ГЛАВА 10. Дождь в галерее
Ну да, секс всегда был нормальным. Иногда даже из ряда вон, если Анушка не находилась как раз на прокачке прав и не выделывалась.
Не сказать, чтобы она была жутко верующей, однако же Анушка вела активную жизнь во всяческих церковных кружках и мероприятиях, на которые и меня постоянно таскала. Своего рода соушл нетворкинг, подчастую даже c пользой для общества. Ее семья, как и наша, еще в Казахстане тайно принимала крещение, только не, как мы, по католическому обряду, а по евангелическому – это у большинства так, мы – своего рода исключение. И она просто тащилась от того, что я предпочел циви службе в армии и проходил его в одном стардоме. У нее был неплохой голос, и она пела в церковном хоре.
Однажды они выступали в одной евангелической церкви. Это было такое современное здание, утопающее в зарослях розовых тамарисков и дрока, по весне цветущего желтым и столь популярного либо в садиках у старых бабушек, либо в планировании городского ландшафта.
Церковь оштукатурена белым, с большим черным крестом из тонких металлических балок. Фронтально на фасаде правый угол обит металлической аппликацией из того же материала, изображающей в сюрреальном стиле Иисуса, голубя и солнце. Внутри - залитое светом, широкое помещение с кремово-белыми стенами. Кругом цветы, а в глубине – подобие сцены, обозначенной тем, что пол в том месте поднимается на две ступеньки. С высокого потолка свешивается, качаясь на цепях, нечто наподобие гигантского венка из белых цветов и зеленых листьев. Кое-где на стенах – картины и гравюры на религиозные темы, выполненные в современном, даже кубическом стиле.
После выступления Анушка еще остается некоторое время, чтобы поддержать общинный треп. Я терпеливо жду, мечтая о велосипедной прогулке вдоль реки, пробежке по лесу, партии в танчики или чем-нибудь еще.
На обратной дороге она требует от меня подтверждения, что мне понравилась их церковь:
- Правда, там красиво? И так светло! Приятно там находиться. Я так люблю бывать в ней. Буду выходить замуж только в этой церкви!
Я ничего не говорю ей в ответ, лишь мягко улыбаюсь и паркую машину возле квартиры. Поживем – увидим.
Тогда, после вечернего секса с Анушкой мне приснился сон. Оформление явно было навеяно не столько сношением ранее и нашим походом в церковь, а, скорее, порнухой, изредка мною просматриваемой. То есть, пока Анушка однажды меня за этим делом не застукала и гневно не потребовала «завязать». Смотреть со мной она наотрез отказалась.
Но удивительным был не жанр моего сна. Удивительно – а, собственно, удивительно ли? – было то, что главной героиней этой киношки была не Анушка, хотя она там тоже присутствовала. И – нет, это было уже не пляжное порно.
Высокие стены из ракушечного камня, светло-серого с бежевым оттенком. Здание сакральное, стиль отдаленно похож на неоготику, но гораздо более прост и современен. Формы скромные, простые, но красивые, снаружи через открытые двери просматривается светлое помещение – наос, в котором напрочь отсутствуют фрески, раззолоченные мадонны и скульптуры с изображением распятого, кровоточащего Христа с мученическим лицом землисто-воскового цвета.
Вместо этого там много цветов, а с правой стороны угадывается выход в светло-каменную галерею, по другую сторону которой - небольшой внутренний двор с садиком. Это похоже на церковь, причем евангелическую. А повод, по которому я там – видимо, чья-то свадьба. Да, так и есть: на мне бежевый костюм и галстук. Остальные тоже одеты нарядно, «прилично».
В толпе приглашенных, стоящих у входа в церковь, я замечаю девушку, похожую на Оксанку. Да, это она. Она одета в «маленькое черное», вернее, в ее случае это – «маленькое темно-синее», кружевное, коротенькое, узенькое и, как мне кажется, очень элегантное. Если сбоку посмотреть на ее силуэт, что я и делаю, то, лаская взор, приятно выделяется округлая попка, переходящая в длиннющие, стройные ножки, подчеркиваемые лаковыми туфлями кремового цвета на высоком каблуке. Ее волосы собраны в высокую прическу, и лишь кое-где из-под нее на красивую длинную шейку как бы случайно выбиваются тоненькие завитки. Стоит в маленьком кружке, изредка переминаясь в своих туфлях на шпильке, от которых у нее, похоже, давно уже стонут ноги, вежливо слушает, иногда улыбается или даже смеется в тон всем.
Я вклиниваюсь в разговор, и все бабье в кругу включая и ее тоже как-то сразу обращает на меня внимание, чего в жизни со мной не бывает. Выходит, во сне я – офигительно-обаятельный сексуальный красавчик, весь из себя.
Мы с ней незнакомы и даже не спрашиваем имен друг у друга. Она улыбается мне теплой улыбкой, которая обдает меня приятной голубоватой свежестью, в тон солнечному, ясному утру – да, сейчас еще утро. Теплая, свежая голубизна разливается по мне, и я сразу чувствую, что хочу ее, эту незнакомую девушку-Оксанку, хочу самым нешуточным образом. Прямо здесь и прямо сейчас.
И вот мы беседуем друг с другом, шутим и смеемся, уже давно забыв про всех и вся. О чем мы говорим – не знаю, но улыбка не сходит с ее лица, становясь все теплее. Я чувствую, что завораживаю ее, особо не напрягаясь, да и она, похоже, тоже это осознает, и искренне, по-детски радуясь, даже не думает скрывать этого, шифроваться передо мной. Она показывает мне это всем своим телом и светящимся взглядом бездонных глаз.
И все бы ничего, но тут рядом со мной появляется Анушка, нарядная, блистательная, в шикарном коктейльном платье, с безупречном макияжем и умопомрачительной прической. Она демонстративно берет меня под локоть, вызывающе смотрит на незнакомую Оксанку, но теплая улыбка и тут не сходит с Оксанкиного лица. Теперь она расточает ее перед Анушкой, перекидывается с ней парой приветственных фраз, чем обезоруживает Анушку, побуждая отбросить воинственность.
По-видимому, Анушка решает, что бояться ей нечего – да она и не привыкла ничего бояться. Живя со мной, она уже успела усвоить, что ревновать меня ей следует, разве что, к моим тренировкам. Меня же происходящее раздражает, нет, бесит, тем более, что Оксанка с появлением Анушки перестает обращать на меня какое бы то ни было внимание. Теперь она даже не смотрит в мою сторону. Я возмущен.
«Кем ты себя возомнила?» – думаю. Тем не менее, ее игнор меня заводит. Нет, там, во сне, я явно какой-то избалованный женским вниманием ловелас. Пока они оживленно общаются, обсуждая архитектуру здания и молодую пару, мое недовольство растет.
Наконец церемония венчания должна вот-вот начаться, и Оксанка со спокойной доброжелательностью говорит Анушке, только Анушке, не мне, что, мол, увидимся после на фуршете, а сейчас ей надо в свою компанию. Которой у нее нет, я же видел. Анушка тоже выражает надежду, что они увидятся и смогут еще поболтать. Да эти две бабы уже успели подружиться – вон, как спелись, думаю я, доведенный до точки закипания. Меня Оксанка упорно-весело не замечает, и, не удостоив даже взглядом на прощание, сваливает «в свою компанию». Я взбешен.
Только что мне глазки строила, а теперь кинула... Ах ты... с-сучка... Вот сучка... Но... Я хочу ее... хочу эту сучку... Ничего, от меня еще ни одна не уходила. И этой от меня достанется.
Как вам мыслишки, а? А ведь думал я там, во сне именно это. Нет, мне бы по жизни побольше такой самонадеянности...
Нас приглашают внутрь собраться полукругом возле алтаря. Внутри нет церковных скамеек и вдруг быстро обнаруживается, что приглашенных гораздо больше, чем может уместиться без ущерба для них, поэтому мы тупо толпимся, наводняя собой наос. Она оказывается прямо передо мной, фактически прижатой ко мне.
И тут, ощущая тепло ее тела, я забываю обо всем. О злобных мыслях, терзавших меня. О том, что ругал ее непотребными словами и хотел наказать. Вместо этого я четко осознаю, что она предназначена для меня. Что искал ее, теперь нашел и что сейчас, в этот самый миг хочу быть с ней, и меня ничто не остановит.
Желание захлестывает меня, я нахожу перед собой ее тело и глажу, глажу нежно, потом страстно, требовательно. Неистово. Сначала она ничего не понимает в толкотне, но потом, я же чувствую, замирает, задерживает дыхание, чувствуя, как незнакомые руки – мои руки, она к ним еще привыкнет – ласкают ее. Я просовываю руку под ее коротенькое платье – да она в чулках. Молнией в мой раскаленный похотью мозг бьет воображаемая картинка ее видухи в трусиках и чулочках, но уже без платья.
Также молниеносно, минуя полосочку стрингов, моя рука находит у нее между ног то сладкое и теплое, что искала там. И бесстыдно, почти грубо, вторгается туда. После моего вторжения это сладкое и теплое очень скоро становится влажным. Она все еще стоит спиной ко мне, не решается обернуться и обнаружить наши милые игры перед всеми, но я уже чувствую ее ошеломленность, ужас от происходящего, ее стыд и – да, ее желание. Ей хочется, чтобы я продолжал.
Беспощадно ласкаю ее там, надламываю ее накатившими ощущениями, затем притягиваю ее голову к себе, шепчу ей в ухо: «Пойдем. Хватит играться».
Тут только она решается направить взгляд на меня – и на лице ее неподдельный страх. И это даже не боязнь меня или того, что о ней подумают все эти посторонние люди. Нет, она в ужасе от того, что я, какой-то незнакомец, которого она только что видела в компании блестящей и, судя по всему, законной особы, и от которого она попыталась отгородиться с таким самообладанием, за считанные секунды вторгся в ее святая святых, овладел ею, ее мыслями, ее желаниями настолько, что она даже толком не отбивается.
Из меня рвет наружу необузданная похоть, настолько сильная, что мне начинает казаться, что происходящее – не сон. Но нет, это сон, потому что окружающие не видят ничего даже тогда, когда я из толпы тащу ее вон из наоса, в галерею.
Тут стен нет, как таковых. Вернее, они доходят взрослому человеку до пояса. Галерея находится под тяжелыми каменными сводами, крыта ими наподобие навеса, а по бокам своды поддерживаются столбами из ракушечника. Галерея насквозь продувается поднявшимся вдруг ветром. Когда я прижимаю ее к каменному столбу, на улице потемнело, уже вовсю бушует непогода, сердито грохочет гром, полыхает молния, озаряя ее, задыхающуюся от борьбы со мной. Ливень полоскает в садике, нещадно хлещет по кустам форзиций, сшибая цветы на землю и превращая их в грязно-желтую кашу.
Она напускается на меня с руганью, пытается отбиваться, а я наслаждаюсь, как гребаный маньяк, упиваюсь каждой секундой ее страстной, столь тщетной борьбы.
- Прекратите!!! Вы чокнутый, что ли... что себе позволяете...
Но почему это, интересно, голос ее звучит не возмущенно, а жалобно? И – черт, как же заводит это ее «вы». Если б еще добавила «господин», а лучше «мой господин»... нет, ее слова не лишены смысла, я, определенно, маньяк.
- Ну как тебе, а? – посмеиваясь, подначиваю я, продолжая ласкать ее между ног и сквозь платье тискать ее тело. – Думала кинуть меня, как дурака? Посмеяться и свалить? Сначала заигрывала, подогрела, а потом – обломись? Не выйдет, сейчас покажу тебе... Будешь у меня стонать...
- Да вы точно ненормальный... - задыхается она. – Как вам не стыдно... Это разве я вас кидала? Вы же здесь с женой... подругой...
- «Не стыдно», - передразниваю ее я. – Забудь о ней. Я забыл, как только увидел тебя.
- Я вам не шлюха какая-нибудь!
Где-то я это уже слышал.
- Ещ-ще какая шлю-ха... - шепчу ей на ухо, закрыв глаза, одурманиваясь запахом ее волос, в жарком упоении смакую слово «шлюха». - Я покажу тебе, какая ты шлюха... Моя шлюха... - от моих слов ее словно бьет током оскорбления, стыда и... похоти. - Ты должна быть моей... Сразу понял, что хочешь меня... только в глаза твои глянул... - толкую ей.
Изловчившись – она извивается, царапается, маленькая стерва - задираю ее платье до пояса, до самых подмышек – о, да. Вот они, мои дорогие чулочки. И не только они. А как вам то, что между ними? Задираю ее лифчик, набрасываюсь на ее груди, лижу их, покусывая, а она не в состоянии скрывать своего кайфа от этого.
Дождь хлещет все неистовей, проникает в галерею, дождевые капли попадают на ее обнаженные плечи, на грудь, и я жадно слизываю с нее эти капли. Вид, вкус ее мокрого, обнаженного, разгоряченного тела на фоне камня, из последних сил бьющегося в моих руках, срывает мне башню. Я нещадно мну его, все ее бугорки, округлости и выпуклости – одной лишь рукой, другая прочно расположилась там, где расположилась и выполняет свою миссию – разгорячить ее до полного затмения.
– Говори, что хочешь, пищи сколько хочешь, все равно не перестану... ни за что в жизни... - твержу ей.
Убираю руку, пытаясь поцеловать ее там, на что она норовит пнуть меня коленкой. Рукой, пожалуй, безопаснее, решаю я, и вновь в нее возвращаюсь. Но она еще пытается строить целку, оскверняемую нехорошим дядей.
- Отпустите... - стонет она. - Вы... ты... сумасшедший ублюдок... маньяк... Мы же в церкви... Это же кощунство... Надругательство... над... моральными устоями... хотя бы других людей, если не вашими... - да, она в отчаянии, в изнеможении. - Для вас... для тебя нет ничего святого...
- Есть. И я покажу тебе, что это.
Мне нужны руки, хотя бы одна, чтобы расстегнуть брюки, гребаный ремень на них. Если она все еще надеялась, что я не посмею, то сейчас ее глаза в ужасе округляются, она дрожит, она не смела думать - или надеяться? – что дойдет до этого. Но дойдет. Уже дошло. Буря, бушующая в садике, крошащая бедные форзиции – ничто по сравнению с тем, что кипит во мне сейчас.
– Что, такая наивная? Недогадливая? Не знала, что я сейчас буду с тобой делать? – издеваюсь я. – Смотри, – и освобождаюсь от всего, до сих пор стеснявшего меня.
Не знаю, то ли это вид моего бесстыжего красавца ее окончательно добивает, то ли она устала бороться, только ее тело, ее плоть словно поддаются в моих руках. Она хочет меня. Она готова. Заметив, что я заметил, она густо краснеет. Ей стыдно, а меня сейчас раздерет алчное, торжествующее вожделение.
Но я решаю еще немножко поиздеваться над ней и говорю с усмешкой:
- А теперь, как воспитанная девочка, ты должна вежливо, ласково попросить меня. Проси.
- Нет!
- Проси его дать тебе то, чего - я ж по твоим бл...дским глазкам вижу - тебе сейчас хочется до смерти....
- Не дождешься!!! – взрывается она, вскидываясь из последних сих, и очередная вспышка молнии и раскат грома словно подхлестывают ее тело, истерзанное моими грубыми, насильственными ласками.
Но этот последний рывок – не от меня, он - ко мне, ведь иначе и быть не может.
- Ну тогда получишь так... - хриплю я и, вынимая из нее руку, ввожу его в нее.
https://youtu.be/3Exl_gGMzpE
Вот он – тот самый, долгожданный кайф. Она моментально ломается от моего проникновения и смотрит мне в глаза с невыразимой болью и страстью. Как передать тот ее взгляд, который в том сне увидел на ее лице, как наяву? Что говорил он мне тогда?
«Вот и ты... наконец-то... Где был?.. Иди сюда... иди ко мне... Идешь?.. Сладкий... Почувствуй, как изголодалось по тебе мое тело... Чувствуешь?.. Услышь, как стонало оно по тебе... стоны тоски моей услышь... Слышишь?.. Услышь, как стонет оно сейчас, когда ты – в нем... стоны желания моего услышь... Слышишь?.. Услышь мою песнь тебе... Услышь меня... услышь... Слышишь?.. Слышишь...»
Так как-то...
Внутри нее, там, куда я вошел, все словно залито медом. Какая она сладкая, какая желанная. Меня корежит, дробит на частички наслаждение ею, сознание того, что я - в ней. Ее предназначение для меня столь очевидно, что в этот момент я не могу представить себе и мысли о том, чтобы находиться где-либо еще.
Двигаясь в ней, я глажу ее тело, с упоением чувствуя, как оно поддается наконец моим ласкам, и она постепенно расслабляется. Ее затуманенные глаза смотрят мне в самую душу и просят одного: еще, еще, не замедляйся, не переставай. Я чувствую, как каждый мой толчок делает ее мягче, податливей, ведет ее навстречу мне. Глажу ее лицо, откидываю назад выбившие пряди прически. Решаюсь поцеловать ее в губы, теперь уже надеясь, что она не оттолкнет. Нет, не отталкивает. Закрыв глаза, отвечает на мой поцелуй.
Услышь...
Слышишь?..
Слышу...
В этот момент гроза стихает. Стихает так внезапно, как бывает, наверно, только во сне. Из-за туч выглядывает солнце, освещая умытую дождем зелень садика и истерзанные грозой форзиции. Озаряет ее посветлевшие, нежные глаза, ее светящееся лицо. Сладкие, нежные ее губы, такие, какими удалось их запомнить. Их одни на вид, на вкус и воспроизвожу по памяти из реальной жизни. Остальное, что ласкаю во сне так неистово – это только во сне. Ну, кое-что помню на ощупь. Так и не довелось увидеть, рассмотреть всего, как следует.
Ласкаю ее словами:
- Сладкая... сладенькая... То царапалась, а теперь как замурлыкала... котеночек... Ну скажи... - прошу ее нежно, прижимаясь воспаленным лбом к ее лбу, каждым толчком своим накатывая на нее, точно волной на долгожданный берег, ее берег, мой берег... - Скажи, что хочешь меня...
- Нет... да... хочу... - тихо стонет она с полузакрытыми глазами.
Нравится слышать это от нее. Хочу услышать еще.
- Скажи, что ждала меня... - прошу еще нежней.
Меня ведь тоже прет от таких слов, если произносит их она.
- Жда... ла...
Уже не дождевые капли, а косые лучи солнца, проникая в стрельчатые окна, купают ее обнаженное тело в своем теплом свете. Она уже совсем мягкая, она нежится в моих руках, ее бедра подаются вперед, навстречу каждому моему толчку. Она нежно целует меня и гладит мои волосы, ее руки скользят к моим ягодицам, сжимают их, толкают себе навстречу, еще глубже вталкивая меня в себя. Хочет слиться, сливается со мной.
Тогда я кладу голову ей на плечо, в ложбинку между шеей и крупной, сильно выпирающей ключицей, закрыв глаза, с наслаждением вдыхаю аромат ее кожи, «отдыхаю», не переставая двигаться в ней. Нашу былую жадность, ярость и гнев сменяет нежная, теплая, жаркая страсть, она захлестывает нас горячей голубой волной, уносит на своем гребне далеко-далеко отсюда - это мы вместе достигаем оргазма. Я зажимаю ей рот ладонью, хоть и хотел бы услышать, как она кончает. Вместо этого слышу лишь нежный, сладкий, приглушенный стон, он ласкает мою ладонь отголосками прибоя, разбивающегося о скалы.
Затем - ее усталый, но теперь такой бесконечно нежный голос, когда она, с ласковой улыбкой качая головой, тихонько говорит мне, шепчет почти:
- Больной ты все-таки...
- Это я заболел, когда увидел тебя... тобой заболел... - закрыв глаза, произношу я с блаженной улыбкой на роже
И трусь головой о ее щеку, и повторяю в полной неге, пока глаза мои закрыты:
- Моя... моя... моя... ты - моя... - а потом – уже непонятно, во сне или наяву, бормочу:
- Как же это... как же так... как же так все... у нас...
- Und wie ist es bei uns? А что у нас? – спрашивает она уже кокетливым Анушкиным голосом. Это о нее, об Анушку я терся и, судя по ее довольному виду, имен предательских во сне не называл.
- Все хорошо у нас. Это я так. Поверить до сих пор не могу, как такая красивая и умная могла меня выбрать, - говорю ей, спросонья силясь затмить ею сладостный, волшебный, сияюще-голубой образ той, другой, которой упивался еще мгновение тому назад.
У Анушки нет цвета, и это нормально. Какой может быть цвет у нормальных людей. Вероятно, нет, совершенно точно то, что у меня его тоже нет.
- Also bin ich schön? Так я красивая?
Что умная, она и сама знает, да и что красивая – тоже. Только про красоту ей можно говорить каждые пять минут, все равно не надоест слушать.
- Да.
- Und, ging's in dem Traum um mich? Что, про меня был сон?
- Конечно, про тебя.
- Und was kam drin vor? И что там было?
- Мы были в церкви на чьей-то свадьбе. На тебе было красивое платье. Очень красивое. Потом я не выдержал, и мы занялись любовью, ну, не прямо там, а в галерее, и...
- Ach du meine Güte, du bist ja pervers! Боже, ну, ты извращенец.
Она хоть и смеется, но ей немного не по себе. Эта не дала бы мне прямо в церкви, точняк. Да еще секс с незнакомцем – не для всех это. Не для Анушки, по крайней мере.
Все-таки не моральный же я урод, упрямо твержу я себе впоследствии. Не извращенец, нет. Просто бывают рецидивы, у всех больных бывают. Она болезнью моей была. И бывает такое, что болезнь иногда дает о себе знать, подобно ревматизму. Стоит погоде поменяться.
Еще разок-другой она пыталась было навестить меня во сне, но я твердо и решительно «услал» ее. Прощай, говорил я ей. Прощай, не приходи больше. Не суждено было. Не случилось. Ты сама меня не держала. Сама прогнала. А теперь мне хорошо без тебя. Пусть и у тебя все будет хорошо без меня. Отпусти.
И она отпустила. Не в ее правилах было навязываться, это я понял уже давно. Или проявлять упорство, идя к намеченной цели. Тем более, если цели этой она себе не намечала и в помине.
Ты зачем приходишь ко мне?
Заставляешь ты волны петь?
Ты зачем тревожишь во сне?
На вопрос простой мне ответь
Это ж твой неспокойный прибой
Твои страсти ревет мне во снах
Стонет эхом мне голос твой
О моих утонувших мечтах
Вот опять пролилась дождем
Над усталой моей головой
Света неугомонным лучом
Мой туманный прорезав покой
Раз пришла – гляди, я живу
Раны нет, а ты не береди
Я тебе прошу-говорю
Мне не нужно тебя. Уходи
В галереи дождем маня
Не зови за собой ты впредь
Ты зачем тревожишь меня?
На вопрос простой мне ответь
Саундтрек-ретроспектива
Фредерик-Франсуа Шопен – Сад Эдема (Нежность)
Ашиль-Клод Дебюсси – Rêverie (Мечтательность)
Андрюхин словарик к Главе 10. Дождь в галерее
евангелический, евангелизм – здесь: вероисповедание, широко утвердившееся в христианской религии наравне с православием и католицизмом. Возникло вследствие движения Реформации в XVI веке, как противостояние католицизму. Главным основоположником движения принято считать немецкого доктора богословии и церковного деятеля Мартина Лютера.
танчики - компьютерная игра «World of Tanks»
цивильдинст, циви - альтернативная служба взамен срочной службы в армии