Дурман

11.0

На сеанс к Лиле я прихожу задолго до назначенного времени, поэтому сижу в холле недалеко от ее кабинета и копашусь в телефоне. Переписываюсь с Крис, уговаривая ее пойти на выпускной, и, должна признать, получается довольно неплохо. А потом она присылает скрин комментария под ее бомбезным видео: «Говорите об этом больше. Может, люди перестанут искать в себе изъяны». И еще один: «Браво! Однажды люди научаться не сравнивать себя с другими. Но это случится точно не в нашем веке, а жаль». Я радуюсь за подругу. И себя тоже. Наконец-то у нас все идет хорошо.

В наушниках играет «Back in black» AC/DC, и я болтаю ногой в такт музыки. Крис просит прислать фото, чтобы посмотреть, как в парикмахерской мою кучерявую ромашку переделали в благородную гардению. Я открываю камеру, вытягиваю губы и делаю снимок. На экране высвечивается ненавистная надпись: память переполнена.

Захожу в галерею и удаляю ненужные фото, освобождая память. Долистываю до снимка газеты из редакционного архива и замираю. А затем нахожу свежую фотку Чудика. Тогда в квартире Крис мы распечатали черно-белые статьи, поэтому мне показалось, что глаза у всех одинаковые. Они правда похожи, вот только есть одно но. У парня из газетной статьи глаза карие, а вот у Чудика больше уходят в зелень.

Песня AC/DC заканчивается и за несколько секунд тишины я успеваю услышать «Right Here Waiting». Снимаю наушники и теперь слышу ее отчетливо. Песня играет не в моей голове. Она настоящая! И доносится из кабинета Лили.

Я прячусь за колонной и наблюдаю. Из кабинета Лили выходит Чудик. Он нажимает на кнопку телефона, разрывающегося от «Right Here Waiting», и говорит:

— Да, мам, мы уже закончили, уже иду. Хорошо-хорошо.

Этого не может быть! Этого не может быть! Этого не может быть!

Следом в коридор выходит Лиля. Она хлопает Чудика по плечу:

— Твой прогресс меня очень радует. Рада, что у тебя есть друг. Нам всем нужно, чтобы кто-то всегда был на нашей стороне, принимая нас такими, какие мы есть.

Они прощаются и расходятся в разные стороны по коридору. А я вжимаюсь в колонну, чтобы лишним движением не выдать себя.

Все это время Чудик был рядом. Он следил за мной...

Мелкими перебежками добираюсь до кабинета, нажимаю на ручку и открываю дверь. Мне повезло, что Лиля не стала ее запирать.

Подхожу к письменному столу и беру карточку, которая лежит наверху стопки. На ней написано «Даниель Чепурко». И дата рождения: 24 февраля. Я поздравляла Чудика, с днем рождения, которого даже не было...

Все это время Чудик врал! Нет никакого Ада и Рая. Он никогда не убивал себя. Никогда не рождался вновь и вновь. Никогда не видел Каролину, пока я не привела его к ней. Вот почему он так отчаянно не хотел ее искать. Только дура могла поверить в эту историю! Как же тщательно он продумал детали, видимо, долго сидел в редакционных архивах, собирая свою ложь по кусочкам. Я должна была догадаться, что что-то не так, еще когда фамилия Каролины не сошлась. Я вообще не должна была верить первому встречному.

Пазл начинает складываться. Чудик увидел меня в коридоре этой психушки и решил... пошутить? Просто приколоться? Ведь если у меня поехала кукуха, значит, я поверю в абсолютно любой бред. Даже в то, что самоубийцы попадают в Ад без очереди и находится этот Ад на Земле. Только чокнутый мог додуматься до такого!

Не успеваю вытирать слезы. Они скатываются по щекам и падают на карту Чудика. И вот его имя превращается в кляксу.

— Лилия Александровна, я забыл спросить... — за моей спиной раздается голос, который еще пять минут назад я считала самым родным.

Я оборачиваюсь, и Чудик осекается. Он не ожидал меня здесь увидеть. Не ожидал, что я раскрою его обман. И что это произойдет вот так.

— Я все могу объяснить, — говорит Чудик заезженную фразу из дешевого кино.

— Какая же я дура, — говорю я сквозь слезы. — Никогда! Слышишь? Больше никогда не подходи ко мне! Не заговаривай со мной! Даже не смотри в мою сторону! Иди ты к черту!

Я выбегаю из кабинета, прежде чем Чудик попытается объяснить свою версию событий.

11.1

Я брожу по закоулкам Березового острова, сама не понимая, куда иду.

— Эй, девочка с волосами цвета неба! — до меня доносится голос Тима, но я никак не реагирую.

У меня нет сил ни пререкаться с ним, ни объяснять, что от волос цвета неба уже ничего не осталось.

— Эй!

Тим останавливает меня и разворачивает к себе. А затем сжимает в своих гигантских объятиях.

— Что случилось?

— Ты был прав. Ты всегда был прав.

Он вытирает слезы с моих щек. Только это бесполезно. Слезы текут и текут. Без остановки.

— Пойдем.

Тим берет меня за руку, и я покорно иду за ним. Мы приходим в бар, где нет и не бывает наших одноклассников. Тим с кем-то здоровается за руку, поэтому нас без проблем пропускают.

— Мы здесь иногда выступаем, — объясняет он.

Мы садимся за самый дальний столик. Здесь, в полумраке, Тим продолжает держать меня за руку. И когда нам приносят коктейли, тоже продолжает держать.

— Выкладывай.

Я делаю глоток, морщусь от ромового послевкусия и выкладываю все как есть. Рассказываю, как познакомилась с Чудиком — сначала на стройке, а затем на крыше. Историю, которую он сочинил про самоубийство. Сделку, которую мы заключили.

— Мда, — только и выдает Тим. — Он больший псих, чем я предполагал.

— Вы, правда, были друзьями?

— Ага. Только никакого задания от учителя не было. Он хотел спрыгнуть с крыши дома на Лавандовой улице, а я уговорил его этого не делать.

— И как же тебе удалось его отговорить?

— Ну, — Тим игриво улыбается и сдувает челку с лица, — моему обаянию сложно противостоять.

И я тоже улыбаюсь.

— А ссора? Вы, правда, поссорились из-за лагеря?

— Иногда пути дружбы расходятся. Не потому, что кто-то плохой. Просто расходятся. Интересы меняются, и это нормально. Я хотел играть музыку, петь свои песни. Он же воспринял это как предательство. Никогда не забуду его последнюю фразу: «Ты ничем не лучше моего отца». После этого мы больше не разговаривали.

— Ты был бы хорошим отцом.

Тим кивает и едва заметно ухмыляется. Я не знаю, каким бы отцом он был, мне почему-то кажется, что именно хорошим.

— Считай, — говорит Тим, — что это просто твой урок жизни. Когда происходит какая-нибудь фигня, родители всегда говорят, что это такой урок, после которого ты должен стать сильнее.

— Урок? Какой урок? Что никому нельзя верить, нельзя доверять людям и пускать их в свою жизнь? Что настоящей любви не существует? Что всегда стоит ожидать подвоха? Вот этот урок? Что ж, спасибо за урок. Я прекрасно его усвоила и впредь буду осторожнее. По крайней мере, после знакомства буду требовать справку из психдиспансера.

Я так боялась подставы от Тима, что даже не заметила, как позволила обмануть себя другому парню.

— Да, когда-нибудь ты встретишь хорошего человека, но не сможешь довериться ему, потому что будешь ждать подвоха. Кажется, это называется взрослая жизнь.

— Ага.

— А что ты думаешь про... про асексуальность?

— В каком плане?

— Ну, тебя это не пугает?

— Нет.

— Не настораживает?

— Нет.

— Не отталкивает?

— Да нет же.

— Я — асексуал.

— Оу...

Нет, меня не пугает признание Тима. Просто оно было неожиданным.

— Совсем не вяжется с твоим рокерским имиджем. Как же секс, наркотики и рок-н-ролл?

— Сегодня можно быть рокером и не громить гостиничные номера. И не откусывать головы курицам на сцене. И не спать со всеми подряд. Смысл не в эпатаже. Смысл в музыке.

А этот придурок Тим, оказывается, никогда и не был плохим парнем.

— В любом случае я ничего не имею против, — говорю я. — Ты — это ты. Такой, какой есть.

Тим склоняется над коктейлем, и я замечаю, как его тень падает на стол.

— А ну отодвинься, — говорю я, вырывая свою руку из его.

— Что?

— Отодвинься назад.

— Не понял.

Пока Тим продолжает не понимать, я убираю со стола наши коктейли, салфетницу и прочий барный хлам. Затем достаю чистый лист из папки для акварели и кладу его перед Тимом.

— Ну, ты сдвинешься или нет?

Дорогой Босх, пошли мне еще хоть капельку сил.

— Смотри, мне нужно, чтобы твоя тень стала меньше. Поэтому возьми свой стул и отодвинь его назад. Теперь понятно?

Тим молча повинуется моему приказу. И тень, падающая на листок, становится меньше. Но недостаточно.

— Еще.

Тим отодвигается.

— Еще.

Тим отодвигается.

— Еще.

Тим отодвигается и натыкается на человека, сидящего позади.

— Извините.

Наконец тень его головы умещается в формат А4.

— А ну замри.

Я обвожу контур тени простым карандашом.

— Все, можешь возвращаться.

Тим приподнимает стул и в один заход возвращается к своему месту. Он берет листок в руки и крутит его в разные стороны.

— Что это?

— Твой портрет.

— Мой портрет?

— Ага.

— Это совсем не похоже на портрет.

— Есть легенда, как девушка провожала возлюбленного на войну. Она так не хотела с ним расставаться, что во время ночного свидания, когда тень юноши появилась на стене, она обвела его облик куском угля. Так появилась первая картина.

— Он же вернулся с войны, и все закончилось хэппи-эндом?

— Нет. Он погиб. А та встреча оказалась для них последней.

11.2

Я привстаю со стула и оглядываю актовый зал в поисках Чудика. Мы не виделись с того самого дня у Лили. Возможно, он пытался написать, чтобы все объяснить, но я заранее заблокировала его во всех мессенджерах.

Нет, я не остыла и не решила дать ему второй шанс. Все, чего я хочу, это вернуть тетрадь со стихами. И желательно в многолюдном месте — так безопаснее. Надеюсь, Чудик придет на Летний фестиваль исполнить обещанную песню, если в его словах было хоть чуточки правды. Но пока его не видно.

Поворачиваю голову налево и смотрю на Крис. Теперь она знает все-все про Чудика. А я не понимаю, как могла променять лучшую подругу на сумасшедшего парня.

Крис улыбается и сжимает мою руку. «Все будет хорошо», — шепчет она губами. Я киваю, соглашаясь с ней.

Крис отпускает мою руку, встает и медленно удаляется, будто бы летит. Куда она? Крис поднимается на сцену и выхватывает микрофон у члена жюри, который объявляет результаты зрительского голосования.

Она говорит, нет, кричит:

— Мия вас всех обманула! Эта она купила картину у художницы и подставила Софу! Софа действительно написала ту картину! Она должна участвовать в конкурсе, она должна его выиграть! Неужели вы не видите, что она лучшая в этой гребанной школе?!

Я зажмуриваю глаза, а когда открываю, снова поворачиваю голову налево. Крис по-прежнему сидит рядом и сжимает мою руку. Она даже не думает защищать меня перед всей школой.

Дверь с шумом распахивается и в актовый зал врывается Чудик. Он успевает вскочить на сцену, прежде чем все оборачиваются. Чудик вырывает микрофон и говорит:

— Софа, я знаю, что мы больше не друзья. Но я должен всем рассказать, что это твоя картина. А Мия — обманщица.

Нет, и это тоже неправда. Я оглядываю зал, Чудика по-прежнему здесь нет. Пока Крис держит меня за руку, пальцами другой руки я впиваюсь в ляжку. Пускай это все прекратится, пожалуйста, пускай это все прекратится.

После объявления результатов зрительского голосования на сцену выходят Cheshire Cat. Тим подходит к стойке с микрофоном, набирает побольше воздуха в грудь и говорит:

— Вы все должны узнать правду. Ту картину написала Софа. Она потрясающая художница, — а затем обращается ко мне: — Софа, ты потрясающая. И эту песню я хочу исполнить для тебя.

Я вырываю руку у Крис, сжимаю свою голову и наклоняюсь к коленям.

— С тобой все в порядке? — Крис склоняется надо мной.

— Да-да, — говорю я. — Просто голова разболелась.

Я поднимаюсь и осматриваюсь по сторонам. Все слушают выступление группы и даже не думают обращать на меня внимание.

— Тим что-то говорил? — спрашиваю я у Крис.

— В каком смысле? — она снова берет меня за руку.

— Он что-то сказал или сразу начал петь?

— Сразу начал петь.

— Ага.

После выступления группы начинается награждение победителей по направлению ИЗО. Я еще раз оглядываю зал. Неужели никто? Никто мне не поможет? Никто за меня не заступится?

Я отпускаю руку Крис и встаю.

— Эй, — говорит Крис. — Все хорошо?

— Да, — машинально отвечаю я и протягиваю тетрадь Чудика. — Береги ее.

Сейчас у меня есть только два варианта. Уйти или самой вступиться за себя.

Я выбегаю на сцену и приковываю к себе взгляды. Не требую, не вырываю. Прошу микрофон. Не кричу, не истерю. Спокойно говорю:

— Когда мне было 5, в аварии погибли мои бабушка и дедушка. Я тогда выжила, но все решили, что во мне что-то сломалось. Вместо милых детских котиков я стала рисовать могилы, гробы, трупы и прочую жуть. Мой классный руководитель, — я показываю рукой на Душную, — случайно увидела эти рисунки и посчитала, что это ненормально. Я неправильная, склонная к суициду, раз меня так завораживает смерть. И я поверила.

Люди в зале, кажется, перестают дышать.

— Вы, — я обращаюсь к Душной, которая все это время сидит в оцепенении, — заставили меня поверить в то, что со мной что-то не так. Я ходила к психологу и от всех это скрывала, даже от лучшей подруги. Потому что боялась, — теперь я обращаюсь ко всему залу, — что вы посчитаете меня сумасшедшей и перестанете со мной общаться. Я не хотела стать изгоем и лишиться друзей.

В зале все еще царит тишина.

— Я позволила другим управлять своим мнением о себе, считать свои рисунки не самовыражением, а чем-то постыдным. Я боялась показать свое настоящее творчество, боялась показать настоящую себя. Но больше не боюсь. И мне все равно, если я не получу грант, хотя я ни в чем не виновата. Я просто хочу быть настоящей, хочу быть собой. И не стыдиться того, кем я являюсь.

Только сейчас зал оживает и наполняется шепотом.

— Все еще сомневаетесь и думаете, что я купила картину у профессиональной художницы? Спросите Душную, спросите школьного психолога. Они видели мои рисунки. Спросите Мию Ямшинову, — я нахожу глазами Мию, что стоит прямо у сцены, — которая все это время шантажировала меня. Она грозилась рассказать о моих сеансах у психолога и склонности к суициду, как посчитала ее мама. А взамен просила писать за нее сочинения. Хотя Мия сама в состоянии писать. Это она ведет блог «Жуткие сказки Кареглазки»! А вот рисовать она действительно не умеет. Деньги на репетитора Мия тратила на покупку картин. Все эти годы.

В это время зал взрывается аплодисментами, а Хеллин уже пробирается на сцену сквозь плотно расставленные стулья.

— Муравская и Ямшинова, ко мне в кабинет, — говорит Хеллин. — Живо. — А затем обращается к Душной и психологу: — И вы тоже.

И это происходит не в моей голове. Все это происходит по-настоящему.

11.3

Пока в кабинете директора наши родители и учителя обсуждают очередное чп, мы — я, Крис и Мия — сидим в приемной под зорким надзором секретаря.

Мия запихивает в себя KitKat. Она глотает шоколадный батончик целиком, даже не пережевывая.

— Не думала, что ты на такое способна, Муравская, — говорит Мия с набитым ртом. — Я думала, ты трусиха.

Просто я не хотела быть ябедой. Но я должна была заступиться за себя.

— Не понимаю, — говорю я, — за что ты так сильно меня ненавидишь?

— Седьмой класс помнишь?

— Смутно.

— Тогда мы все вели анкеты для друзей.

— Ага. Ну да.

— На вопрос «Что тебе нравится в хозяйке анкеты» ты написала: «Все». А потом на вопрос «Как ты посоветуешь мне измениться» — «Похудей». И я похудела. Только знаешь, ничего не изменилось. Ты так и не стала со мной дружить.

— Это была всего лишь детская игра. Я не хотела тебя обидеть.

— Детская игра? «Похудей» — каждый день звучит у меня в голове. И я ничего не могу с этим сделать. Я жую траву, как корова, потому что мне надо худеть. А потом застаю себя с шоколадным батончиком в руках. Вот как сейчас. И иду в туалет избавляться от всего этого говнища, чтобы соответствовать стандартам. Это какое-то помутнение, которое не поддается контролю. Все из-за тебя, Муравская.

О мой Босх... Все это время я недоумевала, за что зло в лице Мии свалилось на меня. А оказывается это зло породила я сама. Как Тим сделал из Чудика изгоя, так и я создала нечто. Всего одно слово, сказанное в шутку, изуродовало жизнь человека. Я могла сказать тогда что угодно вдохновляющее, но осознанно или нет выбрала обидеть. И даже банальное прости уже ничего не изменит.

— Ты дружишь с этой, — Мия указывает в сторону Крис, — хотя она страшилище.

— Не смей так говорить про Крис, — я замахиваюсь, но вовремя себя сдерживаю. — Дело не в твоем весе. Людей любят или не любят не из-за их внешности.

— И в чем же дело? — спрашивает Мия.

— В тебе. В том, какой ты человек. А ты, Мия, то еще говнецо.

В приемной появляется Тим. Стульев здесь не хватает, поэтому он присаживается на корточки и кладет руки мне на колени.

— Как ты? — спрашивает Тим.

— Нормально, — отвечаю я.

— Ты молодец, — а затем обращается к Крис: — Эй, это же моя тетрадь.

— Не твоя, — отвечает Крис и поворачивается в мою сторону.

— Это не твоя тетрадь, — повторяю я.

— Я что, свою тетрадь от чужой отличить не могу.

Тим просит у Крис тетрадь. Пролистывает и показывает мне:

— Это мой почерк. И мои стихи.

Из тетради выпадает листок и Тим его поднимает. Он внимательно вчитывается в слова Кастанеды, адресованные мне.

— А это, — говорит он и протягивает мне бумажку, — почерк нашего психа.

Чудик? Эту записку написал Чудик? Это он прислал мне цветок?

В приемную вбегает Ника и пытается что-то сказать, но из-за сбившегося дыхания ни одно слово не звучит внятно. Она останавливается, делает глубокий вдох, успокаиваясь, и говорит:

— Там это... там Чудик.

— Не интересно, — отвечаю я.

— Он на крыше, — говорит Ника.

— Все еще не интересно.

Такими манипуляциями на меня не подействуешь.

— Он просил передать, что просит за все прощения...

Вот фля! Этот придурок и правда собрался прыгать.

11.4

Дом на Лавандовой улице с тем самым Чеширским котом на крыше находится в 10 минутах от школы. Мы — я, Крис, Тим, Мия и Ника — добираемся туда за пять.

Не давая себе и минуты на передышку после бега, мы пробираемся сквозь собравшуюся толпу зевак, чьи головы устремлены вверх. Непонятно, что там происходит. Но совершенно точно Чудик стоит на парапете.

Впятером мы набиваемся в крошечный лифт, внутри которого стоит пометка — максимальная нагрузка 4 человек. Я представляю, как лифт зависнет где-то посередине дома от перегруза, и мы не успеем оттащить Чудика от края. В последний момент я выталкиваю Нику, которая вряд ли весит больше 50 кг, и нажимаю на кнопку закрытия дверей.

— Прости, — беззвучно произношу я губами.

Самая длинная минута — пока греется обед в микроволновке, горит красный на пешеходном переходе и едет лифт к человеку на грани. Тишина давит на мозг, пока Крис держит меня за руку. Она нажимает на костяшки, и это удерживает в реальности.

Еще один лестничный пролет, и мы врываемся на крышу.

— Слезь с парапета, — медленно и рассудительно произносит Тим.

Чудик даже не оборачивается на его голос.

— О, и снова всемогущий Тим пришел снимать меня с парапета. Не надоело еще? Или ты так сильно не хочешь, чтобы я стал таким же как ты?

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

Мне хочется заистерить, разнести этот дом к флюгеру. Но мы должны сохранять спокойствие. Быть рядом. Дать выговориться. Внимательно выслушать. Бережно и тепло обнимать. Но сначала спросить.

— Чем мы можем тебе помочь? — спрашиваю я, еле сдерживая дрожание в голосе.

И тут Чудик оборачивается.

— О, и ты здесь. А говорила, что больше не хочешь меня видеть. Вот, выполняю твою просьбу — иду к черту. И ты меня больше никогда не увидишь, — он поворачивается к Тиму: — Как Каролина тебя.

Чудик другой. Из его глаз струится кровь и стекает на бетонную крышу в одну большую лужу. Он смеется. Истерическим хохотом Джокера. А рядом лежит телефон, разрывающийся противной «Right Here Waiting». Снова чертовы галлюцинации.

Непонимающе смотрю на Тима:

— Что он имеет в виду?

— А что, он тебе так и не рассказал? — спрашивает Чудик. — Тим, ты еще не устал от своего вранья?

— Заткнись, — сквозь зубы цедит Тим.

— Так я все тебе расскажу.

— Заткнись! — Тим сжимает кулаки: то ли готовится врезать, то ли пытается удержать свою ярость.

— Да расслабься ты, она и так уже все знает, — Чудик поворачивается ко мне: — Ты наверняка задавалась вопросом: ну как можно придумать такой бред про самоубийство и вечный Ад? Так вот, я ничего не придумывал...

— Заткнись! — продолжает шипеть Тим.

— Я украл эту жизнь... — говорит Чудик, — ... у него, — и рукой указывает на Тима. — Бу!

— Да что, мать вашу, здесь происходит? — спрашивает Мия, но нам сейчас не до нее. Поэтому Крис хватает ее за рукав и оттаскивает в сторону.

Я пробую переварить информацию, но пока ничего не получается.

— После развода отец на время поселился в этом доме, — продолжает Чудик. — Я приходил по выходным, когда наступала его очередь быть родителем. А этот, — он указывает на Тима, — ошивался здесь, высматривая свою ненаглядную Каролину. Ага, ту самую, у которой мы брали фальшивое интервью. Я был дураком, пришел на крышу, потому что моя жизнь мне опротивела. Я не просил никого меня спасать, но этот, — он снова показывает на Тима, — стянул меня с парапета, как будто может решать, кому жить, а кому умирать.

Тим приходил к дому на Лавандовой улице, чтобы присматривать за Каролиной. И тогда на детской площадке он пытался всмотреться в ее окно. Он следил не за мной. Он следил за ней.

— Он — Ангел Ада, — говорит Чудик. — Когда я увидел тебя на крыше, мне захотелось узнать, каково быть им.

— Это правда? — спрашиваю я у Тима.

В ответ он лишь кивает.

— Да кто ты такой? — кричу я Чудику.

— Я не знаю, — кричит Чудик в ответ. — Я не знаю, кто я такой. В том-то и дело, что не знаю. Я пытаюсь быть хоть кем-то, но у меня ничего не получается.

Набираю разбег и запрыгиваю на парапет, хватая Чудика за отвороты клетчатой рубашки. Стоит мне посмотреть вниз — и мы два трупа. Поэтому я всматриваюсь в глаза Чудика, пытаясь понять, способна ли я на убийство.

Но Тим тут же оттаскивает меня от Чудика и спускает на крышу, отводя подальше от края. Я попадаю в объятия Крис, которая крепко-крепко впивается в мои плечи. Чтобы я не натворила делов.

— Заканчивай уже этот цирк, — говорит Тим.

— Отвали, — отвечает Чудик. — Это не твое дело.

— Мне жаль, что мы поссорились, — не унимается Тим.

— Тебе только это жаль? А не хочешь извиниться за то, что вся школа считает меня неадекватом?

— В этом уж точно нет моей вины, ты сам отлично справляешься.

— Ты, правда, считаешь, что здесь нет твоей вины? Когда мы вернулись из лагеря, со мной все перестали общаться! Люди сторонились меня, как будто я был гниющим трупом. Что ты им сказал?

— Ничего. Я ничего никому не говорил.

— Это ложь!

— После нашей ссоры ты сам стал избегать людей. Сначала тебя бросил отец, потом друг. Может, ты решил, что все только и будут, что бросать тебя? В любом случае это был только твой выбор. Ты сам сделал себя изгоем. И мне жаль. Я должен был помочь. А не бросать.

— Себе помоги сначала. Тик-так-тик-так.

Когда Чудик упоминает про время, я начинаю мысленные подсчеты и загибаю пальцы на руках. Его день рождения был фальшивым, а вот у Тима — настоящим. Один, два, три... тринадцать. Это сегодня. Сегодня Тиму исполнится 17 лет и 13 дней. И все начнется снова.

Тим взбирается на парапет и хватает Чудика за руку. Он пытается стянуть его на крышу, но тот уворачивается. Я не вижу, что происходит дальше. Но я вижу лишь одну фигуру на парапете. И эта фигура Чудика.

— Неееет, — кричу я, вырываясь из объятий Крис.

Бегу. А затем прыжок. И наступает вечный Ад.

11.5

— Софа... Софа... Софа...

Голос Тима едва доносится до меня. Но веки настолько тяжелые, что я не могу открыть глаза. Распластанное на асфальте тело отдает болью в каждой клеточке, стоит мне пошевелиться.

— Софа, — повторяет он.

Я делаю глубокий вдох. Вдох новой жизни, как у младенцев после рождения. Только я не кричу.

— Что же ты наделала... — причитает Тим, поглаживая меня по волосам.

— Я просто хотела спросить, — говорю я и наконец-то открываю глаза.

Привстаю на локти, не обращая внимания на кровь, что струится по виску.

— Эта песня, — говорю я, — она обо мне?

— Ты оказалась в Аду, чтобы спросить про тебя ли песня? — кажется, Тим сам не верит в формулировку вопроса.

— Ну да.

— Ты чокнутая!

— Я знаю. У меня и справка есть, — говорю я и смеюсь, хоть смех и отзывается болью где-то в области ребер.

Тим встает и протягивает мне руку, помогая подняться на ноги. И больше не отпускает. Мы оставляем позади толпу, собравшуюся возле наших тел, и идем по Лавандовой улице, которая незаметно превращается в темный коридор.

— Так что? — спрашиваю я и подбиваю его плечом.

Боли больше нет. Я ощущаю только спокойствие и умиротворение во всем теле.

Тим останавливается и поворачивается ко мне. Склоняется так, что наши лица оказываются на одном уровне.

— Да, — говорит он, — эта песня о тебе.

— И мои мечты не глупые?

— И твои мечты не глупые.

Хм. И мы снова продолжаем путь в никуда.

— Все, ты готова вернуться к жизни?

— О нет! Теперь я буду преследовать тебя до скончания веков. Отыщу в каждом закутке Березового острова. Даже не думай прятаться.

— Соф, я серьезно.

Тим опять останавливается и поворачивается ко мне. Я задираю голову вверх, чтобы заглянуть в его коньячные глаза.

— Тебе нужно вернуться.

— Почему? Почему я не могу остаться с тобой?

— Потому что ни один человек на свете не стоит таких жертв. Ты даже не представляешь, сколько всего ждет тебя впереди. Пожалуйста, не отказывайся от жизни. А я всегда буду помнить твои кудри, твою улыбку и то, как ты не сдаешься.

— Почему ты так и не сказал, что я тебе нравлюсь?

— Я живу уже долгую жизнь. То есть жизни. Но в душе навсегда останусь подростком, который боится признаться в своих чувствах, потому что никогда не уверен до конца, что это взаимно.

— Это взаимно, — шепчу я.

Тим склоняется надо мной и целует.

— Обещай, — говорит Тим, — что проживешь полную жизнь. Обещай, что не закроешь свое сердце, как когда-то сделал я, и будешь любить столько раз, сколько любовь постучится в твою башню.

— Обещаю.

— Мне кажется, что-то изменилось.

— Что?

— Не знаю. Но в этот раз все по-другому.

— Это больше не Ад. Ты выбрался.

— Я выбрался, потому что смог полюбить снова...

И Тим растворятся в моих руках. Я стою одна в темном коридоре. А потом слышу, как кто-то меня зовет. И иду на голос.

— Софа, — это Крис. — Софа, очнись.

Открываю глаза и туман постепенно рассеивается. Я лежу на крыше в объятиях Крис.

— Я умерла? — спрашиваю я.

— Нет, — она улыбается. — Ты споткнулась.

Крис кивает на кусок торчащего рубероида, истрепавшегося от времени.

— А Тим?

— Мне очень жаль, дорогая.

Я понимаю. И все равно не могу сдержать слез.

Нас осматривают фельдшеры скорой и, не найдя видимых повреждений, кроме раны на моем виске, отпускают домой. Завтра мне надо прийти на перевязку, а заодно показаться врачу и сдать какие-то там анализы. Я мало что запоминаю из наставлений фельдшера. Просто киваю, глядя на лицо Каролины в толпе зевак.