Глава 7. Пион
7.0
Крис наклоняется к фиолетовому бутону, вдыхает его аромат и тут же отстраняется.
— Фу! Какая же гадость!
— Да брось!
Теперь я склоняюсь над бутоном — нет, все в порядке, он пахнет все так же сладким миндалем.
— Может, ты уже привыкла и не замечаешь, — говорит Крис. — Но воняет жутко. У меня даже голова разболелась.
Она плюхается на мою постель и поправляет челку, сдвигая ее на лоб. Не нравится мне эта «тайная дружба». Мы прячемся в моей комнате, как преступники. И я вспоминаю, как боялась, что кто-то увидит меня с Чудиком тогда в «Библиотеке». И как на спортивной площадке сделала вид, что мы не знакомы.
— Так, ты узнала, кто оставил цветок? — спрашивает Крис.
— Нет.
И даже не пыталась узнать.
— А узнала, как он хоть называется?
— Нет.
— Но ведь он должен что-то значить!
Я пожимаю плечам — это всего лишь цветок. Просто очень странный цветок с бутонами-граммофонами и сладким миндальным ароматом.
Крис вскакивает с постели, хватает записку со стола и снова ее перечитывает:
— Я говорю, что бесполезно тратить всю свою жизнь на один-единственный путь, особенно если этот путь не имеет сердца, — она поднимает на меня глаза: — Что это значит?
— Если бы я знала...
— А почерк?
Снова пожимаю плечами.
В воздухе повисает напряженное молчание или что-то типа того. Разговор не клеится. Я страшно обижена на подругу, но не могу сказать ей об этом.
— Давай включим музыку? — прошу я и показываю на ее мобильный телефон. — А то я сейчас помру. У меня ломка без музыки, понимаешь?
— Выбирай, — Крис протягивает мне телефон. — Когда закончится твое наказание?
— Надеюсь, что... — я замолкаю, когда вижу песню Тима, и показываю экран Крис: — Удоли! — произношу с мемной интонацией.
— Чего это? — и Крис расплывается в улыбке. — Вы что, поссорились?
Она подсаживается ко мне поближе и принимает позу внимательной сплетницы.
— Ну давай, рассказывай, что там случилось.
— Он хотел, чтобы я помогла его подружке поступить в Академию искусств, — говорю я.
— Подружке? У него есть подружка? Капец! А ты че?
— Мне бы самой туда поступить.
— Кто она вообще такая? Из нашей школы?
— Неа, — я захожу на страницу Тима, затем в список его друзей и нахожу Веронику. — Вот.
Показываю Крис ее фото.
— Фу, какая страшная! — говорит она спустя всего секунду.
Конечно, это неправда. Конечно, Вероника — самая красивая девушка на этой Планете, а может, и во всей Вселенной. Но мне приятно слышать, что подруга хоть в чем-то остается на моей стороне.
Плейлист Крис с обилием к-попа мне никогда особо не нравился. Поэтому я нахожу песню Alice Cooper «Poison» в музыкальной библиотеке и включаю ее. Мне сразу же становится лучше, как будто кто-то влил в вены лекарство.
— Ммм, что это? — спрашивает Крис.
Я показываю ей экран телефона и на припеве начинаю потрясывать волосами.
— Alice Cooper? Соф, уже никто не слушает Alice Cooper. Тебе что, триста лет?
— Ага, — соглашаюсь я. — Не знала, как тебе признаться, но на самом деле я — внучка Графа Дракулы.
— А я почему-то даже и не удивлена.
И мы смеемся. Как в старые добрые времена. Как еще две недели назад.
— Нет, ну правда, — говорит Крис. — Молодежь сейчас тащится от BTS, ASTRO и Stray Kids. Откуда у тебя этот старперский вкус?
От Тима — думаю я. Но решаю сменить тему.
— Как твой блог?
— Нормально.
Но я слышу, как дрожит ее голос.
— Что снимаешь?
— Ну, решила все-таки делать видео с макияжем.
— И как?
— Нормально.
Чувствую, что тут что-то нет так. Что ты скрываешь, Крис? Ну же!
— А как твой поклонник? — спрашиваю.
— Который? — Крис расплывается в улыбке.
— Ах ты, прошмандовка! Сколько у тебя их?
— Ну, есть немножко.
Крис заливается пунцовой краской.
— Ты, наверное, имеешь в виду Макара, — говорит она.
— Ага, — отвечаю я, хотя честно не помню имени и половины ее ухажеров.
— Ничего. Мы так и не встретились.
— Почему?
Крис поднимает на меня глаза и говорит с самым серьезным выражением лица:
— Когда он увидит меня вживую, я ему не понравлюсь.
Я хочу взять подушку и хорошенечко треснуть Крис по башке, но не успеваю. Дверь в комнату открывается и заходит мама с подносом. Мы замолкаем и как будто даже стараемся не дышать — настолько атмосфера становится тяжелой. Мама ставит чашки с чаем на стол и сразу же выходит, бросая короткое:
— Осторожно, он горячий.
Когда дверь закрывается, мы наконец-то выдыхаем и переглядываемся.
— Вы что, не разговариваете? — спрашивает Крис.
— Ага, — отвечаю я.
Крис ничего не знает про наказания и ссоры с родителями. Она — идеальная дочка, которая выполняет все инструкции и никогда не спорит. Ох, как бы мои родители хотели бы, чтобы Крис была их дочерью. Спокойная, покорная, нормальная. Но в наказание за грехи прошлой жизни им досталась я.
— Может быть, — говорю, — если я выиграю грант на обучение в Академии искусств, если я стану известным художником... Может быть, тогда они меня полюбят...
— Не говори глупостей! — Крис проводит рукой по моему предплечью. — Твои родители и так тебя любят.
Но я мотаю головой — потому что это неправда.
— Ты не понимаешь, — говорит Крис. — Любят не за таланты и достижения. А за то, кем является человек. Мы все любим тебя, потому что ты это ты. А Мию не любим, хоть она всегда и занимает первое место.
Конечно, ей легко говорить. Крис лучше всех танцует в школе. А она даже не старается! У нее все получается легко и просто. Если бы Крис участвовала в конкурсе, она бы точно выиграла. Вот только она не участвует никогда и говорит, что все конкурсы — это глупости.
Я беру кружку и протягиваю ее Крис. Но спотыкаюсь о ковер и проливаю горячий чай прямо ей на ноги. Крис взвизгивает то ли от боли, то ли от неожиданности. Она стягивает гольфы, и я замираю. Не могу отвести взгляд от ее изуродованных ног. Лодыжки в синяках, на пальцах кровавые мозоли, косточки выпирают... Это не от горячего чая. Это что-то другое. И тут до меня доходит, что я никогда не видела подругу босой. И зимой, и летом она всегда в носках. Образ идеальной Крис в мгновение рассыпается на мелкие осколки.
— Что ты стоишь? — кричит Крис.
Я прихожу в себя и достаю из шкафа полотенце. Хочу вытереть ноги Крис, но она выхватывает полотенце и не дает мне даже прикоснуться к себе.
— У тебя есть гольфы? — спрашивает Крис.
— Да, сейчас.
Открываю шуфлядку с носками, нахожу свои единственные гольфы, которые ношу в холода, и протягиваю их Крис.
— Откуда у тебя синяки? — спрашиваю я.
Крис натягивает гольфы до самых колен и смотрит на меня как на глупенькую.
— Ты, правда, не понимаешь? — спрашивает она.
Я мотаю головой.
— Это танцы. Я тренируюсь, Соф. Тренируюсь до потери сознания, до кровавых мозолей и дрожи в ногах.
Вот те здрасьте. Крис, которая сама же махала на танцы рукой и говорила, что это для нее не важно, оказывается, тренируется до потери сознания.
— И у меня все равно не получается... — продолжает Крис.
— Ты круто танцуешь! — говорю я.
— Недостаточно. Понимаешь?
Вообще не понимаю.
— Я знаю, что способна на большее. Стараюсь, стараюсь. Но у меня ничего не выходит.
Я сажусь рядом с Крис и провожу рукой по предплечью, как делает она, когда психую я.
— Почему ты никогда не участвуешь в конкурсе, если танцы важны для тебя?
Крис вырывается и встает.
— Да как же ты уже достала с этим конкурсом! — кричит она. — Не все такие смелые, как ты. Не все готовы показывать себя. Не все смогут выдержать поражение и попробовать снова. Ты думаешь только о себе и своих проблемах, Соф.
— А о ком еще мне думать, если не о себе? — вдруг вырывается у меня.
Кто вообще подумает обо мне, если не я?
— Вот именно, Соф, вот именно. Может, тебе и не нужны друзья? Ты и сама прекрасно справляешься.
Крис хватает свой бомбер и направляется к двери. Неужели на этом все? А потом она оборачивается, и у меня в груди екает надежда.
— Отец спрашивал, когда ты подготовишь статью для газеты, — говорит Крис. — И я сказала, что ты работаешь над ней. Если наша дружба хоть что-то значила для тебя, выполни мою последнюю просьбу — напиши эту чертову статью.
И она уходит. Моя лучшая подруга Крис покидает меня. И теперь это по-настоящему.
7.1
Я промакиваю вымытые волосы полотенцем и подхожу к зеркалу. Фляяяяяяя! Сиреневый оттенок все еще предательски горит холодным пламенем. Я наклоняю волосы вниз и включаю фен, напевая у себя в голове «Paranoid» Black Sabbath. На словах «Happiness I cannot feel and love to me us so unreal» замечаю на пороге маму с моим телефоном в руках. Она выглядит так, как будто полчаса стучала в дверь, а я не отвечала. Но я знаю, что она не стучала.
Когда я выключаю фен, она говорит:
— Тебе звонит парень.
— Какой парень? — спрашиваю я.
А в голове проносится: Тим. Да как же мне вырезать его из своих мыслей уже?!
Мама протягивает телефон и выходит из комнаты.
— Да, — говорю я в трубку.
— Софа?
Это Чудик. Это всего лишь Чудик.
— Зачем ты звонишь? — спрашиваю я. — Люди не звонят по телефону, — и тут до меня доходит: — Ну конечно, ты же из прошлого века. Тогда только и делали, что звонили.
— И тебе привет.
— Ага.
— Как дела? — спрашивает Чудик.
— Ты серьезно хочешь вести сейчас светскую беседу, чтобы я опоздала в школу и получила еще какое-нибудь наказание?
— Ты все еще наказана?
— А как ты думаешь, если на звонок ответила мама?
— Давай встретимся сегодня в «Библиотеке» после уроков?
В этом разговоре слишком много вопросов. Причем на мои Чудик отвечать не торопится.
— Не знаю, — говорю я. — Не уверена, что меня отпустят.
— У меня есть план, как выиграть конкурс. Сбежишь из-под ареста ради такого?
Этот амбассадор Ада знает, чем меня можно подкупить.
— Я попробую, — говорю я. — Но ничего не обещаю. — И перед тем, как нажать кнопку отбоя спрашиваю: — Так почему ты звонишь? Мог бы сказать в школе.
— Меня сегодня не будет, — говорит Чудик. — Ну, пока, — и кладет трубку, прежде чем я успеваю спросить что-то еще.
Что ж, становится все чуднее и чуднее.
Я кладу телефон в задний карман джинсов. То ли по привычке, то ли в надежде, что мама про него забудет. Подхожу к зеркалу и поправляю кудри. У меня на голове не прическа. Это просто какой-то огромный пион!
— Ты опоздаешь, — говорит мама, открывая дверь.
— Уже иду, — отвечаю я.
Хоть бы она не вспомнила про телефон!
— Можно после уроков я пойду в «Библиотеку»? — спрашиваю я.
Она молчит.
— Мне нужно готовиться к конкурсу.
— Разве у тебя нет сеанса после уроков?
Лиля! Как же я могла про нее забыть.
— Она отменила наш сеанс, — вру я. — Какие-то семейные обстоятельства.
Я больше никогда не пойду на сеанс к Лиле!
— Но она мне не звонила, — говорит мама.
— Да, она предупредила меня об этом еще на прошлом сеансе. Я просто забыла тебе сказать.
— Ну, хорошо.
Я беру рюкзак, папку для акварели и ухожу из дома вместе со своим мобильником. Два обмана за одно утро — не слишком ли много? Чудик был прав — дорога мне в Ад.
7.2
Третий раз за день я сталкиваюсь в школьных дверях с Тимом. Когда мне хочется видеть его меньше всего на свете, он так и лезет на глаза. Я делаю шаг вправо, пропуская его. Но Тим шагает влево, и мы снова стоим друг напротив друга. Фля!
У него на груди болтаются наушники, и я клянусь, что слышу, как в них разрываются Three Days Grace своей «I Hate Everything About You». Просто скажите, что это совпадение.
— Проходи, — говорит Тим и отступает назад.
— Сам проходи, — огрызаюсь я.
Толчок в спину, и я лечу вперед. Тим делает шаг навстречу и обхватывает меня руками, не давая упасть. Да, в его наушниках однозначно играют Three Days Grace.
Я оборачиваюсь. Это Мия. Ну а кто же еще?
— Ой, — говорит она. — Вы заняли весь проход, твиксики.
Если я ее сейчас прибью, меня оправдают. Честное слово, оправдают. Возможно, я даже стану героем хелл-хауса.
Мия проходит мимо нас и одним движением руки убирает рыжие волосы назад.
— Шикарная песня, кстати, — говорит она Тиму.
— Ага, спасибо, — отвечает Тим.
— Когда будет концерт? Я бы пришла.
— Ты узнаешь. Жми колокольчик и следи за новостями.
Затем Мия поворачивается ко мне, произносит одними губами «сочинение» и уходит. Нет, я точно когда-нибудь ее прибью. Но сначала надо разобраться с Тимом, который до сих пор удерживает меня. Во всех смыслах этого слова.
— Отпусти, — говорю я и вырываюсь, но Тим не отпускает. — А то твоя подружка не так поймет.
— Какая подружка?
— Вероника, — говорю я и наконец-то освобождаюсь.
— Она мне не подружка.
Ну конечно!
— Да что с тобой? — спрашивает Тим.
В последний раз мы вот так болтали на переменке — никогда. Вот что со мной.
— Вдруг обнаружилось редкое генетическое заболевание, — говорю я. — Аллергия на придурков.
Я выхожу в коридор и тут же натыкаюсь на Крис. Мы не здороваемся и вообще делаем вид, что не замечаем друг друга. Ох, Крис... Как же мне тебя не хватает.
Поднимаюсь по лестнице на последний этаж и сажусь на ступеньки перед самым выходом на крышу. Здесь никто никогда не ходит, и я смогу подумать над рисунком хотя бы несколько минут.
Достаю чистый лист и целюсь в него карандашом. Нет, это бесполезно. Мне совершенно ничего не приходит в голову. Я должна сразить наповал и всю школу, и приемную комиссию. Но чем? Что я могу сказать такого?
Откладываю папку для акварели и беру телефон. Смахиваю все уведомления — ничего не хочу читать. И захожу в блог Крис. На трех последних видео она делает макияж, и здесь тысячи комментариев. Круто же!
Захожу в комментарии и постепенно офлюгериваю...
«А что у нее с кожей?»
«Прыщи надо не замазывать, а лечить!»
«Фу, ну и страшилище!»
«Хоспади, да сходи ты к врачу!»
«Да, с такой кожей у тебя никогда парня не будет!»
«Обрежь челку! Не позорься с таким лбом!»
«Меньше сладкого надо жрать!»
«Да это все из-за вашей мастурбации!»
Все, я больше не могу читать эту мерзость. Мне срочно нужно найти Крис.
Я сбегаю по лестнице и несусь в сторону спортзала. Кажется, у нее сейчас физра.
Натыкаюсь на Крис у раздевалки, но не знаю, что ей сказать. Я так сильно жду поддержки от других, а сама не умею поддерживать.
— Крис... — говорю я.
— Чего тебе? — спрашивает она и поправляет челку.
— Дай мне все исправить. Пожалуйста. Я знаю, что я очень фиговая подруга, но...
— Хочешь все исправить? Хорошо, — она скрещивает руки на груди. — Скажи, что за дела у тебя с этим Чудиком.
— Крис, я не могу тебе рассказать...
— Что и требовалось доказать! Ты права в одном: ты — очень фиговая подруга. А мне не нужны друзья, которые врут и ведут двойную жизнь.
Крис вытаскивает из уха «гвоздик-сердечко» и кладет мне на ладонь.
— Теперь точно конец, — говорит она. — У тебя был шанс все исправить, Соф. А ты опять все испортила.
Я сжимаю сережку в ладони. Так, что острый гвоздик впивается в кожу. Но я ничего не чувствую.
7.3
После школы я захожу домой, чтобы переодеться и выложить учебники из рюкзака. На письменном столе замечаю свой ноутбук. Значит, мама все-таки сжалилась и мое наказание закончилось. По крайней мере, до тех пор, пока я не натворю чего-нибудь еще. Например, если она узнает, что вместо встречи с психологиней я выбрала встречу с парнем (хоть и не в том смысле), меня запрут дома до совершеннолетия, а может и до замужества. Но раз у Чудика есть план, я должна рискнуть.
Я достаю из кармана сережку Крис и кладу ее в шкатулку. Затем снимаю свой «гвоздик-сердечко» и отправляю туда же. Вот и все.
Бросаю взгляд на фиолетовый цветок на подоконнике. Его листья поникли и вот-вот отвалятся. Фля! Я не только фиговая подруга, но и фиговый садовод. Выливаю в горшок целый стакан воды и молюсь, чтобы это помогло спасти цветку жизнь. А еще пора бы придумать ему имя. Пусть будет Bon Jovi. А что? Ему очень даже идет. Хоть ты меня не бросишь, правда же, Bon Jovi?
Я подхожу к шкафу с одеждой и, роясь на полках, напеваю себе под нос: «I'll be there till the stars don't shine, Till the heavens burst and, The words don't rhyme, And I know when I die, you'll be on my mind...» А затем смотрю на свое отражение в зеркале, поправляю пионовые кудри и пропеваю: «And I'll love you — always».
Всегда. Есть в этом слове что-то одновременно и ужасное, и прекрасное.
Вдыхаю напоследок аромат Bon Jovi и бегу на встречу с Чудиком, прихватив папку для акварели.
Когда я захожу в «Библиотеку», сразу замечаю Чудика. Он сидит в самом дальнем углу и потягивает молочный коктейль. Я заказываю фисташкового «Гете» и подсаживаюсь к нему за столик.
— Ты прогулял школу ради похода к парикмахеру? — спрашиваю я.
— В смысле? — не понимает Чудик.
— У тебя новая прическа.
— Нет, та же самая.
Чудик заправляет выбеленные волосы за уши.
— Странно, — говорю я. — Может, ты зачесал их по-другому?
— Да нет же, я ничего не делал с волосами.
В нем однозначно что-то изменилось, но я не могу понять что. Та же прическа, та же одежда. Но Чудик стал... красивее...
— Ну ладно, — говорю я. — Что там за план? — и делаю глоток коктейля.
— Я предлагаю убить Мию, — говорит Чудик, и «Гете» выливается из моих ноздрей.
Тянусь за салфеткой, вытираю лицо и футболку от молочных брызг.
— Во-первых, ее все равно никто не любит, — продолжает Чудик. — Да нам вся школа скажет спасибо! Во-вторых, если мы уберем Мию с дороги, ты точно выиграешь конкурс и поступишь в свою Академию искусств.
Я продолжаю делать вид, что вытираю футболку салфеткой и пока вступить в разговор не могу. Этот план, конечно, заманчив, но слишком уж какой-то...
— Тебе не придется ничего делать, — говорит Чудик. — Я сам.
Когда человек говорит, что готов убить ради тебя, что это значит? Может, он безумный? Влюбленный? Или безумно влюбленный? Или просто маньяк.
— Все равно мне осталось недолго... Меня и посадить не успеют...
О мой Босх... Я совсем забыла. 17 лет и 13 дней. Июнь или июль — кажется, какой-то из этих месяцев. Месяц его будущей смерти.
— Да расслабься, — говорит Чудик и смеется. — Это шутка.
— Шутка?
— Ты бы видела сейчас свое лицо. Жуть.
Я хочу выплеснуть остатки молочного коктейля ему в лицо, но слишком уж он вкусный. И это я про коктейль.
— Да не собираюсь я никого убивать, — говорит Чудик. — Перестань на меня так смотреть.
— Какая-то несмешная шутка получилась. Не находишь?
Теперь я даже немного расстроилась, что это была всего лишь шутка. Воображение быстро нарисовало мир без Мии, и этот мир был бы офигенным. А сейчас мне придется вернуться к реальности и написать за нее сочинение.
— Просто... На самом деле, — говорит Чудик, — у меня нет никакого плана.
— Чтооооо?! Ты обманул меня?
Вот и все, меня ждет вечное заточение дома. По сравнению с этим Ад звучит не так уж и плохо.
— Нет-нет, я не обманывал, план есть, — тут же поправляется Чудик.
— Так, и какой же у нас план?
Чудик бросает взгляд на мою папку для акварели и как бы спрашивает: можно? Я подталкиваю папку, и он начинает перебирать рисунки. В который раз.
— Просто я никак не могу понять одной вещи, — говорит Чудик. — Что-то не так с этими рисунками.
— И что же?
— Они не твои.
Но прежде чем я успеваю возмутиться, Чудик поправляется:
— В смысле они идут из головы, а не из сердца.
— Я уже говорила, что ты страшный зануда?
— Ага-ага, — бубнит себе под нос Чудик и рассматривает рисунки с особой тщательностью, а потом неожиданно спрашивает: — Чего ты боишься больше всего на свете?
— Кроме того, что я превратилась в школьного изгоя?
— Ну, прости...
Задумываюсь на несколько секунд. Так чего же я боюсь?
— Высоты и славы, — говорю я наконец.
— Славы? — в его вопросе слышится насмешка.
— Я боюсь, что добьюсь успеха и слава сломает меня. Или не добьюсь — и это сломает меня еще больше.
— Ваше поколение проклято мечтами о славе и быстром успехе.
Я лишь пожимаю плечами. Мы такие, какие есть.
— Если ты боишься высоты, почему же постоянно выходишь на крышу? — спрашивает Чудик. — То есть выходила.
— Кто-то сказал, что нужно пойти навстречу своему страху. Это меньшее, что мы можем сделать. Вот я и иду. Получается не очень. Но я все еще иду.
— И прыгать ты не собиралась...
Я отрицательно качаю головой — не собиралась.
— А из-за меня ты лишилась выхода на свою крышу...
— Ну, не то что бы прям из-за тебя... Но да.
— Кажется, у меня только что появилась идея. Пойдем.
Чудик встает, и полы его рубашки распахиваются. Я вижу принт футболки, который до этого был скрыт. Белый Кролик с краснючими глазами, как будто не спал ни одной секунды с момента своего сотворения. Я замираю. Потому что знаю: сейчас что-то произойдет. Этот Кролик...
— Ты идешь? — спрашивает Чудик и я поднимаю на него глаза.
— Что? — переспрашиваю я. — Да, — и встаю. Я следую за Белым Кроликом.
Мы выходим из «Библиотеки» и минут десять бредем какими-то дворами.
— Куда ты меня ведешь? — спрашиваю я.
Надеюсь, он все-таки не маньячило.
— Это сюрприз, — отвечает Чудик.
Мы подходим к обшарпанной 12-этажке на Лавандовой улице. Чудик набирает код на домофоне, и дверь открывается.
— Кто здесь живет? — спрашиваю я в лифте.
— Терпение.
Лифт останавливается на 12 этаже. Но мы поднимаемся еще на один пролет по лестнице. Чудик подходит к двери, что ведет на крышу, открывает ее и говорит:
— Та-да.
— Что здесь происходит? — спрашиваю я.
— Ты хотела крышу — вот тебе крыша.
Я говорю себе, что это никакая не ловушка, и делаю шаг на крышу. И тут же замираю. Здесь, прямо на стене, изображен логотип Cheshire Cat, группы Тима. Жутковатый череп кота с усами Сальвадора Дали уставился прямо на меня. И сейчас он заговорит. Мерзкий кот выдаст меня с потрохами. И все рухнет под раскаты весеннего грома.
Кот шевелит усами, затем прочищает горло, зевает и наконец говорит:
— Ну, приветик. Давно не виделись.
Я подбегаю к Коту и угрожаю ему указательным пальцем:
— Заткнись, — шепчу я, чтобы Чудик ничего не услышал.
— Ты не скучала?
Нет, это все не по-настоящему. Все это происходит только в моей голове. В последнее время мне чудится много всякого. Поэтому я просто игнорирую этого драного Кота.
— За ушком не почешешь? — не унимается Кот.
Полный игнор. Я — нормальная. Смотрите: я — нормальная. Я не веду беседы с нарисованными котами.
— Скажи ему правду, — говорит Кот.
Полный игнор.
— Хватит молчать. Хватит бояться. Хватит прятаться.
Полный игнор.
— Ну же, пришло время признаться. Только так ты обретешь свободу.
— Да заткнись ты! — кричу я и ударяю кулаком по стене.
Чудик тут же подбегает, чтобы осмотреть мою руку и оказать помощь. Но я не чувствую боли. По крайней мере, не там, куда он смотрит.
— Зачем ты это сделала? — спрашивает Чудик.
— Я в порядке.
Вырываю свою руку и отхожу на другой конец крыши, чтобы не видеть, как ржет Кот. Ожидаемо Чудик тащится за мной. Он ведь не отстанет, так?
— Я тебя чем-то расстроил? — спрашивает Чудик.
— Нет, все в порядке, — отвечаю я и слышу за спиной дьявольское мяу-ха-ха.
— Я же вижу, что не в порядке.
Делаю глубокий вдох, разворачиваюсь и рукой показываю на Кота, который снова стал безжизненным рисунком.
— Это я нарисовала, — говорю я.
— Что?! — спрашивает Чудик, как будто не расслышал моих слов. Но он расслышал все!
— Это мой логотип, — повторяю я, если кто-то решил поиграть в тупого. — Тим... — осекаюсь на его имени, — попросил помочь с логотипом для группы. Я предложила идею и нарисовала. Жуткий череп кота с усами Сальвадора Дали — моя работа.
— Тим — говнюк. Он скрыл от всех настоящего автора.
— Нет, не скрыл. Это я. Я просила не говорить.
— Но почему? Ведь это...
— Пугает до чертиков, — не даю закончить ему мысль.
— Нет же, нет. Это жутковато немножко. Да. Но и прекрасно. У Cheshire Cat офигенный логотип.
Чудик подходит к стене и проводит рукой по рисунку. Кот снова оживает и подмигивает мне правым глазом. Звуки грома становятся все отчетливее.
— Это то, что нужно, чтобы победить в конкурсе! — говорит Чудик.
— Неееет, — я мотаю головой.
Кот снова подмигивает и шепчет: «Просто покажи ему». А затем превращается в мертвый рисунок.
— Если где-то в этом мире и есть Софа, то она здесь, — говорит Чудик и показывает на Кота. — Это настоящее. Ты — настоящая.
Что ж. Назад дороги нет. Я достаю телефон и открываю альбом с фото своих рисунков. Тех, что никто и никогда не должен увидеть. Смерть, выдувающая мыльные пузыри. Печальный Эдгар По на могиле Ленор. Девушка-призрак в окровавленном платье. Я протягиваю телефон Чудику и говорю:
— Листай.
А дальше наблюдаю за его реакцией. Как брови поднимаются все выше и выше. Как палец застывает над экраном. Как что-то беззвучное пытаются прошептать губы.
— Что ты думаешь? — спрашиваю, не дождавшись его ответа.
— Я думаю, — говорит Чудик, — что у Мии сегодня второй день рождения. Нам не придется ее убивать, чтобы выиграть конкурс. С этим, — он поворачивает экран ко мне, и на нем застывает моя Венера с отрубленной мужской головой на подносе, — ты выиграешь любой конкурс этого мира.
Я забираю телефон и сажусь на грязный бетон, прислонившись спиной к стене парапета. Чудик садится рядом и заправляет прядь волос за ухо. Свою, а не мою. То ли это малиновый закат, то ли жаркое дыхание весны. Но я смотрю на Чудика и вижу кого-то другого. Это не тот парень, что выбил из моих рук бутылку на стройке. Это не школьный изгой, которого все боятся. Он не то чтобы обычный. Даже, наоборот, самый необычный, кого мне приходилось встречать. А в этом освещении еще и самый...
— Что? — спрашивает Чудик, и я понимаю, что смотрю на него слишком долго.
— Все-таки ты что-то сделал со своей внешностью, — говорю я. — Может, это новая одежда?
— Нет, — он смеется. — Но, кажется, я понимаю, о чем ты. Так бывает, когда узнаешь человека лучше. Ты видишь не внешнюю оболочку, а то, что у него внутри. И сам человек становится для тебя красивее, что ли. Или, наоборот, страшнее.
— Ах, вот оно что.
— Ага.
Мы смотрим на логотип Cheshire Cat и молчим. Этот путь слишком рискованный. Он необратим. Если я покажу всей школе свой настоящий рисунок, то, как я вижу и чувствую искусство, меня или вознесут или растопчут. Навсегда. Но, видимо, таков мой путь. И я должна его пройти.
Очередной раскат грома.
— Мне кажется, я не справлюсь, — говорю я. — Нужно обладать невероятной смелостью, чтобы показать миру себя настоящую. Пусть даже мир — это пустоголовые школьники.
— Я, правда, думаю, что ты очень талантливая, — говорит Чудик. — Ты станешь известным художником, заработаешь кучу денег и проживешь счастливо свою жизнь. Но при одном условии: если перестанешь стесняться себя. И переживать о том, что скажут другие. Я уверен: ты справишься. У тебя все получится!
Твои мечты не глупые — всплывает в моей голове.
Все еще не понимаю, есть ли хоть доля здравого смысла в словах Чудика. Он толкает меня в пропасть или протягивает руку? Но одно знаю точно: я не хочу умирать для того, чтобы люди вдруг поняли, кого они потеряли. Я не хочу умирать, чтобы они наконец-то меня полюбили. Порой любви одного человека вполне достаточно, чтобы зажечь огонь. Например, моей любви к искусству.
Я вскакиваю с бетонного пола, нахожу в папке для акварели чистый лист и направляю на него карандаш.
— Ну что ж, — говорю скорее себе под нос, — попробуем написать шедевр.
— Эй, — останавливает меня Чудик, прикасаясь к моему плечу. — Никто не приступает к работе со словами «сейчас я напишу шедевр».
Чудик выхватывает у меня карандаш и прячет его за спиной.
— Разве мы здесь не для того, чтобы готовиться к конкурсу? — спрашиваю я. — Скоро сдавать работу, а я еще ничего не сделала.
— Ну да.
— Так в чем проблема?
— Ты... ты просто стараешься слишком сильно.
— Разве можно стараться слишком сильно?
— Ну, я бы сказал, что из тебя получился бы неплохой маньяк...
Бросаю на Чудика гневный взгляд, и он тут же возвращает мне карандаш — мое художественное оружие в борьбе за место в истории искусства. Я тыкаю в него тупым концом, на что Чудик издает театральное «ау». Только вот я знаю, что ему совсем не больно.
— Ну вот, я же говорил — маньячка.
Раскат грома.
Я склоняюсь над листом бумаги и застываю в этой позе минут на пять. В голове все так же пусто. Я не знаю, что мне нарисовать. Это должно быть что-то особенное. Но что? Думай-думай, Софа!
— Нет, у меня не получается, — говорю я и начинаю наворачивать круги вокруг Чудика.
— Говорю же: ты стараешься слишком сильно.
Я останавливаюсь и скрещиваю руки на груди. Ну а вдруг он скажет что-то умное. В его престарелом возрасте это нормально.
— Когда ты собираешься сотворить шедевр, — говорит Чудик, — у тебя никогда это не получится. Нужно творить, потому что не творить невозможно. Для себя. Как будто никто никогда это не увидит. По приколу. Как будто это всего лишь черновик. Шедевр живет не здесь, — он показывает на голову, — шедевр живет здесь, — и опускает руку к сердцу.
Что ж, когда его не станет, мне будет не хватать этих чудачеств.
— И я забыл спросить о главном. Зачем тебе этот конкурс?
— Дурачок что ли? — смеюсь я. — Чтобы выиграть грант в Академию искусств и стать художником.
— Уверенна?
— Ну конечно.
Раскат грома.
— Разве это единственный путь поступить в Академию искусств?
Единственный путь. Звучит как-то знакомо. Точно! Кажется, так было сказано в той записке. Что-то про путь.
— Для меня единственный, — говорю я. — Мне никогда не пройти вступительные экзамены.
— И кто же тебе это сказал?
Мама. Мама сказала, что я никогда не стану художником, никогда не смогу заработать своими «каракулями». Что все это глупости и пришло время задуматься о серьезном будущем.
Раскат грома.
Но я знаю: если посвятить себя любимому делу и отдать ему все, что у тебя есть, рано или поздно оно отблагодарит. Эти люди, как мама, они даже не пробуют. Они сдаются без боя и этому же учат своих детей. Они говорят: забудь об этом, у тебя все равно ничего не получится, ты даже семью не прокормишь, займись лучше настоящим делом. Как поверить в себя, если даже самые близкие не верят?
— И еще, — говорит Чудик. — Ты хочешь выиграть конкурс или стать художником? Это два совершенно разных желания. Тебе не нужны конкурсы, чтобы кем-то стать.
Огромная капля падает на мой нос. Поднимаю голову вверх — розовое небо в одно мгновение затягивается тучами. Кап, кап, кап. А затем грохот. Первый весенний дождь врывается в этот дурацкий разговор и вносит свои коррективы.
Капли падают на пыльный бетон крыши и мои рисунки. Я бросаюсь к папке для акварели и принимаюсь спасать то, что от них осталось. Порыв ветра вырывает листок из рук и кружит его по крыше. Я бегу за рисунком. И Чудик тоже. Мы не можем поймать листок бумаги и смеемся из-за этого.
А потом я случайно подхожу слишком близко к краю и смотрю вниз. Я не специально. Какая-то неведомая сила заставила меня посмотреть вниз. Я не успеваю схватиться за парапет и теряю равновесие. Один порыв ветра и привет асфальт. Но Чудик хватает меня за руку и оттаскивает от края.
Мы стоим друг напротив друга, и Чудик сжимает меня за плечи. Дождь усиливается, поэтому я плохо вижу его лицо. Кажется, он улыбается и сейчас вот-вот... Нет, откуда-то эхом доносится «Right Here Waiting». Пожалуйста, только не сейчас. Я закрываю глаза, и усилием воли заставляю музыку замолчать. Ведь если она звучит в моей голове, значит я могу этим управлять.
— Соф, — говорит Чудик и легонько трясет меня за плечо.
Я открываю глаза и возвращаюсь к реальности. Музыка стихла. На крыше только я, Чудик и весенний ливень.
— Пора уходить, — говорит Чудик и держа за руку ведет меня к выходу.
Он останавливается возле Кота и поднимает папку для акварели. От моих рисунков ничего не осталось — все размыло дождем. Ну и ладно. Все равно это была не я.
Перед тем как уйти с крыши, я оборачиваюсь и смотрю на Кота. Тот хитро подмигивает правым глазом и шлет мне воздушный поцелуй.
Мы с Чудиком сбегаем по лестнице и смеемся, кажется, на весь подъезд.
— Вы кто такие?! Я сейчас милицию вызову! — кричит старушка, высовываясь из квартиры на пятом этаже.
Но мы уже слишком далеко, чтобы отвечать на чужие вопросы. Выбегаем на улицу под ливень, как отбитые подростки. Собственно так и есть.
Холодные капли стекают по позвоночнику, но я не обращаю на это внимание. И на мурашки на коже тоже. Это от холода. Или нет.
Когда мы подходим к нашему двору, ливень стихает, а по лужам во всю шлепает малышня. Я выжимаю волосы, чтобы хоть как-то привести себя в порядок, хотя это не помогает.
Чудик доводит меня до подъезда. Он заправляет за уши свои выбеленные волосы. А затем наклоняется и... о мой Босх... протягивает папку для акварели, которую нес всю дорогу.
— От нее ничего не осталось, — говорит Чудик.
— Ага, — отвечаю я и беру насквозь промокшую папку. — Теперь ты мне должен новую репутацию и папку для акварели.
— Но я не виноват. Это все дождь!
— Ну-ну.
Достаю ключи из потайного кармашка рюкзака и направляюсь к входной двери.
— Так, ты расскажешь, почему боишься высоты? — говорит Чудик мне вслед.
— Никогда, — отвечаю я и, не оборачиваясь, машу ему рукой на прощанье.
Если Чудик узнает, что я сделала, он пожалеет, что схватил меня за руку на краю крыши. Он пожалеет, что не дал мне упасть.
Я открываю дверь подъезда и оборачиваюсь. Чудик все еще здесь. Он просто стоит и смотрит мне вслед. Ждет, когда я зайду. Боится, что кто-то меня украдет. Ну, или просто пялится на мою задницу.
— Откуда ты узнал про крышу? — спрашиваю я.
— Отец жил в этом доме какое-то время после развода, — отвечает Чудик.
И все же это не объясняет — откуда он знал, что дверь на крышу открыта. Он ходил туда, точно ходил. Но зачем? Чтобы спрыгнуть еще раз?
— Но я не знал, — говорит Чудик, — что там будет это граффити. Раньше его не было.
— Ясно.
Как будто мне вообще есть хоть какое-то дело до этого граффити, Тима и его дурацкой музыки.
Я смотрю на футболку Чудика. Мокрая ткань прилипла к телу, и Белого Кролика расплющило. Но это не мешает ему смотреть на меня своими дикими краснючими глазами.
— Ну пока, — говорю я и наконец-то захожу в подъезд.
В лифте достаю телефон и пишу сообщение Чудику: «Постой, но что именно мне нарисовать?» И тут же получаю ответ: «Попробуй начать с себя. Ведь творчество — это всегда ты».
Да, понятнее не стало. Но разве можно было ожидать от Чудика чего-то конкретного? Он всегда говорит какими-то метафорами. Путано, мутно и вообще ни о чем. А еще удивляется, почему никто не хочет с ним дружить.
Дома я сразу же лезу в горячую ванну с шоколадной пеной, бросая промокшую одежду в стирку. Вставляю наушники, чтобы не мешать родителя, и включаю Нервы «Так как надо». Теперь осталось только понять: а кто же это — я?
7.4
Уже несколько дней дома тишина. Никаких скандалов у родителей, никаких претензий ко мне. Даже дышать стало свободнее. Мама ни слова не говорит про психологиню, а значит, мой обман прокатил. А может, все гораздо проще: моих родителей похитили инопланетяне и вместо них подослали андроидов, у которых вшита программа «образцовые родители».
Или еще проще: им все равно.
Тишину в доме нарушает только шкворчание сала на сковороде и бурчание кофеварки. Запахи и звуки идеального воскресного утра без спроса проникают в мою комнату, и я встаю, чтобы закрыть дверь и не отвлекаться на них. Но когда слышу свое имя, снова приоткрываю дверь и высовываю ухо в щелку. Это мама. Она не зовет меня, она говорит обо мне. И я замираю.
— Она никогда ничего не добьется, — говорит мама. — Как же я устала с ней бороться.
Сейчас она скажет, что они зря меня удочерили. Что надо было сразу вернуть меня в детский дом и не мучиться.
— Это все твоя дебильная порода, — говорит мама, и моя теория заговора рассыпается. Все-таки не удочеряли.
— Да отстань ты уже от нее, — отвечает папа, и я представляю, как он поправляет очки и снова утыкается в свежий номер «Буйка».
— Но она останется без профессии! У всех дети, как нормальные люди, пойдут в университеты. А наша?
— Пусть делает, что хочет.
— И будет сидеть на нашей шее? Ты хочешь содержать ее до пенсии?
— Пойдет работать.
— Да кто ее возьмет? Кому она нужна? Она же ничего не умеет!
— Будет рисовать.
— Эту мазню ты называешь рисованием?
Не могу больше слушать. Рукавом от байки вытираю слезу со щеки и закрываю дверь. Вот кто я — чудовище, которое мешает всем жить. Обуза.
Прибавляю громкость и звуки «Smells Like Teen Spirit» Nirvana заполняют комнату, заглушая мой внутренний крик.
Беру телефон и плюхаюсь на кровать. Открываю папку с музыкой, чтобы удалить из памяти все-все песни Тима и его Cheshire Cat. Пролистываю плей-лист до конца, но так и не нахожу ни одного трека. А потом до меня доходит, что я уже их удалила. Дважды за это утро.
Затем захожу в блог Крис — там два новых видео. Открываю первое. Крис без макияжа, и челка заколота наверх. Ее кожа покрыта пунцово-желтыми вулканчиками и ранами с запекшейся кровью. Я никогда не видела подругу такой. Для меня она всегда была до жути идеальной. Крис берет тоналку и спонжем вбивает ее в кожу. Всего через мгновение тон становится ровным, и практически ничего не видно, только мелкие впадинки на щеках. Дальше тени, румяна, хайлайтер, тушь и еще пару бьюти-штучек. И с экрана на меня смотрит та самая Крис, которую я знаю и люблю. Та самая Крис, которую я потеряла. Но это как будто два разных человека. Открываю комментарии, чтобы написать, какая она молодец, но комментарии отключены. И я включаю второе видео.
Растрепанная Крис захлебывается от своих слез и ничего не может с этим сделать. Обнажив лицо, в этот раз она обнажает и душу. Глядя прямо в камеру, Крис говорит: «Вы думаете, что я слепая? Или что у меня нет зеркала? Вы думаете, что, если тыкните в мою кожу, она как-то моментально изменится? Вы, правда, считаете, что я ни разу не была у дерматолога, а только замазываю прыщи тоналкой? Люди, вы серьезно? Вы пишете это на полном серьезе? Или вы действительно настолько тупые?
У меня есть зеркало, но я стараюсь смотреть в него как можно реже, потому что ненавижу свое лицо. Мне стыдно за то, кем я являюсь. Стыдно за девушку в отражении, она вызывает у меня отвращение. Именно из-за нее в обществе для меня нет места. Не было еще ни дня, чтобы случайный прохожий или продавщица в продуктовом не ткнули в меня пальцем и не выдали свой гениальный совет. Поэтому я не могу выйти на улицу без макияжа. Даже в зеркало на себя не могу смотреть без макияжа. Когда я вижу все это уродство, начинаю сдирать кожу, как будто от нее вообще можно вот так легко избавиться, просто снять, и тогда проблема решится. Но она не решается, все становится только хуже — лицо превращается в кровавое месиво. И за это я ненавижу себя еще больше. Огромные прыщи пульсируют, и эта боль невыносима. Лицо болит настолько сильно, что до него просто невозможно дотронуться. Ненавижу себя! Но еще больше ненавижу то, что делаю с собой!
Я боюсь пользоваться полотенцем, чтобы не стало хуже. Каждые три дня меняю наволочку. Я делаю все, чтобы избавиться от этого. Использую 100500 шагов ухода. Тысячу раз в день протираю телефон спиртовой салфеткой. Чтобы стать нормальной. А вы мне пишете: сходи к врачу, умойся, займись сексом?
Люди, отвалите от меня! Это вообще не ваше дело! Не надо рассказывать мне, что я — уродка. Я и так это знаю. Вы спрашиваете, в чем проблема сходить полечить прыщи? Так вот, радуйтесь своему чистому лицу, пока оно такое. Потому что акне может жахнуть вас в любой момент. И простите за спойлер, но вы замучаетесь его лечить. И не важно, сколько у вас денег и насколько крут ваш дерматолог. Будьте добрее к другим в конце концов. Мы все разные, и у каждого свои проблемы. Смеяться над чужим здоровьем — не круто!»
Я набираю сообщение сестре Крис: «Алин, что там с Крис?» А потом стираю его и набираю снова: «Алин, у Крис все хорошо?» Ну, очевидно же, что нет. Стираю сообщение и пишу заново: «Алин, что случилось?» Нет, все это не годится.
Откладываю телефон и подхожу к мольберту. Белый лист висит здесь непростительно долго. И если сейчас я не возьму в руки карандаш и не проведу хотя бы одну линию, я никогда этого не сделаю. Надо только начать. Набраться смелости и начать. Это ведь так просто. Я рисовала чудищ тысячу раз. Так в чем проблема нарисовать еще одно?
«Попробуй начать с себя», — проносятся в голове слова Чудика. И я начинаю. Кучерявые волосы, что торчат во все стороны, маленькие глазки с яркой черной подводкой, пара капель веснушек и чокер на шее с подвеской Пикассо. Просто я. В этом нет ничего особенно. Ничего, чем можно было бы восхититься.
Собираюсь смять рисунок, но меня останавливает звук оповещения на телефоне. На экране мигает уведомление: в блоге «Жуткие сказки Кареглазки» новая запись. Нажимаю «читать» и поудобнее устраиваюсь на кровати.
Сказка о красавице и чудовищах
Жила-была задорная девочка, чей смех рассеивал тьму и приносил в этот мир радость. Она была одарена невероятной красотой и добрым сердцем. Но девочка не знала об этом. Как и все дети, она появилась на свет чистым листом и позволила обществу разукрасить свое представление о себе на его вкус.
Ей говорили, что она толстая — девочка поверила и превратилась в толстуху. Ей говорили, что у нее желтые кривые зубы — девочка поверила, и зубы действительно стали кривыми и желтыми. Ей говорили, что у нее мерзкий характер и у нее никогда не будет друзей — девочка поверила, и перестала подпускать к себе людей, оставаясь в полном одиночестве. Ей говорили, что у нее ни к чему нет таланта и в жизни она ничего не добьется — девочка поверила и перестала даже пробовать проявлять свои способности. Ей говорили, что она уродина, ну просто вылитая Медуза Горгона, и ее никто никогда не полюбит — девочка поверила и повесила на свое сердце замок и для себя, и для всего мира.
Однажды девочка подошла к зеркалу и ужаснулась. С той стороны на нее смотрело чудовище. Ее кожу покрывала чешуя, на пальцах были длинные когти, изо рта торчали клыки, зрачки сузились в тонкую вертикальную полоску, а волосы превратились в клубок ядовитых змей. Этим безобразным чудовищем была сама девочка. Она стала Медузой Горгоной. Как и предрекало общество.
В это мгновение до плеча девочки дотронулась ее мать. Чудовище содрогнулось от неожиданности и обернулось. Один взгляд — и мама превратилась в камень. Девочка испугалась и забилась в угол. Она закрыла лицо руками и застонала от невыносимой боли. На крики прибежал отец и попытался успокоить дочь. Но девочка сопротивлялась, она понимала, что таит в себе опасность для всего этого мира, и хотела сохранить последнее, что у нее осталось. В конце концов, отец отдернул ее руки, раскрыл лицо и, встретившись взглядом с чудовищем, тут же обратился в камень.
Девочка бросилась прочь из дома. Она бежала так долго, пока не оказалась на безлюдном берегу океана, чтобы больше никогда никому не навредить. Здесь, в холодной пещере, она нашла приют и коротала свои дни в молитве о скорейшей смерти. Девочка знала, что она — чудовище. И что с этим ничего нельзя поделать.
Прошли годы. Девочка привыкла к затворничеству, привыкла к безобразному облику и своим отвратительным мыслями. Как вдруг на пороге пещеры появился мальчик. Перед собой он держал медный щит, закрывая им свое лицо.
— Ты — мерзкая тварь! — воскликнул мальчик и взмахнул мечом. — Я пришел, чтобы убить тебя и спасти мир от зла!
Мальчик фантазировал, как отрубит голову Медузы Горгоны и принесет ее своему народу в доказательство силы и власти. Он станет героем, ведь уничтожит самое страшное существо на земле. Жаль, что этому мальчику никто не рассказал, что он сам же это зло и создал.
Девочка не испугалась, нет. Она подошла к щиту и взглянула в его зеркальную поверхность. В отражении по-прежнему было чудовище: толстые бедра, покрытые иссохшей от солнца чешуей, волчий оскал вместо улыбки, волосы-змеи, отгоняющие людей, чтобы те больше не ранили ее. Чтобы больше ничьи слова ее не изменили.
Одним движением руки девочка отодвинула щит и взглянула на мальчика. Она узнала его. Именно ему много лет назад она хотела отдать свое сердце. Именно он назвал ее Медузой Горгоной. И она поверила.
Мальчик стоял с зажмуренными глазами и с криком: «Сдохни, чудовище!» — замахнулся мечом.
И тут девочка вспомнила, что пришла в этот мир другой. Она подняла руку к небу и схватила ладонью острое лезвие.
— Нет! — воскликнула девочка и этот крик всколыхнул океан.
Красная-красная кровь текла по руке, но ни одна змейка не вздрогнула на ее голове.
— Я — не чудовище! — закричала девочка. — Я — прекрасное создание! Дочь неба и земли. Повелительница океана и заклинательница ветра.
Тучи на небе рассеялись, и девочку пронзил луч солнца. Чешуя осыпалась, обнажая мягкую нежную кожу. Змеи обвили тонкое тело и превратились в татуировки. Лысый череп выглядел женственнее самых длинных кос. Волчий оскал сменился ребяческой улыбкой. Глаза наполнились радостью и любовью. Кровь падала на землю и превращалась в алые розы. А на спине девочки выросли огромные белые крылья. Никто их не видел, но она точно знала, что они есть.
— Раскрой глаза, — сказала девочка. — Настолько широко, насколько способно видеть твое сердце. И посмотри на меня.
— Но я же превращусь в камень! — возразил мальчик.
— Доверься мне, — ответила девочка.
Мальчик медленно открыл глаза и потерял дар речи.
— Ты божественно прекрасна! — только и смог вымолвить мальчик, бросившись к ее ногам.
— Я знаю, — ответила девочка и отшвырнула его. — Я знаю.
Девочка выхватила меч и направила острие прямо в сердце мальчика. Она представила, как проткнет его насквозь и как кровь зальет океан. Как чудовище, которое сделало ее чудовищем, захлебнется своим ядом.
— Пощади! — воскликнул мальчик. — Не убивай меня!
Девочка убрала меч в сторону и взглянула на океан. Черный плавник медленно передвигался по гладкой поверхности.
— Почему? — спросила она. — Почему я должна тебя пощадить?
— Потому что я не хотел тебя убивать, — ответил мальчик. — Это они, они меня заставили. Они сказали, что только так я стану героем и заслужу уважение. Когда принесу им твою голову.
— Кто эти они?
— Люди.
Девочка наклонилась и провела рукой по лицу мальчика.
— Общество предлагает нам стать чудовищами, — сказала девочка. — Но только мы сами соглашаемся играть эту роль.
Девочка встала, отошла от края пещеры и щелкнула пальцами. Дождавшись знака, из воды выпрыгнул огромный кит. Он откусил голову мальчика и нырнул обратно в океан.
Конец
Я закрываю блог и откладываю телефон. Снова подхожу к мольберту и разглядываю свой автопортрет. С ним что-то не так. Это вроде я. Но не я.
Беру карандаш и дорисовываю на концах волос головы змей с высунутыми языками. Суживаю зрачки глаз и заштриховываю кожу чешуйками. Добавляю клыки и стекающие по ним капли крови.
Я делаю шаг назад и смотрю на рисунок. Да, так и есть. Я — Медуза Горгона. И каждый, кто имеет со мной дело, превращается в камень. Даже если продолжает жить, как ни в чем не бывало. Но если я могу уничтожать, могу ли я спасти?
И я вспоминаю про Чудика. Делаю фото рисунка и отправляю ему.
Из-за громкой музыки я не слышу, как открывается дверь и на пороге появляется мама. Только когда в комнате повисает тишина, оборачиваюсь и замечаю ее. И этот привычный отстраненный взгляд. Как мы можем быть родственниками, если мы совершенно разные? Я и эта семья — как два противоположных полюса.
— Оглохнуть хочешь? — спрашивает мама и бросает на стол книжку в мягкой обложке.
— Что это? — отвечаю я вопросом на вопрос.
— Справочник учебных заведений для поступающих. Я сделала закладку в нужном месте. Кто-то же должен думать о твоем будущем, если у тебя только гулянки на уме.
Только гулянки, да. Больше я ничем в жизни не занимаюсь. Родители думают, что знают меня до самых косточек. Какая я, о чем думаю и о чем мечтаю. Но то, что они знают, это всего лишь иллюзия, придуманная ими же самими.
Я беру книжку и открываю на закладке. Даже любопытно, какое будущее приготовила для меня мама.
— Колледж связи, — читаю я, а затем поднимаю на нее глаза и спрашиваю: — Колледж связи?
— Да, колледж связи.
— Что это вообще такое?
Пробегаю глазами по строчкам: электронное правительство, инфокоммуникационные системы, сети и коммуникации, системы радиосвязи, радиовещания и телевидения, почтовая связь, аппаратное и программно-техническое обеспечение информационной безопасности. Все это звучит для меня как абракадабра. И при чем здесь вообще я?
— И на кого мне там учится? — спрашиваю я, все еще не веря, что мама предлагает это.
— Будешь связисткой.
— Кем?
Мама проводит пальцем по странице и говорит:
— Техником почтовой связи.
— Это как? — все еще не понимаю, к чему она клонит.
— На почте будешь посылки принимать.
Не верю, что это со мной происходит. Только-только я допустила мысль, что смогу чего-то добиться, как появилась мама и растоптала все мои мечты.
— Значит, такое будущее для меня ты хочешь? — спрашиваю я, еле сдерживая слезы.
— Пришло время прекратить жить в фантазиях и увидеть реальную жизнь.
— И какая же она, эта ваша реальная жизнь?
— Вот твоя реальная жизнь, — говорит мама и бросает книжку на стол с таким грохотом, что у меня вздрагивает желудок.
Тут она замечает рисунок Медузы Горгоны, подходит ближе к мольберту и наклоняется, всматриваясь в детали.
— Это что, змеи?
Я ничего не отвечаю. Какой смысл разговаривать с человеком, который все равно тебя не слышит?
— Какая жуть. И ты вот с этим хочешь стать художником? Полистай внимательно справочник.
Мама выходит из комнаты, но дверь за собой не закрывает. Все как обычно. Я тихо притворяю дверь, чтобы не слышать этих «ты мне еще похлопай тут». И показываю факи, которые она никогда не увидит. Выкуси! Выкуси! Выкуси! Я все равно стану художником!
Я падаю на кровать лицом в подушку и ору сколько есть мочи. В прошлый раз, тогда с Чудиком, это сработало. И сейчас мне тоже становится легче. Хоть на миллиграмм, но легче. И я проваливаюсь в сон.
Не знаю, сколько времени прошло. Если бы не писк телефона, я бы еще проспала целую вечность. Тру глаза и сквозь туман смотрю на слишком яркий экран. Сообщение прислал Чудик. Я просматриваю его беглым взглядом, а потом встаю с постели, хорошенько протираю глаза, еще раз читаю и улыбаюсь: «Я восхищен твоим рисунком! Если ты не покажешь его всем в школе, я напишу заявление в министерство просранных талантов. И я не шучу!»
Откладываю телефон и подхожу к мольберту. Девочка-чудовище готова вступить в бой. У нее есть змеи-помощницы, у нее есть Чудик, у нее есть я. Вместе мы справимся. Легкий миндальный аромат ударяет по ноздрям, как бы напоминая, что Bon Jovi у нее тоже есть. Я провожу пальцем по фиолетовому бутону, втягиваю носом его запах. Да, что-то точно изменилось.
7.5
Впервые я прихожу в школу без папки для акварели. И ощущаю себя максимально странно — как будто забыла надеть юбку. Не понимаю, куда деть руки и как отгородиться от мира, который мне не рад. Нет, про прозвище все быстро забыли. Но люди по-прежнему то ли боятся, то ли не хотят ко мне подходить. Давайте признаем: билет в лузеры всегда в один конец.
Я брожу по многолюдным коридорам хелл-хауса, засунув руки в карманы джинсов. Хочу как бы случайно столкнуться с Крис, но ее нигде не видно. Дважды перепроверяю расписание, чтобы удостовериться в своем маршруте — все верно. Встречаю ее одноклассников, только самой Крис среди них нет. Может, она заболела?
Вставляю наушники и, уткнувшись в телефон, захожу в кабинет истории искусств. Боковым зрением замечаю, как Мия о чем-то спорит с Назаром. В наушниках играет Aerosmith «Cryiń», поэтому я не слышу о чем спор. Да и мне все равно. Просто рада, что Мия цепляется к кому-то другому.
Захожу в блог Крис. Вместо видео выскакивает надпись «страница не найдена». То есть такого блога не существует. Но я точно знаю, что он есть. По крайней мере, был вчера. Может, заблокировали или Крис сама удалила? Почему она решила удалить блог?
Когда перед классом появляется Филимонова, я понимаю, что звонок на урок уже прозвенел, и вынимаю наушники. Мия до сих пор продолжает спорить с Назаром. И вряд ли это закончится чем-то хорошим.
— Что у вас там происходит? — спрашивает Филимонова.
— Эти феминистки совсем с ума посходили! — отвечает Назар. — Она изменила миф!
— Она не меняла миф! — тут же верещит Мия.
— Все было не так!
— Все должно было быть так!
Филимонова сохраняет спокойствие, которому можно только позавидовать.
— Я еще раз вас спрашиваю: что происходит?
— Она изменила миф! — кричит Назар.
— Она не меняла миф! — кричит в ответ Мия.
— С вами все понятно, — говорит Филимонова и обращается к классу: — Кто-нибудь может объяснить?
Ника тянет руку и тут же встает.
— В блоге «Жуткие сказки Кареглазки» вышла новая сказка про Медузу Горгону, — говорит она. — В конце ей вроде должны отрубить голову, но там все не так.
Филимонова кивает, разрешая Нике сеть. А потом обращается к Назару:
— Что ты знаешь про Медузу Горгону?
— Медуза Горгона — эта страшная тетка со змеями вместо волос, — отвечает Назар. — Каждый, кто смотрел ей в глаза, превращался в камень. Она была чудовищем и заслуживала смерти.
— Неправда! — перебивает его Мия.
— Я не закончил, — говорит Назар, уставившись на Мию. — Я продолжу. Можно? Спасибо, — и он снова поворачивается к учителю: — Персей получил задание — убить Медузу Горгону. На крылатых сандалиях он поднялся вверх, чтобы с легкостью отрубить голову чудищу. А чтобы не превратиться в камень, он смотрел в щит. Но даже отрубленная голова могла превращать людей в камень. Только теперь уже Персей решал, кто станет жертвой. — Назар поворачивается к Мие: — Ну, и что здесь неправда? Все так и было. А эта ваша феминистка все переврала. Опять мужчины во всем виноваты.
— Это неправда, — тихо отвечает ему Мия.
— Что ты хочешь добавить? — спрашивает Филимонова.
— Медуза Горгона никогда не была чудовищем, — говорит Мия. — Мы все знаем только про змей вместо волос и опасный взгляд. Но кто-нибудь задавался вопросом: почему Медуза стала такой? Нет! Ведь всем все равно. Медуза была прекрасной девушкой. Красивой, доброй, милой. Она никому не желала зла и не хотела никого превращать в камень. Но бог Посейдон почему-то решил, что ему все дозволено в этом гребанном мире...
— Попрошу не выражаться в школе, — встревает Филимонова.
— Я просто называю вещи своими именами, извините, если за розовыми очками вам не видно, что происходит, — говорит Мия. — И как еще назвать мир, в котором у женщины нет права на свое тело? Почему она должна лечь в постель к каждому, кто укажет на нее пальцем? Почему женское «нет» для мужчин ничего не значит? Да, Посейдон был очарован красотой Медузы и захотел ее. А она его нет. Но он на этом не успокоился и начал ее преследовать, что закончилось изнасилованием. Прекрасный бог, правда? И знаете, кто в итоге оказался виноватым? Правильно! Медуза Горгона! Как же она посмела осквернить храм своим изнасилованием? Ай-яй-яй. Но знаете, кто относится к женщинам хуже мужчин? Другие женщины. Вот уж где змеиный рассадник. Афина вместо того, чтобы поддержать Медузу и наказать насильника, превратила ее в опасное чудище.
— И все-таки конец там другой! — встревает Назар. — Она изменила миф. Нельзя менять историю.
— Ты так ничего и не понял? — спрашивает Мия. — Она не меняла миф. Она рассказала правду!
— Какую правду?
Страсти накаляются, и я не могу поверить, что все это из-за какой-то сказки в интернете. И кто вообще эта Кареглазка? Говорят, что она учится в нашей школе на писательском направлении. Но кто именно скрывается под псевдонимом, никто не знает.
— Медуза Горгона никогда не была чудовищем, — говорит Мия. — Даже будучи чудовищем. Это другие люди ее изменили и решили, что теперь она станет чудовищем. Она этого не выбирала. Вот в чем правда!
— Но конец! — снова и снова повторяет Назар. — Она изменила конец!
— Нет, — не соглашается Мия. — Она написала правильный конец. Такой, каким он должен быть. Медуза из сказки стала жертвой, но поняла, что ее представление о себе не имеет ничего общего с реальностью. И в итоге стала той, какой сама хотела быть. Ни одна женщина на свете не должна бояться быть собой. А если ты видишь в ком-то чудовище, то у меня для тебя плохая новость: чудовище — это ты сам. Те женщины были беззащитны, поэтому терпели издевательства и покорно принимали свою участь. Но мы можем за себя постоять. И не позволим какому-то мужчине отрубить ни нашу голову, ни наши права, ни наши мечты. Считай это мифологией нового мира.
— Нет, — говорит Назар и поворачивается к учительнице: — Видите? С ней просто невозможно разговаривать.
Я считаю Мию чудовищем. Может, это прозвучит слишком громко, но все же. Она шантажирует меня. Заставляет писать вместо нее сочинения, иначе расскажет всем, что я якобы хочу покончить жизнь самоубийством и поэтому хожу к психологу. Она постоянно придирается ко мне, подкалывает. Она обзывается, даже то прозвище придумала она. Мия — однозначно чудовище. Или все-таки чудовище здесь я?
— Эй, — шикает на меня Мия, — отвечай.
Я поднимаю голову и встречаюсь взглядом с Филимоновой. Она явно ждет моего ответа. Вот только вопрос я прослушала. О мой Босх...
— Ааа, — тяну время.
— Ну же, — подталкивает Мия, — скажи да.
— Я прослушала вопрос, — честно признаюсь я и сжимаю кулаки, вонзая острые ногти в ладони.
— Меньше в телефоне надо сидеть, — говорит Филимонова. — Тем более, когда уже начался урок. В сказке вашей Кареглазки головы лишается не Медуза Горгона, а воин, что противоречит первоначальному мифу. Так можем ли мы менять прошлое, можем ли изменять историю?
Действительно. Можем ли мы изменить прошлое? Если бы я могла вернуть время, я бы раньше подружилась с Чудиком. И я бы не стала даже разговаривать с Тимом. Если бы я могла изменить прошлое, я бы не села в ту машину. Но прошлое изменить нельзя.
— Скажи да, — сквозь зубы цедит Мия.
— Я не знаю, — вонзаю ногти еще сильнее.
И Мия одними губами произносит «фля».
— Я не знаю, — повторяю я и разжимаю кулаки, — имеем ли мы право менять историю, написанную не нами. Но я знаю, что после сказки Кареглазки мне не так страшно. Так какая разница, что она там изменила?
— Гомер сейчас перевернется в гробу, — с усмешкой говорит Назар, поворачивая на меня голову.
— А при чем здесь Гомер? — спрашивает Мия. — Учи историю литературы, придурок!
— Ямшинова! — в разговор встревает Филимонова. — Следите за своей речью. И давайте все же перейдем к теме урока. И так уже сколько времени потратили на болтовню.
Мия поворачивается в пол-оборота и смотрит на меня таким взглядом, который я не могу разгадать. Это какая-то неимоверная злость вперемешку с... чем? Благодарностью? Да нет, не может быть. Мия не умеет быть благодарной. И я снова вижу отраженье чудовища в ее глазах. Это неблагодарное чудовище — это я.
7.6
Никто в классе не слышит, как урчит у меня в животе. Не видит, как мое тело выворачивается наизнанку. Все заняты рассказом учителя, или только делают вид, что заняты. Не могу думать ни про учебу, ни про перепалку Мии с Назаром. Я срочно должна что-то съесть, иначе умру прямо за школьной партой, а это не лучшее место для последнего вдоха. Но если скажу об этом вслух, весь класс рассмеется: «Не выдумывай. Терпи». Терпи — как девиз всей моей жизни. Поэтому я молчу.
Меня накрывает какой-то внезапный голод. Он сковывает внутренности и не дает мыслить хоть как-то, не то чтобы здраво. Он живой, этот монстр, что прячется под моей кожей. Он требует подношений и не потерпит ожидания. Он хочет всего и прямо сейчас. Школьный обед только через час, и если я выберу терпеть, голод начнет пожирать мои внутренности. Смотрю на часы — еще пять минут до перемены. Пять минут, как целая вечность.
Когда звенит звонок с урока, я подрываюсь с места, но не могу сделать и шага. Назар держит меня за рукав байки. Мне опять пришлось выбирать чью-то сторону. И, кажется, я выбрала не ту.
Застываю в молчании и жду, что Назар что-то скажет. Ну, давай же. Оскаль зубы. Гавкни. Замахнись кулаком. Мне неловко это признавать, но Мия права: мы — другие, мы можем за себя постоять. Я вырываю свою руку, и голод вырывается наружу:
— Не смей прикасаться ко мне. Больше никогда.
— Иначе что? — с усмешкой говорит Назар. — Что ты сделаешь мне, Тошнилка?
Я подхожу к нему так близко, что со стороны можно подумать, что мы вот-вот поцелуемся. Просто ему нужно наклониться или мне подпрыгнуть. Я вонзаю острые ногти ему в пах и, когда Назар скрючивается от боли, шепчу на ухо:
— Считай это ознакомительным фрагментом.
Монстр внутри меня ликует, но он все еще голоден. Я иду к торговому автомату на первом этаже и останавливаюсь в метре от него. Мия на корточках копошится в отсеке выдачи, потом встает, ударяет кулаком по автомату, снова приседает и наконец-то достает шоколадный батончик. Она тут же его распаковывает и целиком запихивает в рот, кое-как пережевывает и глотает. Может, стоит сказать, что это не последняя шоколадка на земле?
Мия ладонью вытирает рот, перепачканный шоколадом, и поворачивается в мою сторону.
— Чего тебе? — спрашивает она, все еще пережевывая батончик.
— Ничего, — отвечаю я. — Просто жду свою очередь.
Мия проглатывает остатки батончика, бросает обертку в мусорную корзину и только тогда отходит в сторону, уступая мне место.
Да, можешь меня не благодарить. Было не сложно тебя поддержать, ведь я такого же мнения. И почему я должна молчать? Пусть все знают о моих взглядах на жизнь. А то, что Назар сейчас хочет меня придушить, так это мелочи. Да-да, Мия, продолжай быть такой же занозой в заднице. Это вовсе не значит, что мы теперь должны стать подружками, упаси Босх.
Я кручу этот внутренний монолог, пока выбираю печенье в автомате.
— Давай быстрее, тормоз, — выкрикивает кто-то из очереди.
Наконец-то нажимаю на кнопку «купить» и достаю из автомата печенье «Супер Контик» со сгущенным молоком. Распечатываю упаковку и откусываю — ммм, какое это блаженство. Монстр тоже доволен, и теперь мы готовы к захвату мира. А для этого мне нужна новая папка для акварели и Чудик.
Замечаю в очереди к автомату одноклассницу Крис и подхожу к ней.
— Привет, — говорю я. — Ты не знаешь, где Крис?
— Я думала, вы лучшие подружки, — отвечает она, на что я молча киваю. — Крис ушла на домашнее обучение. Разве ты не знала?
Домашнее обучение? Какое домашнее обучение, когда выпускной через месяц?