I Purple U

Позже неизменно наступает тот момент, когда розовая пелена перед глазами рассеивается.
И уже не смотришь восторженно на айдолов так, будто они выпрыгнули из параллельного мира, являя собой созданий неземных и едва реальных.

Очарование, которое длится удивительно долгий промежуток времени, все же дает слабину, и ты вдруг с удивлением начинаешь оглядываться вокруг.

А вокруг обычные люди.

Со своими тараканами, недостатками, скелетами в шкафу.
И порой лучше знать эту их внешнюю сторону — когда вышколенный образ и картинка. А за него не заглядывать.

Я ошиблась.

Хотелось бы оправдаться, что все из-за работы, но я не могу лукавить сама себе: мне просто было любопытно и... необходимо заглянуть за эти маски.
В какой-то момент я испугалась, что создала себе образ, поверила в него и обманулась. Что мир не такой, и надо дать себе отрезвляющую пощечину.
Я ошибалась, ожидая (надеясь?) увидеть за маской такую же черноту, подлость, вопиющее самолюбие — все, что характеризует закрепившегося в шоу-бизнесе артиста. Ну не может быть, чтобы его не испортила слава!
Деньги, признание, обожание миллионов — слишком огромная волна, которая может снести и тебя, и все твои принципы разбить в щепки.

Но в этой тьме я нашла все то человеческое, что есть в каждом из нас: те же человеческие комплексы, страхи, растерянность перед огромным миром и своей жизнью.
Неизменный повторяющийся вопрос: что делать дальше? Для чего нужно жить? В чем смысл? Призвание?
Хотя, с призванием мы, кажется, уже определились...

Удивительно было обнаружить, что это не просто люди с заученной манерой поведения и прижившимися образами (хотя, так бы мне жилось намного проще) — о нет. Оказалось, что это повзрослевшие чертовски привлекательные мужчины, которые прекрасно знают человеческую психологию и умеют мастерски манипулировать целыми толпами.
И даже злиться трудно на их очарование.

Черт, как же проще жилось, когда они были маленькие...

А теперь что?

Как прикажете реагировать на Чонгука с чупа-чупсом во рту? Кто вообще придумал эти адские конфеты?!
Я хорошо помню их нашумевший клип, преисполненный всевозможных соблазнов: мальчики очень доходчиво желали донести до зрителя свою мысль о трудностях взросления и выбора, но в итоге в эти соблазны и грехи зрителю срочно хочется окунуться самому, потому что ну вы вообще видели этого Чонгука на качелях?
Этот подросток, призывно томно щурящийся на меня через экран, эротично облизывал палец и не вызывал ни одной приличной мысли.
И благо, можно было себя успокоить мыслью «ничего, он маленький», закрыть крышку ноутбука и пойти нервно запивать увиденное чаем. Покрепче.
Но теперь этот гаденыш вырос! И сейчас этот инкубище не просто неприлично развалился передо мной на диване, словно он тут один — он именно возлежал на нем, ни больше ни меньше.

И сосал этот чертов чупа-чупс.

Иногда даже вынимал его изо рта и сладко причмокивал влажными порозовевшими губами. Из-за этой чертовой конфеты у него поди и губы, и язык приторно-сладкие...
Так, стоп, о чем это я?!

Макнэ так увлечен беседой, что (к счастью) не замечает мой голодный взгляд в его сторону. А Тэхен с Хосоком слишком зациклены на пострадавшем младшем, пытаясь всячески проявить к нему внимание, дабы он не чувствовал себя паршиво.
В комнате, где крутилось много людей из стаффа, я вдруг почувствовала, что и сама сливаюсь с ними. И мальчики тоже перестали обращать на меня внимание.
С одной стороны — интересно наблюдать за ними: расслабленными, естественными; с другой — внутри неприятно покалывает мой уязвленный ребенок-эго: я ведь ближе. Наверное, почти как природнившиеся менеджеры.
Чонгук будто чувствует это мое желание внимания, и вновь с аппетитом вбирает чертову конфету в рот. Да так медленно — высовывая влажный розовый язык, что пальцы поджимаются не только в кулаках, упираясь худые в колени, но и на ногах.

Вот просто... кто с таким лицом вообще обсуждает мелизмы хеновского сольника?!
От возмущения уже хочется его разгрызть (чупа-чупс, не Чонгука).
— Чонгук, а ты можешь не делать ТАК? — Наконец не выдерживаю я, тут же обращая на себя внимание всей троицы. Судя по глазам Хосока, он догадался, что здесь не так, и очень старался сейчас не ржать. Получалось так себе — я его раскусила.
Макнэ лайн, видимо, оказался менее догадливым. Тэхен, как всегда, существовал вне времени и пространства, а Чонгук просто шкодливо в своей манере улыбался.
— Как не делать? — Уточняет он, и делает ЭТО еще более выразительно.

Чонгук. Милый, скромный, застенчивый мальчик. По-щенячьи восторженный, по-ребячески любящий. А еще смышленый, старательный и очень трудолюбивый.
Этот милый мальчик, гордость каждого родителя страны, просто сидит сейчас и показывает такой мастер класс, что порно мне уже не надо.

Чонгук, ты не помогаешь!!!

— Нуна, о чем задумалась?

О том, как нехорошо читать фанфики.

***

Состоянием Чонгука, казалось, были обеспокоены все.
Сложно описать, с какими эмоциями ребята отреагировали на новость о том, что макнэ не сможет выступать. Я боялась, что это очень подкосит его ментально, настороженно наблюдая, как парень сидел с каменным лицом, невидяще уставившись в пол. Он недовольно, в своей манере сжимал губы и будто мысленно уговаривал себя на что-то.
Я думала, он будет плакать. Но он был подозрительно тих, отдавая эту звенящую стеклянную тишину собравшимся в комнате, и, черт возьми, лучше бы он плакал. Лучше бы ругался, возмущался, что-то доказывал, упрямо по-мальчишески просился на сцену — что угодно, но не был таким стеклянно-тихим.
Это самая пугающая и опасная тишина — когда внутри хрупкой человеческой оболочки сгущается чернота; зреют мысли — мысли неправильные, съедающие изнутри, разрушающие.

Лучше бы он упрямился.

Но Чонгук лишь предпринял слабую попытку попроситься выступать со своим «я в порядке», и, получив твердый отказ Намджуна, тихо поник.
Смотреть на него... больно. Я уговариваю себя, что травма не такая уж серьезная — мы все себя уговариваем; что он поправится и сможет снова выступать как и раньше. Надо только сейчас поберечься. Немного подождать.

***

В голове панически бьется «нет, нет, нет», вперемешку с чертыханиями, пока я стою у сцены с охраной, перед ограждением и, задрав голову, наблюдаю за происходящим на сцене.
Мальчики переключились — у мальчиков все хорошо. Только Чонгук чуть надломлено улыбается. В прищуренных глазах — звезды и толика старательно подавляемой грусти.
Он повторяет, что все хорошо, поет, прикрывая глаза. Сейчас — будто даже больше от души, чем раньше, выплескивая всю энергию в танце и намерении поставить зал на колени.

Сейчас поет душа, оказавшись обездвиженной и посаженной на стуле.
Перед глазами — огромная площадь, простор. А ты прикован к металлической площадке. И с молчаливой тоской наблюдаешь, как твои братья свободно бегают у светящегося моря, не ограниченные в движениях.

Пожалуйста, держись.

Все будет хорошо. Потерпи. Воспринимай это как урок.
Пой душой — теперь ты знаешь, как. А не слепо следуя воле лидера, снова и снова перезаписывая «Эйфорию», пока он не услышит то самое пение. Закрадываясь в душу, вознося ее высоко над кронами. Широко расставив руки и подставляя лицо ветру.
В наслаждении закрывая глаза, как сейчас. Утопая, растворяясь в песне.
Как сейчас.

Как счастливо светятся твои глаза, окидывая фиолетовое море — тысячи звезд, сквозь дождь сверкающих конфетти.

Сохранись в этом моменте.

Пожалуйста.

Он все-таки не выдерживает к концу и плачет.
Ребята бегают по сцене, заставляют зал кричать и подпрыгивать в бит грохочущей музыки — не сразу замечают, что произошло. И зал не сразу понимает: Чонгук сидит, согнувшись на стуле, и прикрывает лицо полотенцем — одним из тех, которые им выдают, чтобы промокнуть лицо. Его руки напряжены, пальцы судорожно сжимают белую мягкую ткань.
— Нет-нет-нет, черт...
Я нервно срываюсь с места в его сторону, но через пару метров растерянно замираю.
Не выбегу же я на сцену. И не буду кричать.
Намджун и так холодно на меня смотрит с тех пор: выходки посреди шоу окончательно лишат меня шанса на примирение.

Моей руки касается широкая горячая ладонь, и я рефлекторно поворачиваюсь в сторону. Седжин стоит рядом, предостерегающе перехватив мою руку. Он тепло щурится и успокаивающе улыбается, позволяя мне самой вцепиться в него.
Я вновь перевожу взгляд на сцену, в волнении цепляясь пальцами за его куртку. Неладное ребята будто и не замечают, отойдя слишком далеко и увлекшись взаимодействием с залом. Оно и понятно: шоу должно продолжаться, публику нужно хорошо разогревать (а иногда хорошенько прожаривать, судя по действиям Хосока), и непрофессионально было бы прерываться, но... Чимин находился недалеко, и, проходя мимо, замечает мой обеспокоенный взгляд.
Он несколько озадаченно проследил за ним, и спустя секунду наконец сорвался с места. От сердца сразу отлегло: я даже перестала так нещадно сжимать в кулаке ткань мужской куртки — Седжин мужественно терпит, с отцовским снисхождением поглядывая на новоиспеченного восьмого ребенка Бигхит.
Он дарит ощущение защиты, успокаивает, пока толпа вокруг иррационально взволнованно вздыхает и воет. Заметили.

Я слово нахожусь в фильме, на первых неудобных рядах: вынуждена терпеть оглушающие звуки — грохочущую над ухом рядом музыку, задирать голову до боли в шее, чтобы рассмотреть, что творится на экране — на высоте сцены.

У корейцев есть чему поучиться. В первую очередь — такой чистой детской любви и тактильности, не скованной общественными нормами и штампами, стереотипами и возрастом. То, как эти люди без задней мысли бегут друг к другу, чтобы утешить, обнять, стереть нежно — пусть и немного неуклюже, мокрые дорожки на щеках, каждый раз разбивает мне сердце. Заставляет внутри осязаемо болезненно сжиматься от окатывающей с головой нежности и искренности.
Трудно поверить, не увидев это воочию. Как они улыбаются самой искренней из своих улыбок в ответ на слезы, на искаженное от плача лицо. Взлохмачивают волосы, похлопывают по плечу, потирают шею. Заглядывают в глаза — снизу вверх, без превосходства, а наоборот, как щеночек: заискивающе и дружески.

Мы все ошибаемся. Боимся. Творим что-то глупое, абсурдное. И это нормально: мы живем, мы бесконечно учимся и получаем опыт. И уже наше решение — принять этот опыт или игнорировать и повторять одни и те же ошибки.
Мы не идеальны и допускаем ошибки — мы люди. Это нормально, это природа, пусть порой мы сопротивляемся многим ее аспектам, пытаясь идти на поводу чьего-то мнения и вылепить из себя идеальную машину.
Но ошибаться — нормально. И быть слабым — не грех.

Я невольно цепляюсь взглядом за идущего по краю сцены Тэхена. Он окидывает задумчивым, чуть рассеянным взглядом живое светящееся море за сценой, и тепло улыбается. В его глазах отражаются сотни огней, сверкают серебром, переливаются так, что в какой-то момент начинает казаться, будто певец едва не плачет, сдерживая подступившие к глазам слезы.
Он опускает взгляд, будто чувствует присутствие, и его губы растягиваются шире. Я, сама того не замечая, начинаю улыбаться в ответ на успокаивающую улыбку.

И эти мальчишки — тоже люди. Они так же ошибаются, боятся, пытаются понять этот мир, себя, жизнь. Так же растеряны. Но все-равно идут вперед, трепетно держа в руках такую редкую, принимаемую за слабость, доброту и нерастраченную безусловную любовь.

Помимо извечной борьбы и бега сломя голову за новыми целями — что угодно, лишь бы не чувствовать себя потерянными от незнания, что делать дальше, они еще хотят созидать.

И это самая большая ценность в нашем мире.

***

— Чонгук-а, — наконец прорываюсь я к младшему после традиционных закулисных фото.
Все уже начали разбредаться по своим углам, готовясь к отъезду в отель. В воздухе больше не чувствовалось того напряжения и суеты: люди ощутимо вымотались и теперь вяло сновали туда-сюда, собирая вещи.
Парень устало развалился на диване, перекатился на живот и увлеченно листает ленту в телефоне.
— Чонгук!
На непривычное обращение он наконец реагирует и вопросительно вежливо поднимает голову, уставившись своими глазами-звездами снизу вверх.
Его настроение и моральная измотанность буквально чувствуются кожей: сложно будет убедить парня в том, что он, наоборот, начал отлично справляться. Но попытаться стоило.
— Ты отлично пел сегодня.
Звезды моментально тухнут — взгляд становится рассеянным, и парень с вежливой улыбкой, пробормотав «да, спасибо», вновь опускает голову. Я с болезненным сочувствием наблюдаю, как он сверлит экран взглядом с плохо скрываемой злостью — на себя самого.
— Я серьезно. Ты как вообще со старшими себя ведешь?! — Шутливо возмущаюсь, напоминая младшему об обещанных воспитательных... мерах.
Я бесцеремонно сажусь на диван, сдвигая Гука к спинке, и скрещиваю руки на груди.
Чонгук подозрительно косится на меня, после на то, насколько близко я сейчас нахожусь к своей угрозе, и неловко пытается перевернуться на бок, но замирает, оценивая, какую из драгоценных частей мужского самоопределения ему сильнее жалко.

Он так и не может определиться, ворочаясь туда-сюда, напрочь забыв, что я сейчас вопросительно слежу за его манипуляциями.
Спустя минуту я уже не выдерживаю и прыскаю от смеха. Чонгук запоздало понимает, что я раскусила его нехитрые мысли, и смущенно улыбается, утыкаясь лбом в подлокотник дивана.
— А-а-айщ...
— Дурак, — смеюсь я и запускаю пальцы в его шевелюру, мягко надавливая на голову и взлохмачивая темные отросшие вихры. — Не стригись. Тебе идет.
Парень подобно щенку смотрит в ответ разомлевшими глазами, опустив телефон экраном вниз. Отвлекся, забылся. Я невольно начинаю улыбаться, расчесывая пятерней спутавшиеся пряди. Такие мягкие и блестящие — сложно устоять и не зарыться в них пальцами. Но Чон позволяет.
— Ты правда пел гораздо лучше, чем раньше. Не отвлекался на хореографию, а сосредоточился на вокале. Разница ощутима. Серьезно, подумай об этом.
Чонгук расслабленно вздыхает. Я убираю руку и замечаю, как взгляд макнэ смягчается: становится задумчивым и внимательным. Он молчит, заинтересованно смотрит в ответ, а в огромных глазах вновь одна за другой вспыхивают звезды.
— Чем злиться и расстраиваться, лучше поработай над другим. Тебе еще есть, куда развиваться. А пока, — я встаю с дивана, и разворачиваюсь к Чону, — тебе нужно на свежий воздух проветрить мозги. И снять новый материал.
— Я не хочу.
Упертость к младшему вновь возвращается, и мне его уже хочется треснуть. Ну что за мелкий засранец! Сам же знает, что ему это нужно, но упирается, как... Как все мужики, впрочем.
Я сдержано выдыхаю и стараюсь звучать миролюбиво:
— Тебе нужно больше материала. К тому же, я тоже хочу поснимать. Если нас вдвоем пустят, конечно... — прикусив губу, уже тише добавляю.
— Ты все еще беспокоишься об этом? — Чон усмехается, — Ты в курсе, что тебя считают одним из надежных и исполнительных сотрудников?
Чего?
Я вдруг удивленно замираю, пытаясь переварить его слова: не ослышалась ли? Чонгук щурится, почти лукаво, смотрит пристально снизу вверх, чуть склонив голову и облокотившись виском на скрещенные руки.
— Ты спасла Чимина. Дважды. Спасла меня. Не принижай себя. Ты хорошо справляешься.
Надо же... Я открываю и закрываю рот, не зная, что сказать. Я столько дней винила себя, принижала, уничтожала саму себя раз за разом, свято веря, что могла бы и лучше — должна быть лучше. А я нелепость и обуза. Подвела людей, не оправдала ожиданий...
Черт, эти мысли доводили меня до исступления, заставляя пару ночей съеживаться на кровати в почти воющий от безысходности клубок, отчаянно зарываться пальцами в волосы, чтобы заглушить эти мысли. Прогнать, вытряхнуть, хоть немного забыться.

Когда слишком долго прокручиваешь событие в голове — начинает казаться, что все вокруг тоже на нем зациклены. И так же видят тебя виноватым.

— Что вы тут делаете?
Зычный голос лидера вырывает из водоворота мыслей, сосредоточивая чувства на настоящем. Я оборачиваюсь через плечо, на секунду забыв даже, что между мной и Намджуном образовалась негласная ледяная стена.
Мы с тех пор не разговаривали, но, видимо, стоило: поединки взглядами ни к чему хорошему не приводили.
Ким окидывает меня быстрым взглядом, и тут же переключается на макнэ:
— Все уже собрались, нам давно пора выходить. Чонгук, одевайся.
Младший в ответ вздыхает смиренное «да, хорошо», и неторопливо встает, стараясь как можно меньше тревожить движением травмированную ногу.
Помощь никто не предлагает: парень вне сцены спокойно передвигается на своих двоих. Только прихрамывает слегка, и за ним чаще наблюдает кто-то из хенов, вовремя осаждая норовящего побегать макнэ.
Как ни странно, но только бантаны могут его усмирить, стафф же будто боится лишний раз поперек что сказать. Не думаю, что это действительно страх: просто младший Чон никого не слушает.
Но я все-равно не упускаю возможности наставительно бросить проходящему мимо парню:
— Сходи погулять! Воздухом подыши.
Я невольно начинаю напоминать себе свою же бабушку, выпинывающую внуков из телевизора подальше на улицу. А мы бы и с радостью, но мультики по расписанию сами себя не посмотрят.
— В форточку подышу, — доверительно шепчет мне Гук и, выпрямившись, направляется к двери.
Я усиленно давлю в себе язвительное парирование, что в форточку он не подышит, а выйдет, если продолжит выеживаться.
— Мне нужно поработать над песней, — ни к кому конкретно не обращаясь поясняет он, развернувшись вдруг на пороге. Я слышу знакомые легкие шаги: в нашу сторону идет Чимин, и, кажется, еще один человек.
— Ну и сиди там! — Успеваю бросить напоследок прежде, чем в дверном проеме показались хитрые лица Чимина и Хосока.
Чонгук победно улыбается непонятно чему, разглядывая застывшую меня посреди комнаты. Джун явно тоже не понимает, что происходит, и вопросительно изгибает бровь, обводя взглядом хаотичный лайн.
Наступает тот опасный момент, когда эти люди начинают кучковаться вместе и превращаются в пороховую бочку: вот-вот рванет, и даже лидер не знает, когда. И это настораживает.
Возможно, поэтому он старается нас вечно разогнать?
— В чем дело? — Голос лидера все еще звучит уверенно, но не предвещает ничего хорошего. Для нас с Джуном, чувствую.
Догадки подтверждаются, когда в ответ нам синхронно расплываются в широких улыбках.
— Хен, помнишь, ты говорил, что конфликты подрывают ментальное здоровье всей команды? И выгонял виновников за дверь?
— Что... Чонгук!
— Так вот, пока вы не подержитесь за руки и не помиритесь — вы из этой комнаты не выйдете, — поспешил огорошить Чимин, пока Ким не кинулся на них разъяренным тигром.
А он кинулся, но тут же едва не врезался в торопливо захлопнувшуюся перед носом дверь. Зашипел, подергал очевидно заблокированную ручку под приглушенное шкодливое хихиканье.
— Что вы делаете?! Откройте!
— Не откроем, пока не помиритесь.
— Не говори глупостей, мы не в ссоре! Мы опоздаем!
— К кровати ты не опоздаешь, хен.
Заливистый смех окатывает коридор по ту сторону. Я, все это время шокировано наблюдающая за развернувшейся сценой, все же не выдержала и прыснула от смеха, тут же зажала рот и запоздало попыталась отвернуться, но было уже поздно.
Намджун обернулся и прожег меня своим драконьим взглядом, предвещающим угли и горящие стены.
— Быть лидером весело, говорили они... — Я рефлекторно пытаюсь переключить внимание Кима на что-нибудь, кроме себя, в эгоистичной, но оправданной попытке спасти собственную шкуру.
Намджун вдруг выгибает брови:
— Правда? Занятно, мне никто об этом не говорил.
Я запоздало замечаю, что продолжаю широко весело улыбаться, почти смеюсь, но парень почему-то больше не раздражается, а будто перенимает мою открытость. Чувствует, напитывается и успокаивается.

Так быстро переходить ко второй части бантаньего плана я не спешу, а наоборот, скрещиваю руки и удерживаю дистанцию, присев на подлокотник дивана. Намджун двинулся было в мою сторону, но растерянно замер, вмиг растеряв свою лидерскую ауру.
— Слушай... я... — Он мнется, впервые не в силах подобрать слова. Даже вскидывает руки, ладонями вверх, как делает всегда, когда пытается ухватиться за мысль, перевести ее в слова, звук — нечто более «осязаемое». А я не перебиваю, смотрю с прищуром и выжидаю. Пусть во мне все еще остается обида, или это зловредный характер, но спасать положение Джуну я не хочу. Я считаю, что он все же был неправ.
Он еще какое-то время борется, но после сжимает кулаки, поджимает губы и сокрушенно опускает голову.
— Мне жаль. — Слова звучат на удивление твердо и четко. Ким поднимает на меня волевой взгляд и повторяет: — прости, я вспылил и перегнул. Я был неправ по отношению к тебе. Ты помогла Чонгуку избежать более страшной участи, чем...
Ким вздыхает, на мгновение уводит взгляд в сторону, а после быстро заканчивает:
— Я испугался. Поэтому сорвался на тебя.

Когда мы боимся за жизни наших близких, мы можем выражать наш страх злостью на них же. Знакомо.

Я какое-то время сверлю Намджуна пристальным взглядом, не позволяя себе так быстро растаять, и наконец сдержано роняю:
— Поэтому ты начал читать «Breaking out of the Man Box»?
Глаза парня становятся круглее. Он с таким неподдельным наивным удивлением таращится на меня, будто я ему сейчас, как гадалка, всю судьбу по ладони прочитала.
— Откуда ты...
— Ты ее периодически оставляешь в гримерке.
То, что мне нравится коллекция намджуновых книг, я умалчиваю. Как и умалчиваю о фантазиях зависать в его кабинете и, развалившись на кожаном диване, перечитывать всю его необычную библиотеку.
Намджун, кажется, смущается еще сильнее, бегает взглядом по полу, но ответов на потертом ковре не находит. Я же старательно прячу усмешку, совершенно не в силах контролировать эмоции, которые у меня бессовестно вызывают эти люди.
— Я... м... ну, в общем, отчасти, да. — Наконец признается лидер с видом нашкодившего мальчишки. Черт, в такие моменты он действительно превращается в малыша Джуни, который снова случайно сломал имущество компании.
Я все-таки не сдерживаю смешок и подаюсь вперед, выставляя вперед руку с оттопыренным мизинцем.
— Мир?
Джун усмехается, подходит под моим лукавым прищуром ближе, и цепляется своим мизинцем.
— Мир.
Я успеваю удивиться, насколько большие и длинные у него пальцы. Пока смотришь издалека, в сравнении с парнями не кажется, что они в целом настолько крупные.
— Мирись-мирись, и больше не дерись, — я улыбаюсь все шире и пожимаю мизинец лидера. Вспоминаю далекое детство и только сейчас осознаю, насколько же странный это был стишок. — А если будешь драться, я буду кусаться. А кусаться ни при чем — будем драться кирпичом...
Ким озадаченно хлопает глазами, не понимая ни слова.
— Это что?
— Ритуал по восстановлению дружбы.
— Переведешь?
Я перевожу, поражаясь тому, насколько вдруг сложно передать детский стишок другим языком.
Брови Намджуна удивленно ползут вверх, исчезая где-то под густой челкой. Он слушает это живодерство с открытым ртом, и только спустя секунды выдавливает из себя, прокашлявшись:
— Какое веселое детство у вас было... И как, работало?
От этих слов я разражаюсь смехом, пряча лицо в свободной ладони; не замечая, как Намджун смотрит на меня: с застывшим взглядом и мягкой улыбкой. Но стоит мне притихнуть, все еще держа улыбку на лице, как он отвлекается и покачивает мизинцем мою руку.
— Нуна, а охране с таким маникюром можно ходить?
— Всмысле?
— Ты же можешь поранить охраняемый субъект
— Сейчас охраняемый субъект пойдет... спать.
— А иначе что?
— Придет злая нуна и укусит бочок.
— Это тоже какая-то метафора?
— Реальность.
Мы напрочь забыли о времени, о том, что нам куда-то надо было спешить.
Мы смеемся над глупыми подколками и продолжаем держаться за мизинцы. Не думала, что примирение и контакт в детском позабытом жесте может быть таким интимным и душевным.
— Давай больше не ссориться.
— Хорошо.
— И не кричать.
— Хорошо.
— Обещаешь?
— Обещаю.
Мы смотрим доверительно друг другу в глаза, пропуская щелкнувший дверной замок и открывшуюся дверь.
— Я слышал, вы смеялись! — Почти обвиняюще заявляет вошедший Чимин, и на секунду останавливается, со странной улыбкой наблюдая, как мы поспешно отстраняемся друг от друга и разрываем контакт. Наши переплетенные пальцы Пака вдруг особенно заинтересовали. — Значит, помирились?
Мы улыбаемся и синхронно киваем. Совершенно неосознанно, как-то по-детски смущенно.
Хосок, застывший в коридоре, издает короткий смешок. Чонгука нигде не видно, зато в проеме появляется Тэхен. Он обводит нашу троицу нечитаемым взглядом и задерживается на мне.
— Что вы тут делаете? Вас все давно ждут.
Мне почему-то становится смешно: возможно это нервное, или слишком хорошее настроение от того, что мы с Намджуном наконец-то помирились.
Я наклоняюсь ближе к лидеру и почти шепотом доверительно говорю:
— Ты смотри, лидер вырос.
Намджун усмехается, оценивающе оглядывает Тэхена, а после опускает взгляд в пол, находя это забавным. А меня вдруг пугает странное, почти интуитивное желание столкнуть двух Кимов в борьбе за что-нибудь и посмотреть, что из этого получится. Мысль мне не нравится и я, к удивлению присутствующих, слишком резко срываюсь с места и быстрым шагом выхожу из комнаты.
— Поедешь с нами, — встречается со мной взглядом Тэхен, но идти следом не торопится. — Остальные машины уже заполнены.
Еще секунду я задерживаюсь на нем, не теряя зрительный контакт, но тут же киваю, возможно несколько нервно, и увожу взгляд в сторону. Отчего-то накатывает злость.

Я иду размашисто, поспешно, и, кажется слышу приглушенное озадаченное за спиной «что это с ней?»

***

Мой ненадолго воцарившийся покой нарушает агрессивно вибрирующий сообщением мобильник. Я страдальчески скулю, вздыхаю, перекатываюсь на живот, но все равно тянусь за гаджетом, уже съедаемая любопытством, что там может быть.

«Нуна...

мне плохо...»

Тэхен?!

Я на мгновение замираю, таращась на подсвеченный экран смартфона. В голове вихрем проносятся всевозможные, самые худшие (конечно же) сценарии разворачивающихся событий. И из всех этих сценариев очень хотелось бы, чтобы это был самый лайтовый — несварение желудка. Хотя это и маловероятно: стафф и мальчики предпочитают таскать «свою» еду с собой по всем странам. Привычка ли, большая любовь к родной кухне, или же банальная предосторожность во благо здоровья, ибо и без того хватает стресса и нагрузки на организм.

«???

Что случилось???»

Тишина. Тянутся долгие секунды, а я, кажется, уже физически ощущаю беспокойную складку между бровями.

«Вызвать скорую?!»

«НЕ НАДО СКОРУЮ!!!» — Прилетает мгновенно, и я уже совсем непонимающе таращусь в экран, но написать ответ не успеваю.
После трагической паузы начинают сыпаться одно за другим сообщения:

«моя боль...

несколько

более эфемерна...»

Он пьян?..

«...

иди спать.»

Ответа не последовало. Я фыркаю, отбрасываю телефон и, подумав, пересаживаюсь за стол. Сон все не идет, и я уже не знаю, чем себя усыпить.

Я пробую читать, но буквы бессвязно расплываются перед глазами, не доходят до сознания, ускользают мимо. В какой-то момент я осознаю, что просто таращусь сквозь страницы, прокручивая в голове последние события и загадочную активность заскучавшего Тэхена. Она меня не настораживала и не пугала: я быстро привыкла к его так называемым «странностям», по факту не находя в его поступках ничего странного.

Телефон еще несколько раз завибрировал уведомлениями, которые я уже не смотрела, интуитивно зная, кто может усердно меня доставать в полуночное время.
Вскоре воцарилась блаженная тишина, ничуть не помогающая впрочем сосредоточиться, или хотя бы захотеть спать. Чувствую, завтра я буду опухшая, помятая, и плотно сидеть на кофеине.

В не совсем блаженную тишину вскоре заскреблись, грубо вырывая меня из раздумий.
Странный звук доносился со стороны двери, и этот факт тревожным сигналом выстрелил мне в голову.
Чувствуя, как сердце начинает учащенно биться, посылая по венам электрические разряды, я медленно поворачиваюсь в сторону двери. Одобрительно пикнул код, щелкнул замок и ручка в лучших традициях фильмов ужасов медленно опустилась, выдержала драматичную паузу, прежде чем медленно открылась дверь.
Я сижу, опустив одну ногу на ковер, готовая в любой миг сорваться, рефлекторно сжимаю в руке книгу, чтобы, если что, пустить ее жертвой самообороны, и напряженно вглядываюсь в черную высокую фигуру.
В полумраке комнаты особенно ничего не рассмотришь, но ведь люди с плохим зрением зачастую узнают своих знакомых по походке и жестам.

Тэхен медленно проходит вглубь комнаты, небрежно захлопнув за собой дверь. Останавливается, окидывая взглядом номер, и заодно давая глазам привыкнуть к полумраку после ярких ламп коридора.
Его взгляд профессионально отмечает каждую деталь в комнате: забытый на кровати светящийся уведомлениями телефон, равнодушная к телефону я, которая, сидя в углу комнаты за столом, предпочла переписке книгу. Судя по недовольно сжатым губам, выводы от общей картины ему не понравились.
Вот только мой не совсем дружелюбный вид в двенадцать ночи его, кажется, совсем не смущал.
— Ты не отвечаешь на сообщения, — не констатирует — буквально обвиняет он, подходит прямиком ко мне вплотную, сверля этим своим сценическим господским взглядом.
— Возможно, я сплю. — Я не двигаюсь, только чуть запрокидываю голову, чтобы лучше видеть черные, затягивающие на дно глаза.
Тэхен недовольно двигает челюстью, прожигает меня взглядом сверху вниз и обратно.
— А если кому-то стало плохо? А если мне что-то угрожает?
— Но ты цел и даже почему-то не пьян, — я кидаю книгу на стол, громко припечатывая свои слова. Я почти возмущена: какого черта ко мне среди ночи так беспардонно вламываются, да еще и в чем-то обвиняют?! Даже если это Ким Тэхен.
Тэхен, ничуть не смутившись, тут же припечатывает следом: агрессивно шлепнув по поверхности пластиковой бутылкой. Тоник???
Стараясь не думать, зачем он притащил с собой тоник, я вновь перевожу на него несколько ошалевший, но все еще твердый взгляд.
Это было настолько неожиданно и громко, что я вздрогнула и едва подавила желание соскочить со стула. Броня дрогнула, дала трещину, и младший Ким это заметил.
А теперь я почти покорно смотрю в немигающие черные глаза хищника, ожидая, что в следующую секунду меня точно сожрут.

— В чем дело?