Глава 25 Память и картофельная запеканка
Чем дальше они продвигались внутрь, тем сильнее менялось пространство.
Стены, которые снаружи казались обшитыми медными листами, здесь оказались живыми — не в смысле органики, а в том, как они дышали, расширялись и сужались, словно грудная клетка спящего гиганта. Металл был испещрён шрамами-надрезами, из которых сочился тусклый, маслянистый свет. Иногда в этих разрезах мелькали тени — силуэты людей, которых давно не существовало, их жесты, застывшие в вечном повторении.
Талис почувствовал, как по его спине пробежали мурашки. Это место было прекрасным и ужасающим одновременно. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки — слишком много всего происходило вокруг, слишком много сигналов посылала его перегруженная нервная система.
Пол под ногами был не ровным, а волнообразным, будто выкованным из остывающей лавы. Каждый шаг оставлял на нём слабый светящийся след, который медленно угасал, словно память. Талис наклонился и коснулся поверхности — она была тёплой, пульсирующей, как кожа.
— Не задерживайся, — прошептала Вайла, но её голос потерялся в гуле, доносившемся сверху.
Он хотел ответить, но слова застряли в горле.
Потолка не было.
Вместо него зияла воронка из шестерёнок, медленно вращающихся в разных плоскостях. Они не просто крутились — они перемалывали что-то, и между их зубцами иногда вспыхивали искры, похожие на отрывки мыслей: обрывок песни, чей-то смех, крик, запах дождя на асфальте.
Талис зажмурился. Эти обрывки были слишком личными, слишком чужими, но почему-то знакомыми, будто он уже слышал этот смех или чувствовал этот дождь.
Среди этого хаоса плавали стеклянные капсулы, похожие на те, что висели у входа, но гораздо крупнее. Внутри них клубились туманы, принимая формы.
Он не мог отвести взгляд.
Между капсулами сновали механические пауки — крошечные, с корпусами из латуни и хрустальными брюшками, в которых перекатывались капли чёрной жидкости. Они подползали к капсулам, впрыскивали в них эту субстанцию, и воспоминания внутри на мгновение оживали ярче, прежде чем снова поблёкнуть.
«Боги, это же...»
В воздухе висел запах старой бумаги, ладана и электричества. Где-то в глубине что-то скрежетало, будто гигантский механизм перемалывал кости времени.
Талис вдруг осознал, что дышит в такт этому звуку.
— Беатрис Зоно, значит, — произнёс Мнемос.
Его голос заставил Талиса вздрогнуть.
Существо издало свистяще-шипящий звук. Теперь его голос звучал уже не из респиратора, а отовсюду сразу, как эхо в пещере.
Маленькие помощники забегали быстрее, механические лапки пауков застучали повсюду. Они, единым организмом, буквально прошерстили всю информацию, что была в этой странной лавке: проверяли перфокарты, пробовали на вкус сгустки воспоминаний.
Талис почувствовал лёгкую тошноту.
В это время в чёрных глазах-линзах Мнемоса сменялись образы, видения — сотни и тысячи кадров чужих жизней.
Минута.
Столько ему понадобилось, чтобы пересмотреть тонны информации, что у него были за всю его неизмеримо долгую жизнь.
— У меня её нет. Но... я знаю, у кого есть.
Талис ощутил, как его сердце упало.
— Воспоминание, что вы ищете, оно не особо дорогое, так как не несёт в себе почти никакой эмоциональной нагрузки, — голос существа был теперь монотонным и скучным.
Словно изучение и поиск нужного воспоминания было для него жуткой рутиной.
Один из пауков заполз на ладонь своего хозяина. Механические тонкие пальцы машинально, так буднично, поглаживали насекомое по стеклянному брюшку.
— То, что вы ищете, находится в пятой лавке от восточной стены. Её владелица — мадам Пого-то. Она как раз собирает всё, связанное с забытыми и потерянными книгами.
Талис выдохнул.
— Цена невысока: один стих из вашей памяти или рукопись. Но тогда этот стих должен быть написан лично вами — размером в четверостишие, — всё так же лениво произнёс мастер.
«Стих?..»
— Что касается оплаты за мои услуги... Вайла цену знает.
— А я отправлю к мадам Пого-то своего гонца и предупрежу, что на её товар нашёлся покупатель.
Пока он говорил, Вайла резким движением — будто отрывая часть себя — протянула обрывок листа, испещрённый неровным, неаккуратным почерком.
Талис почувствовал, как холодок пробежал по его позвоночнику. Он присмотрелся — почерк был ему незнаком. На секунду в голове мелькнула мысль: «Это из дома Блэквудов?» — но он тут же отогнал её. Контракт. Вайла не смеет ничего выносить из дома. Значит, это было что-то личное.
Тонкие, многосуставчатые пальцы мастера — каждый с крошечным циферблатом вместо фаланги — приняли листок.
— О, ещё один обрывок дневника вашего брата о его похождениях в Глотани. Подойдёт.
Он одобрительно кивнул, и в тот же миг его ручной паук — блестящий, как ртуть, — метнулся вперёд. Механическая молния. Хрустальное брюшко судорожно сжалось, лапки — точные, как хирургические инструменты — схватили подачку и понесли её к странному аппарату, напоминающему помесь печатной машинки и мясорубки.
Талис не мог отвести взгляд.
Шустрые лапки впились в бумагу, вставили обрывок в щель-пасть аппарата. Раздался хруст — будто ломают хребет книге — и листок был измельчён, уничтожен. Но в тот же миг с другой стороны вылезла новая перфокарта, ещё тёплая от процесса рождения.
— Мнемос, — голос Вайлы был твёрдым, но в нём дрожала скрытая сталь. — Ты же знаешь, что это дороже просто сведений о том, у кого находятся воспоминания.
Голова существа — вернее, то, что должно было быть головой — медленно наклонилась, словно гильотина, готовящаяся к падению.
— За следующее сведение можешь не приносить плату, мисс Кроу.
В этот миг Талис вздрогнул.
Что-то холодное и цепкое пробралось по его спине. Один из мелких роботяк мастера — юркий, как таракан, — каким-то чудом забрался на его рюкзак.
«Чёрт!»
Сердце Талиса забилось так громко, что, казалось, его слышно даже в этом царстве шёпота.
— Юноша...
Голос Мнемоса — вдруг ставший мягким, как шелест страниц — заставил Талиса замереть.
Огромные линзы — эти чёрные бездны — устремились на него.
— У вас есть кое-что... что заинтересовало меня.
Щупальцеобразные пальцы — все четыре — сложились в молитвенном жесте.
— Можете показать?
Вайла устремила на Талиса взгляд, в котором читалась целая буря эмоций. Ещё рано, это всего лишь вопрос. Ты можешь просто отказаться. Ты ему ничего не должен, — проносилось в её голове, но вмешиваться она не стала.
Рука её непроизвольно сжалась в кулак. Если бы на месте Мнемоса был обычный торговец, она бы уже выхватила Талиса из этого опасного диалога. Но не с ним. Не с этим порождением Глотани. Мнемос вёл себя как аристократ старой закалки — любое резкое движение могло быть расценено как неуважение.
В её глазах горела тревога. Чистый, неразбавленный страх.
Талис стоял неподвижно, словно кролик перед удавом. Его пальцы дрожали, когда он медленно снимал рюкзак.
— Право, не знаю, что именно могло вас так заинтересовать... — голос его прерывался, будто пересох от этого пристального внимания.
Один за другим он выкладывал содержимое:
потрёпанный термос с давно остывшим кофе;
два бутерброда, завёрнутых в пергамент;
и наконец...
— Ах да... есть ещё вот это.
Пластиковый контейнер. Картофельная запеканка.
Линзы Мнемоса с резким щелчком сфокусировались на нём. Вся его механическая конструкция скрипнула, когда он наклонился ближе.
— Вам... нужно это? — Талис непроизвольно дёрнулся, когда холодные стеклянные глаза уставились в самую душу.
Талис... Ох, ему не нужна запеканка...
В голове Вайлы всплыли воспоминания:
тёплая кухня, залитая вечерним светом;
её неумелые руки, впервые что-то готовящие не по необходимости;
картофельные спирали, соскальзывающие с ножа;
капля крови на пальце — и Талис, суетящийся с пластырем;
два стула, придвинутые друг к другу;
смех, лёгкий и беззаботный.
Именно это чувствовал Мнемос. Именно это ему было нужно.
Тот вечер... Он был настолько насыщен живыми, настоящими эмоциями, что ни Перси, ни Клемантис не смогли бы их переварить.
— Х-хорошо... могу отдать. Я потом ещё приготовлю, — неуверенно проговорил Талис, протягивая контейнер так, будто предлагал угощение опасному хищнику. Его пальцы слегка дрожали, а в глазах читалась натянутая решимость.
Глаза мастера щёлкнули — точь-в-точь как затвор фотоаппарата, — и на этот раз его бездонные линзы уставились прямо в лицо парня.
— Как тебя зовут? — спросил он, и в его голосе впервые за всё время их пребывания в лавке появились нотки живого интереса.
— Талис Блэквуд, — представился парень, всё ещё держа перед собой контейнер.
— Блэквуд... — механический голос растянул фамилию, словно пробуя её на вкус. — Знал я одного Блэквуда. Он как-то совершил у меня огромный заказ. Ха-ха-ха...
Его смех раздался хрипло, словно старые шестерёнки, давно не смазанные маслом.
— И он был таким же странным и чудным, — продолжил Мнемос, после чего его чёрные, как смоль, глаза медленно повернулись к Вайле. — Твой друг ещё совсем не разбирается в торговле. Следи за ним. А то невесть час не продаст, а отдаст тебя за «спасибо».
Вайла стиснула зубы, но промолчала.
— Я это куплю у тебя, — возвестил Мнемос.
Одна из его рук неестественно вытянулась, обретая лишние суставы, словно змея, выползающая из тени. Тонкие, почти костяные пальцы скользнули по полке, а затем изящно подхватили небольшой предмет и протянули его Талису.
На механической ладони лежала птица.
Маленький механический соловей.
Игрушка сидела смирно, с опущенными веками, крылышки плотно прижаты к латунному тельцу. Казалось, она спала — или ждала своего часа.
— У него осталось ещё три песни, — проскрипел Мнемос. — Каждую из них я могу услышать в любом из миров — и приду. Один призыв. Одна услуга.
Он демонстративно поднял три скрипучих пальца, и циферблаты на суставах замерли, будто отсчитывая время до ответа.
— Устроит такая цена?
Талис медленно перевёл взгляд на Вайлу, ища одобрения.
Девушка нервно поправила воротник рубашки, сглотнула — и кивнула. Талис повторил её жест.
Контейнер с запеканкой замер в воздухе, подхваченный тонкими пальцами Мнемоса. В тишине лавки отчётливо щёлкнули линзы его глаз, фокусируясь на пище — но не на той, что можно потрогать.
«Любопытный экземпляр», — прошелестел его голос, и пластиковый контейнер начал... распадаться. Не плавиться, не крошиться — просто терять очертания, как сон при пробуждении. Через мгновение в воздухе осталась лишь сущность блюда — золотистое мерцание, сотканное из:
Тепла духовки.
Лёгкого подгорания краёв.
Смеха, застрявшего между слоями картофеля.
Мнемос поднял руку, и его респиратор с мягким пш-ш-ш отсоединился, открыв... не рот, а нечто вроде часового механизма, где вместо шестерёнок вращались миниатюрные сцены:
Вот Вайла неуклюже чистит картошку.
Вот Талис поправляет её хватку ножа.
Вот они вместе смеются над кривым срезом.
Запеканка начала втягиваться в этот механизм, слой за слоем:
Хрустящая корочка — воспоминание о первом неуверенном касании вилки.
Плавленый сыр — ощущение домашнего уюта.
Пряности — мимолётная мысль Талиса: «А вдруг не понравится?»
По лавке прокатилась волна — стеклянные шары на полках зазвенели, механические пауки замерли в странном почтении. В воздухе запахло не картошкой, а чем-то более глубоким — тем, что никогда не принадлежало Мнемосу, но теперь навсегда стало его частью.
Когда процесс завершился, респиратор вернулся на место с тихим щелчком. В лавке воцарилась тишина — даже вечное тиканье часов замерло на три секунды ровно.
«Благодарю», — произнёс Мнемос, и в его голосе вдруг проступили новые обертоны — капля тепла, которой там не было минуту назад. Где-то в глубине лавки заиграла шарманка — та самая мелодия, что напевала себе под нос Вайла, когда помешивала соус.
Талис непроизвольно потер грудь — там что-то ныло, как после расставания. Он только что понял, что продал не просто кусок запеканки, а что-то большее. А Вайла сжала кулаки, впервые осознав истинную цену торговли в этом месте. Механический соловей в руке Талиса внезапно показался невероятно тяжёлым.
— Вам пора. Мадам Пого-то вас ждёт, — произнёс Мнемос.
Вайла, схватив Талиса за руку, утянула его прочь.
— Пошли скорее, — тихо прошептала девушка, голос её дрожал, как и пальцы, которыми она крепко сжимала руку Талиса.