Глава 19. Свет и Тень
... В безмятежной, тёплой тишине гостиной, пахло воском и яблоками с корицей; сумрак едва рассеивал желтоватый свет пламени свечей в тройном подсвечнике на столе. Громко тикали большие настенные часы. Вдруг что-то щёлкнуло в их деревянном нутре, заиграли Cambridge Chimes*; зеленоглазая чародейка, сидевшая напротив умолкшего рассказчика, встрепенувшись, обернулась и взглянула на позолоченный циферблат.
Ба-аннг... Ба-аннг... Ба-аннг... Ба-аннг... Ба-аннг...
–Тянут... – проговорила Джейн. – Следовало бы батарейки сменить до Рождества...
Стряхнув неясное, будто сотканное из тумана видение, Оливер медленно поднял голову. Тянут... Батарейки... А когда-то в комнате Джейн стояли старинные «дедушкины» часы, с медным маятником, мерно качавшимся во чреве. Но то была другая комната в другом доме. И в другом времени.
Чёрный кот, всё это время сладко дремавший на широкой спинке тахты, приоткрыл глаза и широко зевнул, продемонстрировав довольно внушительные клыки. Затем, выгнув спину, потянулся на всех четырёх лапах, и, с мурлыканьем спрыгнув на пол, потопал на кухню. Сообщил, что собирается подкрепиться.
– Надо добавить... – пробормотала Джейн, поднимаясь и отправляясь следом за Проводником во Времени.
Вскоре из-за неплотно прикрытой двери донеслось уютное урчание закипающего чайника. Под этот аккомпанемент Джейн тихонько замурлыкала какую-то рождественскую песенку...
«Стоит ли продолжать рассказ? – подумал Оливер, отстранённо вслушиваясь в такие домашние звуки. – Да, мне довелось многое увидеть и испытать, но... Я вовсе не хочу прослыть в её глазах страдальцем, сетующим на судьбу...»
– Стоит, Нолли.
Вернувшись, Джейн поставила на стол небольшой серебряный поднос с чайником и двумя изящными фарфоровыми чашечками с узором из незабудок. Оливер невольно усмехнулся: названая сестра прочла его мысли.
– Это не просто прихоть услышать захватывающую историю, – сказала она, глядя в светлые глаза мага.
– Я это уже понял, – ответил тот, пропустив паузу.
Чарли, тихо мяукнув, вспрыгнул на тахту и, улёгшись рядом, довольно «затарахтел». Оливер погладил его по чёрному пушистому боку, вздохнул.
– Возможно, в том была доля эгоизма. Или же я подсознательно предвидел, что когда-нибудь всё изменится...
Поднявшись, маг подошёл к балкону, приоткрыл форточку. Похлопав себя по карманам, достал початую пачку Marlboro, вытащил сигарету, только закуривать не стал.
– «Работа» на Tafel не тяготила меня, – проговорил он, глядя на звёзды, ярко сияющие на чернильно-синем бархате неба. – Я был беден, но не нищ, и жил не ради куска хлеба. Не теряя ментальной связи с теми, кто мне дорог, я знал, что они спокойны и радостны, и ничто им не угрожает. Я находился рядом. И совсем не важно, что я оставался в тени. Это наполняло мою жизнь истинным смыслом.
Колдунья пристально погляделана брата.
– Нолли... – проговорила она.– Уж не тебя ли я видела тогда, во время представления?
Оливер обернулся. Улыбка придала загадочность выражению его лица.
*****************************************************************************************************
Наверняка именно Провидение, сопутствующее мне в обеих жизнях, шепнуло мне, чтобы я на этот раз последовал за тобой в театр.
Дежурная на проходной ничуть не обеспокоилась, когда я проходил мимо её «окна», даже нажала на кнопку на панели, чтобы открыть дверь. Полагаю, она решила, что экстравагантно одетый длинноволосый парень — один из артистов.
В просторном холле, в котором я очутился, почти никого не было, кроме какой-то девочки-тинейджера со скрипичным футляром в объятиях, примостившейся на старом низеньком кожаном диванчике, и долговязого лысоватого мужчины с весьма унылым лицом, застывшего у застеклённой витрины с информацией для театральных коллег напротив. Когда я приблизился, он скользнул по мне рассеянно-равнодушным взглядом и, повернувшись влево, направился к дверному проёму, за которым виднелись ступени крутой лестницы.
Требуется статист
М\Ж\Д возраста от 18 до 5о лет,
на роль официанта в опере
«Hoffmans Erzählungen"
Обращаться в КВВ
Так гласило небольшое печатное объявление, прикреплённое скотчем прямо к облупленной стене рядом со щитом для информационных объявлений для театральных коллег.
«Шанс? – подумал я, снова пробегая взглядом по короткому тексту. – Ещё один? Но если это так... что ж, наверное, стоит попытать счастье?..»
– Да уж, на статистов спрос...
Так бывает порой, что негромкий голос, или просто приятные звуки заставляют содрогнуться с ног до головы как от удара кнутом, и кажется, что ты на грани потери сознания. Это странное чувство я испытал тогда, может, потому, что не услышал как приблизился этот человек. Он будто материализовался из ниоткуда: невысокого роста, коренастый, немолодой. В глубине его ясных голубых глаз притаилась улыбка.
– Вижу я, попалась рыбка!
Его одежда, вполне подходившая под определение «рабочая», и чёрная бандана, повязанная вокруг головы, навели меня на мысль, что этот человек — один из незаметных духов театра, создающих то самое волшебство, «переносящее» зрителей в истории, разыгрывающиеся на сцене, иными словами, техник. (Как выяснилось позже, его аутфит ввёл меня в заблуждение.)
– Право же... – промямлил я, растерявшись.
Мужчина солнечно улыбнулся и похлопал меня по плечу.
– Пойдём, я покажу, где это, – голос его был звонким и высоким. Певческим. – У нас в Доме с непривычки легко заблудиться.
«У нас в Доме... – повторил я мысленно. – Да, театр для актёра – дом.»
... В узкий, скудно освещённый коридор доносились звуки флейты: в одной из комнат разыгрывался музыкант, тот час же, будто откликаясь, запела труба...
КВВ
Ханнелиз Хёхель
Статистерия
Надпись на стальной табличке на стене у ничем не примечательной двери я перечитал два раза, прежде чем постучать. Получив разрешение, я проскользнул в небольшой кабинет, кажущийся ещё более тесным из-за солидных размеров письменного стола с компьютером, за которым сидела миловидная женщина пикантого возраста.
– Чем могу быть полезна? – приветливо улыбнувшись, проговорила она, чуть склоняя голову.
– Я... – я запнулся, чтобы перевести дыхание: сердце колотилось едва ли не у самого горла. – Я п-по объявлению...
***
Так началась моя карьера театрального статиста.
Помнится, Шейкспир писал: «All the world's a stage, аnd all the men and women merely Players; they have their exits and teir entrances, аnd one man in his time plays many parts, his Acts being seven ages...»**.Что ж, этот великий мудрец был прав.
Моя жизнь разделилась на две половины картонными кулисами, расписанными неизвестным искусным художником. Заметный на Tafel, я оставался неузнанным на сцене. На свету, и в тени.
Да, меня вполне устраивало такое существование. Я даже усматривал в нём романтику. Никто из коллег по благотворительности не подозревал, что «этот молчаливый приблудный иностранец» занимается чем-то более изящным, чем сортировка гнилых овощей и почти просроченных консервов. И, порой, коротая бессонные ночные часы восседая на «королевском» ложе в моих подвальных «апартаментах» и прислушиваясь к шуму воды для чая, закипающей в котелке, подвешенном над разведенным мной костерком (о, совсем немного магии, леди Джейн!), или к неистовому завыванию ветра снаружи, я с улыбкой вспоминал некоторые курьёзы, случавшиеся на репетициях. Вот как, к примеру, тот, когда у Корнелиуса, исполнявшего роль Линдорфа, во время сцены драки с Хоффманом из кармана выпал мобайл. Или выходка Игоря, соло-баса, вздумавшего во время вступления баркаролы громко «чпокнуть» (и тем самым довести дирижёра едва ли не до бешенства)...
... В тот памятный вечер состоялась громкая премьера Hoffmans Erzählungen, завершившаяся, по неизменной традиции, празднованием с фуршетом и шампанским. Выполнив миссию незаметного провожающего, я, полный впечатлений, возвращался в моё пристанище в возбуждённом и приподнятом настроении, и меня не волновало, что несмотря на необычайную усталость, мне едва ли удастся уснуть...
Жители высоких красивых домов по обе стороны Роберт-Бельц-Штрассе наверняка сладко почивали в тёплых и уютных постелях. Я свернул в короткий переулок: корпуса заброшенных мастерских, высившиеся впереди, сейчас напомнили мне огромных окаменевших горных троллей. Я двинулся вдоль ограды.
Вот и дыра в сетке, словно в издевкукогда-то проделанная кем-то точно подржавойтабличкойс надписью:
Zutritt verboten
Unbefugtes Betreten wird zur
polizeilichen Anzeige (Hausfriedensbruch)
gebraucht***
Невольно усмехнувшись, я подобрал полы плаща и пробрался в запретную зону, который раз поправ запрет.
Странный звук, похожий на сдавленный всхлип вдруг привлёк моё внимание. Я замер. Послышалось неразборчивое бормотание. До одной из груд булыжников, из-за которой, по моему предположению, оно доносилось, была пара шагов. Стук, зазвенело, разбиваясь, стекло... Я осторожно двинулся в ту сторону.
– А пшёл он на ф-ф... ф-фик!.. Все они...
Та, что оказала мне покровительство при устройстве на работу, сидела, привалившись спиной к корявому древесному стволу. Николь лишь искоса взглянула на меня, когда я остановился рядом тряхнула и без того лохматой головой и, издав короткий сухой смешок, отхлебнула из бутылки, что держала в руке. Кажется, она восприняла моё появление как нечто само собой разумеющееся, похоже, для неё не имело значения, кто стоит перед ней.
– Ну и како-а...? – голос её осип, язык неважно повиновался. – Вз-зумал прысле-овать меня? А? Ш-шо вам вс-сем от меня н-на-а?
Я опустился рядом. Николь вяло отстранилась, словно места у кучи камней было не достаточно. Снова основательно приложившись к горлышку, она утёрла губы и, запрокинув голову, прикрыла газа.
– Ну? И што прип-пёрся? – грубо осведомилась она.
– Да вот, – отвечал я. – Подумал: тебе помощь нужна...
– Помощь... – обернувшись ко мне, пробормотала Николь; от неё разѝло перегаром. И вдруг вскинулась. – Оливер?!!
Она вдруг смешалась. Я понял: менее всего она хотела, чтобы увидел её мертвецки пьяной именно я.
– Позволь...
Николь почти не сопротивлялась, когда я забрал у неё бутылку, на дне которой плескались остатки какого-то дешёвого пойла. Лишь искоса, исподлобья глядела, как я выплёскиваю во влажную пожухлую листву «лекарство» против её горестей. А потом вдруг всхлипнула и уткнулась лбом мне в плечо.
– П-прос-сти... Прос-сти!.. – расслышал я её торопливый шёпот.
Я провёл ладонью по её спутанным волосам.
– Ты просишь у меня прощения, – сказал я, – когда я должен благодарить тебя, Ники.
Николь замерла. Подняв голову, поглядела на меня.
– Уже поздно, – я постарался придать тону обыденность. – Хочешь, я провожу тебя домой?
– Угу, – по-детски тоненько отвечала Николь.
... «Норка» моей знакомой располагалась на последнем этаже старинного, но недавно санированного трёхэтажного дома по Бэкерштарссе, что совсем неподалёку от тебя, леди Джейн. И такая чистая и уютная!
– А ты ожидал увидеть захламленную конуру асси? – Николь угадала мои мысли.
Я не ответил. Просто довёл её до спальни и уложил в уже разобранную постель.
– С-сибо те, Оливер, – едва выговорила Николь, когда я укрыл её.
– Спи спокойно, Ники, – отвечал я.
Она резко откинула край одеяла и пристально поглядела на меня.
– Ники... Так называла меня мама когда-то. И рассказывала сказку о волшебнике с глазами, лучащимися призрачным светом...
... В ту ночь я долго ворочался без сна на импровизированном ложе в моей «спаленке», размышляя о Николь. Нет, конечно я не осуждал её, понимая, что у неё есть причины для такого поведения. Хотя я лишь догадывался о том, среди каких людей она росла, и как с ней обходились.
А может, она избрала такую жизнь вопреки? Будучи гордой, не захотела оставаться «примерной доченькой богатеньких родителей из высшего общества» и выбрала, пускай ухабистую и кривую, но зато свою дорогу?..
А ещё она удивительно напомнила мне Нэнси... Моего ангела-хранителя, предпочёвшего тень свету...
________________________________________________________________________________
* Lord our God
Be Thou our guide
That by Thy help
No foot may slide.
Oh Herr unser Gott
Sei du unser Begleiter
Dass durch deine Hilfe
Kein Fuß ausgleiten möge.
(Cambridge Chimes)*
** Весь мир — театр. В нём женщины, мужчины — все актеры. У них свои есть выходы, уходы, и каждыйне одну играет роль. Семь действий в пьесе той. (В. Шейкспир, «Как вам это понравится»
*** Вход запрещен. Несанкцианированное проникновение на территорию может привести к задержанию полицией и штрафу ("Нарушение неприкосновенности жилья)