ГЛАВА 9. Проснувшись
Следующее утро после концерта «перцев» я какой-то раздолбанный. Тупо зависаю дома, не будучи в состоянии разобрать, перебрал ли с вечера или у меня сегодня просто ничего не клеится. Слоняюсь по комнатам, коих у меня немного. Натыкаюсь на стены. Попытка отвлечься на свежем воздухе не дает желаемого результата – ловлю стекло, брошенное на велодорожке какой-то сволочью, и протыкаю себе шину. Лазю в магазине в поисках клея. Скорее всего, долго держать все равно не будет, но покупать сразу новую резину пока неохота.
К обеду, который готовить себе нет ни малейшего желания, мое настроение уже элементарно скверно. За дисс сажусь только после обеда, что плохо и непродуктивно, ведь по утрам мне работается лучше.
К тому же мне постоянно кто-то звонит.
Звонит Эльти, он забыл в моем рюкзаке не то какие-то ключи, не то магнитную карточку от офиса.
Звонит мать, она спрашивает, не приеду ли я на эти выходные. Голос ее, слышимый в телефоне, меня почему-то особенно раздражает. Мягко, с тактично сдавливаемой яростью объясняю ей, что у меня – стресс, что я работал всю ночь над диссертацией и теперь жутко не выспался, что мне надо продолжать работу, так как на следующей неделе у меня выдуманная тут же с ходу презентация частичных результатов перед диссертационной комиссией, следовательно, куда-либо ехать мне на эти выходные тупо некогда. Надеюсь, я не слишком ей нагрубил.
В конце концов, звонит даже Тоха, вот уж не знаю, зачем. Мы с ним иногда чатимся, перезваниваемся же примерно раз в три месяца. В лучшем случае. Кажется, на сей раз он хочет мне что-то рассказать то ли про какое-то выступление, то ли про какую-то новую телку, но у меня нет ни малейшего желания слушать.
Ближе к вечеру идет дождь. Идет крупными, холодными каплями. Стоя на балконе, я подставляю ему лицо и впервые за весь день ощущаю умиротворение, словно дождь успокоил меня, угомонил и привел в чувство. Как если бы я по неизвестной причине был не в ладах с собой, а он все размыл и очистил. Очистил меня.
***
https://youtu.be/y2f_iZPXiqs
В ту короткую ночь, когда она спала в моей постели, мне успел присниться сон. Море, пляж из гальки, на каком я ни разу не бывал. Понятия не имею, где это. Солнце яркое, ласковое, свежий ветерок гуляет повсюду - и по моему телу. Я лежу на лежаке, одном из миллиона. Море отдыхающих, которые копошатся, занятые своими делами.
По мне разливается что-то теплое, влажное и – кайф. Озираясь вокруг себя, вдруг бросаю взгляд на себя и... охренеть... о боже... осознаю, что тепло, влажно и кайфово мне от того, что Оксанка, сидя на мне, делает мне минет.
Люди вокруг нас не обращают на нас ни малейшего внимания. Она в купальнике, ее волосы заплетены в две тоненькие косички, свисающие по ее широким, худым плечам с выпирающими ключицами. Ее покрасневшие губы, ее язык ласкают его умело и увлеченно. Она разогрела меня, вскипятила мне мозг, я дышу учащенно. Затем, собрав их вместе, тяну ее за косички, насаживая ее ротик на него.
Она берет его глубже, а у меня из груди вырывается глухой стон:
- Да-а-а... вот та-а-ак... давай... девочка моя... умничка...
Я на грани. Но мне этого мало – я хочу ее всю. Она уже хорошенько завелась моим возбуждением, и я тяну ее за косы, почти насильно оттаскивая ее, выхожу у нее изо рта. Жадно целуя ее рот, ее влажные, вспухшие, покрасневшие губы, срываю с нее трусики купальника, впихиваю в нее руку, попадающую во что-то горячее, влажное, бездонное.
Потом – хватит уже прелюдий. Рывком сажаю ее на него, сжимая, впиваюсь пальцами в ее попку. Она обволакивает его собой и двигается на нем сама. Солнце, играясь, сияет вокруг ее тела нежным ореолом, и шаловливые его лучи, лаская, одевают в розоватое золото ее кожу. Море у нее за плечами зеленое с позолотой, и она двигается на мне в ритм накатывающим друг на друга волнам...
Я в состоянии невменяемости от того, как она трахает меня, вводя в себя. Когда слегка склоняется надо мной, я снимаю с нее купальник, беру в каждую руку по одной маленькой, тепленькой, нежненькой сисечке, которые сладко тыкаются мне в ладони твердыми, упругими сосками. Она дрожит, ее бьет током от того, как я ласкаю маленькую ее грудь, а разряды тока, метаемые в нее моими прикосновениями, рикошетят в мои пальцы, обжигают. Она запрокидывает назад голову и сладко стонет. Ее глаза полузакрыты, на лице – почти боль от наслаждения.
Я нагибаю, прижимаю ее к себе и теперь уже сам вонзаюсь в нее, входя глубже, быстрее, жестче. Дрожа, она прижимается ко мне. Она обхватила меня собой и принимает меня, податливая, мягкая, безвольная. А я чувствую ее содрогания, которыми она отвечает на каждое мое движение. Ее нежная плоть на мне, вокруг меня вся превратилась в чувственность, которая, возникнув, не существует более сама по себе, а устремляется ко мне и струится в меня. Настолько она отдает мне себя, и хоть это я – в ней, но все же это она становится моей частичкой. Частью меня. И я чувствую эту новую часть меня, ощущаю все, что делаю с ней сейчас, и сокрушающие перевороты, что происходят в ней от этого, отдаются и во мне. И я чувствую, я знаю, что будет сейчас. Я жду этого...
И оно приходит – лежа на мне, выгнув тело, уткнувшись в мое плечо, она кончает. Ее стон, то, что чувствую в ней – это срывает мне башку. Удесятеряя усилия, я продолжаю ее трахать, жадно тиская, сжимая ее тело. Она кончает еще раз, стон ее еще громче, жалобней, требовательней. Затем, тоже со стоном, кончаю и я, изливаясь в ней.
Она лежит на мне в полном изнеможении, не поднимая головы. Я тоже опустошен и тихонько глажу ее, обнаженную, ослабевшую. От испытанного оргазма по нам разливается бесконечное тепло, затем нами овладевает сладкая, томная дремота. Мы засыпаем друг в друге, она – на мне, а я – даже не выйдя из нее. Свежий ветерок гуляет по нашим телам, а вдалеке шумит море...
О-о-о-х-х, шумит... Шумит у меня в ушах. Башку ломит, словно какая-то огромная, рукастая сволочь пытается то ли сдавить, сплющить, то ли разломить ее, бедную, надвое.
Уже светло. Слишком светло. Хоть утро хмурое и мутное, но свет этот режет глаза. Приподнимаюсь на кровати – а-а-а, бля-а, вот же сам виноват, надо было просто лежать... Что, в первый раз, что ли? Еще сушняк давит, да и мутит так, что боюсь, не добегу до заветного места. Ну прямо все тридцать три удовольствия. Гребаная мешанина, теперь вся суббота – в жопе...
А ведь кажется, вечерок был неплохим, со мной же была... Так... А как же...
Стоп. Почему я один в постели? Мгновенно «просыпаюсь», в очередной раз встаю на кровати, на сей раз – рывком, о чем сразу же жалею. Нет, однозначно, ванной не миновать...
После мне немного легчает. Вначале избегаю смотреть на свое отражение в зеркале, но решаю быть мужчиной... да, страшен, страшен...
Так, ну где там моя... моя... порно-фея недорезанная. Где мой утренний минет... Не приснилось же мне... Неужели свалила? Вроде в этот раз было не из-за чего.
Нахожу Оксанку сидящей на кухне один на один с бутылкой минералки, склонившуюся над стаканом. Завидев меня, смотрит исподлобья.
Если мое отражение было страшным, то ее – не лучше, это при всех моих теплых чувствах к ней. Ее лицо какое-то серое. Белки глаз не оправдывают названия – они красные, как у кролика. Да еще когда смотрят так – тяжело, напряженно, угрюмо, вообще дурно делается.
Силюсь приветственно улыбнуться, корча лишь жалкую гримасу:
- Что, хреново?
Ее взгляд уже явно неприязненен. Что ж я могу поделать, пить я никого не заставлял. Ответом она меня не удостаивает, а я понимаю, что мне лучше сесть. Надо сказать ей что-нибудь хорошее. Если ей плохо, то придется задабривать, словно это я виноват в ее состоянии.
- А вообще – неплохо ж было, а?
Неприязнь на ее лице сменяется лютостью, от которой меня тошнит вдвойне. Дрожащей рукой наливаю себе минералки, которой мне, само собой, никто не удосужился предложить. Так, полегче. Чтобы отвести внимание от моей абсолютной несостоятельности, пытаюсь продолжать «беседу»:
- Вот жалко, что есть нечего, да и приготовить не из чего...
Что это, а? Мои слова ей будто пинка дали. В отчаянии я, истерзанный бодуном, вижу, что на место лютости на ее лице теперь приходят возмущение и некий ужас, наблюдаю, как она рывком, но, видимо, не без усилия, встает из-за стола, хватает рюкзак, куртку, обувается...
Ковыляю за ней.
- Слышь, Оксан... - вот же наказание – все эти разборки, когда тебя так мутит, – ...ты куда?
Нет, она и правда выходит и топает вниз по лестничной площадке. Я тащусь за ней, и, поверженный в глупейшее, недоуменное состояние, бормочу:
- Да ты чего? Куда пошла? Случилось чего? Да остановись ты, дождь пошел, промокнешь! – пытаюсь схватить ее за рукав.
- Не трогай. Руки убери, - вполоборота, угрожающе.
Первые слова, которые слышу от нее сегодня.
Перед домом на воздухе как-то получше, но лишь физически. А вообще-то, мне хреново. Плохо также и потому, что она не отвечает на мои расспросы. Под дождем ее косички висят мокрыми, унылыми плетьми, но она не обращает ни на дождь, ни на меня никакого внимания. Правильно, одну пневмонию я уже перенес, теперь болеть будем за компанию.
Торчим мы на улице совсем недолго, ибо в скором времени появляется Ленка на родительском мини-вэне. Оксанка вдруг оборачивается, смотрит на меня, взгляд ее искажен болью. Потом опасливо как-то смотрит в сторону Ленки, пока та паркуется. Когда Ленка останавливается, Оксанка открывает дверь и глуховато говорит куда-то в мою сторону, как мне кажется, для Ленки больше:
- Пока.
- Пока, - ошеломленно отвечаю я, наблюдая, как она плюхается на сиденье и, закрыв глаза, откидывая назад мокрую голову. На вопрос Ленки: «Ксюш, alles in Ordnung?» Все в порядке? - отвечает, не открывая глаз:
- Ja-ja, bin nur müde... Да-да, устала просто.
И она уезжает. Она опять куда-то сваливает от меня, а я, окончательно приведенный в чувство ее бегством и дождем, который нещадным жаропонижающим отрезвляет, долбит мне в башку поздно, слишком поздно прозреваю. Да, в этот самый хренов момент, когда скрывается с моего поля зрения мини-вэн, меня лупит в искореженный похмельем мозг шаровая, и я понимаю, что, видимо, все-таки уломал ее ночью. Или как там еще все это у нас с ней было.
Она уезжает, она уехала, а до меня дошло, и я лишь в состоянии стоять и тупо трясти башкой. Зачем трясти? Что, мол, прости, все вышло не так, как я для нас хотел, как надеялся, ждал, мечтал столько месяцев, лет? Прости, что ничего не помню? Что ничего не вспомнил утром? Что, в лужу мне шарахнуться на колени? Перед кем, урод? Беги, догоняй, типа «я все понял». А смысл? Вон, даже разговаривать не захотела.
Давай, сука, мочи меня, мысленно говорю дождю, я ж еще не до конца вымок. Хочешь, утопи на хрен, может, ей это будет в радость.
Плетусь домой, по дороге в ванной избавляясь от остатков чудненького вечера, потом прямо как есть, в мокрой одежде и обуви падаю на кровать, мордой в подушку, пропитываю ее перегаром и дождевыми струями, стекающими с моих вымокших волос. Лежу до вечера в каком-то забытьи, иногда проваливаясь в сон, чтобы ненадолго из него очнуться и затем провалиться снова.
Когда я немного отошел и начал соображать, то попытался трезво подойти к вопросу и все взвесить. Но понять все, докопаться до сути вот так, соображая наедине с самим собой, как-то не получалось. Она не хотела спать со мной – по причинам, одной лишь ей понятным, а значит, злилась на то, что я ее все-таки заставил. Или что я там натворил? Однозначно до меня дошло лишь то, что она, судя по всему, ничего не собиралась рассказывать даже Ленке.
Разобраться в собственных чувствах было нетрудно, но удовлетворения и покоя это не приносило. Сам все запорол – вот, как говорится, и весь сказ. Не того хотел, точняк. Хотел провести с ней ночь, но не для того, чтобы тупо использовать, а, как она сама изволила заметить, потому что это – нормально между мужчиной и женщиной. А я ведь мечтал сделать ее своей женщиной. Ну, так и сделал же, бил под дых злорадный, язвительный голос. Вот только жалко малость, что сам того не помнишь. Еще непонятно, кого она теперь больше ненавидит – это трепло Длинного, с которым, по сути, ничего не было или тебя, тупого, пьяного урода, с которым, увы, было.
Твою мать. Длинный. Меня опять что-то бьет, долбит так, словно хочет убить. Это ж она подумала, что я – так же, как он... От мучительного сознания этого, своей собственной тупости и того, что в ее глазах, должно быть, приравнялся к Длинному, сжимаю башку и с закрытыми глазами издаю стон, больше похожий на рычание. Какой же я мудак. Как же все хреново, как хреново... К чувству дикого, жгучего сожаления, раскаяния – в чем, я даже толком не знаю, потому что ничего не помню – вскоре примешивается желание действовать, что-то делать, попытаться все исправить. Да для начала выяснить, что к чему.
В воскресенье я добыл ее телефон у Настюхи, которая на обмывании своих прав тоже хорошенько погуляла и проболела всю субботу. Что Оксанка уехала со мной, она как-то смутно помнила. Я наплел ей, что Оксанка, мол, вообще-то давала мне свой телефон, только я потерял его.
И я начал ей звонить. На сотку. На домашний. С разных телефонов. Писать смс-ки, типа, возьми телефон. Сбрасывать, когда подходил кто-то из ее родителей или брат. Когда нарывался на нее, что происходило редко, то сбрасывала она.
Не знаю, сколько времени продолжалась эта гребаная карусель. Мне становилось все тоскливее, я увязал в каком-то вонючем болоте, к которому, как ни странно, начал привыкать. Однажды я поймал себя на том, что не звонил ей уже дней пять. То же видимо, думала и она, потому что наконец взяла домашний телефон. На сотовом она меня тупо заблокировала.
Услышав ее «Hallo?» - я выпалил, особо ни на что не надеясь:
- Оксан, хорош, давай поговорим, а?.. Слышь, не могу так больше...
Молчание в ответ, но и не сбрасывает. Качай, пока можно. Давай, с налета – самое главное.
- Оксан, прости меня, я... не хотел, чтобы все так получилось.
Молчит. Давай еще. Скажи ей, что сам не свой, что думаешь только о ней. День и ночь. Ночь и день. Твенти-фор-севен.
- Оксан, мне жаль, я правда не хотел тебя обидеть.
Опять это гребаное молчание. Меня начинает трясти. От этого напряжения бьет по мозгам.
- Оксан?..
Или свалила уже? Опять бросила трубку?
- Оксан, я же даже не знаю... скажи мне хоть... я тебя – что?.. А?!.. Должен же я знать! – «повышаюсь» я. Все, не могу, напряжение идет по нарастающей, словно снежный ком, перерастающий в лавину.
- Нет, - слышу наконец злобный, язвительный ее голос. – «Ты меня» - нет, - затем опять молчание.
Затем она говорит спокойней, ледяным тоном, говорит беспощадно, словно колет мой мозг ломом, и каждое ее слово отдается во мне головной болью:
- Я сама тебе позволила. Мне ужасно хотелось спать. Ты задолбал меня, и я сдалась. Уже не было никаких сил бороться с тобой. Надо было просто уйти, тупо перейти в другую комнату, но я... Видимо, плохо соображала, думала, что так ты скорей отвалишь. Вот и потерпела немножко. А потом самой было противно. Спать сразу перехотелось. А ты заснул. И я поняла, что больше натиска не будет, но лежать рядом с тобой уже не могла.
Лом крушит мои косточки, одну за другой, не только черепные, но и все остальные косточки, они с хрупом трещат, пока он работает систематично, беспощадно. Но я за тем и звонил, чтобы услышать все от нее. И считаю, что не все потеряно. Робко переспрашиваю:
- Но тогда почему ты...
- Почему злюсь? Да?! Ну так мне всю жизнь хотелось, чтобы меня вот так, по пьяне отымели. И считаю, что нормальные отношения именно на этом должны строиться.
Блин, да я понимаю, конечно. Ей романтики хотелось, чтоб ей сначала предложение сделали, лапши на уши понавешали. Ох уж заморочки мне эти бабские. Но что поделаешь... Нет, но сама же как убойно... ротиком... и стонала сладко-сладко... Урод – во сне твоем, напоминаю сам себе. Только бы не сболтнуть ненароком.
- Оксан, прости, а? Я бы тоже хотел, чтобы все было иначе, совсем-совсем по-другому.
- Да ладно, - она форменно брызжет желчью. – Что было – то прошло. Но ты же свое получил?.. – заводится вдруг, переходит почти на крик. – Зачем звонишь теперь?! Извиниться?
Что?.. Вот идиотка. Истеричная баба. Она думает, мне только одного этого было от нее нужно? Тупо, как скотина, трахнуть ее, а потом ничего не помнить? Типа, она одна такая возвышенная, а все остальные – дерьмо? А так упрямо закрывать глаза на меня все эти годы? Е...ать мне мозги?
Стиснув зубы, держу себя в руках. Ее пинки пытаюсь отвести, смягчить. Делаю шаг ей навстречу – да еще какой:
- Ты... нужна мне.
Пауза.
- Для чего?
Тьфу ты, черт. Ну как с ней разговаривать?
- Aк-сан, wie lange dauert n' das noch? Bräuchte ma' 's Telefon... Сколько еще? Мне б телефон надо.
Братишка ее, видимо.
Она рявкает: - Bin gleich fertig! Сейчас закончу. – (Мне): - Я серьезно спрашиваю. Для чего? То ты со мной мутишь на глазах у своей телки, а я как дура. А я не люблю, чтобы надо мной издевались, на посмешище выставляли. То ты вообще всё, - в ее голосе почти слезы: - вообще всё-всё запарываешь, как будто я – только для того, чтобы в меня плевать, плеснуть – и порядок. – Почти рычит сквозь зубы каким-то не своим, низким, грубым голосом, будто сейчас загрызет меня сквозь телефон: - Еще раз популярно повторяю для тупых и глухих козлов, которые не хотят слушать, слушая – не слышат, услышав - не понимают, а поняв – не придают значения и просто плюют: Я вам не шлюха какая-нибудь!!! НЕТ – ЗНА-ЧИТ-НЕТ!!!
Меня долбят уже не ломом – бомбят из тяжелой техники. Только мне кажется, что она дико преувеличивает и все эти ее ораторские вопли – не по адресу.
А она завелась основательно. Мелодраматично так, зловеще-вкрадчиво спрашивает меня:
- А знаешь, что мне Ромка сказал тогда, утром, когда все его козлы свалили, и мы остались с ним одни? Знаешь? Хочешь услышать? Я, дура, хотела приготовить ему завтрак и спросила, что, мол, в доме ничего нет? Не хотелось самой по шкафам шарить. Он мне: нет. И приготовить не из чего? Не из чего. Тебе это ничего не напоминает? Вы что все там – рехнулись, с грязью смешать меня решили? Не выйдет!!!
Бля-а-а, ну какое это имеет отношение к нам? Это я случайно тогда сморозил. Как она может меня с ним сравнивать.
И я продолжаю копать:
- Оксан, клянусь, это я случайно тогда сказал. Я и понятия не имел. Клянусь, я тебя понимаю.
Да, отдаленно очень. Во фрагментах.
- Что с того, что все так отстойно началось? Давай забудем, начнем с начала, а?
- «Отстойно началось»? Да у нас постоянно все было отстойно...
Неправда. Когда целовались – все было зашибись. Когда засыпали вместе, я был почти на седьмом небе. Ну, не считая нюансов...
- ...и твои извинения не меняют ничего! Так зачем звонишь, повторяю вопрос?!!
Несправедлива она. Чертов холерик. Не видит ни фига, вообще пелена на глазах.
Ее пелена опускается и на меня тоже. Меня перемыкает, и вот уже это я ору ей в трубку:
- Потому что не могу без тебя, дура! И не смогу без тебя.
- Да? Не можешь?!! – как из пушки палит, стерва. И язвительно так: – А пока смог.
- Нет, не смог! Это была не жизнь, а – так. И это был не я. Э, хорош ржать, коза, я сейчас на полном серьезе говорю, - наезжаю, слыша на другом конце нервный, скептический смешок. Эгоистка хренова, только свое видит. На чувства других ей насрать. – Я ж выворачиваю перед тобой наизнанку свою гребаную душу. Оцени это, заткнись и слушай.
Заткнулась.
- И прости, что груб с тобой, наболело просто...
Спешу загладить, а то ее и приструнить-то по-человечески нельзя, сразу в бутылку лезет:
Так, что я там хотел ей сказать? Именно сейчас меня купорит какая-то сволочная пробка. Собираюсь с мыслями, но все, что я в итоге способен из себя выдавить, это:
- Когда я думаю о тебе, мне хочется и петь, и плеваться одновременно. То есть, раньше хотелось и плеваться, теперь – только петь. Когда я тебя вижу, то все, все вокруг меня и во мне вдруг становится хорошо, как бы хреново ни было до того. Ты понимаешь? Скажи, ты хоть что-нибудь во всем этом понимаешь?..
- Нет. И не собираюсь. Слушай, отстань от меня, мне надоело все это разбирать.
Ну наконец-то мы хоть в чем-то с ней солидарны.
- И мне надоело, - соглашаюсь обрадованно. – Давай встретимся! Ведь тебе же хорошо со мной было? Ну, в смысле, вообще.
Как тупо и бездарно все. Не так надо было.
- Не хочу. Все это не имеет смысла.
Неужели – вот так вот? Судорожно ищу соломинку, за которую можно было бы ухватиться и ничего не нахожу. Осознаю, что устал от всего. Устал от нее.
Но мои губы твердят упрямо, помимо моей воли почти:
- Оксан, ты неправа. Сейчас ты обижаешься, но это пройдет. И ты поймешь, что... что мы должны быть вместе. Ты совершаешь ошибку.
- А ты ее уже совершил. Отстань от меня. И больше не звони.
И больше я не звонил.
https://youtu.be/mPAeOlTvcmo
Возможно, она сама не ожидала, что ее слова окажутся столь действенными. Вероятно, сказала она их просто так, и ей хотелось, чтобы я еще помучился, подоставал ее, подобивался, как делал когда-то Длинный. Но просчиталась. Не прошел со мной фокус. Либо же я должен был просто и грубо подъехать к ней и сказать: «Хочешь - не хочешь – ты - моя, поняла? И - разговорчики!» Но я не просек и этого. Кроме того, я действительно жутко, невыносимо устал от этой постоянной неудовлетворенности, самогрыза, тоски по ней. Может, решил я, она и права. Проще забыть ее. Вырвать из себя с корнем раз и навсегда. Вырезать на хрен. Чтобы не осталось ничего во мне от нее, ни одной проклятой занозы.
Все эти годы, что мечтал о ней, я надеялся на что-то, думал, что просто нам просто не везло. Что не было подходящих обстоятельств. И вот вроде бы все было, как надо. Ну или почти все. И не срослось. И я той суматошной, волнительной весной сказал себе: «Хорош». И обрубил. Это оказалось проще, чем я думал. Просто я четко себе сказал, что отношения с ней невозможны, а тянуться за невозможным я вроде как не привык.
Выпускной был в марте. Аби я сдал лучше, чем ожидалось, на «два и три». По здешней шестибальной системе двойка – это хорошо. То есть, средней оценкой у меня в аттестате было «хорошо с минусом». Для конкурса на мой факультет хватило. Через полгода я перееду и начну учиться, а пока с головой ушел в работу и тренировки на триатлон, тот самый, первый.
И тут в моей жизни нарисовалась Áнушка. Анна Крумменауэр. Имя-то какое звучное. Аней, Анютой или Анечкой, ее, по ходу, не называли даже, когда маленькая была. В ее семье не приветствовались русизмы, слава богу, только от них очистились. Себя она преподносила как «Ана», выговаривая на местный манер. Нет, она даже не нарисовалась, а царственно вплыла, как десятипалубный океанский лайнер и, особо не спрашивая, водрузилась на привычное для себя место – гребаной королевы. Мы познакомились в начале лета на вечеринке в универе, устроенной для новичков, причем еще непонятно, кто кого снял.
Вот она, лениво попивающая «кайпи». Взгляд гордый, насмешливый, немного надменный, золотые волосы спадают ниже плеч длинными волнами. В меру высокая, статная. Говоря доходчивей: жопа, сиськи, ноги – все как надо. Красивая. И всегда прекрасно это осознававшая.
Я удивился, когда услышал, что она из моих мест. Архитектурный дизайн. Что? На этот факультет был тогда жутчайший конкурс, и кандидатуры на поступление хуже «одного с минусом» даже не рассматривались? Не преграда для нее, ведь она с отличием окончила элитную частную гимназию в Данненберге, неподалеку от нас. Ей бы с такими данными да на медфак, но ей хотелось чего-нибудь «такого».
Я беседовал с ней непринужденно, в основном, о предстоявшей учебе, о том, как тяжело найти на месте какое ни на есть жилье, и даже не смея помышлять ни о чем таком, когда мне ближе к концу вечера милостиво дали понять, что я «угоден». Я так и не понял, как она могла не то чтобы запасть – заинтересоваться мной.
Когда спустя годы меня вконец извели ее властность, прагматизм и расчетливость, я начал грешить на то, что она уже тогда рассчитала, что на ее архитектурном дизайне бабла немереного не срубишь, как ни крутись, только если ты – лучший из лучших, единица на своем поприще. А вот моя специализация, если в универе поднапрячься, ушами не хлопать да устроиться на одну из топ-фирм, принесет начинающему без опыта работы сто двадцать штук в год до налога и отчислений, и это только начало. Не говоря уже о бонусах и повышениях автоматом.
Сейчас я склонен думать, что, конечно, вряд ли она тогда уже успела вникнуть в подобные тонкости. А в то лето, когда мы начали встречаться, я просто был оглушен свалившимися на меня отношениями с такой бабой, как Анушка. В постели с ней было очень даже хорошо, но и на хромом ишаке к ней было не подъехать.
Итак, когда я в конце лета поплыл-поехал-побежал на триатлоне, она рулила в моей жизни уже по полной, по крайней мере, внешне, с виду. Сначала, в первый год наших с ней отношений, мы жили порознь. Ее обучение и проживание тоже спонсировали родители да «бильдунгскредит». Затем мы съехались, найдя двухкомнатную квартиру. На меньшее она была не согласна, так как ей нужно было личное пространство.
***
"Ты нужна!" - я кричал неумело
Ты, не слыша, гнала меня прочь
Рассыпалась пепельно-белым
Мне огонь сулившая ночь
Я проснулся - и отгорело
Хмурым утром сменяется мгла
И твержу я - привычное дело -
Что от сердца ты отлегла
***
Саундтрек-ретроспектива
Земфира – ПММЛ
Hanson – Go
Michael Andrews – Rosie Darko
Андрюхин словарик
абитур, аби - здесь: заключительный экзамен в гимназии, сдача которого является обязательным для допуска к учебе в ВУЗе
Бад Карлсхайм - Bad Carlsheim, вымышленный город, в европейской стране, в которой происходит действие, место жительства родителей Андрея
бильдунгскредит - «кредит на обучение», выдаваемый студентам на льготных условиях для финансирования учебы
гимназия - вид школы с обучением до 12-го или 13-го класса, выпускник допускается к учебе в ВУЗе
диспутацион - устный коллоквиум по защите диссертации перед диссертационной комиссией
дисс - диссертация, научная работа для достижения степени доктора наук
кайпи - Caipirinha, Кайпиринья, кисло-сладкий коктейль на основе кашасы с добавлением сока лайма и тростникового сахара
твенти-фор-севен - twenty-four-seven, двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю
федеральная земля - панрегиональная единица, государство-член федерации – страны, в которой происходит действие
хай-файв - high five, «дай пять», дружеский удар по рукам, здесь: выражение одобрения, поддержки