Господин моего сердца

========== Глава 2 ==========

Крепость Казале. Монферрато. 1201г

Долина Савойя расстилается перед глазами рыцаря, когда уже сумрак опускается на её пологие холмы. Солнце забирает с собой свой последний луч, окончательно сдавая власть ночи. У самого горизонта вечнозелёный лес, который Белый рыцарь знает как свои пять пальцев, а перед ним — ненавистная им всей душой, крепость. Он ненавидит это место, но и без него жить не может. Рыцарь давно ушёл отсюда... ушёл, чтобы вернуться. И вот он здесь. И сердце сурового мужчины, что очерствело в боях, почернело от крови, окаменело от бесконечной жестокости — бьётся: сильно, громко, одним именем.

— Мой господин, мы у цели. Эта проклятая башня будет разрушена сегодня же ночью.

— Да, Вульф, сегодня, — голос рыцаря охрип от пыли и усталости.

Их дорога заняла два месяца. Позади тысячи вёрст Сиены, Тосканы, Фераррии, сотни городов и крепостей, деревушек, пригородов, и в каждом рыцарь увлекал за собой десятки людей — кого речами о прощении Божьем, кого звоном монет. Но все они шли за ним, как верные псы за господином, ибо в силе и власти Белого рыцаря ни у кого не было сомнений. Теперь у рыцаря не отряд, а отряды и легионы, командиры и центурионы{?}[Центурио́н в римской армии — командир центурии; центурионы высшего ранга командовали также более крупными подразделениями (60-100 человек)] — своё войско. И он вернулся, как и поклялся. Глаза мужчины стремительно падают на массивную шкатулку из слоновой кости, скрытую за тканью тёмного сукна, а потом на группу священников, облачённых как воины с оружием в руках, лишь сутана под доспехами говорит об их принадлежности к духовному ордену. Взгляды между рыцарем-полководцем и священнослужителем говорят о решительности довести дело до конца.

— Выступаем. Стенобитные орудия вперёд, — голос мужчины отдающего приказы громок и твёрд. — Пробьём западную сторону, там проход в башню. Вы создадите видимость осады главных ворот, я поведу в обход. Ударим с двух сторон.

— Да, мой господин, — тот, кого назвали Вульфом, сам передаёт указы по цепочке.

— Зажечь костры к северу от нас, — голос рыцаря гремит ещё выше, — пусть эта герцогиня Веронская увидит какое войско под её крепостью стоит! Не жалеть никого! Камня на камне не оставить! Веронскую шлюху и её ублюдка живыми взять! Режьте и убивайте клинками, кромсайте и протыкайте копьями, рвите зубами и ногтями, и Божья благодать ждёт вас в той башне! На штурм!

***

Лучина скоро догорит, и его комната снова погрузится во мрак. Тонкими пальцами юноша пытается отщипнуть от короткого полена хоть небольшой кусок, что продлит сумрачный свет, но дерево, словно камень, твёрдое, и всё, что удаётся ему, это исцарапать кончики в кровь, занося занозы под тонкую, бледную кожу. Свечей ему не выдают уже давно... последние лет пять. В камине пылает лишь одно полено — ровно по одному в день. Чернила давно закончились... где-то год назад, а пергамент стал такой же редкостью, как и свеча.

Последние два года были самыми тяжелыми, с тех пор, как родился его младший брат. Отец забыл о нём с того времени, а после, как слёг от подагры, ни разу не призывал к себе, не упоминал его имени... забыл. Мачеха, что была до рождения сына более милостивой, стала нетерпеливой, вконец раскрыв своё истинное лицо. Он заперт в этой крепости уже четырнадцать лет, с тех пор, как ему самому исполнилось десять, и два года в самой башне. Полгода назад юноша похоронил своего отца — как похоронил, другие люди похоронили, а он смотрел из окна башни и плакал, прощаясь с родным человеком, пусть и ставшим ему чужим в свои последние годы.

Лучина догорела. Темнота окутала его. Тлеющее углём полено в камине не даёт ни света, ни тепла. Но юноша привычно расстилает старое шерстяное одеяло рядом, здесь меньше сквозняков, да и запах дыма кажется лучше, чем запах сырости, холода, одиночества. О, как он одинок! Как давно он не слышал человеческого голоса обращённого именно к нему! Как давно никто не называл его имени. Всё, что ему остаётся, это вспоминать, как глубокий и бархатный голос мужчины, в котором хриплый германский акцент пробирал до мурашек, обращался к нему «Ваше Высочество», как говорил тихо и робко «Майн конунг», как шептал нежно «Мой принц». Воспоминания о нём не покидают юношу ни днём, ни ночью. Его рыцарь, его верный страж и воин, был изгнан из крепости, как собака безродная, после стольких лет преданной службы, единственный от кого юноша видел заботу и тепло. Но порой ему казалось, что в глубине чёрных глаз мужчины он видел что-то большее, чем преданность слуги, большее, чем просто беспокойство — он видел волнение сердца!

Он помнит, как прощался со своим рыцарем. Помнит его хриплые клятвы, что произносил коленопреклонённым перед ним, помнит злые слёзы из своих глаз от собственной беспомощности, помнит поцелуй горячих, сухих губ, опаливший его руку. «Я вернусь!.. Вернусь за Вами, мой принц! И весь мир ляжет пеплом у Ваших ног!»

— Я буду ждать, — шептал он тогда в ответ, как шепчет и сейчас в темноту и холод комнаты, чьи каменные плиты с вечными сквозняками и сыростью поглощают тихий вздох.

Глаза юноши устремлены на тлеющий уголёк, словно в глаза своего рыцаря, да только уголёк всё разгорается сильнее, излучая странный красноватый свет. Он непонимающе смотрит, как красная тень сильнее расползается по стене ввысь, а после замечает, что тень пульсирует, то загораясь, то затухая. А ещё тень начинает издавать шум, гул, скрежет, перерастая в отдалённый человеческий гомон. Юноша вскакивает, понимая, что красная тень отбрасывается из единственного окна в комнате, бросаясь взволнованно к нему. Сотни костров горят под стенами крепости! И загораются всё больше и больше. Теперь красная тень покрывает и его лицо, искажённое диким страхом и великой радостью одновременно. Внизу разворачивается баталия — скрипят ворота, камень грохочет, земля содрогается. Воины, кони, колёса, крики, грохот — всё смешалось в один общий яростный гул, и всё в считанные минуты. Особо сильный грохот и содрогание, и юноша понимает, что стена крепости пробита. Ещё грохот с осыпающейся каменной крошкой, и поблёскивающая красным светом от костров и факелов, человеческая река, лавиной затекает в крепость. Лязг мечей и искры от сражений не спутаешь ни с чем. Юноша понимает — внизу идёт страшная битва. Но он так счастлив, так сияют его глаза, из которых слёзы красными каплями стекают по щекам, а улыбка, что прорывается на истеричный смех, расплывается на губах.

Его рыцарь вернулся за ним!

***

Сарты. Франция. 1202 год.

Рёв толпы оглушительной волной проносится над головами собравшихся вокруг импровизированной арены. Высокие трибуны для удобства прекрасных дам и судей, были поставлены задолго до самого турнира. Огромные шатры вокруг, где готовились сами рыцари в окружении сразу нескольких оруженосцев, были покрыты знамёнами в цвет их родового герба. Ржание коней вперемешку с людскими криками, смехом, лаем собак, лязгом металла, создавало будоражащее ощущение грандиозного праздника мужской силы и доблести.

Взгляды всех без исключения привлекал особый шатёр — из белого плотного сукна, украшенный вышитыми амурами и стрелами, лентами и цветами, — это был шатёр «дамы сердца» — королевы турнира, которую выберет рыцарь-победитель. И нужно ли говорить, каким желанием горели глаза прекрасных дам, когда они смотрели на сей почётный шатёр «королевы».

Жонглёры расхаживали меж трибун и зрителей, развлекая их своими выступлениями, трубадуры распевали на красивый лад истории о доблестных рыцарях прошлых лет. Даже глотатели огня, из далёких восточных стран, в ярких нарядах, манили зрителей своими выступлениями.

Вся эта охающая и ахающая одним общим гулом толпа, ждала одного — невероятного зрелища рыцарских поединков.

— Юнги тоже участвует в поединках? — спрашивает Чимин, пытаясь перекричать очередной гул зрителей, склонившись ближе к Бэкхёну.

— О! Не верю ушам своим! Ты впервые назвал его по имени, Чимини! Что-то изменилось? Я чего-то не знаю?

— Это я не знаю, Бэк, — серьёзно говорит юноша, пристально смотря на друга. — И это ты утаил от меня правду. Я хочу всё знать о причинах, почему граф Норфолк казнил собственную жену.

Бэкхён ошеломлённо распахивает глаза, но соглашается быстро.

— После окончания состязания... я всё расскажу. А сейчас я хочу пожелать удачи моему возлюбленному...

— О-оо, Бэк...

— Моё объятие и мой поцелуй вселят в него уверенности, придадут сил! Я знаю — он лучший!

— Святая Дева Мария! Прости его прегрешения!

— Советую и тебе сделать то же самое с графом Мином, мой друг, — на что теперь Чимин распахивает глаза в полном изумлении.

— Обнять и... поцеловать? — шокировано выдыхает юноша, а молодой герцог сгибается в хохоте.

— Можно и так, но я вообще-то предлагал пожелать удачи, — и утягивает смущённого донельзя юношу за собой.

*

Юнги стоит перед входом в шатёр, слабо улыбаясь уголками тонких губ двум прекрасным юношам, один из которых был явно смущён. Коротко поздоровавшись, Бэкхён ныряет в сумрак шатра, где его ждёт Чанёль — Юнги вновь устраивает им свидание. Чимин всё ещё смущён, и неловкий поклон, после которого он стремительно отворачивается, выдаёт его с головой. Но всё же приличия берут вверх:

— Вы участвуете в поединках, граф, — быстро кидает, всё ещё взволнованный взгляд на мужчину, юноша. — Я... хотел бы выразить своё пожелание удачи... и победы на турнире... тоже.

— Благодарю, граф. Ваше пожелание прибавит мне сил и уверенности, — лёгко кланяется мужчина, прижимая шлем к груди, а юноша смотрит резко, и хочет засмеяться.

— Бэк сказал то же самое. Я искренне желаю Вам победы, Юнги. И Вас прошу называть меня по имени, — улыбается юноша, смотря в чёрные, взволнованные глаза мужчины.

— Чимин... — впервые он так открыто может шептать его имя, а всё равно не верится, что это происходит наяву.

— Мы с Хёну будем болеть за Вас. Вы ведь допустите Вашего сына к зрительным трибунам? Обещаю — я буду стоять рядом с ним.

— Непременно. Благодарю, Чимин, — имя любимого так легко слетает с губ мужчины, каждый раз заставляя сердце сжиматься от невероятного тепла.

До их слуха доносятся тихие перешёптывания и вздохи, и отчётливые звуки поцелуев, на что Юнги прокашливается, сильнее сжимая шлем, а Чимин закатывает глаза, хоть и улыбается широко.

— Ей-богу, я не понимаю своего друга, — обречённо выдыхает юноша, смотря в сторону. — Не понимаю этого чувства, и вряд ли когда-нибудь пойму. Хотя, я ведь могу Вам признаться, что никогда и не испытывал подобного чувства? Я никогда не был влюблён, а засматривания на молоденьких девушек во время танцев не считаются, — чуть смеётся Чимин, пытаясь скрыть смущение. — Но я люблю Бэкхёна, самой искренней братской любовью, и для меня его счастье важнее всего. Поэтому... если он счастлив... кхм, с мужчиной, я с этим смирюсь. Только вот Вы, милорд, почему Вы так легко смирились с выбором вашего кузена? И не просто смирились, а поддерживаете его всегда, даже когда покойный герцог Анжуйский, отец Бэки, угрожал расправой.

— Может быть потому, что я тоже люблю, — без раздумий отвечает мужчина, смотря на юношу, но видя его вытягивающееся лицо, спешно добавляет, — Бэкхёна... самой искренней братской любовью, и тоже смирился с его выбором?

Ответ явно не устроил юношу, и он снова прячет смущённый взгляд, а после кланяется, уходя к трибунам в сопровождении слуги.

*

Трубы рассекают воздух медным звоном, а главный судья и герольд{?}[Геро́льд — глашатай, вестник, церемониймейстер при дворах королей, крупных феодалов; распорядитель на торжествах, рыцарских турнирах.] турнира выходят на центр ристалища. На почетных местах сидят знатные дворяне, в самом центре, на импровизированных тронах, восседают два короля — Людовик Французский и Сокджин Монферратский, которых шумно приветствовали и зрители, и рыцари. Рядом с болезненно-бледным Людовиком Сокджин смотрелся невероятно свежо и неотразимо. Белое лицо без изъянов, округлый идеальный нос, острый подбородок и высокие скулы, прямые брови над миндалевидными глазами, чей прозрачный карий цвет золотился от солнечных лучей. Губы идеально очерченные, чувственные, алые, словно король испачкал их вишнёвым соком, и улыбка, от которой солнечный день казался ещё ярче. Он величественно-приветливо машет своей изящной рукой, мягкой улыбкой отвечая на поклоны. За королём, как всегда, стоял беловолосый рыцарь, чей исполинский рост и широту плеч невозможно было спрятать даже за двойным троном. Его взгляд, кусачий и цепкий, касался каждого, кто подходил к монарху, преклоняя колени перед ним.

Каждый из доблестных рыцарей приветствовал своего короля и почётного гостя, подъезжая к трибуне с открытым лицом, без шлема. Внимание Белого рыцаря привлёк один из дворян с родовым гербом Гасконии, на неспокойно гарцующем скакуне, глаз не спускающий с Сокджина. Гасконский рыцарь склонился перед королём Франции, прижимая кольчужный шлем с пышными лебяжьими перьями:

— Почтение королю Франции, Аквитании, Гасконии и Пуатье, — высоким голосом, немного самоуверенно, озвучил рыцарь, а после надевает шлем на голову, давая понять, что приветствие он закончил.

Герольд турнира тихо намекнул гасконцу о приветствии Монферратского, на что тот громко заявляет:

— Я вижу здесь только одного короля, — и сидящие на трибунах зрители, стоящие рядом рыцари, смотрят недоумённо, — истинного короля Людовика, а Монферратский... моя лошадь и то породистее него — короля безземельного. Я Бернат I Гильом, граф Санс — рыцарь в четвёртом поколении, и не склоню головы перед безродным чужеземцем.

Ропот проносится среди зрителей — немногие знают, что у короля Фессалоники нет своей резиденции, нет своего королевства, но многим хватило такта и воспитанности не проявлять неуважение к монаршему гостю. Чимин, что стал свидетелем этой возмутительной сцены находясь среди зрителей, услышал, как перешёптываются тихо меж собой люди. «Безземельный...», «Изгнанный король...», — слышалось отовсюду, а юноша смотрит на побледневшего мужчину, с тонкой золотой тиарой-короной на голове, на его вмиг опечалившееся прекрасное лицо. Ни гнева, ни возмущения — лишь странная покорность перед грубыми словами гасконского рыцаря. Чимин больше возмущён, чем сам король, и с удовольствием надавал бы хлёстких пощёчин этому мерзавцу. Юноша бросает взгляд вверх, где возвышается белокурая голова пфальцграфа, замечая, что тот спокоен, но его взгляда отсюда юноша не видит, иначе обжёгся бы от чёрного огня, пылающего в нём. Чимин видит, как Белый рыцарь медленно склонился, подбирая королевскую мантию, будто хочет её поправить, хоть особой нужды и не было. Мужчина накрывает широким концом плаща руку на подлокотнике тронного кресла, и Чимин готов поклясться, что под мантией рыцарь сжимает руку короля. Тот вздрогнул легко и выдохнул судорожно, вполоборота смотря на беловолосого из-под ресниц. Юному графу показалось, что он подсмотрел сейчас за чем-то очень сокровенным, личным, тем, что связывает только этих двоих, и в сердце странная боль поселилась за этого прекрасного, и, почему-то несчастного короля.

Тем временем рыцарь выпрямившись, вновь встаёт тенью за спиной своего правителя, и кидает тёмный взгляд в сторону, где стояла личная охрана Монферратского и его небольшая свита. Черноволосый и зеленоглазый воин в страже перехватывает взгляд Намджуна, лёгким кивком головы, показывая, что всё понял. Их безмолвный разговор остался без свидетелей.

— Чимин? Тебе нельзя доверить ребёнка! Хёну бегает среди рыцарей. Я приказал привести его к нам.

— Ох, прости Бэки, тут такое... — и юноша в самых возмущённо-ярких эмоциях рассказывает о случившемся.

— Что за низость?! Как благородный рыцарь мог позволить себе такое по отношению пусть и к безземельному, но всё же королю!

— Так правитель Фессалоники на самом деле не его правитель? — хоть Чимин и слышал перешёптывания, но всё же не верил.

— Увы да. Я, правда, не всё знаю, только то, что его сместил его собственный брат, которому всего лишь два года от роду. И король Сокджин был изгнан из собственного королевства, и даже был заточён в башню под стражу.

— Святая Дева, кто же так с ним?

— Говорят собственный отец, но ещё поговаривают, что это его мачеха, а двухгодовалый король от второго брака.

— Мне так жаль его. Он так красив, словно ангел. Как можно поступать так с таким... прекрасным и милым человеком.

— Откуда ты знаешь, что он прекрасный и милый человек? — улыбается Бэкхён, очередной раз умиляясь с наивности друга.

— Ну ты посмотри на него, Бэки — король так красив, разве может быть плохим столь гармонично прекрасный человек?!

— Никогда не суди по лицу человека. Внутри он может оказаться совсем другим — злым, мстительным, жадным или кровожадным. Вот, например, ты судишь о Юнги лишь по его холодности и отчуждённости, его немногословности, и некоторой скрытности, и ни разу не попытался понять его, заглянуть ему в душу, поговорить с ним просто... без церемоний. А ведь он столь же прекрасен внутри, как прекрасен снаружи тот король.

— Бэк, порой кажется, что ты мне его сватаешь, расхваливая, какой он завидный жених и великолепный мужчина. Но уверяю тебя — ничего не получится, — ни у тебя, ни у твоего Чанёля. Граф Мин был женат, у него есть сын от женщины, и я никогда не замечал чтобы он страдал греховным влечением.

— Ты кого угодно доведёшь до греха, мой прекрасный друг. Да простят меня небеса, но ты краше ангелов.

— Но точно не графа Норфолка, — уверенно произносит юноша, стараясь не вспоминать, как Юнги целовал ему руку, вновь повернувшись к прекрасному и печальному королю Монферратскому, и той неприятной ситуации, что развернулась у него перед глазами.

— Бэк? Мы можем пригласить Его Величество Сокджина в Анжу? Мне бы хотелось узнать его поближе. У меня почему-то сердце за него болит.

— О, с его защитником, этим Белым рыцарем, Его Величеству ничего не угрожает. Но, конечно, обязательно пригласим. Я и сам об этом думал.

— Благодарю. Мне стало спокойнее, — Чимин улыбается ярко своему другу, в то время, как под звуки труб на ристалище выехали все участники турнира. А когда юноши заметили стоящего вне поля гасконца, что рвал и метал перед лицом герольда, о чём-то громко ругаясь и размахивая гербовыми грамотами, они поняли, что рыцарь был дисквалифицирован за неподобающее поведение по отношению к королю.

— Поделом мерзавцу, — в сердцах вскрикнул Чимин, и его поддержала гудящая толпа.

*

Первое «потешное» состязание рыцарей — на полном скаку тупым остриём копья коснуться повешенного за верёвку гонга. И каждый глухой звон удара дерева о металл, приветствовался зрителями высоким, одобряющим гулом, а каждый промах — свистом и недовольным рёвом.

Сражение на булавах — излюбленное игрище сильных и храбрых мужчин. Треск ломающихся щитов и глухие удары орудий, разносились над ристалищем, как крики не утихающей толпы. Рыцарь выбывал из поединка, если его щит был полностью разбит, а сам он повержен на землю. Дорогостоящие латы из стали, гнулись под ударами, деревянные щиты с металлическими пластинами разлетались в щепки, рыцари выбывали один за другим, а толпа ещё более неистовствовала, да так, что каждый удар булавы или топора приветствовался таким дружным оханьем, словно ими кто-то командовал.

— Бэк? У Чанёля... на рукаве твой... платок? — изумлённо-возмущённо шипит юноша другу, что невероятно взбудоражено смотрел на бой между любимым и лордом Лаутом.

— Да, — коротко бросил тот, отмахиваясь от назойливого друга.

— Матерь Божья Дева Мария! Бэк-и... ты отдал свой платок рыцарю, как... какая-то девица!

— Это мой любимый мужчина, а я его возлюбленный. Чанёль попросил мою вещь, чтобы показать всем — его сердце занято, и я не смог отказать, — герцог улыбается так счастливо, что Чимин замирает, не в силах злиться на друга больше.

Хёну подбежал к ним, по-детски размахивая руками и улыбаясь лучезарно, обнимая обоих юношей сразу:

— Папа сейчас будет сражаться! Он выйдет на ристалище! — и взгляды всех троих устремляются на импровизированный ринг.

Фигуру графа Мина невозможно было не узнать — хоть ростом он был ниже, чем Чанёль, но статью и широтой плеч не уступал. Его крепкое жилистое тело, под стёганым кожаным доспехом до колен чёрного цвета, набитым конским волосом, с нашитыми металлическими кольцами в уязвимых местах, двигалось методично и резко. Его щит ни разу не был пробит, столь ловко уворачивался Чёрный рыцарь, а его булава опускалась на противника с такой скоростью и силой, что не то, что у Чанёля, ни у кого не было шанса устоять перед ним. Бой завершился в считанные минуты — противник повержен, и судья объявляет победителем графа Норфолка.

Юнги стаскивает хаурбек — кольчужный капюшон, подставляя под палящее солнце взмокшие чёрные пряди. Дыхание его чуть сбитое, но больше из-за жары, чем от усталости. Мужчина слышит радостные крики сына, и выхватывая его личико из толпы, видит рядом любимое, прекрасное лицо — ярко улыбающееся. Вновь дыхание сбивается и сердце замирает на доли секунды, чтобы потом пуститься в бешеный пляс, да так, что ни кожаный доспех, ни металл колец не могут скрыть его грохота. И то, что засело в голове и в сердце Юнги, прямо сейчас укрепилось ещё больше — «Либо молчишь до конца своих дней, либо говоришь об этом... да так, чтоб весь мир услышал». Лёгкий поклон мужчины, и короткий ответный кивок юноши — казалось бы, ничего незначащие жесты, но для Юнги, словно благословение небес, как знак судьбы, и он это принял.

*

Турнир плавно перетекают к другому ристалищу, где стрелки из лука будут состязаться в меткости. Здесь уже и Чимин, и Бэкхён играючи превосходят соперников по количеству стрел в мишенях. Тут нет бешеного рёва толпы и громких криков, сосредоточенные на стрельбе участники слышат приглушённые вскрики одобрения меткости или сожаления при промахе.

Чимин невероятен, просто восхитителен, в плотно сжимающем его кожаном жилете до бёдер рыжего окраса, и нежно-голубой рубашке из тонкого льна, с лентами, охватывающими изящные запястья. Его светлые густые пряди мягкими волнами облепляют дивное лицо юноши — прекрасного в своей молодости и красоте. Лёгкая улыбка не сходит с полных, чувственных губ, длинные ресницы слегка дрожат, когда упругая тетива касается мягкой щеки, глаза сияют льдисто-голубым светом при каждом новом попадании в мишень.

После очередной победы, Чимин склоняется перед сидящими в резных креслах королями:

— Моё почтение монсеньёрам Людовику и Сокджину, — и юноша с яркой улыбкой смотрит на Монферратского.

— Мы восхищены Вашим умением в стрельбе из лука, граф Блуа, и желаем Вам победы, — французский король улыбается слабо, видно, что он уже утомлён присутствием на турнире.

Но Сокджин бодр и слегка взбудоражен. Он уже позабыл о неприятном для него инциденте, и наслаждался великолепным праздником, который устроил для них Генрих Шампанский.

— Столь милое и юное создание, а владеет смертельным оружием, как прекрасный древний бог Аполлон — так красив и опасен.

— Благодарю, Ваше Величество, я польщён похвалой от столь высокородного гостя. Но все моё умение от моего друга — герцога Анжуйского Бён Бэкхёна.

— Могу я увидеть столь искусного мастера, что выучил достойного ученика? — Сокджин также мило улыбается, когда перед ним склонился молодой герцог.

— Моё почтение, монсеньёр Монферратский, — Бэкхён смотрит на короля и понимает, что вблизи он ещё красивее, чем на первый взгляд, он буквально очарован им.

— Герцог Анжуйский, наш дорогой брат и верный подданный. Мы очень дорожим им, — французский король пристально смотрит на кузена, взглядом напоминая о состоявшемся накануне разговоре.

— Также как и я дорожу своими близкими людьми, мой король, — смело заявляет Бэкхён. — Монсеньёр Сокджин, позвольте выразить моё глубочайшее почтение и заинтересованность Вашей почётной миссией — нести крест Папы в столь значимый поход. И, движимый сердечным зовом не остаться в стороне от важного события, позвольте мне предложить Вам, монсеньёр, сделать Анжу своей временной резиденцией, пока готовится сам поход. Мой родовой замок к Вашим услугам. Уверяю, что Вы и Ваша свита будете устроены самым лучшим образом, — Бэкхён выпалил всё на одном дыхании, не дав опомниться ни себе, ни Людовику.

Сокджин смотрит с непонимающей улыбкой, и переводит взгляд на французского короля, что казалось ожил от столь пламенной речи кузена.

— Б-благодарю, герцог Бён. Думаю... это будет возможным, да... я приму Ваше приглашение.

Победная улыбка Бэкхёна, адресованная Людовику, и абсолютно искренняя для Сокджина, красовалась на его прелестном личике ещё долго. Все присутствовавшие при этом разговоре, тихо перешёптывались, и большинство неодобрительно.

Состязания продолжились, и юноши отходят к мишеням — их ждут новые соперники. Чимин не выдерживает, тихо шипя на друга:

— Королевской резиденцией? Бэк-и, ты серьёзно на это пойдёшь — сделаешь Анжу доменом иноземного короля?

— Временным. А что здесь такого? Ты сам просил пригласить короля в Анжу.

— Пригласить, а не устраивать королевский двор... хоть временный! Бэк, ты понимаешь на что идёшь? Ты предлагаешь чужеземному правителю образовать у себя королевский двор, где он может издавать указы и создавать войско, даже деньги может печатать! Ты понимаешь, что можешь навлечь этим гнев своего короля?!

— Да. Понимаю. Возможно, даже именно этого и хочу.

— Что происходит, Бэк? Что ты задумал? — Чимин судорожно хватает его за запястье, останавливая друга и смотря совершенно серьёзно.

— Ничего, — после некоторой паузы отвечает Бэкхён, — тебе не нужно ни о чём волноваться. Идём, нас ждут у мишеней.

Как ни странно, соперником герцога оказался Юнги, а соперником Чимина — зеленоглазый воин из свиты короля Монферратского. Рыцари встали на свои позиции, готовясь к поражению целей. Бэкхён заметно нервничал, и Юнги смотрел на друга обеспокоенно.

— Бэк? Я вижу, что ты не в порядке. Это связанно с Чимином?

— Нет, Юнги, не волнуйся, — тихо отвечает юноша, неудачно выпустив стрелу, — с ним всё в порядке, — выдыхает он, понимая, что состязание он сегодня не выиграет. И даже если бы его душевное равновесие было в порядке, Бэкхён знает — Юнги сильный соперник, и его ему не переиграть.

— Чанёль? — снова беспокоится мужчина, хоть его рука ни разу не дрогнула, и стрелы летели точно в цель.

— Он хочет отнять его у меня! Я не позволю... не позволю этого никогда! Никогда... больше он меня не покинет!

— Бэк, успокойся. Здесь слишком много людей. Мы позже поговорим.

— Хватит разговоров, Юнги. Пора действовать! Это я и собираюсь делать! Чанёль останется со мной! Даже тебе я не позволю его забрать.

— И не собираюсь. А насчёт действовать... будь осторожнее, прошу. Не принимай необдуманных решений.

— Чтобы как ты... всю жизнь мучиться, смотреть издалека, не сметь подходить... заговорить, дышать в его сторону? Бояться собственной любви? Твоей осторожности хватит нам на двоих. Я — не буду этого делать. И в отличие от тебя люблю так, что готов кричать об этом на весь мир! Не тебе давать мне советы!

— Да, Бэк, не такому как мне, прости. И прошу — успокойся, — Юнги отворачивается к мишеням, а Бэкхёна накрывает ещё большая паника — он прямо сейчас обидел своего прекрасного друга, который сделал для него столько, что ему вовек не расплатиться. И он посмел указать, что Юнги трус, хоть смелее его никого и не знает.

— Ю-юнги... прости, прости пожалуйста! Я не это хотел сказать, прости меня, мой дорогой друг.

— Не стоит, — всё также сосредоточен граф на мишенях. — Ты проиграл, Бэк.

— Что?

— Ты проиграл, — мужчина смотрит серьёзно, а у Бэкхёна волосы на затылке дыбом встают, подумав совсем о другом. — Прости, Бэк, этот турнир мой, — и широкая улыбка графа заставляет юношу отмереть.

Судья объявляет о следующем состязании, а звонкий смех Чимина привлекает внимание обоих. Юнги смотрит, как его любимый улыбается и раскланивается с темноволосым, незнакомым воином, в кольчужной рубахе, с вышитым гербом Монферратского. Они о чём-то говорили вполне дружелюбно, но мужчине казалось, что их взгляды и тихие речи меж собой были более чем благосклонными. Рука неосознанно сжимает дугу лука, а взгляд прячет боль и гнев ревности — нет у него на это права. А всё равно кровь закипает, и пальцы сами собой в кулак сжимаются от каждого чужого и восхищённого взгляда на Чимина. Слова Хосока всплывают в сознании: «Если ты этого не сделаешь, то его увезу я, или тот германский рыцарь, или девица какая, что захочет его в мужья».

— Юнги? — Бэкхён смотрит так встревоженно, но мужчина видит в его глазах жалость. Он сам не знает, что на него нашло, но Юнги решительно направляется к беседующим молодым людям, а Бэкхён ещё более встревоженный идет вслед за ним.

Зелёные глаза хищным взглядом впиваются в приближающегося мужчину, за спиной прекрасного юноши, вводя последнего в лёгкий ступор. Чимин непонимающе оборачивается, сразу сталкиваясь взглядом с графом Норфолком, и снова мурашки по спине от этих чёрных глаз.

— Граф Мин? — Чимин кивает немного растерянно, а вслед за ним склоняется зеленоглазый, но всё также не опускает взгляда. — Мои поздравления, Юнги, у Вас осталось последнее состязание.

— Нет, пока мой соперник прохлаждается в праздных разговорах, а не идёт к барьеру, — стальным голосом хрипит мужчина, буравя взглядом незнакомца.

— О, простите, граф, я не... простите, я к Вашим услугам, — Чимин сникает заметно, и улыбка его гаснет, словно солнечный лучик за тучами. — Простите.

Юнги не понимает, смотря на юношу, что побледнел и от волнения губы закусывает. Взгляд свой на зеленоглазого переводит, в глазах которого откровенная усмешка, а поклон какой-то шутовский.

— Моё почтение, граф Норфолк, — улыбка незнакомца, как оскал, — и удачи Вам, граф Блуа. Меня зовут Ким Чонин, — представляется он мужчине, а после переводит взгляд на юношу, с улыбкой медленно произнося, — но друзья называют меня... Кай, — и покидает их, долго не отрывая взгляда от Чимина.

— Я не знал. Прошу прощения, — от стыда и сожаления Юнги не знает куда себя спрятать и надавать себе тысячу тумаков за идиотизм. — И... мои поздравления тоже... Вам.

— Пройдёмте к мишеням, граф. Давайте закончим побыстрее, — и юноша отходит под виноватый взгляд Юнги, и волнующийся Бэкхёна.

Больше они друг другу и слова не сказали, лишь Юнги виновато поглядывал на юношу, что всецело был поглощён стрельбой, по крайней мере, так казалось мужчине. Сердце его сжималось от вины, что он так обидел нежного ангела, а пальцы горели от безумного желания хоть раз самими кончиками коснуться светлых волос, о большем он даже мечтать не смел. «Я люблю тебя!» — в тысячный раз он признаётся в любви ему; «Я люблю тебя!» — готов он повторять ещё не одну тысячу раз, но ни разу вслух. И сейчас, смотря на притихшего и серьёзного юношу, Юнги понимает, насколько он далёк от этого признания. Ещё утром сердце его было полно решимости, а взгляд горел от принятого решения, но сейчас он всё перечеркнул своей ревностью... никому не нужной, глупой ревностью.

Бэкхён мечется за их спинами, а ещё чуть далее стоит Чанёль. Они оба болеют — не за стрелков у мишеней, а за двух родных людей, чтобы оба наконец поняли: один, что нельзя скрывать, а другой, что можно принять. И только Хосок, сияя рыжими кудрями на солнце, улыбался спокойно, и взглядом полным странной уверенности смотрел на друга.

— Мои поздравления, граф Мин, — лёгкий поклон юноши заставил опешить мужчину, и только потом до него стали доноситься аплодисменты и громкие поздравления — он выиграл, Чимин проиграл.

— Благодарю, — но юноша не взглянул на него, а отошёл сразу, и даже счастливо повиснувший на его шее Хёну не смог вернуть ему улыбку.

Юнги не слышит ничего — ни громких криков, ни поздравлений, ни радостного визга сына; не чувствует крепких рук друзей на своих плечах — всё его существо сейчас устремлено за светлым мальчиком, уходящим молчаливо всё дальше к шатрам... к его любимому светлому мальчику. Ноги сами делают шаг вслед за ним, хоть усилием воли мужчина заставляет себя остановиться.

*

Ночь опускается на ристалище мягким покрывалом, укутывая всё вокруг прохладным сумраком, а после и темнотой. Но сегодня почему-то она не чёрная, а глубоко-синяя, с ясным полумесяцем и белёсым, рваным шлейфом на всё небо. Чимин знает — астрологи называют её Млечный путь, а сегодняшнюю ночь — ночью равноденствия — самая короткая ночь лета.

Бэкхёна снова нет, и Чимин не может сердиться на друга. Его любимого давно не было рядом с ним, и Бэк наслаждается каждым мгновением вместе с ним.

Любовь... наслаждение...любимый человек, делающий тебя счастливым... Чимин не знает, никогда не чувствовал ничего такого, и юное сердце его не трепетало от счастья при виде любимого, не сжималось от ревности, не падало в бездну от огня страсти в ответном взгляде. И сейчас, сидя один перед небольшим костром за шатрами, он завидует немного Бэкхёну, тому, что его друг знает что такое сладость объятий и нежность поцелуев, чувственность ласк и шёпот признаний. Если бы и он мог испытывать что-то подобное...

— Чимин...

Хриплый, низкий голос мужчины вырывает его из мыслей, и юноша чуть вздрагивает, смущаясь, словно его застали за чем-то непристойным. Юнги возникает перед ним неслышной тенью, бледностью лица выделяясь в темноте. Подойдя ближе к костру, огонь начинает играть в его чёрных прядях волос, тенями расползаясь по бледной коже. Он склоняется перед юношей молча, и Чимин замечает, что волосы мужчины влажные, рыхлыми прядями рассыпаются над скулами. Странное желание охватывает юного графа — протянуть руку, коснуться этих волос и убрать прядь наверх. Чимин снова смущается и одновременно злится на самого себя.

— Граф Мин, — юноша тоже приветствует его лёгким поклоном.

— Я лишился Вашей милости называть меня по имени, — слова мужчины звучат с горечью, и глаз он всё также не поднимает.

— Юнги, — голос юноши мягкий и тихий, он не хочет спорить, и впервые, не хочет бояться. — Прошу Вас, — жестом указывает он подушки рядом с собой.

— Я... хотел попросить прощения за сегодняшнее моё недостойное поведение. Мне жаль. Я думал, что мой соперник... другой.

— У Вас нет соперника, Юнги, — слабо улыбается юноша, а мужчина смотрит резко, и во взгляде чёрных глаз такое изумление, смешанное с непонятной радостью. — Вас никто и никогда не одолеет в поединке. Я сам видел это не раз.

— А... да... в поединке. Благодарю, — Юнги затихает, и несмотря на усилие, разочарованно поджимает губы, пряча взгляд.

— Посидите со мной, милорд. Если Вы не заняты, конечно. Бэк снова покинул меня, — горько усмехается юноша.

Юнги медленно опускается рядом с ним, откладывая свой меч в сторону. Он слегка напряжён — впервые Юнги так близко рядом со своим ангелом, так близко, что может вдыхать аромат лаванды со светлых волос, видеть, что во мгле ночи льдисто-голубые глаза юноши становятся серыми как дым над рекой. Но главное то, что Чимин не отводит взгляда, смотрит в глаза мужчине будто ищет там ответ на вопрос.

— Юнги, я бы тоже хотел попросить прощения у Вас, — голос юноши мягкий, тихий, и делает тишину между ними ещё волнительной для мужчины. — Я был несправедлив к Вам, думал о Вас... не совсем правильные вещи, обвинял в том, чего Вы не совершали. Но могу оправдать себя только тем, что был слишком юн и... не знал всей правды.

— Что? Правды? — мужчина явно недоумевает, но не отворачивает взгляда, смотрит пронзительно-влюблённо. Если бы Чимин хоть раз допустил мысль, хоть раз вспомнил как смотрит Бэкхён на своего возлюбленного, то он бы узнал этот взгляд, понял бы что значит он. Но юноша слеп сердцем, он и мысли такой не может допустить, а потому думает, что мужчина перед ним взволнован его откровением.

— Я... был уверен, что Вы намеренно лишили Хёну матери. Что Вами двигала жестокость и бездушие. Простите меня за это, — юноша смотрит таким виноватым взглядом и тянется чуть ближе к мужчине.

— Мой сын рассказал Вам об этом? — Юнги теперь всё понимает.

— Да. Я прошу прощения, что говорил с Вашим сыном на столь болезненную для него тему. Но и для меня это было не менее важно, — Чимин говорит тихо, почти шепчет, — я волнуюсь за Хёну.

Юнги замер не в силах отвести взгляда, а когда юноша мягко накрыл его руку своей рукой, задрожал.

— Юнги? Признайтесь же — Ваше сердце бьётся по ком-то? Вы влюблены ведь?

— Да, — сразу же признаётся мужчина, — и давно.

Чимин улыбается, всё так же держа его за руку.

— Я рад. И очень надеюсь, что Ваша избранница станет доброй матерью для него. Вы объявите о свадьбе?

— Нет. Вряд ли такое событие когда-либо состоится, — ещё тише шепчет мужчина, и видя недоуменный взгляд юноши, продолжает, — тот человек, которого я люблю... не знает о моих чувствах. И, скорее всего, никогда не узнает.

— Но почему? — Чимин не понимает причину нерешительности мужчины, заглядывая ему в глаза.

Что ответить? Сказать, что это он тот человек?! Признаться, что именно с ним сердце графа умирает и возрождается ежесекундно?! Это было бы самое правильное, и самое нужное для Юнги, но не для Чимина. И мужчина молчит.

— Неужели... храбрый рыцарь Мин, доблестный граф Норфолк... боится? — у юноши глаза восхитительно округляются и улыбка расплывается на нежных губах, а Юнги снова молчит, лишившись дара речи от красоты и... действительно страха — если он сейчас скажет, если сейчас признается, если поддастся слабости, то...

— Боюсь, — коротко выдыхает Юнги, снова задрожав оттого, что ещё секунда, и он не выдержал бы.

Тихий смех юноши никак не успокаивает измученное любовью сердце мужчины, заставляя умирать по новой. Он сам обхватывает руку Чимина, впервые в жизни проявляя хоть какое-то подобие решительности.

— Я действительно боюсь, Чимин. Того, что могу быть отвергнутым, ибо этот человек никогда не проявлял ко мне благосклонности, никогда. Но ещё больше, боюсь, что ему и вовсе не нужны мои чувства.

— Откуда Вы знаете, граф Мин? — всё также улыбается юноша, замечая горечь в словах и печаль в глазах мужчины. — Вы позволите мне кое-что Вам сказать? — затихает юноша, и получая согласный кивок, продолжает. — Мы с Вами на рыцарском турнире, и где, если не здесь рыцарь может указать на свои чувства к прекрасной даме. Я знаю, Вы выиграете этот турнир, никто не сможет одолеть Вас, а победитель всегда выбирает «Даму сердца» — королеву турнира. Сделайте ей такой подарок — объявите во всеуслышание, что прекраснее её никого нет, положите к её ногам цветочную корону, пусть она узнает о Ваших чувствах, Юнги!

— Я не...

— Не отказывайтесь от счастья, всё также поддаваясь нерешительности. Вашему сыну нужны материнское тепло и ласка, а Вам забота и любовь. Обещайте мне, Юнги, прошу Вас. Проявите смелость не только телом, но и сердцем. Пожалуйста.

Чимин смотрит выжидающе, не осознавая, как сильно сжимает руку мужчины, а Юнги как под гипнозом тянется чуть ближе.

— Обещайте...

— Обещаю...

***

Трава мнётся под телом, которое волокут сильные руки, грубой кожей сапог цепляясь за гибкую зелень, а на суконной ткани собирая колючки амаранта. Рот мужчины крепко завязан, а вот глаза видят всё — суровые лица воинов, мечи на их поясах, реку, к которой его тащат. Один из похитителей — рыцарь с волчьим оскалом и зелёным огнём сощуренных глаз, ухмылялся так, что холодный пот от страха по спине протекает.

Река сияет под лунным светом, мягко волнуясь течением. Вокруг пышные стрелы камышей и звёздочки зверобоя. Звёзды отражаются в плавной глади — в таком месте надо сидеть с любимыми и шептать признания. Да видимо мужчину здесь ждут явно не любовный шёпот и смущенная прекрасная дама.

Когда его связанное тело грузным мешком бросили на землю, рядом заржал конь, что тоже лежал со связанными конечностями, придавленный верёвками к траве. Мужчине развязывают кляп во рту, поднимая за плечи и ставя на колени.

— Что за?.. Кто вы такие? Немедленно отпустите меня! Я...

— Благородный рыцарь в четвёртом поколении — Бернат I Гильом, граф Санс, связанный как собака, — громко раздаётся на его головой, и грубый мужской гогот разносится вокруг.

— Мой конь, — вновь пытается брыкаться мужчина, но крепкие путы не дают и шелохнуться. — Вы не имеете права! Вы будете держать ответ перед королём за разбойное нападение! — скалится мужчина, вызывая лишь ещё больший хохот.

— Граф Санс? — голос мужчины появившегося перед ним, заставляет умолкнуть всех, а самого графа испуганно вздёрнуть голову. — Сегодня на турнире Вы имели неосторожность назвать своего коня благороднее кровью, чем кровь моего короля, — голос Белого рыцаря столь обманчиво спокоен, ни гнева, ни стали, словно он говорит об обыденных вещах. Да только гасконец боится... впервые в жизни боится смотреть в глаза человеку. — Мы это проверим, — заключает рыцарь, чуть склонившись над ним.

— Нет... я не... стойте!

— Вульф, держать, — спокойная команда пугает похлеще рыка.

Голову гасконца зажимают в железные тиски, плечи обхватывают крепкие руки, не давая опускать голову, заставляя смотреть на взволнованно фыркающего коня перед ним. Меч Белого рыцаря молнией мелькает, мгновенно перерубая шею лошади практически наполовину. Густая, горячая кровь фонтаном брызжет в лицо гасконцу, в которой он захлёбывается не в силах вздохнуть. Конь хрипит и содрогается в конвульсиях смерти, полуотрубленная голова жутко моталась из стороны в сторону, а мужчина вынужден глотать кровь носом и ртом. Когда кровавый фонтан затихает, а вокруг слышны лишь хрипы умирающего животного, от которых волосы дыбом встают, Белый рыцарь снова склоняется к связанному мужчине, что жадно глотает воздух.

— Завтра, перед началом турнира, благородный граф Санс встанет перед Его Величеством Ким Сокджином Монферратским, преклонив колено, и на глазах у всего народа принесёт ему свои глубочайшие извинения, — голос рыцаря настолько пропитан ледяным спокойствием, что от холода мороз по коже. — Также, Вы, в знак уважения и преданности королевской власти, преподнесёте драгоценный подарок... скажем, драгоценные армиллы{?}[Армилла — тип браслета, или нарукавные повязки, обычно металлические и носятся парами, по одной на каждую руку. Их носили как часть царских регалий.] из золота с янтарём, что в Ваших сундуках лежат. Достойный подарок для короля, как Вы считаете?

Запуганный до смерти гасконец лишь кивает головой безостановочно, соглашаясь со всем, что говорит ему рыцарь.

— Я не слышу ответа, — мужчина смотрит выжидающе-спокойно, но лучше бы он хрипел и плевался гневной тирадой, чем это, сжимающее всё нутро и холодящее кровь спокойствие.

— Д-да...

— И запомните, граф Санс, если Ваша склонённая голова окажется выше рукояти моего меча... Ваша благородная шея будет укорочена тут же. Я всё ясно разъяснил?

— Да, я сделаю всё, как Вы сказали, — еле ворочает языком гасконец, и его начинает тошнить проглоченной им же кровью своей лошади.

Звуки блевотины, изрыгающего содержимое своего желудка мужчины, и хрипы агонии умирающего несчастного животного, вызывают омерзение на лице у Белого рыцаря и его воинов.

— В реку их — и труп коня, и его самого, — мужчина отдаёт приказ не скрывая своего презрения к гасконцу. Проследи, чтобы до ристалища он добрался на своих ногах, а после турнира — можешь выходить на охоту, Вульф, — рыцарь одобрительно сжимает плечо своего верного воина, улыбаясь по-отечески мягко, словно они не стоят посреди ночи рядом с дохнущим конём и блюющим гасконцем. А сам Вульф отвечает взглядом, полным преданности и торжествующим волчьим оскалом от нетерпения загнать добычу.

Намджун уходит, слыша как за его спиной волокут странно мычащего гасконца и клинком меча отрубают голову мёртвой лошади, затем гулкий всплеск воды и громкий хохот — его воины повеселились сегодня на славу, он ими доволен. Но сам он спешит: отмыть кровь и пот, и преклонить колено перед ним, с надеждой, что вновь его одарят милостью припасть губами к его руке.

*

Сокджин смотрит непонимающе, и даже немного неверяще, на стоящего перед ним на коленях мужчину, дрожащим, но решительным голосом приносящего свои извинения за неподобающее поведение накануне. Он переводит взгляд на Людовика, что вполне доволен разворачивающейся перед ним сценой. Сокджин снова смотрит на гасконца, что склонив свою голову и приложив руку к сердцу, громко возвещает:

— В знак моего сожаления... и моего... преклонения, примите подарок, — и перед королём слуга раскрывает кованый сундучок, в котором на парчовой ткани драгоценные армиллы — браслеты с матовым янтарём, изготовленные древними мастерами времён Римской империи.

— Благородный граф Санс, Вы заслужили моё прощение, ибо я не желаю омрачать столь прекрасный праздник доблести и силы, и приму Ваш подарок как знак Вашей преданности.

Гасконец наконец-то поднимает бледное лицо с красными глазами после жуткой ночи, что провёл сначала в кровавой реке, вмиг замечая фигуру Белого рыцаря за спиной короля, и чуть отшатывается. Глаза его испуганно смотрят на рукоять меча, замечая, что рыцарь начинает медленно его наклонять вниз к земле, а голова гасконца начинает опускаться всё ниже и ниже. На лице Намджуна не дрогнул и мускул, как будто не он топил его в крови его же коня, и не он отдавал приказы своим воинам. Но ухмылка зеленоглазого воина стоящего рядом, а вернее, волчий оскал, не сулили ничего хорошего.

Чимин тоже смотрит неверяще, но улыбается Монферратскому, ликуя и радуясь за него. А вот за своего друга он немного волнуется. Тот чуть морщится и слегка прихрамывает, но сияет счастьем, и блеск его медовых глаз затмевает блеск всех драгоценностей на нём. В какой-то момент Чимин ему позавидовал, но вспомнив через какое «действо» прошёл его друг, чтоб вот так засиять, скривил лицо невольно.

— Хватит, — Бэкхён даже не смотрит на него, но знает причину недовольства графа. — Мой любимый очень чуток и внимателен со мной.

— Матерь Господня! Бэк-и, избавь меня от подробностей, — стонет юноша, и Бэкхён лишь улыбается шире.

— О, Чимини, я так хочу, чтобы ты влюбился, чтобы понял... почувствовал, что это за невероятное чувство. Ты станешь совсем другим, когда почувствуешь как сладость растекается в крови по твоему телу, как дыхание сбивается от одного только поцелуя, а колени дрожат от слабости неги. О, мой прекрасный друг, я желаю тебе этого всем сердцем — полюбить! Влюбиться, упасть в этот нежный омут, и не мыслить себя больше без его рук и глаз! — Бэкхён так разошёлся, что не замечает как притих Чимин, как прячет, подозрительно заблестевшие глаза, и сжимает пальчики, а когда замечает, обхватывает волнительно его руки. — Чимин?

— Ничего, Бэк, всё хорошо...

— И всё же?

— Наверное, я сам того же хочу, — после некоторого молчания говорит юноша, — я хотел бы влюбиться.

Герцог улыбается ярко и выдыхает облегчённо, обнимая друга крепко:

— Влюбишься, непременно влюбишься. И это будет самый достойный человек на земле, самый любящий и заботливый...

— О-о, Бэки, ты опять за своё! — снова стонет горестно юноша, которого утягивают на место ристалища.

*

Если судьба так расположила, если Бог так захотел, если жизнь так сложилась, что именно сегодня, под этим солнцем должны были столкнуться две противоположности: белое и чёрное, огонь и лёд, то что человек — существо, подвластное всем стихиям и подверженное всем слабостям, может сделать? И пусть станут свидетелями и небо, и Дух Божественный, и люди и каждая тварь живущая — сейчас сталкиваются два контраста, два символа мироздания, два человека, столь разные, но притягивающиеся энергией.

Юнги стоит перед Белым рыцарем с обнажённым мечом в руках. Это единственный поединок, в котором барон фон Тироли изъявил желание участвовать — бой на мечах. Полированная сталь его доспехов действительно сияет белым цветом на солнце, а волосы светлыми прядями падают на лицо, пряча чёрную бездну глаз. Граф Норфолк в чёрных доспехах, и даже рукоять его меча червлёна. Чёрные волосы убраны назад, завязанные тонкой кожаной бечёвкой.

Глашатаи не устают громко восхвалять доблесть и добродетели обоих рыцарей, заставляя ликовать зрителей, и кажется, громче всех кричит Хёну, что сидит рядом с юношами. Чимин тоже яро поддерживает Юнги, то вскакивая, то вскрикивая и аплодируя, а Бэкхён не нарадуется такой реакции, смотря на своего друга, и внутренне весь сжимаясь от желания «Только бы всё случилось! Только бы всё сложилось, Господи!»

Оба рыцаря смотрят друг на друга, понимая, что более сильного соперника они перед собой ещё не видели. Но почему-то вместо агрессии и неприятия, испытывают странное чувство, похожее на уважение. Поединок начинается стремительно, и сразу становится видным и понятным насколько различны техники обоих рыцарей. Юнги разит колюще, а Намджун стремительно наносит сильные рубящие удары. Его меч тяжелее и длиннее меча графа Мина, больше напоминает скандинавский с широким лезвием и двуручной рукоятью. В то время, как у графа более тонкий меч клеймор{?}[Клеймор — особый тип двуручного меча, использовавшийся в Шотландии в XV–XVII веках] — отголосок древнеримского гладиуса.

Короткие щиты глухо отбивают удары клинков, а сухая земля под ногами рыцарей поднимается лёгкой пылью. Каждый их шаг продуман и взвешен, каждый удар отточен, и толпа зрителей остро реагирует на любой выпад дружным возгласом.

На одном, особо резком и опасном выпаде, когда тяжёлый меч Белого рыцаря с невероятной силой обрушился на щит графа Мина, среди всего общего гула выделяется один — детский. Колени Юнги прогнулись под грузом удара, падая на одно из них и опираясь на рукоять меча. Мужчина бросает взволнованный взгляд на мальчика, а после на светловолосого юношу, с неподдельным волнением смотрящего на него. Намджун видит этот взгляд, видит вскочившего юношу, схватившегося за деревянные перила трибуны, ...и всё понимает, ибо сам пронзён чувством в самое сердце. Видя решительно поднявшегося графа, лихо прокрутившего в воздухе мечом, что с характерным свистом рисует восьмёрку, Намджун осознаёт всю решительность соперника, и понимает его мотив, а главное — его цель. Каким-то непостижимым образом он понимает насколько важна для графа эта победа. Сам он здесь ради забавы, ему не нужны награды и титулы, не нужен потешный триумф, но и победу он легко не отдаст — пусть граф по́том и кровью, зубами и ногтями вырвет её — так будет слаще, так будет ярче. Намджун улыбается широко и азартно, да так, что опешившие зрители видят ямочки под скулами, и этот невероятный контраст вводит в ступор — грозный Белый рыцарь с невероятной улыбкой.

— Давайте, граф, не смейте отступать, — всё также улыбаясь, хрипит германец. — Пусть цель, к которой Вы стремитесь станет самой желанной для Вас.

— С удовольствием, — нечто похожее на улыбку расплывается на напряжённом лице Юнги, а может оскал, но азарта в нём не меньше.

Бой разгорается с такой силой, что никому не усидеть на месте. Это не потешный бой двух благородных рыцарей, это настоящее противостояние двух воинов. И всё же лёгкость и маневренность графа оказывается эффективной, и германец вынужден всё больше отступать, всё чаще прикрываясь щитом, но и улыбается он ещё больше. Оба чувствуют с каким волнением на них смотрят самые близкие люди.

Сокджин сидит невозмутимо, но прячет глаза, скрывая невероятную тревогу, хоть понимает — этот бой ненастоящий, с его рыцарем ничего не случится, но всё же... Слишком громкий возглас толпы заставляет его вскинуть взгляд испуганно, а после король не может оторвать глаз от своего рыцаря — невероятного, сильного, храброго рыцаря.

Чимин сам не понимает почему он так волнуется, почему колени дрожат, а присесть на скамью не может. Он прижимает к себе Хёну, но тот вырывается, не в силах устоять на месте, а вместе с ним и сам Чимин. Каждый удар отдаётся эхом в сердце, странной тяжестью опускаясь внутри. Каждый взмах заставляет жмуриться испуганно, но тут же распахнуть глаза немедленно, боясь пропустить хоть одно мгновение. Всё чаще юноша ловит себя на мысли, что глаз не может оторвать от графа, чьё каждое движение вызывает в нём бурю эмоций — от страха до восторга. Да, Юнги восхитителен! Не признавать это, значит быть глупцом.

Всё закончилось столь неожиданно, что охнуть никто не успел. Невероятный выпад графа, в котором он не клинком, а рукоятью расколол щит Белого рыцаря, был внезапным, да так, что германец непонимающе смотрел на свой расколотый щит несколько долгих секунд, как и зрители на них.

Первым опомнился Хёну, радостно вскрикнув «Отец!», и приводя в чувство не только зрителей, но и самих бойцов, что снова улыбнулись друг другу — такого точно никто ни на одном турнире не видел. И, возможно, тогда все стали свидетелями не только красивого поединка, но и зарождения новой дружбы — настоящей, мужской, крепкой дружбы.

— Мои поздравления, граф Мин. Это была достойная битва, — Намджун первым протягивает руку для пожатия.

— Благодарю. Отрадно слышать это от такого достойного противника как Вы, барон, — секундой позднее отвечает на пожатие мужчина.

— Что бы Вы не задумали, сделайте это здесь и сейчас. И да прибудет с Вами благословение Божье. Войска пилигримов стали бы непобедимы, будь в наших рядах столь отважные рыцари как Вы, граф.

— Благодарю, но я не принял Крест Папы, этот поход не для меня, — мужчина сразу отвечает, давая понять, что крестоносцем он не будет.

Взгляд Намджуна такой, словно он не прощается с ним, а ухмылка такая будто знает больше, чем думает Юнги.

— Увидимся, граф, — и это прозвучало очень уверенно.

Крепкие руки Чанёля и Хосока подхватывают мужчину, оглушая своими криками, и подбрасывают вверх, когда их окружают оруженосцы со знамёнами и гербами победителя. Зрители кричат и аплодируют с трибун, встречая победителя турнира.

— Почему графа так радостно приветствуют, ведь он же британский подданный, а не французский, — тихо спрашивает Сокджин склонившись к Людовику.

— Лорд Норфолк наполовину француз. Его мать урождённая герцогиня Анжуйская, тётка герцога Бёна. И во Франции он бывает столь же частно, как и у себя на родине. Это его третий турнир здесь

— И он победил на всех? — изумлённо спрашивает Сокджин.

— На всех.

Сокджин смотрит на Чёрного рыцаря, что склонился перед королями, глазами полными любопытного изумления — «Кто же Вы, господин граф, и чего так ищете в этих краях? Что так манит Вас сюда?», а когда замечает взгляд мужчины, стрельнувший в сторону трибуны, видет огонь, который ни с чем не перепутает — огонь сердечного влечения... любви. Значит любовь манит этого доблестного рыцаря, не отпуская.

Чимин не может успокоиться, сердце бьётся бешено и в пальцах покалывает от нетерпения... обнять победителя? Он гонит от себя столь странную мысль, но признаёт, что это было бы очень правильно.

— Чимин, что с тобой? — откровенно смеётся над ним Бэкхён, он рад и удивлён одновременно, смотря как реагирует на графа юноша. — Если бы я знал, что ты так радостно воспримешь победу Юнги, возил бы на все его турниры.

— Ты не понимаешь, Бэк! Он мне обещал! Граф Мин дал мне слово! — юноша крепко обхватывает руку Бэкхёна, смотря в его медовые глаза.

— Что он тебе обещал? — непонимающе смотрит герцог на искренне радостного друга, а вокруг гул и крики, когда к рыцарю подводят его коня, наблюдая, как тот садится на него.

— Бэки, — Чимин шепчет так пронзительно, словно будет сейчас открывать страшную тайну, — Юнги пообещал мне, что признается... что выберет.

— Что выберет? — ещё больше насторожился Бэкхён, пристальнее смотря на юношу.

— Ни «что», а кого. Граф Мин выберет «Даму сердца». Он наконец-то решится открыть свои чувства!

— Что-о? Кто тебе это сказал? — Бэкхён не просто изумлён, а скорее напуган — Юнги признается... на глазах у всех? Сейчас?

— Он сам! Я взял с него слово, Бэк! Смотри, ему уже вручают цветочную корону, что сложит к её ногам.

— О, Чимин! Матерь Божья! Как он мог тебе такое обещать?!

— Смотри! — и оба юноши смотрят на всадника, которому дают в руку копьё, и он подъезжает к трибунам, что взрываются новыми приветствиями победителя.

Герольд вновь выкрикивает имя и титул графа, чей герб поднимают над ристалищем. «Победитель турнира лорд Норфолк, граф Мин, имеет право выбрать Даму сердца — «Королеву турнира», что станет правительницей бала» — звучный голос герольда проносится над зрительными рядами, и трубы возвещают о выборе рыцаря.

Все затихли. Дамы сияют улыбками и озорным блеском глаз. Все ждут, когда рыцарь обогнёт трибуны и остановится перед своей избранницей — дамой своего сердца.

Юнги и сам замер, опустив глаза на свои руки, сжимающие поводя. Вороной конь под ним тревожно пофыркивает, нетерпеливо притаптывая копытом землю, мотая чёрной гривой. У Юнги на конце копья венок, перед глазами дивное лицо с голубыми глазами, а в сердце ритмом имя — «Чимин». Что ему делать? Как поступить? В голове лихорадочно пульсирует

«Либо бережёшь его сердце, либо поразишь в самое сердце!»

«Что бы Вы не задумали, сделайте это здесь и сейчас»

«Обещайте... обещаю...».

В висках больно пульсирует, ладони потеют противно, а глаза не могут взглянуть вверх — рыцарь, который одолел стольких противников, выдержал столько сражений, — боится... невероятно боится увидеть презрение в голубых глазах. Но если не сейчас, то точно никогда! Мужчина и сам не замечает, как конь под ним медленно объезжает трибуну, вызывая волнение у дам и интерес у зрителей, но рыцарь всё также не смотрит, глаз не поднимает, сжимая копьё мозолистыми руками.

Он остановился перед ним. Чимин смотрит улыбаясь, смотря на него сияющими глазами, в полной уверенности, что Юнги ожидает от него поддержки. Чимин сжимает кулачки и кивает легко — «Будьте смелее, Юнги!». Бэкхён привстал тревожно, смотря то на Чимина, то на Юнги, но всё же улыбается нерешительно, понимая, что сейчас произойдёт. Чанёль застыл под трибуной, но улыбка его столь широка и сердце его бьётся невероятно — его друг решился на этот шаг, он признается. Странный кашель Хосока на миг отвлекает всех, но Юнги всё также глаз не сводит с любимого, а Чимин явно не понимает что происходит. Странный, тихий гул проходит по ряду зрителей, что переглядываются и перешёптываются.

Сокджин почему-то дрожит, смотря на Чёрного рыцаря с поднятым копьём, стоящего перед светловолосым юношей. Он интуитивно ищет руку Намджуна, и находит её за своей спиной, сжимая сильно, а после смотрит в глаза. Намджун смеётся глазами, улыбается ямочками на щеках, мягко гладит костяшки кончиками пальцев, и кивает утвердительно. Сокджин снова впивается глазами в графа, а гул становится всё громче.

Чимин смотрит ему прямо в глаза, но всё же замечает как медленно опускается копьё на трибуну прямо перед ним, и цветочная корона мягко, будто неуверенно, ложится к его ногам. Но даже так, среди возрастающего гула, под горящим взглядом и оханием Бэкхёна, громким, радостным смехом Хосока, он не понимает, что происходит. Юнги не сводит с него глаз, а юноша словно впервые видит его, словно первый раз тонет в чёрном омуте. Что хочет сказать ему мужчина? Что нужно от него Юнги?

Герольд турнира пытается объяснить графу: «Милорд, Вам нужно выбрать даму сердца», но ответ мужчины повергает всех в шок:

— Я выбираю господина сердца! Господина моего сердца!

Перед глазами юноши кружится земля, а сердце падает в бездну... чёрную бездну глаз мужчины.