!». Музыка начинается в особом ритме, что распорядитель задаёт глухим постукиванием шеста, и оба танцовщика склоняются в поклоне друг перед другом. Чимин паникует внутри, но стойко держится, то молясь, то чертыхаясь, но всё время напоминая себе, что его партия — женская.

Весь их танец — это череда неспешных шагов, поклонов, реверансов и поочерёдных кружений вокруг оси, не размыкая рук. И всё же, несмотря на то, что оба были мужчинами, их танец не выглядел смешным или отталкивающим взгляд. Нет, каждый смотрящий на них мог сказать, что мужчина и юноша удивительно гармонировали друг с другом — чёрная кожа жилета до середины бёдер, поверх серой туники на графе Мине, подчёркивала стройность и силу мужского тела, а голубой наряд юноши мягко контрастировал с ним. Да и все в очередной раз утверждались в том, что белое с чёрным — это самое простое, но самое впечатляющее сочетание, — блондин граф Блуа и брюнет граф Норфолк.

Танец окончен, оба кланяются друг другу и музыка затихает. Король Людовик поднимается с места с кубком вина в руках, а вслед за ним и остальные. Тот громогласно произносит тост за победителя турнира и его «господина сердца», на что Чимин снова вспыхивает румянцем, а Юнги мягко улыбается.

Чимин плюхается рядом с Бэкхёном на скамью, радуясь, что нет необходимости сидеть рядом с графом.

— Чимини, это было волшебно! Вы такие красивые...

— Замолчи, Бэк, иначе я заткну тебя этим пирожком.

— Всё же я счастлив, что могу видеть вас обоих вместе, Я очень счастлив за Юнги... и за тебя, — но только поднесённый к его лицу вкусно пахнущий пирожок с мясом, и гневный взгляд друга заставили его умолкнуть.

Бал не затихал. Музыка лилась среди людского гомона и весёлого смеха, требуя ещё танцев. «Кэрол» — снова громко объявляет распорядитель, приглашая всех на танец. Чимин облегчённо выдыхает, зная, что более им с Юнги танцевать не нужно, но буквально давится воздухом, видя перед собой склонившегося в поклоне мужчину, приглашающего на танец.

— Не откажите в милости станцевать со мной, — Юнги смотрит невероятным горящим взглядом, полным нежности, и юноша перестаёт дышать от волнения. — Не бойся ничего, идём со мной, — почему-то мужчина перешёл на «ты» в этот момент, шепча совсем тихо эти слова, и Чимин, как заворожённый, встает и обхватывает протянутую руку мужчины.

Они направляются к танцевальному кругу, где уже стоят пары, когда раздаётся мелодичный голос короля Сокджина.

— Господа, вижу некую несправедливость в том, что только граф Мин танцует со столь миловидным юношей. Чем остальные хуже, неправда ли, мой дорогой друг Людовик? — тот смеётся тихо, пряча улыбку за широкой ладонью, понимая, что именно задумал король. — Объявляю танец господ! Каждый, кто пожелает танцевать с юношами или же с мужчинами постарше, выходят в круг. А я, личным примером воодушевлю всех, кто сомневается.

На этих словах король Сокджин встаёт с кресла, обмотав вокруг локтя пурпурный плащ, вышитый золотыми нитями, и стремительно подходит к темноволосому рыцарю из своей свиты.

— Приглашаю тебя на танец, мой дорогой друг Кай. Не откажешь своему королю? — и Сокджин улыбается мягко, протягивая руку зеленоглазому рыцарю.

— Вы оказали мне честь, мой король, — соглашается не раздумывая Кай, обхватывая протянутую руку, и оба выходят в круг.

Все смотрят не отрываясь, на новую странную пару, а они оба смеются, вставая на позиции для танца. Бэкхён перестаёт дышать, когда перед ним встает высокий сероглазый рыцарь с белозубой улыбкой и сияющими глазами.

— Не откажите в милости станцевать со мной, милорд Бён, — и также протягивает руку, чуть подрагивающую в нетерпении.

— С удовольствием, Чанёль, я станцую с тобой, любимый, — шепчет юноша, с просиявшим взглядом медовых глаз и яркой улыбкой... слишком яркой, чтобы не понимать, что между ними нечто большее, чем приятельское знакомство или дружба.

Kingdom Dance (From «Tangled»)

Кэрол — танец-хоровод, танец-цепочка, где все держатся за руки, парами прохаживаясь под ритм бубенцов — два коротких шага и невысокий прыжок, шаг назад — хлопок. Пастуший рожок выдаёт задорный мотив, а флейта дополняет его мелодичность. Там-там барабана идёт в весёлый пляс с бубном, и даже нежные струны короткой лиры переливаются ритмично. Этот всеми любимый танец, вызвал оживление среди гостей, то похлопывающих в такт ритму, то выкрикивающих одобрения для танцующих.

Чимин чувствует, как сжимает его руку мужчина — тепло и мягко. Он уверенно ведёт его в танце, и решимость мужчины нравится юноше, начинающему, незаметно для самого себя, поддаваться его уверенности, но всё ещё не желающему смотреть ему в глаза. Круг по оси вокруг друг друга, хлопок, обратно шаг, и снова короткий прыжок. Резкий взгляд молодого графа вверх, и он обжигается огнём чёрных глаз, от которого сердце прыгает то ли испуганно, то ли радостно. Громкий, дружный хлопо́к танцующих заставляет вздрогнуть, словно очнуться ото сна. Мягкий обхват ладони, сильные пальцы мужчины, и снова взгляд словно молния. Они прошли почти половину круга, и ритм становится быстрее, отчего и прыжки стали чаще, сопровождаемые весёлым смехом и громкими оханиями девушек. Хлопки стали двойными и всё громче, а выкрики танцующих бойкими. И вдруг юношу крепко подхватывают за талию, отрывая от земли, а он сам от неожиданности охает громко. Чимин снова чертыхается чуть ли не в слух — он забыл, что танцует женскую партию, и что его будут кружить. Его мягко ставят на землю, и Юнги заглядывает ему в глаза с лёгкой усмешкой. Снова поворот, хлопок, шаг назад, и опять крепкая хватка на талии, но теперь юноша сам цепляется за плечи мужчины. Краем глаза он замечает Бэкхёна, что звонко смеётся в объятиях Чанёля, откинув голову назад, счастливый в кружении танца. Видит короля Монферратского, что прыскает со смеху, кулаком легко толкнув в плечо Кая. Ритм не даёт расслабиться, требуя сближения пар и быстрого кружения. На этот раз хватка на талии сильнее прежней, Чимин практически прижат к мужчине, и он кружит его без зазрения совести стремительно, словно хочет скрутить юношу всего. Пальцы Юнги впиваются в спину, а крепкие бёдра льнут требовательно. Голова кружится от всего — от ритма, от тесноты, от огня глаз мужчины, от силы его рук. Чимин хочет прикрыть глаза, надеясь, что так станет легче, но горячее дыхание мужчины, опаляет щёку, когда хриплый, глубокий голос затекает в ухо: «Не закрывай своих дивных глаз, любимый. Дай мне полюбоваться тобой». Чимин распахивает глаза, обжёгшись этими словами, не в силах произнести и слова в ответ, но больше не отводит взгляда, смотря прямо в глаза мужчины.

Дрожащие колени не держат, и весь оставшийся танец Чимин крепко держит руку Юнги, не отпуская.

Сердце никак не унимается, прыгая в груди, хоть танец давно закончен. Оно стучит то у горла, то в желудке, не прекращая стучать маленьким барабанчиком. Наверное, это оттого, что мужчина теперь сидит рядом и смотрит нежным взглядом. А ещё он ухаживает за ним — подливает вина в кубок, притягивает ближе к нему ароматные блюда, кладёт ему на серебряную тарелку сладкую землянику с листиками мяты, и под столом пытается обхватить его руку... и юноша не сопротивляется. Чимин не сможет объяснить ни себе, ни кому бы то ни было, что с ним происходит, из-за чего он сидит столь смирно, и покорно принимает всё внимание мужчины, которого сам же грозился убить и проклинал ещё несколько часов назад.

Gwent The Witcher 3

Вино слегка бьёт в голову. Наверное, только этим Чимин может объяснить почему вновь танцует с Юнги. «Бранль» — голос распорядителя звучит громко и трезво среди полупьяного гомона пирующих, и все резво устремляются в круг для танца. Снова хоровод кружит пары, что в азарте танца сбрасывают все условности, из высокородных дворян превращаясь на время в простых мужчин и женщин, лихо отплясывающих «Бранль».

Снова рука в руке, прыгающие шаги вперёд, затем поворот лицом друг к другу, и обе руки цепляются подрагивающими пальцами, невысокий прыжок на одной ноге, а другой внахлёст друг другу щиколотками. И всё столь стремительно, в такт и ритм задорной музыки, где струны скрипки звонко доминируют над всеми остальными.

Юнги кружит юношу ревностно, не подпуская никого и близко к Чимину — ни девушек, ни юношей, нарушая правила танца о смене партнёра в хороводе, и танцующим приходится пропускать их, смотря странными взглядами. Но теперь и сам юноша не обращает внимания ни на чьи взгляды, ибо его собственным полностью завладел мужчина, и он не может отвести глаз от его лица. Юнги улыбался ему уголками губ, чуть щурил глаза, когда взгляд его становился особенно пронзительным, обжигая невероятным огнём, и юноше нравилось это внимание, эта обжигающая ласка взгляда.Так странно, так непонятно и непривычно, но... чёрт побери, приятно... до щекочущих мурашек и странной ответной улыбки на лице. Чимин возносит благодарственную молитву, радуясь, что в танце нет кружений, иначе пришлось бы снова позорно-взбудораженно льнуть к мужчине.

Сокджин попивает сладкое вино со специями, смотря сияющими глазами поверх кубка на своего рыцаря, что тоже не сводит с него глаз. Наверное впервые, за столь долгое время, Намджун позволяет себе так любоваться своим королём — его нежным лихорадочным румянцем на высоких скулах, что появился то ли от выпитого вина, то ли от задорного танца или чего-то ещё? Сердце мужчины заходится от красоты улыбки, от мягкости и изящности движений, поворота головы, мерцания тёмных прядей в пламени свечей, и падает вниз в бездну, в водоворот невероятного чувства, стоит только взглядам столкнуться через расстояние.

Сокджин снова танцует, на этот раз с миловидной девушкой, отчаянно стреляющей глазками в молодого короля, вызывая у того лишь весёлый смех. Намджун не ревнует, и никогда не ревновал. Он знает, что на такое чувство он не имеет права, и всё же... каждый раз, когда его нежной руки касается чужая рука, или прозрачно-карий взгляд слишком долго задерживается на ком-то, сердце рыцаря сжимается болью безнадёжности. Но сегодня вечером рыцарь весь обласкан вниманием своего божества — своего прекрасного короля. Он знает — эти взгляды только для него; эти судорожные, жаркие вздохи и томные охания только из-за него; этот смех — высокий и сладостный, тоже для него одного. И даже сейчас, посреди всего этого шумного веселья и гомона десятков людей, Намджун уверен — его король видит только его одного. И от этого невероятное счастье разливается по венам, заставляя вновь появиться невероятным ямочкам на щеках.

Бэкхён полупьяно жмётся к любимому — сегодня он позволяет себе чуть больше, не стыдясь взглядов и перешептываний, хоть герцог никогда и не стыдился, и особо не скрывал своей любви. Но сегодня он невероятно счастлив, и пьян скорее от любви, нежели от вина.

— Я не могу поверить, любимый. Ты только посмотри на них! Неужели... возможно ли? Я сейчас заплачу, Чанёл-и, — на что мужчина тихо смеётся, крепче притягивая его за талию и мягко проводя по спине.

— Я же говорил, что Юнги больше не выдержит. И вот к чему привела его несдержанность — к началу чего-то прекрасного, волшебного... к началу новой любви, — ласкает серым взглядом любимого, шепча волнующие слова на ушко, так, чтоб не услышал никто. — К невероятному чувству, такому, которое я испытываю к тебе, любовь моя. И оно столь сильно, что я не выдержу — украду тебя прямо сейчас, посреди этого бала... спрячу ото всех, и буду любить... долго и нежно.

— Чанёль, — юноша выдыхает горячо, беспомощно повисая на плече мужчины, — уйдём отсюда.

Но тот улыбается таинственно, смотря в любимые глаза, пальцами лаская руку под столом:

— Юнги приготовил кое-что для Чимина. Думаю ты мне не простишь, если из-за моего нетерпения пропустишь его.

— Что... что именно?

— Увидишь, Бэки, мой прекрасный и нежный мальчик.

А Юнги будто ждал слов Чанёля, когда жестом руки отсылает слугу. Минутой позднее полы шатра распахиваются широко, и внутрь входят дюжина слуг и трубадуров с музыкантами. Их появление сопровождается торжественной музыкой, что привлекает внимание всех без исключения. Тонкая свирель под методичный марш лютни и такт бубнов, разливается по густому и жаркому воздуху, наполненному ароматами еды, вина и людского пота. Четверо сильных мужчин-слуг несут на своих плечах кресло с высокой спинкой, к ножкам которого прикреплены шесты.

Чимин также смотрит на необычное шествие, застыв рядом с Юнги, что ни на шаг не отходил от него. Но когда трубадуры окружили их, а прямо перед ним поставили кресло-трон, юноша изумлённо распахивает глаза, непонимающе смотря то на мужчину, то на главного трубадура.

Струны лютни мягко перебирают пальцы музыканта, когда высокий, красивый голос громко напевает:

О, светлоокий, послушай,

Как рыцарь о тебе мечтает.

Чимин аж воздухом давится от услышанного, а мужчина рядом прячет улыбку, когда все остальные замерли.

Услышь же рыцаря признанье.

Ведь большего ему не надо.

Позволь стать тенью у порога.

Хранить твой сон, уединенье,

Любовью освещать дорогу...

Ты-ангел! Ты-вдохновенье!

Не успел юноша опомниться, как его, не сопротивляющегося, подхватывают под руки юные прелестные девушки, и осыпая лепестками луговых цветов, отводят к трону для «господина сердца», мягко усаживая. А трубадур продолжает красивым голосом:

Как роза в капельках росы,

ты достоин восхищенья!

Но к трубадуру холоден,

ему не будет утешенья.

Чимин слушает заворожённо нежную мелодию и оду трубадура в свою честь, и смотрит на Чёрного рыцаря, что глаз, полных тягучего томления, с него не сводит. Юноша ему улыбается, пусть не так, как хотелось бы мужчине — нежно и влюблённо, но озорно и восхищённо, — никто никогда не делал для него такого: не посвящал песен, не выбирал «королём» турнира... не смотрел так... таким взглядом, с такой любовью.

Его «трон» поднимают сильные мужские руки, отчего юноша охает чуть испуганно, пальцами впиваясь в подлокотники, но смеётся звонко — ему невероятно нравится всё, что он видит вокруг. Музыка становится громче и ритмичнее, а пастуший рожок снова зазывает, когда в шатёр врываются пёстро наряженные жонглёры и сатиры, с козлиными рожками в кудрявых волосах. Легко одетые нимфы, с цветочными венками поверх длинных, распущенных волос, кружили вокруг юноши, осыпая его лепестками цветов, тонкими девичьими голосами напевая нежные мелодии.

Платочек порхал за окошком, как птица,

И слёзы сверкали на длинных ресницах...

Ни замок, ни долы, ни солнце не мило:

Любимого дама в поход проводила.

На подвиги смело, во славу прекрасной,

Ушёл верный рыцарь в путь долгий, опасный.

Смысла текста никто не услышал в весёлом угаре праздника, что на самом деле прозвучал, как пророческий. Никто из пирующих и не вспомнил, что они на пороге крестового похода, что после потешного турнира их ждёт реальная битва за чужие земли, и чужую славу. Но сейчас каждый из этих доблестных и храбрых рыцарей отдавался веселью, пьянству и разгулу, верно чувствуя, что это может быть их последний пир.

Юношу на «троне» всё так же кружили, и весь зал любовался им, наслаждаясь представлением в честь «господина сердца». Сам юноша напрочь забыл о «позорном» признании и пугающей любви мужчины. Но когда к нему медленно подошёл Хёну, учтиво кланяясь и улыбаясь широко, Чимин не выдержал — вскочил с кресла, прижимая к себе мальчика, целуя его в обе щёки, и лишь потом юноша заметил, что мальчик тоже наряжен жонглёром, а в руках у него резная шкатулка.

— Это Вам, Чимин, как самому прекрасному господину турнира, — чуть смущённо шепчет Хёну, являя взору юноши золотой гребень с камнями, сияющими как звёзды. Лишь позднее Чимин узнал, что это алмазы.

— Поможешь мне? — Чимин наклоняет голову набок, чуть склоняясь к мальчику, и неловкие детские пальчики водружают гребень в светлые волосы, вызывая улыбку у обоих.

Юнги смотрит на сына и своего любимого, не в силах скрыть широкой улыбки, и Чимин замечает это. Юноша впервые видит, как преображается лицо мужчины от улыбки, обнажая мелкие зубы с дёснами, превращая глаза в тёмные щёлочки, смущаясь от всего этого, свешивая голову набок. И Чимин любуется — застыв, среди всего этого кружения, замерев посреди звуков и голосов.

Никто среди этого шума и веселья не заметил, как исчезли двое — мужчина и юноша, разными путями добираясь до одного и того же места, но все заметили появление группы воинов, во главе с их рыжеволосым представителем. Хосок смотрит на прекрасного юношу на «троне», что улыбается ярко тому действу, что разворачивается перед ним. Он решительно начинает продвигаться вглубь шатра и сразу становится понятно, что лорд Лаут довольно-таки пьян. Следом за ним идут столь же высокие и широкоплечие воины, чьи длинные волосы, наверное, всех оттенков красного — от огненных шевелюр до цвета ржавого металла.

Хосок склоняется перед королями, лыбясь пьяно:

— Моё почтение монсеньоры, и прошу простить меня за отсутствие. У меня была весьма радостная причина — мои галлогласы{?}[Галлоглас — профессиональный воин-наёмник, служивший в армиях ирландских владетелей.] прибыли, — размашистым жестом указывает на склонившихся воинов, гордым взглядом окидывая их. — Эх, жаль не успели... опоздали на турнир, иначе, клянусь мощами Святого Патрика{?}[Святой Па́трик (Патри́кий) — христианский святой, покровитель Ирландии.], победителем был бы точно не британец! — хохочет громко ирландец, а короли, тоже весьма довольные (пьяные) всем происходящим, дружно выражают наигранное сожаление.

Белый рыцарь впился оценивающим взглядом в галлогласов, отмечая их силу и рост. На каждом из дюжины предводителей отрядов были суконные рубахи до колен, подпоясанные кожаными широкими ремнями, а волосатые крупные икры защищали наколенники. На предплечьях и самих плечах, кожаные доспехи с металлическими нашивками. Высокие конусообразные шлемы тоже из толстой кожи с длинными тёмными лентами, были прижаты к груди перед правителями. Намджун сразу оценил воинов, делая для себя выводы, а в это же время Хосок сам оценивал Белого рыцаря. На какое-то мгновение их взгляды встретились, и в считанные секунды мужчинам удалось понять друг друга — лёгкий кивок Хосока и полуулыбка Намджуна — казалось бы, всё решено тут же — войско пилигримов ждёт пополнение.

— Тихо у вас тут, — басит ирландец, смотря на галантно танцующих юных барышень и господ, — тоскливо. Здесь явно не хватает звуков моей волынки и скрипки. Пора растормошить это болото, прошу прощения монсеньёры, не в обиду будет сказано, — улыбается широко рыжеволосый, — но, по-моему, здесь не знают, что такое настоящее веселье.

Reel Around the Sun

Bill Whelan

Мужчина легко подаёт знак и протяжные, громкие звуки волынки оглашают всё пространство. Ритм отличается от всех ранее слышанных, и звуки смутно знакомого инструмента кажутся таинственными и необычными.

Чимин всё ещё сидит на своём «троне», изумлённо наблюдая за рыжеволосым ирландцем. Казалось бы — это просто пьяные дрыганья ногами, но нет — это были невероятные короткие подпрыгивания, вперемешку с быстрыми пружинящими шагами. Вмиг суровые воины светлеют лицами, и широкие улыбки обнажают белозубые рты. Они окружают своего предводителя, а из-за их роста другим зрителям приходится вставать на скамьи, чтобы увидеть диковинный танец «джига».

Корпус танцующего мужчины практически не двигался, лишь ноги всё время находились в безумном полёте. Когда глухие барабанные ритмы вплетаются в мелодию волынки и скрипки, шаги и прыжки ирландца становятся более резкими в такт ударам. И это никого не оставляет равнодушным — вокруг столько одобрительных выкриков, свистков и смеха, а Чимину остаётся лишь гадать — как вдрызг пьяный мужчина может вот так танцевать. А теперь Хосок не один — к нему присоединяются двое галлогласов, что в полном несоответствии со своим весом и ростом, дрыгают ногами резво, а потом ещё двое, и кажется, они снесут всё на своём пути, попросту начиная кружиться в общем круге.

— Отец тоже так умеет, — радостно выкрикивает Хёну прямо в ухо юноше, но Чимин всё равно переспрашивает:

— Что? — дальше изумляться уже некуда.

— Мой отец лучше всех танцует «джигу», — с ещё большей гордостью заявляет мальчик, а Чимин понимает, что вечер открытий продолжается.

Странный, высокий возглас ирландца проносится словно клич над головами танцующих, когда тот хватает за руку графа, что совсем не сопротивляется, и, под увеличившийся ритм барабанов, затягивает в водоворот зажигательного танца. Чимин просто сидит с разинутым ртом, не понимая где тот «холодный» британский лорд, и кто этот горячий черноволосый рыцарь, что среди рыжеволосых воинов, отплясывает с широкой улыбкой на лице. Они с Хосоком так притоптывали под ритм барабанов, что выкрики и хлопки ладоней становились всё громче. Чимин в какой-то момент и не понял, как оказался схвачен за запястье и утянут в сумасшедший танец, в объятия мужчины.

— Не-ет, нет... нет, — протеста юноши никто не слышал и не воспринял, а когда пальцы мужчины впились в его талию — набрал в лёгкие побольше воздуха, абсолютно уверенный, что его буду кружить... и не ошибся.

Горячий воздух струился вокруг мужчины и юноши, что зажмурил глаза от бешеной скорости кружения. Маленькие пальчики вцепились в широкие плечи, в конце концов пришлось просто обнять мужчину, прижимаясь торсом.

— Юнги... — юноша выдохнул имя обессиленно, лбом упираясь ему в плечо, а мужчина замер, дрожащими пальцами обхватывая спину и затылок юноши.

А дальше время и пространство исказилось, и Чимин, казалось, перестал понимать всё происходящее вокруг, когда рыцарь поднял его на руки, прижимая к своей груди, а все присутствующие громогласно подняли кубки с вином в честь победителя и его «господина сердца». Протяжное завывание волынки дополняется таким же завывающим голосом ирландца, горланящим песню на родном языке, а когда к нему присоединяются с десяток других, не менее зычных голосов, полы шатра колышутся от силы их голоса.

— Я хочу уйти, — тихо шепчет Чимин на ухо мужчине, что всё ещё держит его на руках.

— Да, — коротко согласился мужчина, вынося своего любимого из шатра. И почему-то голос Хосока в этот момент становится громче, и смех проскальзывает в его тоне.

*

Чимин, наверное, слишком пьян, но всё же он не может не признать, что ему нравится это лёгкое головокружение. Но вот что он всё же не хочет признавать, так это его сердцебиение, вернее, сердцегромыхание — столь сильно оно бьётся, заставляя юношу крепко сжимать пальцы и торопливо перебирать ногами, направляясь к своему шатру.

Мужчина следует за ним неотрывно, хоть и не столь стремительно, и его сердце грохочет не меньше.

Бэкхён и Чанёль давно уже исчезли, и граф чувствует, что сегодняшнюю ночь снова проведёт в шатре Хосока, слушая его храп, а хотелось быть в другом месте, рядом с прекрасным юношей. И он сейчас так близко, что ещё один шаг, и можно обнять его со спины, прижать к себе, коснуться губами...

— Граф... Мин? Благодарю за... всё, и позвольте откланяться, — язык Чимина чуть заплетается, и юноша дрожит заметно, застыв у самого входа в шатёр.

— Не стоит, Чимин. Но Вы меня снова огорчаете.

— Да?.. Ч-что случилось? Я сделал... что-то не так?

— Вы больше не называете меня по имени, а я так надеялся на Вашу благосклонность.

Юношу знобит ещё больше. Он чувствует как горят его щёки, а пальцы мёрзнут.

— Оу. Эм-м... да, доброй ночи, Юнги. Сегодня был тяжёлый день... и длинный вечер... или наоборот.

— Сегодня был самый счастливый день в моей жизни, и самый волшебный вечер из всех, — Юнги делает несколько шагов ближе, Чимин всё так же стоит на месте.

— Волшебный? — юношу начинает слегка лихорадить от близости мужчины, чьи глаза, даже в такой темноте, сияли ярче звёзд, Юнги делает ещё шаг к нему.

— Невероятный, — мужчина шепчет тихо, а у юноши волнение подступает к горлу... или тошнота?

— Сегодня мне пришлось проявить немалое усердие, — продолжает мужчина также вкрадчиво тихо, — я сражался... добивался победы, и не одной.

Чимин перестаёт дышать, горло сжимает непонятной тревогой, и слова не выходят наружу, лишь короткое «Да?». Глаза, что от волнения снова стали дымчатыми, смотрят, не отрываясь от мужчины, приблизившегося непозволительно близко.

— Я ведь достоин награды? — Юнги склоняет голову набок будто рассматривает шею юноши.

— Награды?

— Да. Моей награды.

— Несомненно... достойны награды, — еле выдавил из себя юноша, что ног не чувствует под собой.

— Вы же наградите меня, Чимин? Вы сами признали, что я достоин.

— Я? — юноша сбился какая по счёту волна мурашек пробежала по его телу от голоса мужчины, сколько раз в глазах темнело от силы, исходящей от Юнги, и его напора. — Наградить? Ч-чем?

Ладони мужчины обхватывают его лицо, мягко, и в то же время нетерпеливо. Горячее дыхание мажет по пылающей скуле юноши. Секунды и миллиметры остались до прикосновению к самим губам, и, казалось, есть время и возможность оттолкнуть, убежать, скрыться за пологом шатра, но Чимин стоит как вкопанный, он и под пытками не сможет объяснить почему не сопротивляется. Юнги сам застыл в миллиметре от желанных губ, и смотрит, любуется, не верит, что всё это было и есть наяву. Полуопущенные ресницы юноши дрожат, щеки пылают под его ладонями — Чимин невероятно прекрасен и трогателен в своём смущении — и мужчина целует, припадает к мягким губам, сминая их в сладком отчаянии, прижимаясь осторожно. Мужчина не давит, не вторгается, не требует раскрыть губ — юноша сам это делает, в попытке вздохнуть. И когда мужчина касается влажности его рта, когда чувствует сладость губ с лёгким привкусом вина и земляники, то просто сходит с ума.

— Чимин, любовь моя, мой нежный, — хриплым шёпотом затекает в уши, когда всё же юноше удаётся вздохнуть глубоко, прежде, чем снова его губы накрывают страстным поцелуем, захватывающим его в плен рук и губ.

Крохотная толика сознания бьёт набатом, отдаваясь болью в висках, крича на весь мир, что его целуют против воли, и целует мужчина! Его первый поцелуй принадлежит мужчине! Принадлежит Юнги! Наверное, именно это осознание заставляет юношу сжать пальцы на груди мужчины, упираясь кулаками ему в грудь, и сделать попытку оттолкнуть. Всего лишь лёгкий нажим, но Юнги тут же останавливается, отодвигаясь от любимого лица. Губы, мокрые от поцелуя, обдувает ночная прохлада, заставляя вновь задрожать и обхватить запястья мужчины, что всё ещё держит его лицо. Чимин не поднимает глаз, когда пальцы мужчины начинают мягко ласкать его скулы, а губы вновь припадают в коротком поцелуе, нежном и невесомом. Шёпот заставляет дрожать колени, и сердце прыгать под горлом.

— Я люблю тебя...

Юноша всё же находит в себе силы поднять глаза и убрать руки мужчины от своего лица, на полшага отступая назад.

— Нет, — дрожащим голосом начинает он, и слёзы подступают к уголкам глаз. — Ваша... награда... Вы её получили. Завтра, я забуду то, что было сейчас. Забуду этот вечер и этот проклятый день, что принёс мне только разочарование. И Вы тоже забудете. Слышите? Я требую... Не смейте больше подходить ко мне, смотреть на меня, говорить со мной... не смейте. Прощайте, граф, — и юноша на шатающихся ногах направляется к шатру, исчезая за плотной тканью, оставляя влюблённого мужчину одного в ночи.

Чимин дрожит всем телом и дышит судорожно, глотая воздух губами, чувствуя, как подкатывает тошнота к самому горлу. Секунда, и юноша сгибается в приступе рвоты, выплескивая из себя весь великолепный ужин и сладкое вино пиршества в его же честь.

Юный прислужник испуганно стоит над ним, держа его волосы и подставляя горшок для опорожнений, вытирая холодную испарину со лба. Чимин задыхается, но почему-то радуется, что блюёт сейчас, мечтая вместе с рвотой стереть следы поцелуя на губах — «Будь ты проклят, Юнги, мужчина укравший мой поцелуй! Ненавижу!»

*

Ночь почему-то безлунная, и ветер свеж. Видимо скоро дождь, и Сокджин радуется этому. Он любит дождь, любит свежесть, аромат мокрой травы и влажной земли.

Этот вечер останется в памяти Сокджина, наверное, навсегда. Он давно не был на пирах, вернее, никогда с тех пор, как был заточён в башню. Сегодня всё было именно так, как он и хотел — веселье, танцы, взгляды и улыбки — всё было прекрасно. Но всё же есть кое-что, что ему хотелось непременно сделать...

Сокджин снимает корону с головы, легко оставляя её на небольшом столике, и который раз задумывается, глядя на золотой обруч с рубинами и жемчугами — откуда эта корона у Намджуна, с какой головы он её снял, и где эта голова сейчас висит? Юноша знает — его рыцарь жесток и беспощаден, но только лишь к тем, кто жестоки к его королю, то есть, к нему. И то, что гасконский граф Санс так быстро переменил своё решение относительно благородного происхождения короля Монферратского, тоже дело рук его рыцаря... его храброго, сильного и такого красивого Белого рыцаря.

Казалось, пир ещё не окончен, звуки волынки и завывание лорда Лаута, горланящего песню, говорили о том, что ирландцы ещё, по-видимому, не дошли до нужной кондиции, чтобы упасть там же крепким сном, и Сокджин тихо смеётся с них — всё-таки Чон Хосок забавный и красивый мужчина, и невероятно горячий.

— Мой король, всем ли Вы довольны? Всего ли Вам хватает? — голос Белого рыцаря заставляет улыбку расцвести на его лице, но всё же Сокджин наигранно хмурится, оборачиваясь к нему.

— Нет, — строго говорит король, а Намджун застывает с испуганным взглядом.

Он тут же опускается пред ним на колено, шепча горячо:

— Простите меня, мой король. Только скажите, и всё будет выполнено тотчас же.

— Встаньте, мой пфальцграф, и сделайте то, о чём я повелеваю.

Намджун смотрит взглядом полным решимости, руку приложив к сердцу.

— Приказывайте, мой король.

— Я желаю, чтобы ты, мой рыцарь... потанцевал со мной... здесь, сейчас, — Сокджин улыбается мягко, нежно смотря в глаза мужчине, протягивая руку к своему рыцарю, — потанцуй со мной, Намджун.

Белый рыцарь застыл, смотря то на протянутую руку, то на прекрасное лицо своего короля, а по телу невероятная волна тепла и мурашек протекает от одного только голоса Сокджина, от его ласкающего взгляда.

Сокджин не ждёт пока опомнится рыцарь, сам тянется к нему, накрывая его плечи своими ладонями.

— Я... не танцевал... никогда, мой король, — Намджун стоит как истукан, замерев перед юношей, но также смотря в его дивные глаза, не отрываясь.

— Я научу, — нежно шепчет Сокджин, — будь смелее со мной, «мой любимый», обними меня руками за талию... так... теперь шаг вперёд... ко мне, да... молодец. — Намджун выдыхает судорожно, руками оплетая тонкую талию, чуть хмурится, делая деревянный шаг вперёд, злясь на свою неловкость, но Сокджин ведёт его уверенно.

— Шаг в сторону вместе со мной... почувствуй моё тело, мой ритм, «моё сердце, любимый», отдайся мелодии, — но в этот самый момент завывания Хосока становятся какими-то особенно визгливо-высокими, и Сокджин смеётся громко, откидывая голову назад, сильнее сжимая плечи мужчины.

— Правда ведь лорд Лаут невероятно веселый человек, такой забавный, — король улыбается широко, прижимаясь крепче.

— И сильный рыцарь, — кивает мужчина согласно, — если бы лорд и его галлогласы выступили в поход вместе с нами, войско пилигримов было бы практически непобедимым... — но Сокджин не даёт ему договорить, пальцами накрывая губы рыцаря.

— Прошу, Намджун... не будем о походе сейчас. Не хочу. Пожалуйста. Хочу, чтоб в эту ночь ты думал только обо мне, — юноша шепчет тихо, приблизившись к лицу любимого, смотря в его бездонные чёрные глаза, мягко проводя по чувственным губам мужчины кончиками пальцев.

Да, Сокджин пьян, но ещё больше он пьян этим мужчиной, этим каменным истуканом с чёрствым сердцем, которое он не может растопить ни ласковым взглядом, ни нежным словом. И даже сейчас, сжимая его, тая воском в его сильных руках, смотря так откровенно в его глаза, крича о своей любви, его рыцарь глух и слеп, или притворяется таковым.

— Я всегда... всё время думаю только о Вас, мой король, — горячее дыхание опаляет пальцы, и губы мужчины касаются их, словно целуют, а прикрытые глаза скрывают огонь страсти и любви, сжигающий мужчину изнутри.

Музыка, доносившаяся издалека, затихла, погружая ночь в долгожданную тишину. Их танец замер, но руки всё также держат друг друга и глаза не отрываются, не в силах скрыть чувств. Сокджин медленно тянет ладони вверх — по груди, плечам, крепкой шее, обхватывая широкие скулы, Намджун не шелохнулся и взгляда не отвёл.

— Мой рыцарь... в очередной раз, выполнил моё повеление беспрекословно. И мой верный рыцарь достоин... награды.

— Награды? — мужчина слегка хмурится непонимающе, но не дышит, когда Сокджин на цыпочках тянется к его лицу и шепчет у самых губ:

— Моей награды... за танец, — и коротко, невесомо касается губами его губ, — за верность... — снова припадает к губам, но уже крепче, чуть сминая их в полноценном поцелуе, — за любовь! — и теперь рыцарь сам тянется, сам припадает, сжимает юношу крепко и целует пьяно-счастливо, ошеломляюще сладко, отчаянно.

Сокджин несдержанно стонет в поцелуй, и мужчина словно очнулся в тот же миг, разрывая поцелуй, убирая руки короля со своих плеч. Он прячет горящий взгляд, пытается успокоить бешено бьющееся сердце, сжимает зубы крепко, всё дальше отодвигая от себя юношу.

— Намджун? — Сокджин дрожит и вновь тянет руки, которые держат крепко, не давая поднять их.

— Доброй ночи, мой король, — и Намджун уходит стремительно, оставляя дрожащего юношу за собой, совсем не замечая, как катятся слёзы по его щекам.

— Доброй ночи, любимый, — тихим всхлипом шепчет в темноту король... одинокий, влюблённый король.

*

О, эта синяя ночь, что накрыла живописные луга и рощи под старинным городом Сарты. Сколь многое эта ночь видела и слышала: как дрожит в лихорадке светловолосый юноша, укрываясь под огромным одеялом, словно хочет спрятаться, а Чёрный рыцарь всё бродит возле его шатра не в силах уйти; как совсем тихо плачет молодой король, один, на широкой постели, заплаканными глазами смотря на свою корону, сияющую в пламени свечи, и ненавидя её всем сердцем, а Белый рыцарь ушёл... убежал так далеко, как смог, подальше от соблазна любить. Но всё же эта ночь была для двоих, что прижимались друг к другу пылающими телами, в который раз признаваясь в любви и делясь поцелуями.

— Чанёль, мой любимый, ты моя жизнь... моя награда...

— Я? — тихо смеётся мужчина, прижимая к своей обнажённой, крепкой груди юношу, мягко оглаживая его взмокшую спину, и оба всё ещё дрожат от пережитой эйфории. — Скорее наоборот, любовь моя. Ты! Ты моя награда, Бэк-и, хоть я не знаю чем тебя заслужил.

— Мы не будем сейчас с тобой спорить, кто кого заслужил, Чанёли, — тихо смеётся юноша, пальцами зачёсывая взмокшие рыжеватые пряди ото лба. — Главное, мы есть друг у друга, и я молюсь день и ночь, чтобы так оставалось всегда... навечно.

— Навечно, Бэк-и... навечно, — шепчет мужчина, мягко опрокидывая любимого на спину, заглядывая в глаза пронзительно, затягивая в упоительный поцелуй. И в этот момент оба напрочь забыли, что «навечно» бывает только на небесах.