Глава 6. Ирис
6.0
Все утро я пытаюсь найти рисунок Венеры в своей комнате. Заглядываю под кровать и даже поднимаю разбросанную на полу одежду, выворачиваю шуфлядки письменного стола, сваливаю книги со стеллажа, еще раз пересматриваю рисунки в папке для акварели — но Венеры нигде нет. Фля!
— Софа?
Мама, как всегда, открывает дверь без стука.
— Почему ты до сих пор в пижаме?
В это время я на коленях ползаю по полу и перекидываю вещи из одной кучки в другую.
— Я ищу... — говорю я, но осекаюсь на полуслове — маме нельзя говорить, что я ищу.
— Да разве в таком бардаке можно что-то найти?
Мама поднимает одежду с пола и складывает ее в шкаф. Она нюхает мои футболки и, когда нос морщится, откладывает их в сторону.
— Это я забираю в стирку, — говорит мама и берет в охапку грязное белье. — А ты собирайся. Мы выезжаем через десять минут. Иначе опоздаем.
Когда она выходит, я еще раз обвожу взглядом комнату и, кажется, что-то замечаю в стопке бумаг возле компьютера. Да, точно! Бросаюсь к рисунку и локтем задеваю горшок с фиолетовым цветком. Он опрокидывается и катится по подоконнику, вот-вот грохнется на пол, но я успеваю подхватить горшок и не даю ему упасть. Выплевываю изо рта землю и ставлю цветок на место — вроде ни одни «граммофончик» не пострадал, чего не скажешь о моей прическе. Подхожу к столу и достаю рисунок. Только вот это не Венера.
Спустя еще флюгер знает сколько минут я выхожу из своей комнаты и натыкаюсь на недовольную маму, которая сидит в коридоре и нервно стучит квадратными ноготками по деревянному столику. Мое поколение в этом отношении спокойнее. Мы можем залипнуть в новостной ленте и не беситься по пустякам.
— Переоденься, — говорит мама своим фирменным осуждающим тоном.
На мне серая футболка с черепом в цилиндре и надписью Guns N' Roses и черные джинсы с прорезями на коленях. В общем-то, мой обычный прикид.
— Нет, — отвечаю я и зашнуровываю кеды.
— А это что? — спрашивает мама и тянется к моим волосам оттенка ирис в черную крапинку.
Мама вытаскивает кусочки земли и внимательно разглядывает их в ладонях.
— Это земля? Откуда у тебя в волосах земля?
Хочу съязвить, что ночью гуляла по кладбищу, но вместо этого молча пожимаю плечами, мол, понятия не имею, мистика какая-то. Мама не разуваясь (о мой Босх!) идет в ванную и возвращается с расческой. Резкими движениями она вычесывает землю, от чего кудри топорщатся еще сильнее. Мне не больно, хотя я слышу, как волоски вырываются с корнем, и постанываю в знак протеста. Но в нашем маленьком «государстве» у меня нет права голоса.
— И так уже опоздали из-за тебя, — причитает мама.
Ну вот, опять что-то случилось из-за меня. И, как всегда, это что-то нехорошее.
Если душа выбирает себе родителей еще до рождения, то у меня только один вопрос: какого флюгера моя душа выбрала самую отстойную мать на свете?
6.1
Я захожу в кабинет Лили и по ее лицу вижу, что она хочет сказать. Нет, пожалуйста, не делай этого.
— О, новая прическа!
Вот фля! На самом деле это не Лиля. До меня только сейчас доходит. Под маской милосердной психологини скрывается та самая Лилит — первая жена Адама, позже ставшая женой Сатаны. И она пришла на Землю, чтобы мучить меня.
Приглаживаю ладонями распушившиеся волосы и плюхаюсь в кресло напротив.
— А тебе идет, — говорит Лиля, но я ее не слышу.
Я смотрю в точку позади нее. Туда, где в прошлый раз висели часы, которые раздражали меня своим тиканьем. Но часов больше нет. Сейчас. Здесь. Висит. В. Рамке. Под. Стеклом. Моя. Венера.
— Какого флюгера? — не выдерживаю я и вскакиваю с кресла.
Лиля оборачивается и смотрит на рисунок.
— Красиво, правда?
— Но это мой рисунок!
— Ага. Я знаю.
— Верните сейчас же!
— Не могу. Я купила его.
— Но это мой рисунок! Вы не могли его купить!
Я тянусь за рисунком, чтобы снять, но не достаю — рамка висит слишком высоко. Эта чертова дьяволица Лилит хохочет за моей спиной, а может, всего лишь в моей голове.
— Разве это не то, о чем ты так мечтала? — спрашивает Лиля. — Художники пишут картины, чтобы люди могли их покупать и вешать в своих домах и офисах. Подумать только, тебе всего 17, а ты уже продала свою первую картину. Этот факт будет шикарно смотреться в твоей биографии и вдохновлять юных художников через 20-30-40 лет.
— Но я ничего не продавала.
— Да, согласна. Мне пришлось пойти на хитрость и подговорить твою маму. Но сделка честная, и она того стоила. Я никогда не видела, как люди реагируют на успех в его первые мгновения. Честно признаться, думала, что они прыгают от счастья, визжат от восторга, плачут слезами радости, в конце концов. Но возмущения? Хм. Твой рисунок висит здесь — это признание. Ну хорошо, пусть будет начало признания. Только ты почему-то не рада.
Я не рада, потому что не верю в этот успех. Мой рисунок никогда бы не оказался на стене Лили, если бы я не была ее пациентом. Она повесила его туда не потому, что он крутой, а потому, что хочет меня вылечить. Это разные вещи.
— Почему ты так любишь живопись? — спрашивает Лиля и готовится делать пометки.
Когда я молчу, она поднимает на меня глаза и задает вопрос еще раз:
— Почему ты хочешь стать именно художником?
— Потому что у художников нет редакторов, — отвечаю я наконец, и это чистая правда. — Кому-то нравится, кому-то нет. Но никто не посмеет заставить художника заменить отрубленную голову, — я киваю на свой рисунок, и Лиля оборачивается, — на горсть винограда. Никто не посмеет вырезать то, что хотел сказать автор. И прикрываться при этом цензурой.
Лиля быстро что-то черкает в своем блокноте, и в этот момент комната снова наполняется противными звуками «Right Here Waiting». Я закрываю уши ладонями, только бы не слышать, и зажмуриваю глаза, как будто бы это тоже может помочь. Самое странное, что помогает, и музыка действительно замолкает. А потом кто-то трогает меня за предплечье, мне ничего не остается, как открыть глаза и вернуться в эту реальность.
— С тобой все в порядке? — спрашивает Лиля.
Ну, а кто же еще это мог быть?
Если я сейчас скажу, что снова слышу музыку, дьяволица Лилит добавит мне еще какой-нибудь диагноз в историю болезни, и я окончательно застряну в этом кабинете.
— Да, все в порядке, — отвечаю я. — Просто не выспалась.
— Тебе нужно сдаться.
— Что? — не понимаю о чем речь.
— Бросай свои художества, — говорит Лиля и, довольная собой, облокачивается на спинку кресла. — Очевидно же, что это не твое.
— Что? — я ни то что бы не понимаю о чем речь, просто удивлена резкому повороту.
— Ты можешь биться в эту точку всю жизнь и так ничего не добиться. Так к чему эти жертвы? В мире много других занятий. Уверена, ты найдешь то, что тебе по душе.
Лиля встает, подтаскивает кресло к стене, становится на него коленом и снимает мой рисунок. Она держит его в руках, рассматривает, а затем бросает передо мной на стол.
— Ну, правда же, — говорит Лиля, — это полный отстой.
Я кусаю себя за щеку. А потом она произносит самые страшные слова на свете, которые до этого момента звучали лишь в моей голове.
— Тебе никогда не стать художником.
Ощущаю во рту металлический привкус крови. Так разбиваются мечты. И хочется плюнуть в рожу тому, кто сказал, что если очень-очень сильно захотеть, то у вас все получится. Потому что не получится. Как бы сильно ты не хотел. Мы получаем то, чего не хотим, чего всячески стараемся избежать.
— Поэтому, — говорит Лиля, — забирай свой рисунок. Мне он не нужен.
Беру рисунок со стола и прижимаю его к груди. Я хочу казаться сильной и смелой, но ничего не могу поделать со слезами, что уже катятся по щекам. Отворачиваюсь в надежде, что Лиля их еще не заметила, и полубоком иду к двери. Тянусь к ручке, но грозная фигура демонической психологини преграждает мне путь.
— Какая же ты...
Лиля не договаривает слово, но я знаю, что там должно быть: тупая. Потому что я именно такая.
— ...легковерная.
Она сжимает мои плечи, и от этого становится легче — как будто кто-то собирает кусочки меня в одно целое. А затем усаживает обратно в кресло.
Какой стыд и срам. И я начинаю рыдать еще сильнее, всхлипывая при мысли, что на меня кто-то смотрит. Самое время достать телефон и снимать мой позор, чтобы потом посмеяться вместе с остальными.
— Что это сейчас было? — спрашивает Лиля.
Она протягивает мне стакан воды и терпеливо ждет, пока я успокоюсь и смогу нормально говорить.
— Я... — мой голос все еще дрожит, и живот колышется туда-сюда, — я никогда не стану художником, — говорю последнее слово, и меня накрывает новая волна слез.
Твои мечты не глупые.
— Кто тебе такое сказал?
Я стираю слезы с лица и молча тычу пальцем в Лилю.
— А кто я такая, Соф? Может, я великий искусствовед? Или известный художник? Или хотя бы умею держать кисточки в руках? Нет, я вообще ничего не смыслю в искусстве! Так почему же ты позволяешь вершить свою судьбу человеку, который не разбирается в этом деле? Если ты будешь слушать каждого, кто что-то тебе советует, ты проживешь ужасную жизнь. Потому что она будет чужой, а не твоей.
Лиля снова наполняет стакан водой и протягивает мне.
— Я — психолог, — говорит она. — Я не имею права говорить тебе, что делать, и раздавать советы. Да и никто не имеет таких прав.
— Тогда зачем вы здесь? — спрашиваю сквозь слезы.
— Чтобы сказать тебе, что ты со всем справишься.
— Так я все-таки стану художником? — спрашиваю я и поднимаю на нее глаза, чувствуя себя котом из «Шрека».
Лиля перекладывает бумажки на своем столе, а затем открывает по очереди шуфлядки — она что-то ищет.
— Сейчас я найду свой хрустальный шар, и мы все узнаем.
Но никакого шара нет, она опять меня дурачит. Лиля подпирает голову кулаком и долго-долго смотрит мне в глаза. По ощущениям — целую вечность.
— Я не знаю, — говорит она наконец и тяжело вздыхает. — Никто не знает.
А затем протягивает руку и забирает у меня рисунок. Я не сопротивляюсь.
— Но я хочу, чтобы это осталось у меня.
Лиля пододвигает кресло к стене, становится на него коленом и вешает рисунок обратно. А потом поправляет юбку и усаживается напротив меня.
— Когда-нибудь, — говорит она, — мои внуки продадут его за миллион долларов.
— Или миллиард?
— Или миллиард.
И я улыбаюсь. Хочу, чтобы этот сеанс поскорее закончился. Чтобы вернуться домой и снова сесть рисовать. Сейчас мне нужно именно это.
— А вообще, человеческое восприятие — удивительная вещь. Я говорю, что мне нравится твой рисунок, а ты считаешь это враньем. Но как только я называю его отстоем, ты ни на секунду не сомневаешься в истинности моих слов. Мы слышим то, что хотим услышать. То, что сами считаем правдой. Хитрый мозг всегда найдет тысячу подтверждений наших убеждений.
Ее взгляд то и дело падает на мое запястье. На толстый кожаный браслет, что скрывает зловещую тайну. На самом деле, не зловещую. Не ту, о которой она думает.
Я касаюсь браслета — дразню ее. Ну, давай же. Сделай хоть что-нибудь. Спаси меня! Разве не это твоя работа — оттаскивать от края пропасти тупых подростков, которым чего-то не хватает в этой жизни? Если я когда-нибудь вырасту, пожалуйста, пусть не забуду, что когда-то была ребенком.
И Лиля заглатывает наживку. Она хватает меня за запястье и стягивает браслет.
— Это...
Теперь я знаю, как выглядит разочарование.
— Я не резала вены, — отвечаю я и прикрываю шрам браслетом. — Этот ожог от плойки. Ну знаете, ей еще волосы накручивают.
И тут понимаю, что допустила фатальную ошибку. И Лиля это тоже понимает. Мои кудрявые волосы — наследство от папы. Плойка принадлежит маме. И единственная причина, по которой она оказалась в моих руках...
— За что ты себя наказываешь? — спрашивает Лиля, и я чувствую, как ее пальцы впиваются в мое запястье.
За то, кто я есть на самом деле. Но психологине не понравится мой ответ. Поэтому я вырываю свою руку и выхожу из кабинета. Время приема закончилось, и на этот раз она меня не останавливает. А я даю себе обещание, что больше не приду сюда. Никогда.
6.2
Крис бомбит меня сообщениями. Кажется, ее папа всерьез воспринял идею со статьей, и теперь подруга добивается, чтобы я что-то написала. От того как она пытается угодить своим родителям, аж подташнивает. А я понятия не имею как это — писать для газеты. Да и про что писать? Про Чудика и его вечный Ад на Земле? Нет-нет, мое место в психушке кому-то нужнее.
Мама без стука (естественно) заходит в комнату, но я успеваю переключить страницы на компьютере, прежде чем она подходит ближе и утыкается в монитор. На экране застывает «Демон» Врублевского, и мама недовольно цокает.
— Ужас, — говорит она и кладет деньги на стол. — Это за рисунок.
Я убавляю музыку и делаю вид, что мне все равно. Только сохранять равнодушие в этот момент невероятно сложно — хочется прыгать и визжать. Но мама не должна видеть мою радость — это причинит ей боль. А я и так достаточно плохая дочь.
— Почему ты взяла именно этот рисунок? — спрашиваю я.
К Венере у меня было особое чувство. Она такая сильная и смелая, уверенная в себе, своих желаниях и мыслях. Я изобразила не себя, как часто думают про творцов, но хотела бы быть такой. Мне казалось, что мама что-то разглядела в этом рисунке и выбрала его, потому что...
— Ну, он лежал сверху, — отвечает мама.
Ах, вот оно что. Он просто лежал сверху. Вообще все просто. Нет никакой тайны, никакого предчувствия величия — он просто лежал сверху. И, да, никаких молодец, я тобой горжусь — тоже нет.
— Что ты хочешь на ужин? — спрашивает мама.
— Ничего. Я сейчас ухожу, — отвечаю и смотрю на время — еще немного и я опоздаю на встречу с Чудиком.
— Куда идешь?
— К Кристине, — вру я без промедления. — Куда же еще?
Я не хочу говорить ей про Чудика, не хочу объяснять, почему вдруг начала общаться с этим странным парнем.
— Веди себя хорошо, — мама бросает свою коронную фразочку и уходит.
Вот поэтому я и не хочу ей ничего рассказывать.
Когда дверь закрывается, я прибавляю громкость и пересчитываю деньги за рисунок. Не знаю: много это или мало — но это все мое! Я заработала! Первые деньги, которые я заработала своим талантом. В это время как раз звучит «Welcome To The Jungle» Guns N' Roses, и мне хочется только одного — танцевать. Я прыгаю по комнате и трясу ирисовыми кучеряшками, изображая рок-звезду. Как же мне сейчас хорошо. Даже фиолетовые «граммофончики» на подоконнике начинают колыхаться в такт музыки. Я вдыхаю миндальный аромат, и незнакомая до этого радость растекается по венам.
В танце я стягиваю домашнюю одежду и осматриваю шкаф. Это всего лишь Чудик. Поэтому черных джинсов и футболки с надписью «наркотики — это плохо» вполне достаточно. Даже краситься не буду. Только уложу воском кудри, чтобы не падали на глаза.
Я уже собираюсь выходить, но останавливаюсь на секунду — ответить на новое сообщение. А потом вижу, от кого оно, и сажусь на кровать. Меня парализует на несколько минут, потому что сообщение от Тима, и я никак не решаюсь его прочесть. Мне казалось, что у нас все. Я не люблю его — говорю себе и нажимаю на сообщение.
«Эй! — пишет Тим в своем духе. — Че делаешь?»
«Ничего», — отвечаю я.
Фля! Зачем я так написала??? Теперь он будет думать, что у меня нет своей жизни, что я только его и жду.
«Свободна?»
«Ну да».
Фля! Фля! Фля!
«Можешь сейчас прийти в «Библиотеку»? Дело есть».
Он что, зовет меня на свидание? Фля!
«Да не вопрос», — печатаю я дрожащими пальцами. Жизнь налаживается, черт возьми.
Стягиваю с себя джинсы и надеваю черное платье с тюлевой юбкой — в меру романтично, но не слишком развратно. Что может хотеть Тим? К чему эта срочность? Думаю, просто пришло время признаться в наших чувствах.
6.3
Я бегу к «Библиотеке». У самого входа замедляю шаг, останавливаюсь и перевожу дыхание. В отражении панорамного окна — девочка с дурацкой прической и не менее дурацким выражением лица. Ах да, это же я. Взбиваю ирисовые кудри, растягиваю губы в улыбке и наконец захожу.
Иду мимо столиков и ощущаю, как телефон вибрирует в сумке. О мой Босх... Это точно Чудик. Я должна была прийти на крышу минут 10 назад, но сейчас есть дела поважнее фальшивой дружбы. Нажимаю кнопку «отбоя» — перезвоню позже. Он же, он все поймет.
Подхожу к столику Тима. Только он здесь не один. Рядом сидит самая красивая девушка, которую я когда-либо видела. Она поправляет ему челку, а затем кладет голову прямо на плечо и все улыбается-улыбается-улыбается. Я хочу броситься прочь, но не успеваю. Эта красотка первая замечает меня и машет рукой. Да кто ты вообще такая? И какого флюгера тебе надо от Тима? Мне ничего не остается, как подойти ближе.
— Привет! — говорит девушка и расплывается в улыбке шире, чем у Чеширского кота. — Я тебя такой и представляла.
Фля! Что он ей про меня наговорил?
Пожалуйста, скажи, что это твоя сестра! Ну, пожалуйста, просто скажи, что это сестра, о которой я не знаю, и между вами, естественно, ничего нет.
Тим убирает с дивана свою куртку и кивком головы показывает мне — садись.
Все еще не понимая, что здесь происходит, я сажусь рядом с Тимом и скрещиваю руки на груди.
— Меня зовут Береника, — девушка протягивает руку, и вокруг все чернеет. Кафе окутывает темный туман. Ничего не видно. Только ее лицо, изуродованное смертью. И как из чеширской улыбки вываливаются зубы, плюхаясь прямо в молочный коктейль. А она хохочет. Хохочет и хохочет.
Я зажмуриваю глаза всего на мгновенье и когда открываю их, ничего этого нет. По-прежнему самая красивая девушка в мире протягивает мне руку и ждет ответ.
— Как, ты говоришь, тебя зовут? — спрашиваю я.
— Вероника, — отвечает она.
Не Береника. Вероника.
— Ааа, — говорю и жму ее руку, — Софа.
— А я знаю.
— Че как дела? — спрашивает Тим.
И я не понимаю: то ли ему действительно интересно, то ли он пытается заполнить неловкую паузу.
Телефон снова вибрирует, и я снова нажимаю «отбой». Замечаю 10 неотвеченных сообщений, но не хочу сейчас на них отвлекаться. Просто не могу сосредоточиться.
— Тим сказал, что ты рисуешь, — говорит Вероника.
— Ага.
— Я тоже.
— У нее очень крутые рисунки, — вступает Тим. — Покажи, — и он толкает ее локтем.
Вероника достает телефон, тыкает по экрану тоненькими пальчиками с пятнами от краски и протягивает мне.
— Ну, это так, — говорит она, — просто баловство.
Я листаю фото рисунков. Здесь какой-то особый сказочный мир: драконы, олени, волки, сплетения растений и человеческих образов — и все это с легким оттенком зловещей тьмы. Рисунки потрясающие, правда, потрясающие. Настолько, что волна ревности накатывает и я вот-вот захлебнусь.
— Красиво, — говорю и возвращаю телефон Веронике.
— Я начала рисовать совсем недавно. После того...
Прячу руки под столом и, пока никто не видит, впиваюсь острыми ногтями в свои бедра сквозь тюлевую юбку.
— ... как увидела логотип группы Тима. Этот кот просто заворожил меня. И вдохновил.
И я ослабляю хватку.
— Давай спроси, — Тим снова толкает ее локтем.
— Тим сказал, что в вашей школе можно выиграть грант на обучение в Академии искусств, — говорит Вероника.
Я бы сейчас поперхнулась молочным коктейлем. Вот только мне его никто не заказал.
— Да, — говорю, — ученики нашей школы могут выиграть грант на обучение в Академии искусств.
Телефон вибрирует.
— Можно перевестись, — Тим начинает предлагать варианты.
— В нашу школа нельзя просто так перевестись, — отвечаю ему я. — Только со сдачей экзаменов. И уж тем более не за два месяца до выпуска.
— Ой, да ты и так поступишь, — говорит Тим Веронике. — Просто покажи свои рисунки, и тебя сразу же возьмут.
Телефон вибрирует.
— В Академию просто так не поступишь, — говорю я. — Надо быть чертовым гением, чтобы тебя туда взяли. Или выиграть грант на Летнем фестивале.
— А ты не участвуешь в школьном конкурсе? — спрашивает Вероника у Тима.
— Не-а.
Телефон вибрирует.
— Он никогда не участвует, — говорю я.
— Почему? — удивляется Вероника.
— Мне. Ничего. Никому. Доказывать. Не нужно.
— Но разве ты не хочешь выиграть грант на обучение? — она все еще его не понимает, и хоть что-то роднит меня с этой красоткой.
Телефон вибрирует.
— Мне не нужно поступление в Академию искусств.
А вот теперь пришла моя очередь удивляться.
— Ты не будешь поступать после выпуска?
— Нет.
Телефон вибрирует.
— То есть ты даже не будешь пробовать поступить в Академию искусств?
— Нет.
Родители Тима не очень приветствуют его выбор. Музыкант — так себе профессия. Как и художник.
Странные эти взрослые. Сначала они приводят тебя на все эти кружки, занимают дополнительными уроками и нагружают хобби. А потом, оказывается, все это — не профессия. Все это надо, чтобы ты не мешался под ногами. Ну и чтобы перед друзьями хвастаться, какой твой ребенок молодец.
Телефон вибрирует.
И все же. Даже если Тим не хочет участвовать в конкурсе и попытаться выиграть грант, он может сдать вступительные экзамены. Это сложно, но шанс есть у каждого. Надо хотя бы попробовать.
— И куда же ты будешь поступать? — спрашиваю я.
— Никуда, — отвечает Тим.
Телефон вибрирует.
— Что значит ты никуда не будешь поступать?
— У меня другие планы на свою жизнь.
— И мне он тоже не признается, — говорит Вероника.
Интересно, как же они познакомились?
— Как вы познакомились? — спрашиваю, сама не зная у кого конкретно.
— Ну, — начинает Тим, — Вероника написала мне, что ей понравилась моя новая песня.
Вероника опять улыбается своей чеширской улыбкой и кивает.
— Потом то-се, — продолжает Тим, — и как-то вот. Ты послушала песню?
Фля! Как же он достал со своей песней!
Телефон вибрирует.
— Ой, нет, — вру я. — Все время забываю.
Я смотрю на часы и делаю максимально большие глаза. Мне просто нужен повод, чтобы побыстрее уйти.
— О, я уже очень сильно опоздала, — говорю. — Ну, приятно было познакомиться. И всего хорошего.
Телефон вибрирует.
— Так, а что мне делать с поступлением? — спрашивает Вероника.
— А ты хочешь стать художником? — спрашиваю я.
— Нет. Не знаю, вообще-то. Это Тим говорит, что из меня получится хороший художник.
— А ты? — спрашиваю.
Она пожимает плечами.
— Для начала реши, кем ты хочешь стать, — говорю я и удаляюсь.
Как только дверь «Библиотеки» за мной закрывается, останавливаюсь и набираю в легкие побольше воздуха. Я плачу. Не смущаясь ни прохожих, ни самой себя. Имею право. Парень, которому я отдала свое сердце, выбрал не меня.
Достаю телефон, чтобы позвонить Чудику, и обнаруживаю десятки непрочитанных сообщений.
«Софа, ты серьезно?»
«Фу, не ожидала от тебя такого».
«Давай сделаем вид, что мы не знакомы?»
«А что, вы даже очень хорошо смотритесь вместе».
«Нашла с кем связаться».
«Это какой-то розыгрыш?»
«А Кристина тоже в вашей тусовке?»
«Правда, что он ест младенцев?»
«Ты мне все равно никогда не нравилась».
Фля! Что происходит?
Я пролистываю до самого первого сообщения. Случилось страшное. Случилось то, что никогда не должно было случиться. Чудик опубликовал на своей страничке наше «страховочное» селфи, которое никому нельзя было показывать, и подписал: «Гуляю со своей лучшей подругой». Ну что за придурок?
Теперь мне звонит Крис. Я нажимаю «отбой», потому что не знаю, как сейчас перед ней оправдываться. Сначала я должна найти Чудика. И прибить его.
6.4
Чудик не берет трубку. Ожидаемо. Я строчу ему сообщения на ходу, снова и снова набираю номер. Но ответа нет. А мой телефон продолжает разрываться сообщениями от тех, кого я когда-то считала друзьями. Ну хорошо, не друзьями, а приятелями.
Я поднимаюсь на крышу своего дома, где мы должны были встретиться с Чудиком. Очень глупо искать его здесь, ведь никто никого и никогда не станет ждать больше часа. Но я все еще надеюсь на чудо.
Дверь на крышу заперта — кто-то повесил навесной замок. Я дергаю ручку, потом замок — нет, ничего не получается. Нужен ключ. Да какого флюгера здесь вообще происходит?
Телефон вибрирует. На этот раз звонит мама. Вот только ее мне сейчас не хватало. Почему она звонит именно тогда, когда я меньше всего хочу ее услышать? Я нажимаю «отбой» и спускаюсь во двор. Домой мне нельзя. Сначала надо поговорить с Чудиком.
Я задираю голову вверх и в доме напротив пытаюсь найти бордовые занавески на окнах. Так, это 12 этаж, а значит задача не такая уж и сложная. Всего лишь проникнуть в подъезд и позвонить в квартиру.
Минут десять жду под подъездом, пока кто-то из жильцов не выходит и не пускает меня внутрь. Захожу в лифт и нажимаю на кнопку 12 этажа. Ну какая же я умная все-таки.
Выхожу на 12 этаже и понимаю, что никакая не умная. Здесь две квартиры, чьи окна выходят во двор, — и я понятия не имею, какая из них мне нужна. Закрываю глаза и мысленно представляю, с какой стороны висели занавески и соотношу с расположением лифта. А, флюгер его знает. Поэтому я просто нажимаю на звонок и молюсь внутри себя, чтобы квартира оказалась чудиковой.
Дверь открывает женщина. Она элегантно одета и выглядит несколько моложе, чем моя мама. Могла бы уже и проследить, во что превратился ее сын.
— Да? — спрашивает женщина.
И вот тут и только тут я понимаю, что не знаю, как зовут Чудика. Я никогда не обращалась к нему по имени и даже не спрашивала о нем.
— Здра-а-а-вствуйте, — расплываюсь я в улыбке. — Я к вашему сыну.
Гениальный же ход.
— Марк, — говорит женщина в сторону, — подойди сюда.
Марк — какое красивое имя.
В дверях появляется малыш лет пяти с самолетиком в руках и обнимает маму за ноги. Вряд ли это Чудик, но кто знает, какими способностями он обладает. Может, превращение в ребенка — обычная история для вечности в Аду? Но я сама слабо верю в этот бред.
— Эм, — я, правда, не знаю, что сказать. — А другого сына у вас нет? — пожалуй, самый дурацкий вопрос, который только можно было задать и в без того дурацкой ситуации.
— Эй, — раздается голос за моей спиной.
Оборачиваюсь и вижу Чудика в приоткрытых дверях квартиры напротив. Ну да, ну да, я всего лишь ошиблась дверью.
— Тетя Света, это ко мне, — говорит он соседке. — Извините.
Чудик хватает меня за руку и затаскивает в свою квартиру. После чего закрывает дверь.
— Даниель, кто-то пришел? — раздается женский голос из дальней комнаты.
— Мам, это ко мне, — кричит Чудик в ответ.
— Даниель? — переспрашиваю я и начинаю хихикать. — Даниель? Серьезно? — не могу себя сдерживать, и хихиканье переходит в хохот.
Чудик закрывает мне рот рукой, чтобы заглушить хохот.
— Не называй меня так, — говорит он и отпускает руку. — Я Даня.
— Даниель, — полная женщина в фартуке и с кухонным полотенцем в руках появляется в коридоре. — О, ты привел девушку.
— Нет, мам, — оправдывается Чудик. — Это просто подруга. И она уже уходит.
Чудик открывает дверь и пытается вытолкнуть меня из квартиры. Но я как раз таки никуда уходить не собираюсь.
— Вообще-то, у меня еще есть немного свободного времени, — говорю я.
— Замечательно, — мама Чудика берет меня под руку. — Я испекла черничный пирог. Давайте попьем чай?
— А давайте, — говорю я, и мы вместе идем на кухню.
Я прибью Чудика чуть-чуть позже.
— Знаешь... — говорит мама Чудика и делает паузу.
— Софа, — представляюсь я.
— Знаешь, Софа, Даниель раньше никогда не приводил в дом девушек.
— Да что вы говорите? — и я, как могу, сдерживаю себя, лишь бы не засмеяться. Ну надо же — Даниель. Наш Чудик и вдруг Даниель.
Хотя бы на мгновенье забываю, что произошло сегодня в «Библиотеке». По сути, ничего. Это я сама опять все придумала.
6.5
Теперь я хочу прибить Чудика еще сильнее. За черничный пирог и чай с ароматом карамели. За мамины объятья и дурацкий вопрос: «Как прошел твой день?» За эту кухонную неспешность и смех до слез.
Я сжимаю десертную вилку, представляя, как воткну металлические зубья ему прямо в горло. И Чудик захлебнется кровью с примесью черники, прежде чем снова остановится его сердце. Нет-нет, он точно не доживет до лета. Ему осталось от силы полчаса.
Чудик забирает у меня вилку, потому что ужин уже закончился и пора мыть посуду, но я держу ее слишком крепко. Тогда он по одному разжимает мои пальцы, и вилка падает на кафельный пол. Этот звон возвращает меня к реальности, и я понимаю, что только что всерьез думала об убийстве.
Тянусь за вилкой, но Чудик меня опережает, едва касаясь моей руки. Он стирает с кафеля следы черничного варенья и бросает вилку в мойку. А затем берет мою тарелку, ставит ее на свою, а сверху мамину и несет к остальной грязной посуде. Я знаю, что он делает. Чудик тянет время. Моя приветливая улыбка может обмануть его наивную мамочку, но точно не его.
Когда Чудик берется за чашки с винтажными вензелями, мама останавливает его. Она говорит, что сама справится с посудой, а мы можем идти развлекаться. И Чудик ведет меня в свою комнату. Мы идем медленно, будто бы по темным коридорам подземелья, где в любую секунду может выскочить монстр и утащить тебя в Ад.
Чудик включает свет, но все, что я успеваю заметить, это бордовые занавески на окнах. Он набрасывается на меня с подушкой и прижимает голову к стене. Еще чуть-чуть и я задохнусь. Не могу поверить, что оказалась такой глупой и так легко попалась в ловушку. Эти милые улыбки были притворством. Меня обманули, чтобы втереться в доверие, а потом сварить суп из моих костей. Ну а что я хотела, ввязываясь в общение с самым странным парнем на планете?
— Кричи, — говорит Чудик сквозь подушку.
— Чтооо? — пытаюсь пробубнить я, задыхаясь от куриных перьев, чей запах просачивается несмотря на двойную наволочку.
Это какая-то извращенная игра маньяка? Типа я даю тебе шанс на спасение.
— Просто кричи.
Сомневаюсь, что кто-то из соседей услышит меня и примчится на помощь. Но маньяк сказал «кричи», и мне ничего не остается, как подчиниться. И я кричу. Кричу так сильно, что у меня надрывается горло — оно ужасно чешется, чувствую, что вот-вот порвутся связки.
— Еще, — командует Чудик.
Мне осталось совсем чуть-чуть. Возможно, три секунды крика. Страшная боль раздирает горло, и не остается сил дышать. Замолкаю. И Чудик убирает подушку, чтобы проверить жива ли я. Все еще жива. Он усаживает меня на кровать и протягивает стакан воды.
Я не могу вымолвить ни слова. Ощущение, будто бы по горлу прошлись наждачкой. И так хорошенечко прошлись, что внутри совсем ничего не осталось. Мне не нужно сглатывать ком перед тем, как сказать что-то очень важное и волнующее. Никакого кома просто нет. Я опустошена. Возможно, даже свободна.
— Легче? — спрашивает Чудик и кивает на мои руки.
— Что легче?
Руки как руки.
— Ну, ты не сжимаешь кулаки. Значит, больше не хочешь мне врезать?
Руки действительно перестали сжиматься. И если мне сейчас вложить вилку в ладонь, вряд ли я воткну ее Чудику в горло. В колено — да. Но не в горло.
— Я все еще очень зла на тебя.
— Да, я понимаю.
Как ему удается сохранять спокойствие?
— Нет! — говорю я и вскакиваю с кровати. — Ты ничего не понимаешь!
Беру свой телефон и зачитываю вслух несколько сообщений.
— Видишь, что ты наделал? Теперь на мне клеймо лузера!
— Поздравляю с прибытием на темную сторону этого мира. Поверь, здесь жить гораздо проще.
Кажется, он смеется надо мной.
Хватаю подушку, которой Чудик прижимал меня к стене, и бросаю в него.
— Ненавижу тебя!
Но он успевает увернуться, и подушка летит в стену. Она задевает плакат, и вот группа AC/DC распадается наполовину. Только сейчас я начинаю внимательно рассматривать его комнату и замечаю огромную стопку виниловых пластинок. Подхожу ближе и перебираю потрепанные то ли временем, то ли страстью к музыке обложки: Metallica, Nirvana, Guns N' Roses, Limp Bizkit, Mötley Crüe и еще куча знакомых имен. Неужели у нас есть что-то общее с этим лузером?
Я копошусь в пластинках, и Чудик не выдерживает.
— Ты ищешь что-то конкретное?
— Ага, — отвечаю я, не отрываясь. — Себастьяна Баха.
— Здесь такого точно нет.
Но я все же нахожу пластинку и протягиваю ее Чудику.
— Skid Row, — читает он на обложке, как будто впервые слышит это название.
— А солиста зовут Себастьян Бах. Это псевдоним, конечно. Настоящее имя Себастьян Бьерк, что и, правда, похоже на Баха. Ты совсем не знаешь свою музыку.
— Потому что это не моя музыка.
— А чья?
— Это папины пластинки. Он музыкант, — говорит Чудик и на секунду замолкает. — Был музыкантом.
— Он... — мне так неловко задавать этот вопрос, но я должна, — умер?
— Нет. Просто ушел. Но по ощущениям, да, умер.
— Мне очень жаль, — говорю первую банальщину, которая приходит в голову.
— Да все нормально, — отмахивается Чудик и улыбается. — Он все равно ненастоящий. И мать ненастоящая. В моей жизни больше нет ничего настоящего. Во всех моих жизнях.
Его улыбка притворна. Но это не мое дело. Я здесь, чтобы выиграть конкурс, о котором совсем забыла. Лезть в чужие семейные драмы и залечивать раны Чудика мне точно ни к чему.
— Поставишь? — я киваю на пластинку. — Никогда не слушала Skid Row на виниле.
Чудик сдувает пыль с проигрывателя, ставит пластинку и замирает с иглой в руке.
— Вот эту, — показываю на «I Remember You».
Звук трещит, но я узнаю эту песню. А на припеве на меня накатывает волна воспоминаний о прошлом лете. И как Тим трясет челкой под гитарное соло. Если музыка — это не машина времени, то что тогда?
Песня резко обрывается, и в воздухе повисает тишина. Я ловким движением стираю слезу, чтобы Чудик ничего не заметил.
— Наверное, тут царапина, — говорит он и вертит в руках пластинку. — О! Сейчас кое-что включу.
Чудик перебирает пластинки, достает одну и ставит ее на проигрыватель. Мелодия тут же заполняет комнату и пробирается прямо под кожу. Это что-то незнакомое, но мне определенно нравится. Песня, которую я никогда не слышала раньше. Песня, которая навсегда будет связана с этим днем и с этим человеком.
— Дай посмотреть, — я тяну руку к обложке.
— Вот эта, — Чудик показывает на The Goo Goo Dolls «Iris».
Ирис? Серьезно?
Ищу песню в гугле и пробегаюсь по тексту. Я не обращаю внимания на то, что она о наслаждении моментом и сегодняшнем вечере, о том, что мир его не понимает, а героиня поймет, о вечности, которую он готов отдать за нее. Не думаю, что Чудик пытается передать мне какое-то зашифрованное послание. Нет. Я думаю, это очень странно, что в песне с названием «Iris» этот ирис ни разу не встречается. Или Ирис — это она?
— Красиво, — говорю я, потому что вижу, что Чудик ждет какой-то реакции. — Но мне уже пора.
— Я был не прав, когда опубликовал то фото.
— Ага.
Что бы он сейчас ни говорил, уже ничего не исправить. Вся школа видела мою довольную рожу в компании Чудика. И я не смогу доказать, что это было не по-настоящему. И вообще никакие мы не друзья. И тем более не лучшие. Нет-нет, все, я официально и навеки вечные зачислена в тусовку лузеров.
— Просто я очень сильно на тебя разозлился. Когда ты меня продинамила. Опять.
Что ж, я тоже была не права. Могла хотя бы предупредить Чудика, что не приду. Что выбрала Тима, а не конкурс. Конкурс! Постоянно забываю, зачем я здесь.
— Проехали, — говорю я. — Так как мне выиграть конкурс?
— Написать картину, — Чудик повторяет свою заезженную пластинку.
— Да. Но какую?
— Вспомни свою самую большую боль...
И я вспоминаю: Тим.
— ... и напиши о нем, — заканчивает Чудик.
Он что умеет читать мысли?
— Как ты понял?
— Что понял?
— Что я думаю о нем.
— Тебе 17. Что еще может болеть у подростка?
Раздается легкий стук в дверь и только когда Чудик говорит «да-да», на пороге появляется его мама.
— Ребятки, — говорит она. — Уже довольно поздновато.
— Ага, — отвечаю я и бросаю взгляд на часы — почти полночь. — Я как раз ухожу.
В лифте первым делом проверяю телефон и вижу миллиард пропущенных звонков от мамы. Женщина, которая до сегодняшнего дня не интересовалась, где и с кем ее дочь, наконец-то, вспомнила, что она мать. Еще никогда в жизни мне не было так страшно идти домой. Но ведь я не сделала ничего плохого. Неужели мама отдаст меня в детдом из-за фото с Чудиком?
6.6
Дрожащей рукой просовываю ключ в замочную скважину и не попадаю. Мне слишком страшно. Место, где должно быть тепло и безопасно, пугает больше всего на свете. Мне не нужна победа на конкурсе. Я не хочу написать гениальную картину. Мне не нужно место в истории. Я просто хочу провалиться сквозь землю прямо здесь и сейчас — на пороге своего дома.
Наконец-то попадаю в замочную скважину, проворачиваю ключ и медленно открываю дверью. В коридоре горит свет. И в гостиной. И на кухне. Свет горит везде.
— Явилась, — мама появляется в коридоре и скрещивает руки на груди.
Из-за ее плеч выглядывает Крис. О мой Босх... Что она здесь делает?
— Я, наверное, пойду, — говорит Крис.
— Конечно, Кристина, — отвечает ей мама. — Спасибо за помощь.
Подруга проходит мимо и не говорит ни слова. Она обувает домашние тапочки и скрывается за дверью, пока мама сверлит меня взглядом.
Я не сделала ничего плохого. За что оправдываться?
Иду в свою комнату, закрываю дверь и стаскиваю покрывало с кровати. Все, чего мне сейчас хочется, это лечь в постель и уснуть. Дверь распахивается и на пороге появляется мама, а где-то позади нее топчется папа. Я отступаю под напором родителей и оказываюсь прижата к ледяной батарее у окна.
— Где ты была? — спрашивает мама.
— Гуляла.
— Ты видела, сколько времени? — спрашивает папа.
Я молчу и смотрю в пол. Ну почему именно в тот момент, когда мне не нужно их внимание, они решили поиграть в родителей?
— С кем ты гуляла? — спрашивает мама.
— С другом.
— С каким еще другом? Кристина сказала, что вы сегодня не виделись. Где ты была?
— Что за мерзкий запах? — спрашивает папа.
Комната пропиталась миндальным ароматом фиолетового цветка. Я так к нему привыкла, что уже и перестала замечать. И он никакой не мерзкий!
— Ты что, курила? — спрашивает мама.
— Нет.
Сегодня я не выкурила ни одной сигареты.
— Ты принимаешь наркотики? — мама продолжает свой допрос.
— Нет.
— Да ты посмотри, она стоит вся обдолбанная, — говорит папа.
Ага, та, у которой на футболке написано «Наркотики — это плохо», стоит обдолбанная.
— Мне это все надоело, — говорит мама. — Когда ты уже повзрослеешь?
Я прижимаюсь вплотную к батарее и молюсь только об одном: чтобы это поскорее закончилось.
— От тебя одни проблемы, — говорит мама и протягивает руку. — Давай сюда телефон.
Да-да, я в курсе, что без меня всем стало бы легче. Спасибо за напоминание.
Протягиваю телефон. Мама кладет его в карман халата, а затем вытаскивает из розетки ноутбук и берет его подмышку.
— И чтобы на крыше я тебя больше не видела, — говорит она и хлопает дверью.
Так вот кто повесил замок на дверь крыши. И тут в голове все становится на свои места. Крис увидела фото с Чудиком. Она написала, но я не ответила. Она позвонила, но я не ответила. И тогда она пришла ко мне домой. А мама сказала, что я должна быть с ней. Наверняка, Крис заметила, что фото сделано на крыше и рассказала обо всем маме. Осталось только выяснить: подруга волновалась, что Чудик держит меня в плену, или она боялась, что нашей дружбе пришел конец?
Стягиваю юбку и футболку. На колготки уже не хватает сил, поэтому ложусь в постель прям так и сразу же засыпаю.
6.7
Я натягиваю капюшон и мелкими перебежками пробираюсь по коридорам хелл-хауса. Знаю, что не смогу скрываться вечно, и мне придется предстать перед школьным судом и услышать позорное «лузер» прямо в лицо. Но я оттягиваю этот момент как можно дальше, наслаждаясь последними мгновениями прежней жизни.
Интересно, какую кличку мне придумают? Может, Чудиха? Или Чудилка? Телефон родители так и не вернули, поэтому я не в курсе — возможно, кличка уже есть, а мое имя пало в забвение, как когда-то это произошло с именем Даня.
Все, что нужно знать про любую среднюю школу: одноклассники ждут, пока ты споткнешься. Они всегда рядом. Но никто не протянет руку, нет. Не словит в последний момент. Не поможет подняться с пола. Они будут ждать, когда твое лицо коснется земли. Чтобы потом ногой втоптать его еще поглубже.
Стоит подышать не в ту сторону, и ты — враг номер один. Хорошо, что люди постоянно спотыкаются и почетное звание «лузера» кочует от одного к другому. Просто нужно подождать, пока кто-нибудь не облажается еще больше.
И, да, дружить с тем, с кем никто не дружит, в средней школе — самое настоящее преступление.
А что, если во взрослом мире все еще хуже?
Я скрываюсь за колонной и жду звонка на урок. Когда одноклассники заходят в кабинет, решаюсь выйти из укрытия, но чья-то рука тянет меня назад. Это Крис.
С минуту мы смотрим друг на друга, не находя нужных слов. Если весь мир от меня отвернется, на чьей стороне окажется девушка, с которой мы разделили пару сережек?
— Ты что, обрезала челку? — я прерываю молчание.
Сколько знаю Крис, у нее никогда не было челки. Она даже не говорила, что хочет изменить прическу. И тут вдруг — челка.
— А, это, — говорит Крис и поправляет челку, все больше закрывая лоб. — Да так.
Мы снова погружаемся в молчание. Пожалуйста, просто скажи что-нибудь.
— Прости меня... — наконец-то говорит Крис, и я чувствую облегчение.
Но разве это не я должна просить прощения? Разве не я скрыла от нее дружбу с Чудиком? Хоть и подставную.
— Я не должна была идти к тебе домой... — говорит Крис. — Но я испугалась. — И она начинает тараторить: — Если бы ты сразу ответила на мое сообщение или звонок. Если бы ты все объяснила. Я боялась, что Чудик взял тебя в плен, — она смеется, и сквозь смех выступают слезы. — Ну, это же бред, что вы друзья! Я боялась, что он причинит тебе вред. Он же гребанный псих.
— Крис, — говорю я и провожу рукой по ее плечу.
Я не заслуживаю такой подруги.
— Тебя наказали из-за меня...
Здесь она права, конечно. Если бы Крис не заявилась ко мне домой, мама бы не узнала, что я соврала. Что ушла на встречу не со своей подругой, а с кем-то другим. С кем-то, кто может причинить мне боль. Хоть это и неправда. С причинением боли я отлично справляюсь сама.
— Если бы ты сразу сказала, что идешь на встречу с этим... Да с кем угодно. Я бы прикрыла тебя.
— Все в порядке, — говорю и обнимаю подругу.
Она стягивает с меня капюшон и проводит рукой по ирисовым волосам. Так нежно, что по спине проносятся мурашки. А что, если Крис влюблена в меня?.. Иначе я не понимаю, почему она бегает от своих парней. Почему идеальная по всем параметрам девушка ни с кем не встречается? В ужасе от своих мыслей я отталкиваю Крис, иду к окну и сажусь на подоконник. На урок мы все равно опоздали.
— Ты правда не сердишься? — спрашивает Крис и садится рядом со мной.
— Правда. Конфискация мобильника и ноутбука — это не так страшно. А для других наказаний у родителей мозгов не хватает. Зато у меня появилось время, чтобы написать картину для конкурса. Знаешь ли, в этот раз я намерена победить.
— Значит, ты еще не?..
И без лишних слов я понимаю, что речь о прозвище. О прозвище, которое придумали для меня. Это должно быть что-то обидное, что-то настолько унизительное, что я захочу перевестись в другую школу. Цепляюсь пальцами за подоконник и улыбаюсь, как будто мне пофиг.
— Говори уже.
Крис выдерживает паузу.
— Тошнила.
Тошнила? Вы серьезно? Я могла ожидать чего угодно: Мальва, Синячка, Синька, Чернилка, Клякса. Не то чтобы я мастер в придумывании кличек. Но где же логика?
— Тошнила? — переспрашиваю.
Крис делает легкий кивок. Ей неловко.
— Но почему? Причем здесь Тошнила?
— Ну, знаешь, — Крис достает мобильник и показывает на экран, — вот эти блюющие смайлы.
— Так.
— Ими закидали комментарии. И в какой-то момент Мия...
— Ну, конечно! Мия! Кто же еще мог додуматься до такой мерзости?!
— Мия написала «Тошнила», и остальные подхватили.
У меня нет сил, чтобы читать комментарии, и я отдаю мобильник обратно Крис.
— Это правда? — спрашивает она. — Ты действительно дружишь с Чудиком?
— Нееееееет! Конечно, нет! Я же не сумасшедшая, — оправдываюсь я. — Не настолько сумасшедшая.
— Тогда почему ты с ним на фото? Почему он пишет, что вы друзья?
Крис... Она не поймет меня. Она не поверит. И я не смогу объяснить. По крайней мере, сейчас. Мне нужно время и веские доказательства.
— Почему мы с ним не общаемся? — спрашиваю я.
— Потому что с ним никто не общается.
— А почему с ним никто не общается?
Крис пожимает плечами. Я вскакиваю с подоконника и начинаю расхаживать взад-вперед. У меня зреет гениальный план.
— Давай, — говорю, — сделаем так, что вся школа его полюбит? Делов-то: отмыть, приодеть, заставить улыбаться.
— Неееееет. Это бес... пер... спек...тив... няк...
— Я должна выиграть конкурс, — говорю я. — Если я нарисую что-то гениальное, все забудут про эту дурацкую кличку.
И тут меня посещает действительно гениальная идея.
— И Чудик, — говорю. — Чудик тоже должен выиграть. Только так его начнут воспринимать всерьез.
— Разве он когда-нибудь участвовал в школьном конкурсе?
— Нет. Но я знаю, как его заставить.
Хорошо, не знаю. Но что-нибудь придумаю.
— Что здесь происходит? — звучит за моей спиной.
О, этот суровый мужской голос я узнаю из тысячи. А тем более в пустом школьном коридоре, когда все на уроках.
Я оборачиваюсь и улыбаюсь своей самой жалостливой улыбкой Хеллину.
— Муравская? Опять ты?
Когда директор школы знает тебя в лицо и по имени — это отстой.
Хеллин подходит ближе. На его физиономии то, что взрослые называют негодованием. Еще бы. Я только-только отбыла наказание за истерику у психолога, до этого были разрисованные стены в туалете. А теперь еще и прогул. Незапланированный, между прочим.
— Сейчас же ко мне в кабинет! Обе!
6.8
Мы выходим из кабинета директора, когда звенит звонок с урока и коридоры снова заполняются людьми. Крис получает свой первый выговор в дневнике, а я — очередной. И предупреждение — еще один проступок и меня не допустят к конкурсу. Знает чертяка Хеллин, на какие кнопки надо давить. Так что отныне я должна быть лапочкой. По крайней мере, в стенах хелл-хауса.
— В курилку? — спрашиваю я.
— Извини, Соф, — отвечает Крис и отстраняется от меня.
Поток людей уносит ее от меня, и я кричу:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Мы больше не можем дружить, — отвечает она, а потом шепчет губами: — Здесь.
Крис исчезает в потоке людей.
— Смотрите, это же Тошнилка! — кричит какой-то младшеклассник и тычет в меня пальцем.
Поток людей останавливается. Все смотрят на меня. Их лица искажает зловещая улыбка, как в каком-то популярном ужастике. Сейчас начнется.
— Не Тошнилка, а Тошнила, — говорит Мия.
Откуда она вообще здесь взялась?
Мия выходит в центр толпы и тычет пальцем в лицо тому младшекласснику:
— Не коверкай мой шедевр, малыш.
Серебряная змея, что обвивает палец Мии, вдруг оживает. Могу поклясться, что вижу, как она шевелит хвостом, а красные глазищи мне подмигивают.
И все начинают смеяться. Они заливаются адским гоготом, обнажая зубы-клыки. Вся эта толпа тычет в меня пальцем, второй рукой придерживая животы, чтобы те не лопнули. Даже чертова змея гогочет.
Толпа окружает и подходит все ближе. Я ощущаю давящую боль в висках, кажется, что мозги вот-вот взорвутся. А люди, мои вчерашние приятели, все подходят и подходят. Они смеются громче и касаются меня своими мерзкими руками. Я отбиваюсь, но сил больше нет, я падаю и толпа поглощает меня. Раз, два, три — бум. И наступает тьма.
— Эй. Ты чего?
Острые ногти вонзаются в мое плечо. Я открываю глаза и вижу змею, что пару секунд назад жаждала моей плоти. Она неживая. Она никогда и не была живой. Это всего лишь серебряная побрякушка.
— Эй? — снова спрашивает Мия и продолжает тыкать пальцем в мое плечо.
Вокруг нет никакой толпы. Никто не тычет в меня пальцем, никто не смеется, никто даже не смотрит в мою сторону. Школьники бегают по коридору, передают друг другу тетради с домашкой и показывают видосики в телефоне — в общем, живут своей обычной жизнью. Лишь три паренька уставились на лампу в коридоре, которая только что горела и с шумом погасла.
— Тошнила!
— Не называй меня так! — говорю я и убираю от себя руку Мии.
Я встаю с пола, отряхиваюсь и поднимаю папку для акварели. Хорошо, что листы не вывалились и хоть что-то еще остается в тайне.
— Тошнила, — не унимается Мия, но переходит на шепот: — где мое сочинение?
— Знаешь что...
Я подхожу ближе к Мие, но из-за ее высокого роста не дотягиваюсь до лица и задираю голову вверх, чтобы не разговаривать с сиськами.
— Знаешь что... — нет-нет, я выше этого, я не должна так поступать. — Знаешь что, Яшма... — придумываю ей кличку на ходу. — Иди ты к флюгеру!
Я разворачиваюсь, показываю Мии средний палец и иду по коридору подальше от нее.
— Вообще-то, я — Ямшинова, — говорит Мия вслед то ли мне, то ли моему пальцу. — Причем здесь яшма?
Признаю: я не мастер обидных кличек.
Навстречу идет Ника. Я улыбаюсь, но она не замечает меня и проходит мимо.
Что, если они не будут меня дразнить, как обычно это делают с неугодными? Что, если полный игнор — вот мое наказание? Не слова наносят самые глубокие раны. Нет. Молчание проникает глубже всего на свете и бьет больнее слов-кинжалов.
Я хватаю Нику за рукав, пока она совсем не растворилась в толпе. Мне просто нужно проверить свою теорию.
— Ника!
Она останавливается и смотрит на меня самым невозмутимым взглядом.
— Да?
Фуууух.
— Эм...
А зачем я вообще ее остановила?
— Что там задали? — спрашиваю первое, что приходит в голову.
— А ты где была?
— Дела, — коротко и по-деловому отвечаю я.
Лезу в рюкзак, чтобы достать дневник, но не успеваю. Огромная рука обнимает меня и сжимает предплечье.
— Ну привет, девочка с волосами цвета неба.
Тим! Какого флюгера он хочет от меня сейчас?
— Вообще-то, — говорю я, — это ирис, а не цвет неба.
— Ах вот оно что, — отвечает Тим и так мило улыбается, что вся моя злость куда-то исчезает.
Фля! Я не хочу его видеть. Не хочу с ним говорить. После того, что случилось в «Библиотеке», я бы предпочла, чтобы Тима больше не было. Иди обнимай свою Веронику! Но длинная челка падает на его глаза, и я снова проваливаюсь в мир розовых пони.
— Привет, — говорит Чудик.
Он вклинивается в наше трио, и я ловлю дежавю. Все, как в тот раз на спортивной площадке. Только вместо Крис с нами Ника.
— Ты меня плохо расслышал? — Тим не спрашивает, он наезжает на Чудика.
— Прекрати, — говорю я и ударяю его в бок.
Тим выпускает меня из объятий и подходит вплотную к Чудику. Они почти одного роста и сейчас убьют друг друга, как минимум взглядом.
— Ты меня не понял? — говорит Тим.
— Не понял, — отвечает Чудик.
— Не надо, — я оттаскиваю Тима за руку, но у меня ничего не получается.
Чудик не отводит взгляд. Не пятится назад. В нем что-то изменилось.
Я втискиваюсь между этими дебилами и толкаю Тима в грудь.
— Отвали, — говорю я.
— Ты серьезно? — кажется, Тим не понимает, что происходит.
— Да!
— Так это все правда? Это фото. Вы типа друзья теперь?
— Чего ты хочешь? — спрашиваю я и скрещиваю руки на груди.
— Да так, — говорит Тим. — Ничего. Развлекайтесь.
Он наклоняется и шепчет мне на ухо:
— Просто потом не надо мне плакаться.
Тим уходит, задевая плечом Чудика. Но тот не падает, как в прошлый раз, он продолжает стоять с гордо поднятой головой. А Тим даже не оборачивается. Кажется, только что своими собственными руками я оборвала ту тонюсенькую нить, что связывала нечто хорошее, что было между нами. Лучший момент, чтобы удалить все его песни из плейлиста — только телефона у меня нет.
— Так тебе нужна домашка? — спрашивает Ника.
Она все еще стоит рядом и наблюдает этот странный спектакль.
— Давай потом, — говорю я.
Ника пожимает плечами и растворяется в толпе вслед за Тимом.
Что ж, за одну перемену я лишилась и подруги, и парня. Ну хорошо, потенциального парня.
— Добро пожаловать на темную сторону, — говорит Чудик.
У меня нет сил с ним разговаривать. И это же ничего, что в своей голове я по-прежнему называю его Чудиком?
— Темным быть практичнее, — продолжает Чудик. — Тебе не нужно каждую минуту думать, что там и как. Облился кофе — плевать. Уронил кетчуп — плевать. Одним пятном больше, одним меньше. Никто не заметит, когда ты и так уже темный. Светлым труднее. Одно неловкое движение и малюпасенькое пятнышко, которое не забудется до скончания веков, тебе гарантировано. Светлые живут в рамках. А такие, как я, дышат свободно. Понимаешь?
— Ты сейчас, правда, говоришь про одежду?
— В тебе есть что-то от страуса. Но с некоторой интерпретацией. Ты прячешь голову в асфальт и при этом еще пытаешься бежать.
— А сейчас ты про птиц?
Иногда я чувствую себя тупой рядом с ним. На самом деле, всегда. Возможно, если бы я прожила столько жизней, тоже бы поумнела?
Звенит звонок на урок, и мы идем по коридору, вливаясь в поток. Ну да, пусть они не тычут в меня пальцем и не кричат Тошнила на каждом повороте. Но все равно что-то изменилось. Потому что Чудик прав: быть в этой тени чертовски комфортно. И кто знает, на какое безумство теперь я решусь.
Утром я думала, что стала аутсайдером из-за Чудика. Но, на самом деле, всегда была им. Просто из последних сил пыталась доказать, что я нормальная, я как все.