Дурман

8.0

Раз Крис решила вычеркнуть меня из своей жизни, я тоже решаю про нее забыть. Запихиваю под кровать обувную коробку, которую пять минут назад мне молча передала Алина, и даже не открываю ее. Наверняка Крис вернула мои подарки. Дружба была, дружба прошла. Да и вообще начхать. С сегодняшнего дня начинаю новую жизнь.

План такой: я заканчиваю картину, занимаю первое место на конкурсе и становлюсь звездой. И все одноклассники такие: «О, а мы были такие дураки, не замечали какой гений учится вместе с нами». Они будут падать к моим ногам и просить стать их другом. А я такая: «Простите, но у меня уже есть лучший друг». И рукой на Чудика оп. Да, и Чудика надо уговорить участвовать. Когда он займет первое место, все вообще обалдеют. Так гадкий утенок превратится в прекрасного лебедя. А я молодец, я раньше других заметила, что он классный.

Но пока мне нужна папка. Новая папка для акварели.

Я подхожу к магазину «МанеМоне» и останавливаюсь возле витринного окна. Смотрю на свое отражение и поправляю волосы, заправляя непослушную прядь за ухо. Наконец-то фиолетовый пигмент практически вымылся, и мне начинает нравиться девушка по ту сторону. Я улыбаюсь ей, ведь скоро все изменится.

Делаю шаг, тянусь за ручкой входной двери и только сейчас обращаю внимание, что ступаю на тропинку из желтого кирпича. Буквально. И дорога появляется сама собой. Она приведет меня туда, куда нужно.

Захожу в отдел с канцелярией, и еще издалека замечаю Мию. Фля! Она копошится возле стенда с кистями, а потом разворачивается и что-то показывает своей маме. Не хочу с ними столкнуться. А это неизбежно, когда на весь Березовый остров всего один магазин творческих товаров. Поэтому я тут же натягиваю капюшон и выхожу на улицу. Они же не пробудут там целую вечность?

Я всматриваюсь в окно магазина и внимательно слежу за передвижением Мии. Если вдруг она посмотрит в мою сторону, сразу же пригнусь, и она ничего не заметит. Я наготове. Ей меня не испугать.

— Бу! — раздается за моей спиной, и я подпрыгиваю от неожиданности. — Испугалась?

Оборачиваюсь и толкаю Тима в плечо, ну или в ту часть тела, до которой могу дотянуться.

— Не делай так больше.

— А то что? — спрашивает он и нагибается, всматриваясь в окно магазина. — Что ты там увидела?

— Не твое дело, — я оттаскиваю его от окна, иначе он привлечет слишком много внимания. — Отлипни уже.

Тим выпрямляется и теперь смотрит прямо на меня. Сережка-лезвие в левом ухе колышется от порывов ветра, как и его челка. А еще он подвел карандашом глаза и накрасил ногти черным лаком. И надел рубашку с бантом, такие вроде были в моде еще в бабушкину молодость. Смотрится потрясно. Но я понимаю, что никому не смогу это рассказать и похихикать. С Крис все. А Чудик? Не думаю, что ему будут интересны девчачьи сплетни.

— Песню послушала?

— Эээ, — опять придется врать. Когда-нибудь я попаду за это в Ад. — Как-то не было времени.

— Ну, ок, — Тим достает наушники, подключает к телефону и протягивает один мне. — Всего три минуты.

Вообще-то три минуты и тридцать четыре секунды — думаю я, но решаю промолчать.

Я беру наушник, вставляю его в ухо, и Тим нажимает на кнопку плей. Пытаюсь сделать максимально равнодушное лицо, но голова предательски качается в такт музыки. Как ни крути, а песня классная.

— Нууу? — спрашивает Тим. — Как тебе?

Я протягиваю ему наушник и говорю:

— Люблю твои песни, написанные до нашего знакомства.

— В смысле?

— Я точно знаю, что они не обо мне.

Этот диалог происходит только в моей голове. Мне никогда не хватит смелости сказать Тиму в лицо такое. Он же подумает, что я подумала, что эта песня может быть обо мне. И потом рассмеется: «Ты так подумала? Ахаха. Правда, ты подумала, что я посвятил тебе песню? Ты себя вообще видела?» Как будто бы кто-то может посвятить мне песню.

— Так как тебе? — повторяет свой вопрос Тим.

— Это вполне неплохо, — говорю я.

— Неплохо? То есть не очень-то и хорошо?

— Эээ...

Из магазина выходит Мия и замечает меня с Тимом. Кажется, я впервые рада ее появлению. Ведь мне больше не придется отвечать на дурацкие вопросы про песню.

— Твиксики! — кричит Мия и машет рукой.

Но радуюсь я недолго. Она подходит к нам. И почему в этом городе невозможно ни от кого скрыться?

— Что-то я слишком часто стала видеть вас вместе, — говорит Мия, скрещивая руки на груди. — Ну, хорошо. Может, хотя бы у тебя получится завести эту недотрогу.

Не понимаю, к чему клонит Мия. Если недотрога — Тим, то это совершенно не вяжется с его рокерским образом. А если я? Разве я — недотрога?

Мия тянется к волосам Тима, чтобы поправить челку, упавшую на глаза. Но он уворачивается и кивком головы запрокидывает челку назад. Тим — недотрога? Что-то новенькое.

— Мия! — кричит ее мама. — Сколько тебя можно ждать?

И Мия не прощаясь уходит.

Это лучший момент, чтобы ускользнуть от тупых вопросов про песню. Поэтому я бросаю короткое «пока» и направляюсь к двери.

— Эй, девочка с волосами цвета неба, — бросает Тим мне вслед.

Я останавливаюсь, потому что это уже даже не смешно. Подхожу к нему, беру прядь своих волос и пытаюсь поднести ее прямо к его глазам.

— Ну, какое же это небо? — спрашиваю.

— Фиолетовое? — неуверенно отвечает Тим.

— Ты дальтоник что ли? Это орхидея.

— Орхидея, — Тим смакует это слово и делает вид будто бы понимает, о чем вообще речь.

Возможно, если бы он сказал «розовые», я бы не так сильно возмущалась. Но фиолетовые?

— Для меня это просто фиолетовый, — говорит Тим.

— Фиолетовый?

— Ну, сиреневый. Лиловый. Розовый? — и он закрывает рукой лицо, как будто бы ждет, что я нанесу сейчас удар. — Это что-то значит?

— Что именно?

— Фиолетовые волосы.

Я закатываю глаза.

— Не фиолетовые, розовые, — тут же поправляется он.

— Это значит, что я не умею пользоваться краской для волос.

— И все?

— И все.

Мы все еще топчемся у входа в магазин и никак не можем разойтись. Тим не обращал на меня внимания практически весь учебный год, делая вид, что мы даже не знакомы. А сейчас преследует меня, и это начинает подбешивать.

— Тебе не стоит общаться с тем парнем, — говорит Тим, и я понимаю, что он имеет в виду Чудика.

— Я сама могу решить, с кем мне общаться.

— Видишь, ты уже стала другой.

А ты что знаешь, какой я была раньше?

— Иди ты! — говорю я.

— Куда?

— По направлению флюгера.

— Да что за бред? Кто вообще так говорит?

— Я так говорю.

Отталкиваю Тима с дороги и бросаю ему напоследок:

— И песня твоя — отстой.

Если когда-нибудь я попаду в Ад, так точно за вранье.

8.1

— Даниель! — восхищенно кричу я, когда Чудик открывает дверь своей квартиры.

— Прошу, не называй меня так, — говорит он. — А то мне придется вести себя вот так, — и поклоном, элегантно вытягивая руку вперед, приглашает зайти.

— Огонь, — говорю я и делаю ответный реверанс, от которого на джинсах трещат дырки в области колен.

Я бросаю папку для акварели на столик в прихожей и стягиваю кеды. В этом доме пахнет ванилью и каким-то глубоким одиночеством. В прошлый раз не обратила на это внимание.

— Хотя, постой, — я пытаюсь сформулировать мысль. — Откуда эти царские замашки? — и копирую его поклон. — В твоем роду были князья? — и смеюсь.

— Неее, — отвечает Чудик. — Но мама произносит мое имя так, как будто реально были. Хочется сразу же выпрямится, надеть фрак и вести себя как хороший мальчик.

— А ты нехороший мальчик?

— Тот еще засранец.

— Видимо, профессионально маскируешься. И все-таки откуда взялось это имя?

— Ну, мои предки фанатели от Twisted Sister, когда познакомились. Шутили, что их любовь случилась благодаря Ди Снайдеру. И вот...

— Кто такие Twisted Sister? Первый раз слышу об этой группе.

— «I Wanna Rock». Не знаешь?

И когда я мотаю головой, он начинает петь, изображая игру на гитаре:

— I wanna rock! (rock) I wanna rock! (rock) I want to rock! (rock) I wanna rock! (rock).

Чудик трясет головой, и белесые волосы падают ему на глаза. В образе рок-музыканта он смотрится до безумия офигенно.

Воображаемая музыка замолкает, и Чудик говорит:

— Выглядеть как женщины, разговаривать как мужики, играть как засранцы!

— О, я знаю этот лозунг! Это они придумали?

Чудик кивает головой.

— Ну, теперь я точно буду называть тебя Даниелем, — говорю я и смеюсь. — Тебе идет.

— Даня. Меня зовут Даня. Или хочешь, чтобы я звал тебя принцессой Софией?

— Ладно, тема закрыта.

Но в моей голове он так и останется Чудиком. Навсегда.

Я беру папку для акварели, и мы проходим на кухню.

— Яичницу с чесноком будешь? — спрашивает Чудик.

— Яичницу с чесноком?

Пытаюсь представить, какой у нее вкус и понравится ли мне.

— Ты что никогда не ела яичницу с чесноком?

И я отрицательно мотаю головой. Это же ведь не кулинарное преступление?

— Никогда не слышала про Twisted Sister, не ела яичницу с чесноком.

— Прям день великих открытий, — соглашаюсь я и залезаю на маленький диванчик, подбирая под себя ноги.

Если бы меня сейчас увидела мама, она бы точно сказала, что я ее позорю. Что приличные девочки так не сидят. И вообще: в кого я такая неправильная получилась? Но именно в этой неприличной позе я ощущаю себя комфортно. Ощущаю себя собой. И не стесняюсь этого.

— Твоя мама точно не против, что я пришла? — спрашиваю.

— Точно. Ее все равно еще долго не будет дома.

Я распечатываю сразу несколько упаковок новых стикеров и раскладываю их на папке для акварели. Перемещаю туда-сюда. Сверху — лучше портрет Фриды Кало, снизу — смайлик Nirvana, по бокам — гитары, в нижнем левом углу — «Прогулка» Марка Шагала, в правом — «Поцелуй» Густава Климта. Когда раскладка меня устраивает, я отрываю бумажку и приклеиваю первый стикер посередине. Это губы и высунутый язык — логотип Rolling Stones. Точно такой же был на прошлой папке.

В это время Чудик открывает холодильник, достает яйца и чеснок. Я продолжаю клеить стикеры на папку и подглядывать за его действиями.

Он крупно нарезает чеснок и выкладывает его на сковороду, сбрызнув оливковым маслом из пульверизатора. Пока чеснок жарится, разбивает в миску четыре яйца, добавляет соль и все взбивает, а затем выливает на сковороду.

— Пара минут и готово, — говорит Чудик, накрывая сковороду крышкой. — Я хочу посмотреть на рисунок.

— Обстановка здесь не торжественная для такого события, — говорю я и обвожу кухню рукой. — Не хватает барабанной дроби.

— О! Какое совпадение, что среди нас есть настоящий барабанщик!

Чудик что, барабанщик?

— Ты что, барабанщик?

— Ну да. А ты не знала? Думала, барабанная установка в моей комнате — это такой шкаф для одежды типа стула?

Чего еще я не знаю о нем? Например, того, почему он прыгнул. Что такого могло произойти в той его жизни, что он решился на такое? Что толкнуло его? Или кто толкнул? Я вспоминаю газетную заметку. В ней и намека не было на самоубийство. Но на крыше точно был свидетель.

Чудик снимает крышку со сковороды, делит яичницу пополам и раскладывает по тарелкам.

— Убирай, — кивает он на мою папку.

Я провожу рукой по только что приклеенному стикеру — Фредди Меркьюри с поднятой рукой — и кладу папку на стул, чтобы не заляпать.

— Выглядит аппетитно, — говорю я, когда Чудик ставит передо мной тарелку.

Отламываю кусочек яичницы, подношу к носу.

— Пахнет восхитительно, — и отправляю яичницу в рот. — Ммм... Это очень вкусно. Честно.

Теперь Twisted Sister и яичница с чесноком — то, что будет сквозь годы переносить меня в этот момент. И напоминать о Чудике.

Мы доедаем яичницу в молчании, после чего Чудик быстро моет посуду и говорит:

— Мне уже не терпится посмотреть.

— Не здесь.

Я беру папку для акварели и крепко прижимаю к себе двумя руками. Там — сокровище. Возможно, лучшее, что я создала за всю свою крошечную жизнь. Возможно, после того, как мир увидит мою Горгону, я смогу успокоится. Потому что знаю: эта змеюка все сделает, как надо.

Мы заходим в комнату Чудика, и я слегка ослабляю хватку. Пора.

— Ну, показывай, — говорит Чудик.

Но я многозначительно закатываю глаза и мотаю головой.

— А! Сейчас.

Он садится за ударную установку, берет палочки и ударяет по барабану. Торжественность зашкаливает. Когда барабанная дробь умолкает, я открываю папку, достаю рисунок и протягиваю его Чудику.

Я перенесла эскиз Медузы Горгоны на плотную крафтовую бумагу. За счет акриловых красок рисунок получился насыщенным и ярким. Здесь много оттенков сирени, морской волны и алых акцентов. Жидкий глиттер придает рисунку мерцание, а золотистая поталь как бы намекает на античность. Медуза Горгона с лиловыми змеями вместо волос и струйкой крови у рта смотрит вам прямо в душу. Она довольно ухмыляется, обнажая клыки. А если подойти очень-очень близко и хорошенько присмотреться, можно увидеть средний палец в ее винных зрачках.

Чудик зависает над рисунком. По моим ощущениям — на целую вечность. Мне кажется, он даже не моргает. Возможно, и не дышит.

— Почему ты так смотришь? — спрашиваю я. — Тебе не нравится?

— Нет-нет, это очень красиво. Правда.

— Но опять что-то не так?

Он продолжает рассматривать рисунок. Проводит пальцами по потали, то подносит ближе, то отдаляет. Наблюдать за этим просто невыносимо.

— Я схожу попить, — говорю я.

— Ага, на кухне там стоит...

— Я справлюсь.

На кухне я подхожу к окну и тупо смотрю на крышу дома напротив, моего дома. Не хочу пить. Мне просто нужен был предлог, чтобы уйти хотя бы на минуту.

Я открываю окно нараспашку, высовываю голову и тут же засовываю ее обратно и наглухо закрываю створку. Нет, мне не показалось. Мелодия «Right Here Waiting» продолжает звучать и сейчас. И вдруг обрывается на полуслове. Я все-таки выпиваю стакан холодной воды и возвращаюсь к Чудику.

Он продолжает рассматривать рисунок.

— Жутко? — спрашиваю я.

— Жутко завораживает.

— Но как-то не до конца. Да?

Он поднимает на меня глаза, и этот взгляд получается красноречивее любых слов — я слишком сильно волнуюсь.

— Все хорошо, — говорит Чудик.

— Но чего-то не хватает. Да?

— Я же сказал: все хорошо.

— Хватит. Я сдаюсь. Что есть, то есть. Я больше ничего не буду менять.

— Я же сказал: все хорошо, — повторяет он. — Не нужно ничего менять.

Подхожу ближе и забираю рисунок у Чудика. Вот только он его не отдает.

— Так я точно выиграю конкурс с этим рисунком?

— Все зависит от тебя, — говорит Чудик, а потом добавляет: — И от тебя ничего не зависит.

— Но ты обещал, что я выиграю. Тогда на крыше. Предлагая эту дурацкую сделку. Так что теперь?

— Все зависит от тебя. И от тебя ничего не зависит, — повторяет Чудик свою мантру. — Ты сделала все, что было в твоих силах. И даже больше. Теперь нужно просто жить и двигаться дальше.

И он отпускает мой рисунок.

Я прячу Горгону в папку для акварели. А затем подхожу к коллекции пластинок и перебираю их, пока Чудик тихонечко отбивает бит на барабанах. Кошусь на него боковым зрением, но делаю вид, что вчитываюсь в обложки древнего винила. Как бы намекнуть, что он тоже должен участвовать в конкурсе? Я не знаю зачем. Просто знаю, что должен.

— Поставишь? — спрашиваю я и протягиваю пластинку «Transformer» Lou Reed. — Можно сразу «Perfect Day»? Это третий трек.

Пока Чудик возится с проигрывателем, я рассматриваю его книжные полки. Среди учебников и художки по программе замечаю стопку блокнотов. Готова поспорить на что угодно — там песни.

Lou Reed затягивает свою «Perfect Day», а я достаю первый попавшийся блокнот и начинаю его листать.

— Ты пишешь песни?

Но Чудик пулей подлетает ко мне и выхватывает блокнот. Я только успеваю заметить, как из него выпадает какая-то бумажка.

— Ты пишешь песни, — говорю я с довольной ухмылкой и скрещиваю руки на груди.

— Тебе нельзя это смотреть. Никому нельзя смотреть.

Я поднимаю упавшую на пол бумажку, смотрю на нее ровно три секунды и поворачиваюсь к Чудику.

— И как это понимать?

То, что я подняла, это не бумажка. Это полароидный снимок. Или типа полароидный снимок. Не суть. На фотокарточке Чудик в обнимку с Тимом. Им здесь лет по 13-14.

Я трясу перед Чудиком карточкой и жду ответ.

— Ты ничего не хочешь мне рассказать?

— Например?

— Ммм, дай-ка подумать. Мне кажется или это фото как бы намекает, что друг в твоей жизни уже был? И не триста лет назад.

Чудик выхватывает фотокарточку, кладет ее между страниц и ставит блокнот обратно на полку. Затем он садится на пол, облокачиваясь спиной на кровать, и стучит рукой по пустому месту рядом с собой. Но я остаюсь неподвижной. Пока этот обманщик не признается в своем страшном секрете, не хочу иметь с ним ничего общего.

— Мы... — начинает Чудик, и я замечаю, как тяжело ему это дается. — Мы сдружились, когда наш класс разбивали на пары. Гитара и барабаны — идеальный дуэт. Нам нужно было сыграться, чтобы сдать экзамен. И мы сыгрались. А когда экзамен оказался позади, продолжили собираться то у него, то у меня и джемить. Мы даже придумали свою группу и написали пару песен. Только никому их не показывали.

— И почему же вы поссорились?

— Летом мы ходили в музыкальный лагерь. Там оказались ребята из других школ Березового острова. Они косили под крутых парней, и Тиму захотелось стать одним из них. А мне нет. Он начал стебаться надо мной, называть задротом и неудачником. В какой-то момент это все мне надоело и я сказал: выбирай. Тим выбрал их. И с тех пор мы не общаемся.

— Это все?

— Да.

Что ж, страшный секрет оказался не таким уж и страшным.

— А когда начался учебный год, — продолжает Чудик, — со мной все перестали общаться. Не знаю, что он им там наговорил.

Я сажусь на пол рядом с Чудиком и едва касаюсь его плечом.

— Он знает о тебе?

— Нет. Он ничего об этом не знает.

— Вы были лучшими друзьями, но ты так и не признался в том, кто ты есть...

— Если бы он знал, кто я есть, мы бы не стали лучшими друзьями...

— Ты слишком плохо думаешь о людях. Иногда им просто нужно дать шанс. И, возможно, они тебя удивят.

Чудик кивает. Хоть в чем-то я права.

— И все-таки странно, — говорю я и улыбаюсь. — Почему он просил держаться от тебя подальше?

— Он просил тебя держаться от меня подальше? — Чудик тоже расплывается в улыбке.

— Угу.

— А ты что?

— Ну, я уже большая девочка и сама могу решить, к кому и как близко мне держаться, — и я дотрагиваюсь до него плечом, от чего Чудик вздрагивает.

А теперь самое время, чтобы перейти к главному вопросу этого вечера, а может, и всей жизни.

— Почему ты покончил с собой? — спрашиваю я. — И было ли вообще самоубийство?

— Ты мне не веришь?

Я достаю из рюкзака paperblanks, нахожу между страниц распечатку газетной статьи и протягиваю ее Чудику.

— Здесь написано, что это несчастный случай. Свидетель, который был на крыше, ни слова не говорил о самоубийстве.

Чудик вчитывается в строки и смотрит на фото парня. На свое фото.

— Где ты это взяла, опасная женщина?

— Кто был с тобой на крыше? — спрашиваю я, игнорируя его вопрос. — И почему свидетель говорит о несчастном случае?

— Я не знаю, почему она так сказала, — наконец говорит Чудик и возвращает мне распечатку статьи. — Может, не хотела, чтобы меня считали конченым психом? А так меня хотя бы можно было оплакать. Пожалеть: ах, как же рано ушел.

— Кто она?

— Каролина. Мой лучший друг и любовь всей жизни.

— И что же случилось на этой крыше? Что заставило тебя шагнуть?

— Если я скажу, ты вряд ли захочешь и дальше со мной общаться, — говорит Чудик и отодвигается от меня.

Он отодвигается всего на пару сантиметров, но по ощущениям это километров десять. Что ж я за друг такой, если мне нельзя доверить свой страшный секрет? Если даже смотреть мне в глаза — стыдно... Как будто он заранее знает, что я осужу. Но разве я такая?

— Я не знаю, как тебе это сказать.

— Если не знаешь, как сказать, говори как есть.

— Потому что... — Чудик сглатывает, и я вижу, как дрожат его губы. — Потому что я — урод...

— Я видела твое фото в газете, ты не был уродом. Возможно, это была не самая симпатичная версия тебя. Без обид. Но ты точно не был уродом.

— Нет, не в этом смысле. Я сломанный. Неправильный. Ошибка природы. Таким, как я, нет места на земле. Мне так сказали.

— Теперь я точно ничего не понимаю.

— Просто пообещай, что не будешь...

— Говори уже!

— Ты будешь первой, кто узнает...

— Да какого флюгера? Говори уже наконец!

— Я — асексуал.

О мой Босх! Не то чтобы у меня были какие-то предположения на счет страшного секрета Чудика, но такого поворота я точно не ожидала. Это вообще кто? Как? О чем?

— Эммм, — только и протягиваю я. — Кто ты?

— Я — асексуал, — повторяет Чудик, не поднимая на меня глаз. — Знаешь, есть гетеросексуалы, есть гомосексуалы, есть бисексуалы. А еще есть асексуалы. Только мы, как единороги — в нас никто не верит. Общество отрицает асексуалов, как когда-то считало геев и лесбиянок больными извращенцами, которых нужно лечить электрическим шоком и таблетками.

— Гетеросексуалов знаю, — повторяю я за Чудиком, но на самом деле просто тяну время, пока мой мозг осмысливает только что услышанное. — Гомосексуалов знаю. Бисексуалов знаю. Но асексуалов не знаю.

— Это люди, которые не испытывают полового влечения, — он все еще не поднимает на меня глаза.

Так вообще бывает? Разве можно не хотеть человека, которого любишь? У меня слишком много вопросов. Но я не понимаю, какие из них можно задавать, чтобы не попасть в болевую точку. Это признание и так дается Чудику нелегко.

— А как же Каролина? — спрашиваю я. — Любовь всей твоей жизни...

— Асексуалы не испытывают полового влечения, — отвечает он. — Но они могут так же любить, как и нормальные люди, — и подчеркивает слово «нормальные», как будто до сих пор не верит, что с ним все в порядке. — Просто секс для нас не главное жизни. Есть вещи интереснее и важнее.

Чудик боится смотреть в мою сторону. Я не знаю, но так чувствую. Наверное, он думает, что я сейчас встану и уйду. Что можно принять самоубийцу, но вот асексуала — ни за что.

— Ты переживаешь о том, что я подумаю о тебе, — говорю я, — что скажу. Так вот, я все еще здесь, — кладу руку ему на предплечье, — и хочу знать все-все подробности.

Только сейчас Чудик поворачивается и накрывает мою руку своей ладонью. Он улыбается впервые с тех пор, как «страшный секрет» выбрался наружу, спустя столько десятилетий. Да тут каждый чокнется, если всю свою жизнь (или все свои жизни) будет притворяться кем-то другим. Кем-то, кем он не является. И никогда являться не будет.

— Я... — начинает Чудик и тут же замолкает в поиске подходящих слов.

— Я не тороплю тебя, — говорю, уверенная, что в нашем распоряжении целый вечер. — Если тебе нужно время, я подожду, — а потом добавляю: — Но недолго, — Чудик расплывается в улыбке, и белесая прядь волос выбивается из-за уха.

Дверь в комнату открывается, и мама Чудика застает нас вот так: мы сидим на полу, облокотившись спинами на кровать, я держу Чудика за предплечье, а он накрывает мою руку своей ладонью. Надо ли говорить: ой, это не то, что вы подумали? Когда и так все очевидно.

— Ой, детки, — только и произносит мама Чудика в этот неловкий момент. Пожалуй, самый неловкий в моей жизни.

Чудик подрывается и выключает проигрыватель. Вот кто виноват. Из-за Lou Reed мы не услышали, как мама Чудика вернулась и кричала «я дома». Она же ведь кричала? Я тоже встаю с пола, беру рюкзак и папку для акварели.

— Я как раз собиралась уже уходить, — говорю я.

— Софочка, ты не останешься? — спрашивает мама Чудика и хитренько улыбается. — Я сейчас буду печь пирог. Ежевичный.

В своей голове она уже точно нас поженила.

— Спасибо огромное, — говорю я. — Но мама будет волноваться, если я не вернусь домой к ужину, — вру, опять нагло вру. — Может, в следующий раз?

Чудик провожает меня до двери и держит папку для акварели, пока я завязываю шнурки на кедах.

— Мы же увидимся завтра? — спрашиваю я.

— Мг, — кивает Чудик.

Не хочу уходить, не хочу домой. Мне срочно нужно узнать, что случилось тогда на крыше. Иначе я умру от любопытства.

8.2

Чудик слег с температурой. Он пишет, что плохо себя чувствует и мне не стоит приходить. Все равно дома его мама, и мы не сможем нормально поговорить. Фля! Я всю ночь не могла сомкнуть глаз, изнывая от любопытства. Прошу, нет, умоляю его написать про Каролину и все рассказать хотя бы в переписке, но он присылает короткое «нет». И я отправляю смайлик с высунутым языком в ответ. Вот зараза!

Погода резко портится, и от вчерашней весны ничего не остается — Березовый остров штормит и меня вместе с ним. Весь день идет ливень, навевая грустные мысли. Я лежу на диване в гостиной и переключаю каналы, пока не натыкаюсь на «Загадай желание» — старый-престарый фильм про сестер, которые поменялись телами. У меня нет сестры. Поэтому, если бы я могла поменяться с кем-то телами, я бы выбрала Мию. Чтобы узнать, какого это — когда получаешь все, что хочешь.

Пытаюсь не думать о Чудике и сосредоточиться на фильме, но меня хватает всего минут на 15. Рука сама тянется к телефону, и я не замечаю, как вбиваю в поисковике слово «асексуальность». Гугл показывает 138 тысяч результатов — не так уж мало, чтобы отрицать асексуалов среди нас. Я пробегаю глазами несколько статей, цепляя глазами ключевую информацию:

«Около 1% населения планеты являются асексуалами».

«Многие асексуалы вступают в половую связь под давлением общества».

«Асексуальность и целибат — это не одно и то же».

«Исаак Ньютон и Никола Тесла были асексуалами. Разве это не доказывает, что жизнь без секса тоже может быть интересной и значимой?»

«В интервью Metro World News дизайнер Карл Лагерфельд говорил: «Честно говоря, эта тема меня не интересует. Мне кажется, сексу уделяется слишком много внимания. Прежде всего, я ценю свободу. Вступить в отношения не такая уж и большая проблема. Просто это не мое».

«Асексуальность — это нормально. Ее не нужно лечить».

В гостиную заходит мама, и я машинально прижимаю экран телефона к груди. Но она на меня даже не смотрит. Она плечом прижимает телефон к уху и листает толстенную энциклопедию по истории искусств. Мама зашла в мою комнату и взяла книгу без моего спроса. Снова.

— Да лежит на диване, — говорит мама невидимому собеседнику и косится на меня. — Какая учеба? Опять в своем телефоне. Я не знаю, куда катится эта молодежь. В наше время такого беспредела не было. Да чтобы я когда-то огрызалась или перечила своей матери?

И тут она осекается. Только сейчас мама осознает, что шагнула на запретную территорию. Сама не заметила, как затронула тему, на которую не говорят в этом доме. Мыгыкая в трубку, она садится в кресло и смахивает слезу. Старается сделать все незаметно, но я-то вижу.

— Ну, злая как черт. Я уже боюсь ей и слово сказать, — говорит мама в трубку, и я впиваюсь острыми ногтями в силиконовый чехол телефона.

Люди всегда говорят: ой, ты стала такой злюкой. С тобой же невозможно разговаривать. А раньше ты такой не была. Кто тебя укусил? Вместо того, чтобы спросить: а как ты себя чувствуешь? Что тебя тревожит? И чем я могу помочь?

Хотя, какой смысл в этих вопросах, если на любой ответ ты все равно получишь: «Да, не выдумывай, все нормально у тебя». Всегда есть те, кому хуже, чем мне. Но значит ли это, что я не имею права на свои чувства?

— Ну, пока, — говорит мама, отключает телефон и поворачивается ко мне: — Звонила твоя психологиня.

Чего-чего? Она уже разговаривает с дьяволицей Лилит, как с лучшей подружкой?

— Нет, не сейчас, — спохватывается мама, будто телепатически прочитав мой вопрос.

— Школьная? — спрашиваю с остатками тухлой надежды.

— Из клиники.

Все. Мне конец. Лиля рассказала, что я не хожу на сеансы. Дальше об этом сообщат в школу и меня отчислят. За месяц до выпуска.

— Она спросила, как твои дела, и попросила напомнить, что сеанса на следующей неделе не будет, — говорит мама. — У нее какие-то семейные дела. Она тебя предупреждала, просто переживает, что ты можешь забыть и только зря придешь.

— Да, я помню, — вру я.

Почему Лиля не сказала ей, что я пропустила уже два сеанса? Зачем она выгораживает меня? Так, а если я все-таки решусь прийти, ее и правда не будет? Может, таким образом она передает мне послание?

Мама встает и тянется рукой к моим волосам, но я уворачиваюсь и не даю ей прикоснуться.

— Фиолетовый уже почти вымылся, — говорит она. — Осталась легкая розовинка.

— Ага.

— Пора корни красить. Смотри, как отрасли.

— Я больше не хочу красить волосы.

— Будешь страшной на выпускном с отросшими корнями. И так вон все волосы обкромсала, как чучело сидишь.

Такие гены, мам — хочется сказать. Но я опять стану плохой дочерью. Разочарованием. Столько сил, денег и времени вложено в ребенка, а в итоге выросло хамло.

Мама снова садится в кресло и открывает книгу про искусство (с чего вдруг такой интерес?), а я снова утыкаюсь в экран телефона (чтобы деградировать дальше, естественно). Вот и поговорили.

Нахожу чатик асексуалов с полосатым флагом на аватарке: фиолетовый, белый, серый, черный. Я уже знаю, что все это значит. Фиолетовый — община, люди могут жить вместе и при этом не иметь сексуального влечения друг к другу. Белый — физиология, с ними все в порядке, они просто не хотят. Серый — частичная асексуальность, демисексуалы, например, у которых сексуальное влечение пробуждается при сильной эмоциональной привязанности. Черный — полная асексуальность, никакого секса между партнерами.

В закрепленных сообщениях висит комикс от паблика «Безымянная Коммуна», и первым делом я открываю его. Здесь разыгрываются сценарии из повседневной жизни асексуалов.

Диалог 1

Девушка 1: Я не хочу заниматься сексом.

Девушка 2: У тебя болезнь? Травма? Над тобой надругались?

Девушка 1: Нет, я асексуалка.

Девушка 2: Ага. А в чем твоя проблема?

«Многие не могут понять, что никакой проблемы нет, что отсутствие секса — не страдание и не клеймо. Такая жизнь не причиняет асексуальному человеку никакого дискомфорта».

Диалог 2

Парень 1: Мне не нравится секс.

Парень 2: Ты для начала попробуй!

Парень 1: Я пробовал, и не раз, с разными людьми.

Парень 2: Значит ты еще не встретил того самого человека.

«Люди думают, что секс обязан нравиться всем. Если ты попробуешь, то не сможешь остановиться. Многие не могут даже представить, что секс может не нравиться вообще-совсем-никак. Они готовы принять это только как воздержание до тех пор, пока вы не встретите «настоящую любовь», которая вас «вылечит».

Диалог 3

Парень 1: Я не занимаюсь сексом.

Парень 2: Ты жалкий лузер! Тебе просто не дают!

Девушка: Я не занимаюсь сексом.

Парень 2: Как? Почему? Ты же красивая. Такая девушка пропадает.

«Считая секс сверхценностью и мерилом успеха, люди используют его отсутствие как повод унизить этого человека: секс нужен всем, а раз у вас его нет — вы не смогли его заслужить. Если вы, по мнению общества, можете легко получить секс, но не делаете этого, то это какая-то системная ошибка и потеря для всех. Люди воспринимают это как печальную весть и отказываются верить».

Диалог 4

Пара: Мы в отношениях, но не занимаемся сексом.

Девушка: Хах! Но это же просто дружба!

Пара: Ну, мы делаем это очень редко, когда желание есть.

Девушка: И какие вы тогда асексуалы?

«Люди не видят в романтической привязанности ничего серьезного, если она не закреплена сексом. Они не представляют отношения без секса. Многим сложно уложить в голове концепцию асексуального спектра. Они готовы позволить вам называться асексуалом, только если вы супер тру. Потому что они с нетерпением ждут повода прокричать: «Я же говорил! Ты любишь секс!»

Диалог 5

Парень: Но асексуалов всего около 3%.

Девушка: Даже если бы их было трое человек, отрицание чьего-то опыта и стиля жизни, просто потому что у вас все не так, не должно быть приемлемо. А 3% — это каждый тридцатый человек. По одному на класс в школе. Всем важно напомнить себе, что виды отношений так разнообразны, что не могут вращаться вокруг лишь одной цели.

Это все, конечно же, прекрасно. Но где-то в параллельной Вселенной. Пора спуститься с небес и познать земную жизнь. То есть зайти в комментарии, что я и делаю. Удивительно, но комментариев немного. В основном, люди признаются в своей асексуальности и проблемах с пониманием у окружающих. А какого флюгера окружающих вообще должны волновать чужие трусы? И есть всего несколько негативных комментов:

«Ну хз. Люди по факту лишены одного из сильнейших удовольствий, доступных человеческой природе. Не вижу в этом ничего хорошего».

«Не получать удовольствие от секса тоже самое, что не получать удовольствие от еды. Это не катастрофа, в принципе, можно быть счастливым и без этого. Но все же лучше уметь наслаждаться вкусом, чем не уметь. Так же и с сексом, имхо».

«Как по мне, эти ваши разновидности, связаны с появлением определенных неврозов. Да, можно назвать нормой, но верно ли...»

Я захожу в другой паблик — знакомства для асексуалов. Где не такие люди пытаются найти того, кто их поймет и примет со всеми фиолетовостями. Они пишут с фейковых страниц, прячутся под псевдонимами и фото котиков, потому что показать себя настоящего, признать, кто ты есть — все еще страшно и стыдно. Этим людям нужен кто-то, кто расскажет их историю, пока они молчат.

И тут я натыкаюсь на это:

«Вам, батенька, к психологу грамотному. И жизнь засияет красками)))»

«Зачем сосаться, если не шпилиться))) если я сосусь, я сразу хочу присунуть».

«Сразу видно чего вам не хватает в жизни))) будьте добрее))) мы те кто шпилиться такие))) видите какой я бодрый и веселый)) это все секс)))»

«Мне не понять как без секса можно вообще жить...это же самое крутое что придумали люди».

И это пишут люди из XXI века. Века толерантности и всеобщей любви.

— Нет! — восклицает мама, и я вздрагиваю от неожиданности. — Ты точно не станешь художницей.

Откладываю телефон и поворачиваюсь в ее сторону.

— Чего это? — спрашиваю я, недоумевая.

— Ну, назови хоть одну известную художницу.

— Фрида Кало, — первое, что приходит на ум.

— Вот именно. Она единственная, о ком все знают. Женщины не могут быть художницами.

— Она не единственная, — возражаю я. — Еще есть Берта Моризо, Мария Башкирцева, Ангелика Кайфман, Зинаида Серебрякова, Джорджия О'Киф, Наталья Гончарова. Да, Надежда Ходосевич-Леже, Алеся Скоробогатая и Марина Абрамович в конце концов!

— Их никто не знает. Никто! Женщины не сделали ничего важного в истории.

— Лавиния Фонтана считается первой женщиной, которая самостоятельно сделала карьеру в искусстве в Италии в XVI веке. Артемия Джентилекки — одна из главных представительниц искусства барокко в Италии. Она говорила: «Пока я жива, я буду сама распоряжаться своей жизнью». Клара Питерс — самая известная фламандская художница XVII века. Она основоположник фламандского натюрморта. То есть натюрморта, где каждый предмет имеет свое значение и скрытый смысл.

— Увы, но мир искусства только для мужчин.

Она или правда меня не слышит или хорошо притворяется.

— Мир уже другой, мам. И если раньше Маргарет Кин приходилось выдавать свои картины за авторством мужа, чтобы их продать, то сегодня у женщин есть голос. Может, он еще не такой громкий, но у нас есть точка опоры, и мы все перевернем к чертям собачьим.

— Ты вроде уже взрослая девка, а ума так и нет. Врач, инженер, экономист, бухгалтер, юрист — вот это профессии. А художник — это что такое? Сегодня есть работа, завтра нет. Короче, не дури мне голову.

— Но мне это не нравится!

— А кому нравится? На работу ходят работать. Нравится. Скажешь тоже. Главное — это стабильность. Покажи мне хоть одного человека, которому нравится его работа.

Я забираю у нее книгу и, громко топая по паркету, ухожу в свою комнату. Со всего размаха хлопаю дверью. Так, что вибрация идет по стене. И фиолетовые бутоны-граммофоны кивают в знак солидарности.

— Похлопай мне еще, — еле слышно доносится голос мамы.

Падаю лицом на подушку и колочу руками по кровати, пока силы не покидают мое тело.

А потом приходит сообщение от Чудика. Он прикрепил трек The Rose – «Black Rose» и подписал: «Это современный корейский рок. Послушай, тебе понравится».

И мне понравилось.

8.3

Я переписываюсь с Чудиком весь урок литературы. Поэтому когда Мия оборачивается и говорит: «Вот тебе задание на выходные. Так что отменяй свидание со своим чудилой», — не понимаю, о чем речь.

— Какое задание? — тыкаю ручкой ее в плечо.

— Эй! — Мия проводит рукой по плечу. — Порвешь.

— Так какое задание?

— А повторите задание специально для Муравской, — говорит Мия на весь класс, обращаясь к учителю. — Она с первого раза не понимает. Такое бывает, если ты тупой.

— Ямшинова! — говорит Анджиевский, а затем переводит взгляд на меня: — Повторяю еще раз для всех. Вам нужно выбрать одну книгу из всей школьной программы и написать сочинение на тему: чем же эта книга вас так заинтересовала, потрясла, восхитила — вызвала очень сильные эмоции. Каждый зачитает свое сочинение у доски перед классом.

— Можно «Заводной апельсин» Берджесса? — раздается вопрос с задней парты.

— Нет, — отвечает Анджиевский, — только школьная программа.

— Ну, там же скукота страшная.

— Вот и расскажите, какая книга оказалась для вас самой скучной и почему.

Вздохи от тяжести домашнего задания заглушает звонок с урока.

— Так какая книга? — спрашиваю я у Мии.

— Что-нибудь на твой вкус, — говорит Мия, а потом внезапно прикрывает рот рукой. — Ой, прости, у тебя же его нет. Иначе, ты бы не одевалась как бомж и не общалась бы с разными психами.

— Ха-ха, как смешно.

— В общем, выбери что-нибудь не очень депрессивное.

Я замечаю, как на телефоне мигает красный огонек — это уведомление. Чудик спрашивает: «Ты идешь?»

Уроки у музыкального класса сегодня закончились раньше, и Чудик уже ушел. Мы договорились встретиться на крыше дома с граффити Cheshire Cat сразу после моего урока литературы.

Не успеваю ответить, как приходит еще одно сообщение: «Я уже здесь». Захожу в туалет и печатаю: «Уже иду». Без подробностей. Устраиваюсь в дальней кабинке и получаю еще одно сообщение: «Ты скоро?» Пишу: «Уже иду!» Чудик пишет: «Вот код от домофона». Я пишу: «Спасибо!» Чудик пишет: «Так через сколько ты будешь?» Пишу: «Уже иду!!!» Мы оба ждем этой встречи, как будто после нее что-то глобально изменится.

Слышу, как хлопает дверь туалета и раздаются голоса.

— С ним что-то не так, — говорит Мия. — Это точно.

А дальше шум воды в раковине. Я становлюсь ногами на унитаз и вжимаюсь в перегородку, чтобы не выдать свое присутствие. В школьных туалетах всегда пахнет секретами. А мне нужна всего одна тайна Мии, чтобы навсегда от нее освободиться и перестать писать эти дурацкие сочинения.

— Из-за того, что ты ему не нравишься, ты считаешь, что с ним что-то не так? — спрашивает Ника.

Ну, как минимум, я выяснила, что Нику надо держать на расстоянии. Она, как перекати-поле, прибивается то к одной, то к другой стороне.

Шум воды прекращается.

— А ты не заметила, что он вообще ни к кому интереса не проявляет? — спрашивает Мия.

Кто этот он?

— Эх, — вздыхает Ника, — вот бы мне такую любовь как в «Гранатовом браслете». Чтобы он писал записочки и присылал подарки, жил грезами лишь об одной мне, а потом такой хоп и покончил с собой. Не достанусь тебе, так не достанусь никому.

— Ты дура что ли?

— А что такое?

— То, что жить грезами о человеке, который сказал тебе «нет» и выбрал другого, может только психически больной, а не влюбленный. Не романтизируй самоубийство ради иллюзорной любви. Ни один человек не должен умирать из-за другого.

— Ну, конечно, твоя мама-психолог промыла тебе мозги.

— Не мама, а Каролина...

Входящий вызов на моем телефоне предательской трелью разлетается по туалету. Я вздрагиваю и роняю его прямо в унитаз. И этот плюх звучит громче мелодии. Фля!

В ту же секунду появляется Мия (спасибо хелл-хаусу за отсутствие дверей в кабинках) и застает меня в самой позорной позе — с рукой в толчке. Я достаю телефон, который продолжает звонить, и стряхиваю воду.

— А потому что, — говорит Мия, скрещивая руки на груди, — подслушивать — нехорошо.

Когда Мия уходит, я нажимаю кнопку ответить и подношу телефон к уху, но не касаюсь его.

— Ты где? — спрашивает Чудик.

— Я хочу знать, кто такая Каролина!

8.4

Возле подъезда дома на Лавандовой улице я оборачиваюсь по сторонам и проверяю, чтобы рядом никого не было. Не хочу, чтобы люди видели, как я ломлюсь в чужой дом. Только после этого набираю код на домофоне и поднимаюсь на 12 этаж и еще один лестничный пролет.

Открываю дверь на крышу и застываю в проходе. Чудик сидит, прислонившись к стене с граффити, и перебирает струны на гитаре. Чеширский кот шевелит пиковым носиком в такт музыке и подмигивает, увидев меня. Если игнорировать нарисованных котов, они же перестанут со мной разговаривать, да?

Подхожу к Чудику и без лишних приветствий говорю:

— Я хочу знать, кто такая Каролина. Немедленно.

Музыка замолкает, и он поднимает на меня голову, щурясь от яркого солнца, которое снизошло до Березового острова.

Я усаживаюсь на влажный после дождя бетон прямо напротив Чудика и скрещиваю ноги в позе лотоса.

— В нашей школе училась девочка неземной красоты, — говорит наконец-то Чудик и откладывает в сторону гитару.

— Каролина? — не выдерживаю я.

— Не перебивай, — он проводит рукой по волосам, заправляя выбившуюся прядь за ухо, и продолжает: — Все парни были в нее влюблены, но никто не осмеливался подойти. Каждый думал, что он не достоин быть рядом с такой красивой девушкой, что ей нужен некий мифический принц. И я в том числе. Хотя нет, больше всего я боялся признаться в своих чувствах и услышать «нет». Разве может быть что-то хуже безответной любви? Пока ты молчишь, у тебя всегда есть шанс на взаимность. И жить в этой сладкой мечте куда интереснее, чем разбиться о суровое «нет». А потом я придумал план: сблизиться с ее подругой и так подобраться поближе. Думал, что если она узнает меня получше, узнает, какой я человек, тогда все точно получится. Этой подругой была Каролина. И чем больше времени мы проводили вместе, тем яснее я понимал: именно с ней, с Каролиной, я хочу провести остаток своей жизни.

— А как же та красотка?

— Я придумал образ, который полюбил. По сути, мы все придумали какой-то образ, у каждого он был свой. Но за безумно красивым фасадом оказалась темная-притемная бездна. И она поглощала каждого, кто пытался в нее всмотреться. Вскоре эта девочка переехала в другой город, и мы с Каролиной стали видеться еще чаще. Я остался ее единственным другом, и всегда был рядом. Невинные прогулки за ручки, нежные объятия и поцелуи на ночь. Мне было этого достаточно, я никогда не требовал от нее чего-то большего. И вдруг мои друзья стали спрашивать: «У вас уже было?» Потому что у всех уже было. Кроме меня. Я отвечал, что мы не торопимся, что нам нужно время. Но вопросы не прекращались, и это тревожило. Я любил Каролину больше всех на свете, но не хотел с ней секса. Я вообще ни с кем не хотел секса. Может быть, со мной что-то не так? Может, я какой-то не такой? Вдруг это задержка в развитии? Почему у всех уже было, а я даже думать об этом не хочу? В компании парни постоянно обсуждали секс, хвастались своими похождениями, а я отмалчивался и пытался перевести разговор на другую тему. На очередной вопрос приятелей тупо отшутился, что секс мне вообще не интересен. И вот тогда началось... Они сказали, что я больной. Что все парни только и делают, что думают о сексе. А если я о нем не думаю, значит, у меня проблемка. Удивление, насмешки, оскорбления. Друзья не оставляли эту тему. А я не понимал, почему всем так интересно, что происходит у других, когда дверь в спальню закрывается. Я жутко комплексовал и придумывал любые отговорки, лишь бы не видеться с друзьями, потому что все встречи так или иначе сводились к разговорам о сексе. А мне даже слушать было противно.

— А что Каролина?

— Поначалу ее, конечно, устраивало, что мы по-детски держимся за ручки и никуда не торопимся. Это ведь так не похоже на обычных парней, которые думают только об одном. Но мы взрослели, и я догадывался, что она хочет большего. Сначала это были молчаливые намеки: положить руку на бедро, укусить за мочку уха, расстегнуть рубашку и провести языком по голой груди. Вот только я так ничего и не почувствовал, абсолютно никакого влечения. И тогда она взорвалась: «Ты что, меня не хочешь? Я тебя не привлекаю? У тебя кто-то есть?» Я уверял, что люблю только ее и всегда буду любить только ее. Но секс мне неинтересен, я не понимаю, для чего он нужен, когда в мире столько всего увлекательного. А она говорила, что так не бывает. Люди не могут жить без секса — это противоречит всем законам природы. Каролине это было важно и нужно. Она говорила: «Если ты не хочешь со мной секса, значит, ты меня не любишь».

— Что произошло в тот день?

— Мы стояли на крыше. И ссорились, наверное, в тысячный раз. Все шло к разрыву, но я не видел своей жизни без любви, а любви без нее. В какой-то момент Каролина сказала: «Если бы ты вдруг исчез, никто бы и не заметил». Вот настолько я был бесполезен. Я взошел на парапет и спросил: «Если я исчезну, ты будешь счастлива?» И она ответила: «Да». Так легко и просто, будто бы это была какая-то шутка. Я был дураком. Думал, что если моя смерть осчастливит ту, которую я люблю, почему бы не сделать этого. Ведь так выглядит истинная бескорыстная любовь, да? — жертва собой ради другого. Только сейчас понимаю, что так выглядит глупость. Но в тот момент я решил исчезнуть. Потому что жить в мире, где ты — ошибка, где тебя никто не видит, все равно что быть призраком. Я — неправильный, сломанный, никому ненужный таким, какой есть. Я — чудовище в человеческом обличии. Будь дело в Спарте, меня бы в первую очередь сбросили со скалы. Хотя археологи доказали, что никаких больных младенцев со скалы не сбрасывали, — Чудик есть Чудик, даже в этой трагичной истории не упускает возможности козырнуть своим остроумием. — Каролина считала, что мне нет места на этой земле, если я не изменюсь. Тогда я не понимал, что это была точка зрения лишь одного человека.

Чудик встает и подходит к краю крыши. И у меня начинает бешено колотиться сердце. Я вскакиваю и бросаюсь за ним, как будто смогу удержать. Наивная.

— Я думал: что же останется после меня? Было так много планов и желаний что-то сделать, так много исписанных стихами тетрадей. Но я ничего не довел до конца. Говорил себе, что надо еще постараться, то, что есть, недостаточно хорошо — времени еще полно, я все успею довести до совершенства. И вдруг оказалось, что времени больше нет. А единственный след, который я оставлю в истории, — незаживающий шрам на сердце родителей. И я, — Чудик приседает, и внутри у меня все сжимается, — прыгнул.

Он скользит на куске отвалившегося рубероида, но остается стоять на ногах. Я хватаю Чудика за локоть и впиваюсь острыми ногтями в голую кожу.

— Ты доведешь меня до поседения, — говорю.

— Сэкономишь на краске.

— Несмешно.

Мы возвращаемся к стене с граффити, подальше от края крыши. Больше никаких прыжков.

— Вот и вся история, — Чудик разводит руки, а затем снова садится, облокачиваясь на стену, и берет гитару.

— Я думала, в то время секса вообще не было, — я сажусь рядом с ним. — До свадьбы в смысле. Целомудрие и все такое.

— Не было интернета, чтобы про него писать. И доступной контрацепции, чтобы без последствий. А секс был всегда.

— И девушки тоже, да?..

Чудик ладонью ударяет по струнам, заглушая звук.

— Ну что за гендерные стереотипы? — и улыбается.

В смущении я отвожу взгляд и прислушиваюсь к мелодии, что наигрывает Чудик. Это что-то совсем незнакомое. Но очень приятное для уха.

— Ты не чудовище, — говорю я. — Не хотеть секса — это нормально.

В его взгляде повисает немой вопрос, и я решаю уточнить:

— Я гуглила.

— О! — удивляется Чудик. — А я уж подумал, что ты сейчас сделаешь признательное заявление.

— Нет, — смеюсь я и толкаю его в плечо, — не сделаю. Но я не вижу в этом проблемы. Не хочешь, как хочешь — только твое дело. Но неужели тебе никто не нравится? Или не нравился? Школьная пора и без отношений?

— Я однолюб. И я, правда, не понимаю, зачем заводить отношения с человеком, с которым ты не хочешь создавать семью и прожить всю жизнь вместе. Как можно сказать: «Я люблю тебя» — а потом: «Прости, но я больше не люблю тебя». А?

— Разве все отношения должны становиться «серьезными»? Это может быть короткий, но очень искренний роман, о котором ты будешь вспоминать в следующих жизнях. И это не значит, что этот роман неважен или чувства были ненастоящими.

— Не. Не хочу снова и снова объяснять, кто я есть. Все равно асексуалов принято не замечать и считать ошибкой природы. В глазах общества мы по-прежнему остаемся неправильными. Есть нормы, которым нужно соответствовать, если ты хочешь, чтобы тебя принимали. Все давит-давит-давит. Понимаешь? Я застрял здесь. И выхода нет.

— Мир меняется.

— Сколько еще жизней мне нужно прожить, чтобы не просто знать, что я нормальный, но и почувствовать это?

Я лишь пожимаю плечами.

Встаю и начинаю наворачивать круги по крыше. В движении ко мне приходят самые лучшие идеи. Думай, Софа, думай. Выход должен быть. И тут меня осеняет.

— А что, если, — говорю я чуть громче, чем следовало бы, — это вообще никакой не Ад?

Чудик заносит руку над струнами, но так и не ударяет по ним.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, когда ты умер в первый раз, тебя кто-нибудь встречал с табличкой «Добро пожаловать в Ад»?

— Нет.

— Ты подписывал какие-то документы кровью?

— Нет.

— Значит, это не конец. Ты сам назвал это место Адом. Ты сам создал свой Ад. Но мы не знаем этого наверняка.

— Самоубийцы попадают в Ад без очереди. И навсегда. Точка.

— Ой, еще одна байка, чтобы подчинить человечество и держать людей в страхе. Короче, мы знаем, что мы ничего не знаем. Но это не означает, что мы не можем попробовать. Если Каролина сказала, что на крыше произошел несчастный случай, как написано в статье, значит, тебя хоронили, как обычного смертного. Я, конечно, не разбираюсь во всех этих ритуалах. Возможно, она своими словами подтолкнула тебя к прыжку, но, возможно, она и оставила приоткрытой черную дверь. Что, если это не Ад, а что-то вроде Чистилища, из которого можно выбраться?

— Например, как?

— Я не знаю. Ты из нас самый умный.

— Если это действительно Чистилище, я должен... — говорит Чудик и замолкает.

— Довести начатое до конца, — я начинаю предлагать киношные варианты, потому что не могу вынести паузы. — Влюбиться в кого-то еще. Признать перед собой и перед всеми свою асексуальность. Простить себя. Простить Каролину... Вариантов куча!

— И как мы узнаем, что именно нужно сделать?

— Никак. Мы просто попробуем их все. У нас хватит времени.

— Ты, правда, думаешь, что из этого что-то выйдет?

— Как-то мне сказал один очень мудрый человек: «Все зависит от тебя. И от тебя ничего не зависит». Так что предлагаю не тянуть и начать с причины всей этой заварушки — с Каролины.

— Но это нереально.

— Она мертва?

Не дожидаясь ответа, я открываю paperblanks с записями и нахожу страничку с хронологией всех жизней Чудика.

— Вы были одного возраста? — спрашиваю.

— Каролина была младше.

— Насколько?

Чудик ничего не отвечает. И тогда я поднимаю на него глаза.

— На год или два, — говорит он. — Я точно не помню.

— Ты помнишь все свои жизни, но не помнишь, когда родилась единственная девушка, которую ты любил?

— Ну, что взять с мужчины, — Чудик пожимает плечами.

— И что это за гендерные стереотипы? — передразниваю я. — Ладно, допустим, Каролина была младше тебя на год или два и родилась в 1949 или в 1950 году. Значит, сейчас ей должно быть где-то 69-70 лет.

— Если она до сих пор жива, конечно.

Я отрываюсь от своих подсчетов и смотрю на Чудика.

— Хочешь сказать, что ты не продолжаешь тайно следить за ней на протяжении всех своих жизней?

Как такое вообще возможно? Следить за бывшими и будущими, проверять их статусы, рассматривать фото — как одна из базовых программ человека. Если Чудик скажет нет, он точно чокнутый. Пожалуйста, пусть он не скажет нет.

— Согласен, — говорит Кот, и я перевожу взгляд на морду, которая начинает изрядно раздражать. — Он точно чокнутый.

— Помолчи, — произношу одними губами и возвращаюсь к Чудику.

— Я не слежу за Каролиной, — говорит он.

Чудик делает паузу. А затем ударяет рукой по струнам, как будто ничего особенного это все не значит.

— И никогда не следил?

Я не унимаюсь.

— Никогда.

— Тебе что, совсем не интересно, как сложилась ее жизнь?

— Какая разница, как сложилась ее жизнь, если меня эта жизнь не касается?

Кажется, я только что поняла смысл слова Чистилище — им там всем точно прочищают мозги. В здравом уме мы все надеемся, что прошлое однажды станет будущим. Даже если придется ждать не одну жизнь. Ну, или не все. Но многие. Ведь так?

— Каролина всегда говорила, что хочет уехать из Березового острова. А я заперт в этом городе, как заложник. У нас просто не было шанса на встречу. Да и что бы я ей сказал?

— Например, что ты заперт в этом городе из-за нее.

— Зачем накручивать себя фантазиями о том, что никогда не случится? Тем более она ни в чем не виновата. Я сам прыгнул. Сам. Добровольно. Люди всегда будут что-то говорить, но только мы отвечаем за свою реакцию на их слова.

И пусть Чудик рассуждает так красиво, я не верю, что он не винит в случившемся Каролину. Я бы винила. Я бы нашла ее, схватила бы за грудки и... В общем, не знаю, что бы я с ней сделала. Но я бы сказала все, что я о ней думаю. Просто, чтобы прекратить этот мысленный монолог у себя в голове.

— А если она жива? — говорю я. — Если Каролина здесь, в Березовом острове?

— Что это изменит?

— Ну, ты сможешь сказать ей то, что носишь с собой эти... — я опускаю глаза в блокнот, пробегаюсь по цифрам и снова обращаюсь к Чудику: — 54 года или около того. Как минимум, тебе станет легче. Как максимум, вдруг в этом и кроется выход? Представь, ты пошлешь ее к черту, и этот кошмар закончится.

Чудик пожимает плечами. Он или не верит, что Каролину можно отыскать. Или не уверен, что встреча с ней поможет выбраться из самоубийственной петли.

— Я найду Каролину! — решаю я.

Будь она жива или мертва.

— Мне нужна вся информация о Каролине. Все, что у тебя есть.

— У меня нет ничего, что могло бы помочь.

— Ну, хотя бы то, что осталось в твоей не к месту куриной памяти. Где она жила?

— Ее дом снесли. Теперь на его месте торговый центр.

Чудик совершенно не хочет мне помогать. Может, он не хочет встречаться с Каролиной? Боится, что она ему не поверит. Боится, что девушка, которой он отдал свою жизнь, посчитает его психом. И я не могу винить ее в этом.

— Ну, хорошо. А фамилию ее ты помнишь?

Чудик подходит к краю крыши и локтями опирается на парапет. Он роется в чертогах памяти, пытаясь найти хоть что-то о той, которую столько лет пытался забыть. А может, он просто не хочет ничего рассказывать.

— Истен, — говорит Чудик, поворачиваясь ко мне. — Ее девичья фамилия была Истен. Но она наверняка вышла замуж и сменила ее.

А в этом уже разберется следствие в моем лице. Я пишу: Каролина Истен. И еще раз прохожусь ручкой по каждой букве. Жирная корявая надпись расползается по странице, превращаясь в бутоны Bon Jovi, что ждет меня на подоконнике. Я закрываю глаза. Открываю. И жирная корявая надпись снова лишь жирная корявая надпись.

— Ты действительно думаешь, что сможешь найти ее?

— Я девушка. Находить бывших — программа, заложенная в наших генах. Все остальное тебя не должно волновать.

— Почему ты так отчаянно хочешь спасти меня?

Чтобы восстановить равновесие — думаю я. Но Чудику об этом знать незачем.

— И что ты скажешь Каролине, когда найдешь ее?

— Об этом я подумаю, когда найду ее.

Я, правда, не знаю, что скажу Каролине. Не представляю, как искать ее. И в тайне надеюсь, что надгробная плита — все, что осталось от былой любви.

— Неужели ты так больше никого и не полюбил? — я все еще не верю в его историю про однолюба.

— Нет, — коротко отвечает Чудик, не собираясь передо мной оправдываться.

Я жду, что он добавит: пока не встретил тебя. Но он молчит.

На телефоне раздается уведомление, и я сразу же тянусь за ним. Провожу пальцем по экрану блокировки и таращусь на сообщение.

— Что там? — не выдерживает Чудик, глядя на мою застывшую фигуру с телефоном в руке.

— Тим, — говорю я и разворачиваю экран, — его песня попала в чарт.

Теперь несколько десятков-сотен тысяч человек узнает, что со мной лучше не связываться. Или не со мной. Что еще хуже.

— Пф, — только и выдает Чудик, как будто это для него ничего не значит.

Хотя я знаю, что он тоже хочет в этот чарт. Ну хорошо, не знаю. Но чувствую.

— Ты тоже так можешь! — говорю.

— Как так?

— Показывать другим свои песни, попадать в чарты.

— У меня нет песен. Что я буду показывать?

— У тебя есть целая вечность. Почему же ты так ничего не написал?

Я подыгрываю Чудику. Хотя знаю, что у него целая тетрадь песен. А может, и не одна. Ну хорошо, не знаю, но чувствую.

— В этом и есть суть земной жизни, — говорит Чудик, — в ограничении. Вы знаете, что другого шанса не будет. Ты либо делаешь сегодня, либо не делаешь вообще. А я все откладываю на потом. Говорю себе: ой, не сегодня. У меня еще куча времени впереди. Целая вечность. Но дело в другом. Просто не каждому суждено оставить след после себя. Грустно и печально. Чем я хуже других? Разве я не талантлив? Не талантлив. В этом все дело. Моя судьба — забвение.

— Вот врешь и не краснеешь. Я видела твои тетради со стихами. Я слышала музыку, которую ты сегодня играл. Она замечательная. Тебе надо участвовать в школьном конкурсе.

— Зачем мне этот дурацкий школьный конкурс? Я не собираюсь никому ничего доказывать.

— Ты боишься оплошать в глазах отца, ведь так? Поэтому не делаешь ничего? Он профессиональный музыкант — слишко высокая планка.

— Он мне не отец.

Чудик отворачивается и снова опирается локтями на парапет. Я не подхожу. На сегодня адреналина достаточно.

— Отрицаешь, что ты его сын, — говорю спине Чудика. — Но ты его сын. И эта страсть к музыке живет глубоко внутри тебя. Выпусти ее наружу. Позволь себе стать самим собой.

— Зачем? — Чудик оборачивается, и я замечаю гнев в его глазах. — Зачем мне все это?

— Чтобы тебя услышали, надо заговорить. Мы не можем догадываться о том, что происходит внутри тебя. О том, почему ты такой. Ты думаешь, мы тебя не принимаем. Но на самом деле это ты себя не принимаешь. Выступи на конкурсе. И не важно, выиграешь ты или нет. Когда все узнают, какой ты...

— Хотел бы я сам узнать, какой я...

­­­­В молчании мы собираем вещи и спускаемся с крыши. Возле подъезда я останавливаюсь, всматриваясь в кусты.

— Что там? — спрашивает Чудик, всматриваясь в майские сумерки вместе со мной.

— Ничего, — отвечаю я, и мы дальше идем в молчании.

Мне показалось, что в кустах я увидела Тима.

8.5

Прохожусь по своему плейлисту, но ни одна из песен сейчас меня не цепляет. Тогда я закрываю глаза, скролю по экрану и в какой-то момент просто останавливаю палец. Без проигрыша даже в пару секунд музыканты сразу переходят к сути: «Она может больно ранить, довести до грани. Ты найдешь ее. В каждом уголке сознания ее музыка играет, оживляет все...» Смотрю на экран — это 4 Апреля «Любовь проснется». Я оставляю трек звучать и захожу в интернет.

В поисковой строке гугла ввожу запрос: Каролина Истен.

И по какой-то странной иронии текст песни синхронизируется с моей жизнью. Там поется: «Ты найдешь ее, ты поймешь...»

Но я не нахожу. Потому что в песне речь про любовь, а не призрачную девушку из прошлого.

Я была готова обзвонить тысячу Каролин Истен, чтобы найти ту самую. Но ноль совпадений? К такому я точно была не готова. Может, она действительно вышла замуж, сменила фамилию и нигде не значится как Истен. Или же ее уже давно нет в живых. Настолько давно, что тогда еще и интернет не успели изобрести.

Меняю запрос на: Каролина Березовый остров. Ура! Хоть что-то есть. Пробегаю по сайтам, но не нахожу ничего подходящего. Все Каролины Березового острова — это маленькие девочки, которые то заняли первое место на олимпиаде, то еще как-то отличились.

Снова меняю запрос на: Истен Березовый остров. Совпадений нет. Фля! Фля! Фля! Кто же ты такая, Каролина Истен? И как тебя найти?

Захожу на сайт «Буйка» и выбираю вкладку «Архив». Но страница не загружается. Вместо нее выскакивает надпись: «Страница находится на стадии разработки. Пожалуйста, обратитесь в хранилище редакции». Фля! Да что же это за день такой? Сейчас бы позвонить Крис, помириться и залезть в компьютер ее отца. Но нет, я не стану перед ней унижаться. Даже чтобы получить информацию о Каролине.

Дверь в комнату открывается и на пороге появляется мама с бутылкой воды в руках. Конечно же, никакого стука не было.

Она молча заходит в комнату и сгибается над поникшими листьями Bon Jovi.

— Фу, — только и говорит мама, поливая цветок. — Как ты здесь вообще можешь находиться?

Пожимаю плечами:

— Мне нормально.

— Так, когда у вас следующий сеанс с этой...?

Можно подумать, что мама забыла слово «психологиня». Не забыла. Она просто никак не может принять, что у ее ребенка проблемы с башкой.

— Ну.... — тяну время, потому что никакого следующего сеанса не будет. Я не пойду к дьяволице Лилит больше ни за какие коврижки. — Мы еще не договорились о точной дате. А почему ты спрашиваешь?

— Хочу сама тебя отвести.

— Зачем?

— Просто предупреди меня, когда назначите дату и время. Мне нужно заранее отпроситься с работы.

— Мг, — мычу я в ответ.

Я скажу ей, что мы договорились в последний момент. И мама не успеет отпроситься с работы. Или даже не так. Сначала она отпросится с работы, а потом я скажу, что Лиля заболела и в последний момент перенесла сеанс. Второй раз отпрашиваться с работы она точно не станет.

Мама точно отпросится с работы, когда я умру. Тогда все отпросятся с работы. Они будут бегать возле меня, переживать, окружать заботой и вниманием мое бездыханное тело. И причитать: «Надо ценить людей, пока они еще с нами». А потом маме будут сниться сны, как я воскресаю и мы начинаем все с начала. Она сжимает меня в объятиях и клянется, что больше никогда не отпустит. А утром, едва проснувшись, она будет пытаться понять, какой из этих миров настоящий: тот, где я воскресла, или тот, где меня больше нет.

Раньше мне казалось, что у меня действительно поехала крыша. Разве это нормально, представлять свою смерть? А потом я стала натыкаться в интернете на другие подобные фантазии. Их настолько много, что кто-то пошутил: давайте откроем клуб анонимных умирателей ради жалости.

Так значит ли это, что со мной все в порядке? Или мы живем в мире, где люди начали сходить с ума до того, как успели столкнуться со своим первым счетом за коммуналку?

В поиске чистых носков я залажу под кровать и натыкаюсь на обувную коробку, что передала Крис. Сейчас совсем нет времени на сантименты, но я все равно ее открываю. Внутри не мои подарки, а вещи Крис. Подвеска с мотыльком, на спине которого изображен череп, и две висюльки с малахитом на концах. Помню, как восхищалась этой подвеской и говорила, что мне она подойдет больше. Но то был подарок сестры и передаривать его Крис не имела права. Нахожу в коробке «Грозовой перевал» Эмили Бронте — с потрепанными уголками и исписанными страницами наших совместных пометок. Новенький paperblanks с Эми Уайнхаус на обложке и словами из песни «Tears Dry on Their Own». Это я подарила ей на день рождения, но Крис так и не решилась начать писать. Ей всегда было жалко портить такую красоту глупыми заметками. И любимая кружка Крис со всем составом BTS тоже здесь. Я вспоминаю, как однажды она меня пранканула. Присылала в чате фото участников группы с их именами и просила оценить внешность. Кто-то мне был симпатичен, а кто-то вообще казался не в моем вкусе. Так вот, в конце Крис призналась, что на всех фото был один человек. Я так и не смогла запомнить его имени.

Я складываю вещи обратно в коробку и задвигаю ее в дальний угол под кроватью.

8.6

В редакции «Буйка» сталкиваюсь с отцом Крис. Коридор наполнен полумраком, но я узнаю его по величественным очертаниям. Когда едва заметный свет мерцающей лампы падает на лицо, оно начинает покрываться волосами. Всего за несколько секунд невероятно высокий и улыбчивый мужчина прямо на моих глазах превращается в озлобленного волка.

Он делает шаг вперед, и старое здание редакции сотрясается. Вонючие слюни стекают из приоткрытой пасти. Клыки обнажены и готовы вцепится в жертву. Я знаю, что заслужила. Я знаю. И одновременно завидую Крис. Ее отец готов порвать любого, кто обидит его дочь. Мой лишь скажет, что я сама виновата. Все, что мне остается, это нащупать в кармане металлическую пилочку для ногтей и держать ее наготове.

Еще один шаг. Сжимаю пилочку, впиваясь ногтями в свою ладонь, вместо того, чтобы вытянуть руку вперед и обороняться. Как будто я — не человек, а кукла вуду. И если воткнуть в себя что-то острое, больно станет другому.

Шаг, землетрясение, рык. Еще сильнее сжимаю пилочку. Я отступаю назад, пока не упираюсь в стену. Волк выбрасывает лапу и острыми когтями впивается в мое плечо. Теплая кровь струится по телу, и я медленно увядаю. Но это не больно.

— Софа, — говорит отец Крис в человеческом обличье и трясет меня за плечо. — С тобой все в порядке?

Нет, со мной не все в порядке. Но кому это вообще интересно? Вот это «с тобой все в порядке?» — не более чем вежливость. Всем плевать, как ты себя чувствуешь. И чувствуешь ли хоть что-то.

— Да, — отвечаю я, поддерживая ритуал вежливости, — все в порядке.

А сейчас отец Крис отчитает меня. Ведь это я довела его дочь до домашнего обучения в конце выпускного класса. Ну не то что бы прям довела... Но я точно ничего не сделала, чтобы этого не допустить.

— Ты давно к нам не заходила, — говорит он.

— Ага, — отвечаю я.

Его спокойствие сводит с ума. Лучше бы он сразу же накинулся на меня и обвинил во всех смертных грехах.

— Я спросил у Кристины, почему Софа перестала приходить.

— Ага.

Что же она ему наговорила?

— Она сказала, что ты готовишь обещанную статью для газеты, собираешь материал.

— Ага.

— Но вы общаетесь по интернету.

— Ага.

— Я рад, что ты поддерживаешь Кристину в такой сложный момент.

— Ага.

Я не заслуживаю такой подруги как Крис. Почему она не сказала отцу, что мы больше не дружим? Для чего вся эта скрытность? Если бы она призналась, мне бы не пришлось сейчас изображать из себя юного журналиста.

— Так и о чем же будет твоя статья?

— Ну... Я пока не могу правильно сформулировать тему. Мне не хватает информации.

— Ты поэтому здесь?

Что ж, может, это притворство сыграет мне на руку, и отец Крис поможет найти Каролину.

— Да-да, поэтому. Я хочу посмотреть старые выпуски «Буйка». Начиная с 60-х.

— Кажется, ты задумала что-то увлекательное.

— Ага.

— Пойдем, я провожу тебя в хранилище. Вообще, чтобы получить доступ к старым изданиям, нужно записаться у архивариуса. Но будем считать, что у тебя блат.

— Как же мне повезло.

Отец Крис провожает меня до хранилища, где знакомит с архивариусом.

— Если Софе что-то понадобится, помогите ей. Я даю разрешение на доступ ко всему архиву.

Когда отец Крис уходит, я прошу архивариуса принести подшивку газет за 1965 год. Именно тогда умер Чудик. В первый раз.

— Только аккуратно, — говорит архивариус и вручает мне похоже самое ценное, что есть в этом здании. — Мы сейчас работаем над оцифровкой старых изданий, чтобы доступ к информации можно было получить через интернет и не портить раритет.

— А что так много желающих? — шучу я.

— Бывает. Это же история Березового острова.

Взяв в охапку подшивку газет, я боком пробираюсь сквозь узкие проходы между столами крошечного читального зала. Устраиваюсь за рабочим столом и замечаю рядом мерцающий монитор компьютера. Не могу сдержать любопытства и пробегаюсь глазами по открытой вкладке. Это блог Кареглазки.

Рядом с компьютером лежит начатая пачка чипсов и раскрытый блокнот с исписанными страницами. Я не должна в него смотреть. Это нарушение личных границ. Так делать нельзя.

Но мое любопытство сильнее всех моральных принципов этого мира. Я заглядываю в блокнот и быстро выхватываю фразы, написанные корявым почерком: «Золушка проглотила последнюю ложку кокосового мороженого на стевии, занесла калораж в пищевой дневник и только после этого почувствовала облегчение — она вписалась в дневную норму. Таких мудаков, как Принц, в ее жизни будет еще тысяча. А вот тело всего одно. И наказывать его лишними углеводами за чью-то нелюбовь — это самое ужасное, что человек может с собой сделать». О мой Босх... Это и есть та самая Кареглазка. И я знаю, кто она... О мой Босх...

— Что ты там забыла?

Мерзкий голос впивается в мои плечи не хуже острых когтей. И я оборачиваюсь, только чтобы стряхнуть его с себя.

Мия держит стаканчик с кофе и постукивает по нему пальцем со змеиным кольцом. Наш счет сравнялся. 1:1. Я знаю ее тайну, а значит могу больше не потакать мерзким прихотям.

— Не понимаю, зачем... — говорю я.

— Что зачем?

— Зачем ты заставляла меня писать сочинения, если сама с этим прекрасно справляешься?

— Вот именно. Не понимаешь.

Мия отталкивает меня и садится за свой компьютер, не желая давать никаких пояснений.

— Не расскажешь? — спрашиваю я.

— Нет.

Она тычет пальцами по клавиатуре с такой силой, будто втыкает ножи в спину врага. Только на экране появляется белиберда, а не связный текст. Я стою за спиной Мии и не собираюсь уходить.

— Чего тебе? — она резко оборачивается.

— Ничего.

Сначала я думала, что Мия не умеет писать или пишет плохо, вот поэтому наша сделка была такой: ее молчание в обмен на мои сочинения. А тут оказывается, Мия не только умеет писать, она делает это хорошо. Не думала, что когда-нибудь это скажу даже самой себе, но мне нравится то, как пишет Мия. Даже эта Золушка с кокосовым мороженым на стевии куда симпатичнее страдающей принцессы из диснеевской сказки.

Я усаживаюсь за стол и надеваю наушники. Прибавляю громкость настолько громко, чтобы визги Guns'n'Roses заглушали дыхание Мии, которая сидит за моей спиной.

Внимательно прочитываю каждую страницу «Буйка», представляя себя детективом из какого-нибудь кино. Сейчас я прочту три статьи, сложу все кусочки мозаики и раскрою страшную тайну нашего городка. Никто не догадался, а какая-то школьница догадалась!

Но я сдаюсь уже на майском выпуске. Ничего интересного или хотя бы полезного здесь нет. И в моей истории — ни намека на хэппи-энд. Почему же детективы в кино всегда раскрывают преступления в библиотеках?

Оборачиваюсь и смотрю на Мию. Она тоже в наушниках и не замечает, как я на нее пялюсь. Вот бы спросить у нее про Каролину. Она наверняка что-то знает. Попросить о помощи злючку, которая меня шантажирует? Нет, я должна справиться сама.

Захлопываю подшивку газет и беру ее в охапку. Пытаюсь протиснуться в узком проходе, но не рассчитываю своих габаритов и задеваю голову Мии.

— Эй! — вскрикивает она.

— Прости, — все, на что меня хватает.

Я сдаю подшивку архивариусу и прошу выдать более поздние номера. Меня интересует выпуск, где упоминалась последняя смерть Чудика. Только там есть его цветное фото из прошлой жизни.

Возвращаюсь на место с новой подшивкой и снова задеваю Мию.

— Ты можешь быть поаккуратнее?!

— Прости. Я не специально.

На этот раз специально.

Нахожу тот самый номер, открываю статью. Да, фото цветное. Несколько раз пробегаюсь глазами по тексту, а потом, словно гипнотизируя себя, пялюсь на снимок парня. Что я рассчитываю здесь найти? Что хочу понять?

Поворачиваюсь к Мии и говорю:

— Эй.

Из-за наушников и хруста чипсов она меня не слышит, и тогда я кладу руку на плечо. Мия вздрагивает и сбрасывает мою руку, как будто это лапище чудища, ну или уродский паук.

— Больше. Никогда. Так. Не делай, — говорит Мия, стягивая наушники.

— Кто такая Каролина? — спрашиваю я, игнорируя ее приказ.

— Какая Каролина?

— В туалете ты говорила про Каролину.

— Личные разговоры на то и личные, чтобы никому про них не рассказывать. А подслушивать — нехорошо.

Мия надевает наушники и поворачивается к своему монитору.

Я кладу руку ей на плечо. Снова. Она вздрагивает и сбрасывает ее. Снова.

— Я же просила больше так не делать!

— Мне, правда, очень нужно поговорить с Каролиной.

— Вряд ли у тебя получится с ней поговорить.

— Она умерла?

Я так и знала, что мы опоздали. Теперь Чудик навсегда останется то ли в Аду, то ли в Чистилище, то ли еще в каком-то неведомом мире.

— Фу, Муравская! Скажешь тоже. Не умерла она. У нее и без тебя хватает фанатов.

А может, и не все еще потеряно.

— Как мне с ней связаться?

— Ох, ну и чудная же ты. Вся в своего дружка.

— Так что?

— Что ж, я скажу тебе, как связаться с Каролиной. Но ты же знаешь, что я не делаю ничего бесплатно...

— Чего ты хочешь?

— Твое молчание про автора блога. Если тебе так нужна эта Каролина, думаю, сделка более чем честная.

И почему я не удивлена, что Мия всегда найдет способ получить то, что ей нужно.

— Хорошо, — говорю я.

В конце концов, школа на исходе. А блог — это вообще только ее проблема.

— Поклянись.

— Клянусь, — говорю я, прикладывая руку на сердце.

Мия тянется за телефоном, стучит пальцами по экрану, а затем протягивает мне. Это страница в социальной сети. Страница Каролины...

— Фля, Мия! Я тебя ненавижу.

— Взаимно, — говорит она и поворачивает экран телефона к себе. — Что не так-то?

— Это не та Каролина!

Девушка на аваторке никак не тянет на 70-летнюю. Даже если бы она сделала все омолаживающие процедуры, доступные в косметологии. Я только что продала себя в рабство и ничего не получила взамен.

— Но говорила я про нее. Она популярный психолог и пишет всякое полезное.

Наверное ужасно, когда, имея дома маму-психолога, приходится искать помощь в интернете.

— Мне нужна Каролина Истен, — говорю я.

— Сейчас посмотрим.

Мия вбивает имя в поисковую строку. И как я сама до этого не додумалась? Но ничего не находит.

— Такой здесь нет.

— Еще бы. Ей лет 70.

— 70? Хм... Что еще ты знаешь?

— Больше ничего. Ее зовут Каролина Истен, сейчас ей примерно 70 лет. Выросла в Березовом острове, возможно, и сейчас здесь живет. — А потом я добавляю: — Если не умерла.

— Ммм, можно попробовать позвонить в какую-нибудь социальную службу. Обычно они помогают пенсионерам, держат их на учете или что-то в этом роде. Спроси у главреда.

— Хоть какая-то идея. Спасибо.

Я отворачиваюсь от Мии. И вздрагиваю через секунду, когда ее рука касается моего плеча. Она права — лучше так не делать.

— Мне плевать, что это не та Каролина. Наша сделка все равно в силе.

— Ага, — подтверждаю я и отворачиваюсь.

Мия касается моего плеча. Снова. И я вздрагиваю. Снова.

— Если кто-то будет спрашивать, ты меня здесь не видела, — говорит Мия.

Да кто у меня будет спрашивать? Вместо этого вопроса я всего лишь киваю.

— Сейчас я нахожусь на уроке живописи с репетитором.

— Понятно, — говорю я, отворачиваясь.

На самом деле, мне абсолютно все равно.

— Знаешь, — опять поворачиваюсь к Мии, — я все думала: почему сочинения? Почему, например, не математика? А сейчас, кажется, поняла. Ты так боишься, что твой настоящий голос прорвется, что предпочитаешь вообще молчать...

— Знаешь, — отвечает Мия, — иди ты к черту.

— Уже бегу.

Я фотографирую портрет Чудика на свой телефон и захлопываю подшивку. Больше никаких газет.

8.7

Третий день в городском музее проходит традиционная художественная выставка, организованная старшеклассниками школы искусств. То есть нами. В этом году мы просвящаем местное население жизнью и творчеством Винсента Ван Гога. Разве кто-то может остаться равнодушным к подсолнухам и звездной ночи?

По графику я должна была дежурить на выставке завтра. Но поменялась сменами с Никой, чтобы встретиться здесь с Чудиком, когда его класс приведут на экскурсию. Уже который раз проверяю телефон, но мое сообщение так и осталось непрочитанным, а Чудик по-прежнему был в сети три часа назад.

Поправляю бейдж с надписью «консультант» и обхожу зал с картинами. Останавливаюсь возле репродукции автопортрета Ван Гога. Я вглядываюсь в размашистые мазки, в яркое сочетание осенних красок и взгляд художника, который вряд ли о чем-то жалеет. Какому дьяволу продать душу, чтобы сотворить что-то, хотя бы наполовину прекрасное, как это?

— Это тот, который отрезал себе ухо?

— Что?

Я оборачиваюсь на голос и замечаю женщину, вряд ли всерьез увлекающуюся искусством. Но моя работа на сегодня — делать вид, что все всерьез.

— Да, это он, — говорю я.

— Псих, наверное.

— Знаете, психические болезни ничем не отличаются от физических. Если вы сломали ногу, вы болеете. Если у вас сахарный диабет, вы болеете. Если у вас приступы паники, вы болеете тоже.

— Зачем он отрезал себе ухо?

— В 1888 году Ван Гог приехал в гости к своему другу Полю Гогену, — я цитирую учебник. — В один из вечеров приятели повздорили из-за искусства. Ван Гог бросил в Гогена стакан, а тот в ответ накинулся с бритвой. Этим же вечером Ван Гог отрезал себе мочку уха. Сложно сказать, почему он это сделал. Художник страдал обостренным восприятием действительности и душевной неуравновешенностью. Но что было у него в голове в тот момент, мы можем только догадываться. Ученые проанализировали его письма к брату Тео и пришли к выводу, что причиной мог послужить приступ алкогольного абстинентного синдрома, выражавшегося в виде бреда.

— Хорошо, что мы не отдали дочку в вашу школу. А то бы всю психику сломали ребенку чертовым искусством.

— Все в этом мире создано психами. Здоровые люди ничего не могут сотворить.

Я оставляю женщину наедине с ее мыслями и перехожу в зал, посвященный биографии художника. Останавливаюсь у стенда с цитатами, которые сама тщательно отбирала, и перечитываю их.

Нормальность — это асфальтированная дорога: по ней удобно идти, но цветы на ней не растут.

***

Если вы слышите внутренний голос, который говорит вам: «Вы не сможете рисовать», рисуйте во что бы то ни стало, и этот голос однажды замолчит.

***

Если хочешь что-то делать, не бойся сделать что-нибудь неправильно, не опасайся, что совершишь ошибки. Многие считают, что они станут хорошими, если не будут делать ничего плохого. Это ложь...

***

Когда что-то в тебе говорит: «Ты не художник», тотчас же начинай писать, мой мальчик, — только таким путем ты принудишь к молчанию этот внутренний голос. Тот же, кто, услышав его, бежит к друзьям и жалуется на свое несчастье, теряет часть своего мужества, часть того лучшего, что в нем есть.

***

Публика всегда одинакова — она любит лишь то, что гладко и слащаво. Тому же, у кого более суровый талант, нечего рассчитывать на плоды трудов своих: большинство тех, кто достаточно умен, чтобы понять и полюбить работы импрессионистов, слишком бедны, чтобы покупать их.

***

Я хочу прикасаться к людям своим искусством, я хочу чтобы они говорили — он чувствует глубоко, он чувствует нежно.

***

Человек приходит в мир не для того, чтобы стать счастливым, а чтобы созидать и оставить после себя нечто великое.

А про себя добавляю: Твои мечты не глупые...

К стенду подходит Филимонова и ребята из класса Чудика. Я оглядываю толпу, но его среди них не нахожу. Видимо, вторую половину класса увели в другой зал. Проверяю телефон, но ответа все еще нет. И Чудик так и не появился в сети. А если с ним что-то случилось?

— Зачем тебе искусство? — задает риторический вопрос Филимонова, начиная свою лекцию. — Чем ты можешь быть полезен миру? Что ты можешь и хочешь дать другим?

Я слышу эту лекцию уже третий раз за день. И решаю идти дальше.

Подхожу к кинозалу и пробегаюсь по афише, а затем сверяюсь с часами. Сейчас как раз начинается «Винсент и Доктор» — 10 серия 5 сезона сериала «Доктор Кто». И я приоткрываю дверь.

На экране музеевский экскурсовод говорит: «В особенности изумительно, что Ван Гог делал это все без надежды на похвалу или награду». Какая же чушь. Сценарист точно не читал «Письма к брату Тео». Ван Гог жаждал признания, потому что был уверен в том, что создает нечто особенное. Он верил в свое творчество. И верил в него до конца. Вот что изумительно на самом деле.

Захожу в темный кинозал, освещаемый лишь светом экрана, и по самой высоко торчащей макушке замечаю Тима. Место рядом с ним свободно.

Тим сидит в последнем ряду, поэтому в том, что я сажусь рядом, нет ничего такого. Допустим, я просто не хочу лезть в середину и беспокоить тех, кто смотрит фильм. В конце концов, нужно же соблюдать правила этикета.

Тим держит во рту чупа-чупс и едва слышно шелестит оберткой, теребя ее в руках. Он поворачивается в мою сторону всего на мгновение и возвращается к фильму. А затем снова поворачивается и зарывается носом в мои волосы, едва не касаясь шеи.

— Вкусно пахнешь.

— Это Dalilight, — говорю я, когда Тим наконец-то отлипает.

— Что?

— Ну Дали.

— Какой еще Дали?

— Тот самый, который у тебя на шее, — я указываю на татуировку кота.

— Ах, этот Дали. Он еще духи придумывал?

— Только дизайн парочки флакончиков. Остальные были созданы по мотивам его полотен. Кстати, логотип чупа-чупса, — я вырываю бумажку из его рук, так как это уже начинает раздражать, — тоже придумал Дали.

— Он был крутым.

— Теперь я тоже хочу тебя понюхать, — говорю я и добавляю, когда у Тима округляются глаза: — Для равновесия. Так будет честно.

Он наклоняется, и я вдыхаю аромат, в котором хочется утонуть.

— Как называется? — спрашиваю я. — Хочу папе подарить на день рождения.

— Я не пользуюсь парфюмом, — усмехается Тим и раскусывает свой чупа-чупс.

— Эй, заткнитесь, — кричит шепотом девочка, сидящая впереди нас.

— Прости, — шепчу я в ответ.

Она отворачивается, и мы погружаемся в фильм, который идет уже минут пять или десять. Доктор Кто и Эми отправляются в 1890-й год на встречу с Ван Гогом. Не завидуем, не завидуем. Художник едва сводит концы с концами, буквально существуя в бесславии и алкогольном дурмане. Он не знает, что много лет спустя какие-то ребята из Березового острова устроят выставку в его честь и будут мечтать о его величии. Может, не все, но один человек точно.

Ван Гог говорит: «Никто не покупает мои работы, если не хочет стать посмешищем всего города». И еще: «Я смирился с тем, что мои картины нравятся мне одному».

Когда безумное приключение с монстром успешно завершается, Доктор Кто решает показать Ван Гогу будущее. Париж, 2010 год, музей Орсе. Герои проходят в зал, где выставлены картины Ван Гога. И посетители, много посетителей. Они останавливаются у полотен, делают снимки, всматриваются в удивительные сюжеты, которые ни с кем невозможно спутать. Ван Гог в изумлении оглядывается по сторонам. Он пока не плачет, а я уже да.

Доктор Кто спрашивает у экскурсовода: «Как бы вы описали место Ван Гога в истории искусства?» И экскурсовод говорит: «Для меня Ван Гог самый замечательный художник из всех. Определенно известнейший и величайший художник всех времен. И мой самый любимый. Непревзойденно умел работать с цветом. Он превращал боль своей измученной жизни в восторженную красоту. Боль несложно изобразить. Но использовать страсть и боль, чтобы изобразить восторг и радость и великолепие нашего мира. Никто и никогда такого не делал. Возможно, никто и не сделает. Я считаю, что этот странный, безумный человек, который бродил по полям Прованса, был не только величайшим художником, но также и величайшим человеком кто когда жил».

Ван Гог слышит каждое слово о себе. Слова, которые он так мечтал услышать в свое время. Он плачет. И это слезы радости.

— Если бы мы знали, что то, что мы делаем сегодня, будет иметь смысл в будущем, — говорю я, не обращаясь ни к кому конкретному.

— Будущее не должно определять тебя в настоящем, — говорит Тим. — Ты либо делаешь то, что тебе нравится, либо не делаешь.

— Но я хочу знать, что то, что я делаю, действительно важно.

— Если оно важно для тебя, этого уже достаточно.

— Легко говорить, когда у тебя куча прослушиваний в сети.

— Да вы заткнетесь или нет? — снова поворачивается та девчонка.

— Просто однажды я решил, что больше не хочу жить в ожидании будущего, — говорит Тим, игнорируя одноклассницу. — Я буду делать то, что я хочу и как хочу.

— Просто так ничего не бывает. Разве не нужно бороться за место под солнцем?

— Это ты так привыкла, что нужно бороться, чтобы тебя заметили. Участвовать в дебильных школьных конкурсах и пытаться доказать, что на что-то способна. Ты хочешь стать вторым Ван Гогом? Но почему ты не хочешь стать первой Софой Муравской?

— Я не это имела в виду.

— Делай. Но делай, потому что тебе нравится. А не потому что через сто лет тебя будут прославлять в учебнике по истории искусств и печатать твои картины на носках.

— В отличие от тебя, мне не плевать на результат.

— Ты еще не устала от собственного перфекционизма? Отстань уже и от себя, и от других.

— Как твоя Вероника? — неожиданно выпаливаю я.

— Она не моя. Знаешь ли, я умею дружить с девушками. А что, ревнуешь?

— Еще чего!

Я поворачиваюсь к экрану, но там уже идут титры.

— Твой парень вон там, — говорит Тим и палочкой от чупа-чупса указывает в центр зала. — Если тебе интересно.

— Он не мой парень. И вообще... — я хочу сказать, что Чудик не заводит отношения из-за своей асексуальности, но тут же осекаюсь. Это не мой секрет.

— Ну, как скажешь.

— А ты ревнуешь что ли?

— Я? — Тим роняет палочку от чупа-чупса на пол. — Ревную? К нему?

В зале зажигается свет, а Тим так и не успевает ответить на мой вопрос. Мы просто молча смотрит друг на друга, пока Чудик не подходит к нам первым.

— Софа, — говорит Чудик.

И только сейчас я отрываю взгляд от Тима и перевожу его на Чудика.

— Ты не отвечал на сообщение, — говорю я.

— У меня разрядился телефон, — отвечает Чудик. — Что-то случилось?

Я все знаю. Его секрет больше не секрет. И я очень разочарована. Но Тим так взвинтил меня, что решаю пока оставить эту тему.

— Нет, — говорю. — Я просто волновалась.

И удаляю в чате гневное сообщение, чтобы он не прочел его, когда зарядится телефон.