Я. Она. Велосипед

У нас летний корпоратив, который каждый год проходит в разных местах. Даже будучи в дисс-отпуске, я приглашен. В этом году перед вечерней программой (цивильный банкет в фешенебельном лесном ресторане прямо под открытым небом, затем – дискотека и менее цивильная попойка) мы отправляемся в поход «по горам, по долам». Кто может – на горных великах. Немногие из наших могут, поэтому наша группа – самая маленькая и состоит только из молодых сотрудников вроде меня, нескольких сисадминов, одного уже пожилого партнера, но он – загорелый, подтянутый, жилистый дядька и известный далеко за пределами фирмы спорт-маньяк.

Есть и пару «девчонок» - Карин, принсипал-лесбиянка лет тридцати пяти. Хорошая, компанейская баба из трудового, в бизнесе – зверюга еще та. В личной жизни ее узаконенная «спутница» после искусственного оплодотворения недавно родила ребенка, девочку, насколько мне известно. В этом году решится судьба ее карьеры у нас: либо ее сделают партнером или, на худой конец, каунселом, либо «попросят». В последнем случае она, разослав преисполненный благодарности за неоценимые годы в нашей компании имэйл, свалит куда-нибудь в компанию поменьше. Лично я ставлю на последний вариант. Какой бы замечательной она ни была, и как бы ни вопила наша компания на вебсайте, выставляя напоказ поощряемое ею «дайверсити»: совет правления, точнее, относящийся к более старшему поколению его костяк слишком консервативен, чтобы терпеть нетрадиционную ориентацию в рядах партнеров. И вот, я уже форменно вижу это, Карин перейдет на фирму чуть-чуть поменьше нашей, но уже на условиях никак не меньших, нежели партнерство.

Еще с нами пару молоденьких - по нашим меркам, лет по двадцать пять - девчонок-референдариев, научных сотрудниц или стажеров. Одна из них – Джесси. Рыженькая, спортивная, подтянутая красоточка с пронзительно-голубыми насмешливыми глазами и острым язычком. На нее в офисе многие облизываются, она же смело флиртует, но ни в жизнь не переступит грани вульгарности, чтобы не показаться несерьезной.

Нет, Джесси слишком умна для этого. Со мной же она весь этот день заигрывает из-за того, что я безобиден, по крайней мере, не иду в атаку. Как и никогда, собственно. Еще она на «ты» с маунтом, словно ездила на нем с пеленок, и задорно-вызывающе гарцует передо мной по камешкам и крутым серпантинам, поминутно доказывая, что мне не уступает ни в чем.

Где-то часа три мы скачем от одной горно-наблюдательной точки к другой, наслаждаясь видами, один живописнее другого, на долину, а в долине – на две сохранившиеся крепости и руины третьей. Воздух здесь горно-леденящий, тогда как солнце палит нещадно и припекало бы башку, если бы не велосипедная каска.

Видать, оголодал я за последнее время, а Джесси – очень даже ничего. Поэтому, когда в поле моего зрения в очередной раз оказывается ее попа, обтянутая в черные с розовым велосипедки, а она сама со сверкающими из-под каски глазами задорно оглядывается на меня, догоняй, мол, я ловлю себя на том, что невольно гадаю, какая поза в сексе ее любимая. И больше чем уверен, что «сверху».

А что, почему бы и нет, думаю. Хреновато одному, как ни крути. И улыбаюсь ей одним уголком рта, потом нарочито смотрю куда-то поверх нее, симулируя отсутствие интереса. Досада берет ее мгновенно, и она удваивает усилия, флиртуя уже куда агрессивнее. Видимо, решила добиться меня. Мысленно усмехаюсь. Это удобно. Расслабляюсь и предоставляю событиям развиваться самим собой.

Наконец наш маршрут ведет нас вниз, в долину. Там, у реки, большой участок крупномасштабных черешневых посадок, выращиваемых на продажу. В наших краях это скорее редкость, и у нас предусмотрен привал, во время которого нам разрешается полакомиться черешней.

Джесси, тоненькая, разгоряченная, постоянно подкалывает меня, раскусывая одну черешню за другой и не упуская возможности продемонстрировать мне розовенький ротик.

- Bei der Schweifenstein-Ruine, an der Seilbahn hab' ich dich vorhin echt böse geschnitten. Hab' mich verschätzt, sorry ... Там, возле руин крепости Швайфенштайн, около фуникулерной будки я тебя жестко подрезала. Не рассчитала, ты уж извини...

Если честно, подначки ее немного утомляют, от них чувствую себя с ней каким-то... старым. Хотя мне только двадцать семь. Но я покровительственно улыбаюсь и добродушно признаю, что и в подметки ей не гожусь.

- Schon klar, Diss laugt einen ganz schön aus. Da kommt man leicht aus der Form, stimmt's Herr Ecki? Да я ж понимаю, дисс утомляет. Форма, наверное, не та уже, да, господин Экки? – продолжает кокетничать она, а я наблюдаю за тем, как очередная черешня исчезает у нее во рту. – Was guckst'n? Че смотришь?

Она дошла до фамильярности, употребив мое погоняло с фирмы, которым меня зовут исключительно коллеги, а я, как-никак, гораздо старше нее по должности – у нее и должности-то никакой на нашей фирме нет. Но я не занудствую. Молодая еще. Зарвалась, заигралась. И слишком хорошенькая, чтобы сердиться на нее за это.

- Ничего. Так просто. Вспомнил кое-что.

- So-so? Würd' mich mal interessieren! Вот как? Любопытно услышать!

- Может, расскажу. Рано еще, – отшучиваюсь. - Вот вечером, за барной стойкой - другое дело...

И тогда – что я расскажу тебе тогда, Джесси? Тогда или завтра? Или вообще когда-нибудь?

На корпоративе она переодевается в коктейльное платье и тусуется со своими. Голодные взгляды парней-стажеров едят ее поедом, но ее честолюбивая головка вбила в себя, что она могла бы получить меня. Поэтому она изредка бросает мне, раздосадованные, почти вопросительные взгляды. А как же, мол, обещанные откровения за барной стойкой?

Я отвечаю ей улыбкой, небрежной и слегка нетерпеливой. Мол, не знаю, о чем ты. Барьер между нами, воздвигнутый разными социальными, вернее, должностными статусами, который она преодолеет лишь, выучившись и поступив к нам на постоянную работу, был менее очевиден днем, когда мы были командой. Сейчас же каждый был вновь в своей нише. Она – подчиненная. Заигрывания - это ладно, откровенные подкаты – уже несерьезно и вызовет толки, если не легкое презрение среди моих коллег. Она это понимает, но я ее раззадорил. Она же меня...

Тем вечером между нами так ничего и не было. Затем, спустя пару недель, я встретил ее в компании в баре, куда меня потащил Эльти. Обстановка тут куда более неформальная. Она одета менее представительно и более вызывающе накрашена. Она активно, настройчиво флиртует со мной, словно желая напомнить: «Так как? Или забыл?»

Она-то ничего не забыла, хоть и притворяется, будто не помнит мое брошенное вскользь замечание. Досконально расспрашивает меня о диссертации, рассказывает, что тоже собирается сделать доктора, что у нее уже есть соображения относительно кафедры, но она пока не определилась, когда делать – сейчас или во время работы, как я.

И она ждет. Выжидает каких-либо моих откровений о себе. Она слишком умна, чтобы напомнить мне о черешне, но слишком целеустремленна, чтобы отступиться. Спрашивает о том, где я провел вальштацион, что повидал, и как мне там понравилось. О велоспорте, триатлоне, которым раньше тоже занималась – как много у нас с ней, оказывается, общего – и куда я езжу, живя здесь. О своих излюбленных тропинках любители велосипеда могут говорить бесконечно, что делаем и мы. Особо не дожидаясь моих расспросов, рассказывает о себе.

Но я не «впускаю» ее. Замечаю это сам, она же слишком отвлечена преследованием своей цели – добиться меня – чтобы хоть разок трезво взглянуть на меня и все понять, правильно оценив посылаемые, вернее, не посылаемые мной сигналы.

После этого бара мы не идем с ребятами в следующий. Вместо этого я провожаю Джесси домой. Она – из «местных местных». Это значит, что ее родителям посчастливилось обосноваться в одном из «золотых» маленьких элитарных городов в окрестностях и родить ее там. Вернее, посчастливилось ей.

Она из обеспеченной семьи, и выбор профессии произошел в ее случае автоматом, то есть, был передан ей по наследству, ибо отец ее занимается тем же. Он сдал свое партнерство в фирме вроде нашей, сам же с парой партнеров открыл, как мы их называем, «бутик» - маленькую, но эксклюзивную специализированную юридическую фирму, перетянув к себе большинство клиентов, с которыми работал до того. Еще с самого начала учебы у нее уже собственная полуторакомнатная квартира в студенческом районе, обставленная стильно и со вкусом. На ее окнах, как и у меня, нет штор. Уверен, ее менее упакованные подруги и сокурсники, ютящиеся в студенческой общаге или на частном съеме за баснословные бабки, изнывают от зависти.

Она угощает меня отменным кофе из дорогого кофейного автомата, какие стоят и у нас в офисе. Затем я занимаюсь с ней сексом – сначала на небольшом диванчике возле вышеупомянутого автомата. Я оказываюсь прав: «сверху» - ее любимая поза, и я предоставляю ей полную свободу действий.

Она делает все как надо, за что я в качестве вознаграждения даю ей кончить два раза, прежде чем кончаю сам. Затем она показывает мне свою большую кровать в спальной нише, приглашая испытать ее. Там она долго, упорно, но умело стимулирует меня, после чего ей удается выжать из меня еще трах и несколько оргазмов для себя – сколько, я уже как-то сильно не считаю.

Я и на сей раз не возражаю против ее «сверху». После «сверху» следует еще как-то. А она изобретательна. И неутомима. Помнится, Анушка не устраивала мне подобных марафонов. Я и против марафона не возражаю. Кажется, не лажаю перед ней. Пусть делает. Мне хорошо с ней - и только.

После секса она сразу же засыпает, лежа на животе. Утром я просыпаюсь первым и, не дожидаясь ее, делаю кофе. Аромат кофе будит ее, я приношу и ей чашку («Oh, du hast mir 'nen Kaffee gemacht, super! О, какой ты молодец, что кофе мне сделал!»), и мы пьем его вместе, лежа в постели. Да, признается она, она – сова и кофе необходим ей утром для раскачки. По будням у нее на автомате даже поставлен таймер – будильник звенит в семь, автомат варит кофе в семь ноль три, и кофе ждет ее, когда она выходит из душа.

Утром мы не спим друг с другом. Я отговариваюсь тем, что мне нужно куда-то успеть и сваливаю довольно скоро, а она, как мне кажется, не слишком на меня в обиде. Утром она другая, немного сонная и гораздо более спокойная. Все прошло так, как того хотелось ей и без ущерба для меня, и я этому рад. На прощание мы по-дружески обнимаемся в дверях, куда она выходит меня проводить в какой-то майке. Когда я уйду, она снимет ее и будет досыпать.

Я с облегчением покидаю ее дом по чистенькой, ухоженной лестнице, даже не пообещав позвонить. Она тоже не звонит мне.

Тот факт, что я все еще не хожу на работу, и мы не видимся в офисе, заметно все упрощает. Когда я вернусь, этот этап ее референдариата в нашей компании будет завершен, она начнет подготовку ко второму «госу», и в ближайшем будущем я не увижусь с ней больше на фирме. Таким образом нет и не будет надобности разбираться в том, как мы теперь должны друг к другу относиться.

И если бы мое сознание не было напрочь лишено каких-либо мыслей по этому поводу, а ей бы вздумалось меня спросить, как я к ней отношусь, моим ответом ей было бы примерно следующее: «Ну как тебе сказать, Джесси, чтоб не обидеть? Да ты и не обидишься, я знаю. Нет, ты, конечно, супер. Ты красивая и умная. И секс с тобой «сверху» - дело очень приятное. И поговорить с тобой тоже есть, о чем. Но... видишь ли, все бы хорошо, если б не черешня. С нее началось все да так и пошло вкось».

***

Я встречался с Анушкой уже года три. Не могу сказать точно, когда именно, но моя изначальная обалделость от нее со временем прошла, согнувшись под непосильным бременем ее доминантности. Я - человек не конфликтный и толку в постоянной грызне и выяснении отношений не вижу. Но и тюфяком меня не назовешь. Если мне что-то не нравится, я не пойду на прямой стеб и все же сделаю все так, как надо мне.

Еще я человек негулящий. И – не хочу показаться занудой, но если учишься на моем факультете, то лучше забудь о классической студенческой жизни - ее у тебя, по сути, не будет. Вот и я очень быстро просек, что успешная учеба для меня не предполагает регулярных гулянок. Учить нужно тупо много и до посинения, если не являешься гением, но хочешь дотянуть до восьми баллов в обоих госах. А это является пропуском в фирмы Магического Круга - вроде той, в какой работаю сейчас. За сим грядет обеспеченное будущее, пусть и раздолбанное постоянными переработками и стрессом, но все же увенчанное массой всевозможных бонусов, финансовых - и не только. Так что я пахал, как мог.

У меня была красивая, умная, стильная, целеустремленная подруга и постоянный, качественный секс с ней. Иначе говоря, все было, а постоянно убиваться на съем кого-то для этого надобности не было. И этот факт был для меня куда как удобен.

Сам в курсе, что звучу, как козел. Что отношения – есть нечто такое, над чем работать должны оба. Что жить за счет другого могут только неблагодарные скоты. Но... Анушка особо ни на что не жаловалась, разве что на то, что я уделяю ей микроскопически мало времени. Сам же трачу его если не на учебу – она и сама ее грызла, дай боже - то на тренировки.

Над своими чувствами к ней я не задумывался. Мы привыкли друг к другу, и нам обоим было ясно, что узаконивать отношения, пока не выучились и где-то не осели, мы не будем. Так же кристально ясно было мне и, что Анушка с точностью хронографа поставит вопрос ребром, как только придет время. А пока оно не пришло, я наслаждался статусом кво и тем, что мне не нужно было принимать никаких решений.

Итак, если иногда, очень редко, какие-либо вредные мысли о нашем, моем будущем пытаются достучаться до моей забитой учебой башки, я их отсылаю в дальнее плавание.

«Андрей, как чувствуешь себя?» - шелестят они мне в ухо. «Мне хорошо», - отвечаю подстанции, проносящейся мимо меня лесом из металлических конструкций, установок, «шишечек» и проводов, жужжащих от высокого напряжения. «Как тебе твоя жизнь? Всем доволен?» - продолжают сверлить они. «А хрена мне быть недовольным?» - пожимаю плечами трактору в поле. «Вроде все есть. Чего же еще?» «Где себя видишь через пять лет?» «В Караганде», - хамлю встречному мужику на велосипеде, на креплении у него - поводок, а на нем – холеный, ухоженный золотой ретривер, радостно трусящий за хозяином. «А через десять?..» «Отвянь, гнида, мы не на собеседовании!» - рявкаю, наконец, ветряку, восставшему передо мной белым, вертящимся знамением, пронзающим яркую синеву неба.

Зная, что из-за моей курсовой уповать на меня тщетно, Анушка отправилась тем летом с тетей Олей, своей мамой, в отпуск в Турцию, где они взяли олл-ин. Сегодня они прилетели с утреца, чтобы отметить день рожденья тети Оли. Недавно ее родители переехали из нашей холмистой, псевдо-курортной ямы на берегах Лана в долину среднего Рейна, а здесь – равнина. Они ждут меня у них дома после обеда, попозжá, когда отойдут после джет-лэга. Как круто, что актенфортраг по гражданскому сдан мной вчера. Как круто, что эти полдня - только мои, наши с Йети. И я наматываю километры. Пятьдесят кэ-мэ. И мне хорошо.

Двадцать из нашего города – гребаный стресс и ноль кайфа: слева – узкая, извилистая автотрасса, справа – гора за стальной сеткой.

Затем ландшафт меняется, Лан впадает в Рейн, а я могу ехать по велодорожке вдоль берега реки где-то километров десять. Красотища. Замки, крепости по ту сторону. Монастырь на малюсеньком островке, выступающем из-под монастырских стен краешками блюдечка. Вдоль речной набережной проложена железная дорога. Этот участок знают даже пассажиры дальних следований и ездят по нему с удовольствием, взахлеб рассказывая о живописных видах рейнских берегов.

Последние двадцать – поля да луга, кое-где - с бело-вертящимися колониями ветряков. Это по правую руку от меня, по левую же – сады с фруктовыми деревьями. С недавних пор, когда мы стали приезжать к Анушкиным родителям в эти края, я начал в этих деревьях разбираться. Вот – низенькие, развесистые, мелколистые, с большими гроздями мелких, черноватых ягод: бузина. Ее много используют в промышленном изготовлении всяческих варений или фруктового чая. Яблони, усыпанные любимым, как неизменно показывает статистика, фруктом местных.

А вот – полосы с высокими, крепкими деревьями с большими, длинными листьями, обремененные крупными плодами, где - ярко-красными, как кровь, где - почти черными. Черешня. Вот пошли черешневые сады, устремляющиеся слева от меня вглубь полей. Посадки чередуются с клетками, засаженными какой-нибудь полевой культурой.

https://youtu.be/Kg73dNEgqyM

По бокам этого сада – два поля, слева – рапсовое, режущее взгляд своим кадмиево-желтым, а справа высоким, зеленым морем шелестит кукуруза. В глубине, между деревьев, высаженных по полосе двумя аккуратными рядами, гуляют по траве люди. Но я не сразу их замечаю. Впереди, ближе всех к краю сада, ближе к моей асфальтированной дороге, ближе ко мне – длинноногая, смуглая женская фигура в летнем платье выше колен, светлом и легком, ее длинные, волнистые волосы рыжеватым золотом развеваются на ветру.

Несмотря на палящее солнце, здесь, на возвышении, на равнине ветер пронизывает до костей. Но она не дрожит, а, закрыв глаза, подставляет и без того уже смуглое лицо утреннему солнцу. Затем торопливо, ягода за ягодой, кладет в рот целую горсть черешен, которые поедает быстро и с наслаждением.

- Ка-а-айф, - блаженно жмурясь, мычит она Оксанкиным голосом, доедая и выплевывая косточки прямо на траву. – М-м-м, обожаю черешню...

- Вот видишь, а идти не хотела! – кричит ей издалека Настюха. – О-о-ой, какие люди! Халё, Андреáс! Какими судьбами здесь? – завершает она насмешливо.

Оксанка, вздрогнув, открывает глаза и, видя меня, безмолвно наблюдающего за ее черешневой оргией, смущается, потупляет глаза, потом, словно встряхнувшись, вскидывает их на меня и говорит мне чуть слышно:

- Привет.

- Привет. Вкусно? – не удерживаюсь от вопроса.

- Очень.

Верю. Только что мне хотелось топить вперед и вперед, навстречу горизонту, рассекая воздух и не замечая оставленных позади километров, но теперь даже с места двигаться не хочется. Хочется, чтобы она вот так вот дальше ела себе свою черешню, а я, словно дворняжка у ее ног, стоял бы и тупо смотрел ей в рот. Будто и не было всего, что было.

- Офигенно! Хочешь тоже попробовать? – встревает Настюха.

- Хочу, - отвечаю я, а сам смотрю на Оксанку. – А вы что тут делаете?

- Как – что? Черешню воруем. Присоединяйся!

- Ладно. Поймают – не боитесь?

- Да мы наелись уже. Да, Ксюх? У тебя живот не болит еще?

- Немножко... налопалась, - признается Оксанка, смущенно улыбаясь – не мне, Настюхе. На меня она бросает один лишь взгляд, да и то исподтишка. Когда я его ловлю, отводит глаза в сторону.

Рву черешню вместе с остальными, а Настюха расспрашивает меня о том-о сем. Вернее, не о том, о чем надо – куда, мол, еду.

- Все с Анушкой встречаешься, Андреас?

Мне показалось или в этот момент Оксанка вздрагивает?

- С какой? С Аной Крумменауэр? – спрашивает Ленка.

Молча киваю.

– Как вы познакомились? – ковыряет Ленка. - В универе? Я слышала о ней, но совсем не знаю Ану, не общались.

- Хорошая девочка. Очень хорошая, - точит Настюха с натугой. – Только он недостоин ее.

Пытаюсь скроить в ответ шутливо-вопросительную физиономию, на что она поясняет:

- Дай им нормальную бабу, и все они рано или поздно становятся ее недостойны.

Как же мучительно мне хочется, чтобы эта моя родственница заткнулась. С тех пор, как Оксанка услышала про Анушку, на лице ее другой взгляд – какой-то спокойный, безмятежно-веселый, но застывший, смотрящий прямо перед собой. Пустой. Пораженный, я вдруг понимаю, что именно так она смотрела тогда, во сне, в этой порнухе в церкви, когда появилась Анушка, и ей резко и болезненно дали почувствовать, что я несвободен. Что лишь жестоко играл с ней, смеясь над тем, как она попалась быстро, беспощадно. И безнадежно.

Да, lasciate ogni speranza – оставьте всякую надежду, как сказал бы Данте Алигьери. Ведь так бы он сказал? И она потеряла, отбросила эту надежду сразу, взамен выставив защитный панцирь, а это, что на лице – маска, осеняет меня. Ее маска. Она не хочет показывать своих истинных чувств, прячет их под этой улыбкой. Только тогда, во сне, она их, сама того не зная, не спрятала, а выдала с потрохами, бросила мне на съедение. А сейчас? Или я это сейчас гоню, и у нее по отношению ко мне давно уже ничего не осталось? А у меня – к ней? Не знаю. Так, туман какой-то.

Когда вся компания – Настюха, Деня, Ленка, Ленкин парень подрываются «идти назад», оказывается, что «назад» - это домой к Оксанкиным. Прежде чем я успеваю прикусить язык, невольный вопрос срывается с моих губ:

- Так далеко идти? После черешни – к елкам?

В эту глухую горную деревушку, втиснутую меж непроходимых лесов? Отсюда – как и отовсюду – туда не менее семидесяти километров.

Оксанка как-то машинально, не задумываясь, отвечает:

- Родители переехали, когда я сделала аби. Не выдержали там. Продали дом и построили новый здесь, в Рейнланде. Димка здесь заканчивает школу.

Только спустя некоторое время ее молниеносный ответ вызывает во мне новый вопрос: а почему она не удивилась тому, что я знал, где раньше жили ее родители? И знал про елки?

Автоматом иду за ними, общаюсь то с Ленкиным парнем, то с Настюхой, то с Ленкой, качу велосипед.

Вон, вдалеке – руины крепости Фаллади. Миниатюрный, вылизанный крепостной дворик, все яркое, разноцветное. Отреставрированное. Здесь от туристов нет отбоя, в основном, пообедать сюда приходят, ну и старину посмотреть, конечно. А в рощах вокруг крепости под открытым небом какие-то современные... назовем их «артисты» выставляют работы. Приходи, посмотри и ищи, где искусство. Оно для каждого свое. Зачем, например, висит-качается там на щупальцах плюща кровать? А к чему вон там, на земле растянута на колышках паутина из веревок? Понимай, как хочешь. Может, для себя что-то новое узнаешь. Или уяснишь.

А мы все идем и идем, Фаллади уже прошли давно. Теперь до нового дома ее родителей совсем недалеко. Да, пришли, кажется.

Взглянешь на дом ее родителей и становится очевидно: его постройка и переезд в эти края были безгранично правильным решением. После того – большого, угрюмого, на опушке леса – этот дом с его длинным балконом с резными, деревянными перилами, живописно обрамленными геранью, с фуксиями в кашпо, свисающими с навеса, кажется мне воплощением света, радушия и гостеприимства.

Знакомлюсь с ее родителями – отцом дядей Витей, мамой тетей Алей и братом Димкой, которого еще со времен общаги помню. Понимаю, что эта атмосфера – радости, веселья, солнца – создается здесь обитателями дома. Все радуются так, словно сегодня у них праздник.

Поскольку прибыл я с остальной компанией, меня как-то никто и не думает спрашивать, откуда я взялся, а просто принимают в круг гостей, из которого я не спешу выходить. Дядя Витя разводит для шашлыка огонь в «огороде» - так они называют прекрасный, светлый сад, засаженный плодовыми деревьями, ягодами, засеянный цветами, овощами и зеленью. В сад ведет большая терраса, обнесенная деревянными ширмами, которые заплел виноград. На небольшом газончике расставлен складной столик для настольного тенниса, в который Ленкин чувак рубится с Димкой.

Тихонько спрашиваю Ленку, уж не попал ли я случайно на чей-нибудь день рожденья, на что она отвечает:

- Nein-nein, kein besonderer Anlass. Нет-нет, без особого повода. Ich glaube, die Eltern von Ksjuscha sind immer glücklich, wenn sie nach Hause kommt. По-моему, Ксюшины родители всегда счастливы, когда она приезжает домой.

Затем, бросая на меня пристальный, проницательный взгляд, - умная она, все-таки, девочка - поясняет:

- Sie studiert ja schon seit zwei Jahren in Kaßen und wohnt dort im Studentenwohnheim. Sie kommt sie alle zwei Wochen besuchen, aber auch das ist ihnen zu selten. Она же уже два года учится в Кассене и живет там в общежитии для студентов. Каждые две недели она к ним приезжает, но им и этого мало.

Да, так она мне тогда и предрекала. Можно обойтись и без Ленкиных пояснений, чтобы понять, кто является душой этого дома и этой семьи, светлым, легкокрылым катализатором этой струящейся отовсюду радости. Никогда еще я не видел Оксанку такой оживленно-легкой, порхающей, смеющейся. В своем коротеньком, полупрозрачном платьице, белом с цветами, которое развевается вокруг ее бедер, она постоянно подрывается куда-то, носится по всему дому, не сидит на месте, то помогая маме на кухне, то перекидываясь приколами с отцом, при этом чокаясь с ним у мангала пивом, которое они пьют прямо из бутылок.

У этих двоих свой, особый юмор, один на двоих. Они то и дело перекидываются какими-то фразами, насколько я понимаю, цитатами из фильмов, старых, советских. Здесь все говорят по-русски, кроме дуэта Оксанка – Димка.

С братом у нее особые отношения. Со времен общаги он сильно похудел, но все равно в два раза ее шире да выше на две головы. И все же в его поведении угадывается восприятие ее, как старшей сестры, которая уже учится в универе, и по которой он скучает. У них между собой свои приколы, над которыми они смеются вдвоем, не посвящая в них посторонних.

Из установки звучит русскоязычная рόковая музыка. Из обрывков фраз Оксанки и ее отца узнаю, что это – горячо любимый ими обоими Владимир Кузьмин – и понимаю, где был заложен фундамент для ее музыкальных пристрастий. Тут постоянно кто-нибудь где-нибудь над чем-нибудь хохочет, подчастую, подстрекаемый Оксанкой. И мне очень радостно от того, что я вижу ее в этом мирке, абсолютно счастливую, необремененную никакими заботами. Я то и дело смотрю на нее издалека, стараясь не мешать ей носиться по дому и саду. Пусть это мое созерцание ее заметно другим, я над этим не задумываюсь.

Оксанка избегает меня. Всякий раз, когда она оказывается неподалеку от меня, и ей приходится на меня смотреть, она снова надевает свою «маску». Я силюсь понять, напрягает ее мое присутствие или нет – и не понимаю.

Вероятно, незачем мне здесь быть. Я попал сюда случайно, вторгся в ее мир. Но у меня почему-то такое чувство, что я когда-то уже был здесь, в этом доме, в этом саду. А ведь я сам просил ее оставить меня в покое тогда, в снах. Теперь, видимо, мне нужно сделать с ней то же самое? Но я не могу, еще нет. Еще немножко. «Можно мне еще побыть здесь?» - мысленно прошу я, сам не зная кого. Пусть я пришел сюда случайно, но... можно мне еще не уходить? В порядке исключения?

Когда я вдруг оказываюсь в стороне от всех, мной завладевает тетя Аля, ведет меня показывать их сад и объясняет, чтό у них где посажено. Вызываюсь помочь дяде Вите с шашлыком, впрочем, он отлично справляется с ним и без меня. Пьем пиво и говорим о жизни «здесь», об их доме, который он строил своими руками, а Димка ему помогал, о хозяйстве, что отнимает столько времени и сил и требует постоянной поддержки. Я выражаю искренне восхищение их домом и приложенным трудом и как-то незаметно начинаю рассказывать ему о Тохе, моем брате-пианисте, и о том, что им так и не удалось ни построить дома, ни купить. Что я, оказывается, сожалею об этом - факт, над которым я до сих пор ни разу не задумывался.

- Да, в России мы тоже отдавали Оксану в музыкальную школу. До сих пор жалеем, что не получилось ей учиться здесь. Теперь редко видим ее, вот беда.

Я не пытаюсь убедить его в том, что мои предки видят меня куда реже и, как мне кажется, гораздо меньше грузятся по этому поводу.

- Па, давай сыграем в бадминтон! Никто не хочет! – подбегает вдруг к мангалу Оксанка, в руках – ракетки с воланчиком. Только тут она замечает, что рядом с ее отцом стою я.

- А вот – с Андреем поиграй, - предлагает он, как в детском садике и, видимо, без задних мыслей. – Мне за шашлыком смотреть надо.

Это так мило и забавно, что я не удерживаюсь от легкой улыбки, которая не ускользает и от нее. Она смущается и говорит:

- Да он, может, и не хочет...

Это ей не хочется со мной играть, а я не хочу настаивать. Пребывая в состоянии какой-то меланхолии, говорю с мягкой улыбкой:

- Ничего, играйте-играйте, я тут послежу.

Ее словно ветром сдувает на соседний пустырь, там она снимает шлепанцы и носится босая, утопая смуглыми, стройными ногами в ковре из клевера и дикой мяты, со всей дури отбивая дяди Витины подачи. Я наблюдаю за ней, переворачивая шашлык, от вида и запаха которого любой слабонервный уже давно подавился бы слюной. Один раз она шлепается на попку и потирает ушибленное место, сокрушаясь, что посадила себе на белое платье огромнющее зеленое пятно. Но поднимается, воинственно потрясая ракеткой, и продолжает игру, раскрасневшаяся и растрепанная.

- Все, хватит с меня, - полушутя-полусерьезно заявляет дядя Витя. – Ох, хорошо поиграли. Давно не играл я в бадминтон. Помнишь, доча, да ты, наверное, не помнишь, еще маленькая была, как мы с дядей Юрой играли на Лебердоне? Мать честнáя, какая это была игра... Там еще...

- Да помню я, помню! – кричит она нетерпеливо, не давая ему досказать. – Там еще была такая тополиная роща, и мы отдыхали под этими высоченными деревьями. Они так шелестели... а мы купаться бегали...

- И правда - помнишь! – удивленно восклицает дядя Витя. Затем он подходит к мангалу и передает мне ракетку. Теперь она в моем распоряжении.

Не знаю, то ли Оксанка выдохлась от игры с отцом, то ли ее общее лихорадочное возбуждение взяло над ней верх, только, приобретя во мне нового партнера, она начинает играть из рук вон плохо, пропускать одну за другой мои подачи и «гасить» собственные. Когда же она, вконец запыхавшись, несется мне навстречу, чтобы достать какую-то особенно не берущуюся подачу, то поскальзывается на влажной траве и едва не падает.

Я кидаюсь к ней и подхватываю ее за локоть, потом за талию. Она задыхается, и по мере того, как я держу ее, учащается и мое дыхание. Я держу ее так какое-то мгновение, молча глядя ей в глаза – и не хочу отпускать. Ее взгляд сейчас без маски. Тяжело дыша, она вопросительно смотрит на меня, словно пытается понять что-то и не понимает.

И я не понимаю. Я ни черта не понимаю кроме того, что сейчас, в эту самую секунду я никуда не хочу. Мне никуда не надо. Мне хорошо так, как есть, с ней, такой, какая она есть. Я лишь хочу стоять здесь вот так, держать ее вот так, лавируя, пытаясь сохранить наше общее с ней равновесие. Одно на двоих.

Но она уже окончательно выбилась из сил и говорит, умоляет меня полушепотом:

- Всё, Андрей, - впервые за весь этот день она назвала меня по имени. - Хватит... Не могу больше...

- Как скажешь, - говорю ей одними губами, твердо глядя в глаза. И помогаю встать на ноги.

Пора мне, видимо. Хватит тревожить ее без толку. Хватит будоражить, нарушать ее покой. Меня ждут на другом празднике, а ей хорошо на этом. У нас с ней разные праздники, так уж повелось. Это прискорбно, но пора бы уже привыкнуть.

Мы несем ракетки в сад, откуда в этот момент раздается громкий, сетующий возглас тети Али:

- А зелень забыли!

- Да, сейчас, - всполахивается Оксанка и несется к грядке, я же послушно плетусь за ней.

Она рвет укроп, петрушку, кинзу, вырывает с головками молодой лук. Ей некуда все это девать, и она торопливо сует зелень мне в руки, а я послушно беру. Я готов быть ей полезным, пока она нуждается во мне.

Затем мы несем все на кухню, чтобы помыть и «довести до ума», как попросила тетя Аля. Оксанка поворачивается ко мне спиной, стоя над раковиной. Теперь? Уйти мне теперь?

Внезапно я понимаю, что, прежде чем уйду, хочу задать ей один вопрос, который мучил меня все это время. Мучил, а я сам того не понимал.

Я тихо зову ее:

- Оксан?..

Вместо того, чтобы спросить: «Что?» - она резко вздрагивает, замирает и, не обернувшись, перестает возиться в воде – словно ждала, что я позову ее, но боялась этого.

- Ты все еще обижаешься?

Она поворачивается ко мне лицом, она в полной прострации. А я хочу, чтобы она видела мои глаза в этот момент и повторяю, видоизменяю вопрос:

- Ты еще обижаешься? Сердишься на меня?

Беззвучно открывает рот, но я не вижу, что хотят сказать ее губы: «да» или «нет».

В этот момент пространство трубным гласом, возвещающим о полном, мать его, крушении Иерихона, пронзает голос Настюхи:

- Ксюха, ну где ты там! Ой, слушай, приехал! Вон, идет! Встречай!

Я убью ее, думаю я. Или вырву ее гребаный язык. А потом убью.

Настюха сваливает подальше с поля зрения, а Оксанка понуро идет в прихожую – открывать кому-то дверь.

Оттуда слышу чей-то нарочито игривый, «бархатный» голос:

- И где там наша стрекоза? Где наш клубничный ротик? Ну, привет-привет! Ой, а похорошела как... загорела...

КЛУБ-НИЧ-НЫЙ РО-ТИК???!!!!!

Я должен увидеть, кто это там, чтоб его, так о ней распевает. Кто еще нашел ее похорошевшей и загоревшей. Кто... знает ее ротик.

Выхожу в прихожую, где вижу высокого, худого, темноволосого очкарика, который, притянув к себе ее лицо, целует Оксанку сначала в одну щеку, потом – в другую. Пока я соображаю, чего это ее так на этих долговязых уродов тянет, очкарик, притягивая ее еще раз, уже насильно, полушутя-полусерьезно целует в губы. Крепко и со звоном. Потом, словно не в силах оторваться, притягивает снова, целует еще раз, уже без звона. Задерживается на ее губах. Блин... Даже лыба на его роже вырубается сама собой... ишь, как зырит ей в глаза, урод... сейчас очки треснут...

Так... Клубничный ротик...

Увидев меня, Оксанка смущается и отталкивает его, а он, этот чмырь, все так же шутливо – или всерьез? – не отпускает, держит ее за плечи.

В этот момент в прихожей появляется тетя Аля, которой Оксанка говорит:

- Ма, познакомься. Это – Боря.

Все ясно. Боря.

Я искренне сочувствую чуваку. Дал бог жить здесь с таким имечком.

А очкарик Боря протягивает тете Але руку и, чинно представляясь: - Борис Келлерман! - мочит такую рожу, что мне хочется икать от смеха и тете Але, похоже, тоже.

Она даже бросает мне исподтишка выразительный, заговорщический взгляд, а сама говорит:

- Здрассте-здрассте! А вы с Андреем знакомы?

Пока я, представляясь, жму его лапу, тетя Аля зовет:

- Ну, пойдем все к столу! Борис, присоединяйтесь.

Мой выход.

- Мне пора, - говорю я ей.

- Как, а шашлык? – сокрушается тетя Аля. Она искренне огорчена и расстроена.

- Да, о нем я долго буду сожалеть, - смеюсь, хоть и мне тоже не до смеха. – Но меня ждут на... одном дне рожденья. Хорошо вам посидеть!

- Ну, тогда в следующий раз. Ладно?

Да, лет этак через сто. Если этот следующий раз вообще будет. А пока – не скучайте тут без меня. И пусть Боря Келлерман станет мне достойным заместителем. Ты только не накосячь, чувак, а то у меня это хорошо получается.

Естественно, я не надеюсь, что Оксанка пойдет меня провожать. Но она вдруг вскидывается, словно ее пнули, и ведет меня доставать из их велосипедного сарайчика Йети.

И вот мы идем по саду к этому сарайчику. И я понимаю, какой же он у них маленький, этот сад. Шаг за шагом. Шаг за шагом меряем мы его. Так вот, по капельке, утекают наши минуты, секунды, думаю я. И сегодняшнего дня – как не бывало.

Вечер пепельно-розовой полосой опаляет крыши домов.

Хватит уже тянуть резину.

Пытаясь изобразить какое-то подобающее прощание, начинаю:

- Ладно, тогда...

- Нет, - говорит она внезапно и смотрит на меня. Сначала я не понимаю.

– Нет, Андрей, - повторяет она твердо и настойчиво смотрит мне в глаза, словно ищет в них подтверждения – действительно ли я понял.

И больше ничего. Уходит в дом, не оборачиваясь, прежде чем я нахожусь, что ответить. Но я понял. Только не знаю, легче мне теперь от этого или нет.

А потом, по дороге я догоняю вечер. Постепенно он превращается из розового в желто-коричневый, пока окончательно не тонет в темной, исчерна-сизой синеве ночи. И я еду к Анушкиным, вновь сам с собой наедине, опустошенный, совершенно голодный и насквозь пропахший шашлыком, которого мне так и не довелось попробовать.

https://youtu.be/L3b6Kw1nh48

Что вижу я в ее глазах?
Свет солнца, бьющего сквозь призму
Ее спокойствия новизну
Рук убеждающий размах

За кадром кадр неуловимо
Сменивши, канет звонкий день
Оставив после солнца тень
- То маскарад промчится мимо

Я шаг за шагом вечер мерил
Там солнце скрылось в волосах
Я прочитал в ее глазах
Чтоб ее действиям не верил

***

Саундтрек-ретроспектива

Чичерина – Не поздно

Владимир Кузьмин - Музыка телеграфных проводов

Andevour – Blossom

Faro – Dreaming in Orange

***

Андрюхин словарик к главе 11 На ветру

актенфортраг - устный учебный отчет, вид промежуточного устного экзамена

вальштацион - последний, заключительный этап референдариата, во время которого референдарий сам определяет свое место стажировки

Великолепная Десятка - здесь: десять самых крупных и коммерчески успешных компаний в рейтинге

дайверсити – разнообразие, здесь: официальная политика фирмы, направленная на избежание дискриминации работников фирмы по половому признаку, половой ориентации, физическим возможностям, мировоззрению, политическим и религиозным убеждениям и т. д.

диспутацион - устный коллоквиум по защите диссертации перед диссертационной комиссией

дисс - диссертация, научная работа для достижения степени доктора наук

Йети - Yeti, здесь: марка горного велосипеда

Кассен - Kaßen, вымышленное название города

каунсел - старшая должность на фирме-месте работы Андрея

партнер - здесь: компаньон, совладелец и старший работник крупной юридической фирмы

Рейн - река в Европе

Рейнланд - Рейнская область по среднему течению Рейна

реф - референдариат

федеральная земля - панрегиональная единица, государство-член федерации – страны, в которой происходит действие

хаусарбайт - «домашняя работа», здесь: курсовая работа в университете

цивильдинст, циви - альтернативная служба взамен срочной службы в армии

Эльти, Мариус Эльтер - коллега Андрея по работе