Тульпа

Лёжа в чужой кровати, в нелепой розовой пижаме Риты с котиками, я не могла сомкнуть глаз. Потолок давил пустотой, и я смотрела в него, как в чужое, безразличное лицо.

Рита, привыкшая к алкоголю больше, чем я, уступила мне постель, а сама улеглась на диван. Во сне она ворочалась, тихо постанывала, что-то бормотала. Её дыхание казалось рваным, отражало моё собственное.

А внутри всё дрожало: сердце колотилось в груди, горло сжимал ком, воздух цеплялся за лёгкие. Алкоголь не принёс ни веселья, ни лёгкости — только вязкую тяжесть и липкую тревогу. Густая тьма медленно разливалась по венам.

Я осторожно встала, ступая босыми ногами по ледяному полу, и распахнула окно.

Холодный ночной воздух обжёг лицо. Пахло сыростью, мокрыми листьями и первым снегом — казалось, крошечные ледяные иглы уже висели в темноте, хотя улица оставалась сухой. Я вцепилась пальцами в пластиковый подоконник, закрыла глаза и втянула этот запах, как спасение, пытаясь удержаться за него и унять дрожь.

Во мне снова что-то трескалось. Она выточила из прежней меня нечто новое — чужое, пугающее, и теперь разрушала уже своим отсутствием.

Почему я позволяла призраку решать, кто я?
Почему её отсутствие становилось сильнее меня самой?

Я ничем не лучше тех тульповодов с форумов — людей, что возвели фантомов в культ и растворились в собственных фантазиях. Ты ничем не лучше их, — звучало внутри. Они живут через своих тульп. А я? Разве не делала то же самое? Сколько бы ни убеждала себя, что управляю своей жизнью, что она — лишь фон, не более, — реальность безжалостно плевала мне в лицо: ты врёшь себе.

Я сидела в чужой комнате, в чужой пижаме, теребя её рукав дрожащими пальцами. Комнату наполняла тягучая тишина — лишь скрип дивана напоминал, что Рита рядом, но в этот миг она казалась мне дальше всех.

Я тоскую. Не просто скучаю — я буквально рассыпаюсь на куски от пустоты, оставшейся после неё. Я творю чёрте что — на почве этой тоски, этого страха. Я привыкла к её голосу, к её движениям на краю зрения. Жила с ней, как с частью себя. И знала: если можно привыкнуть, можно и отвыкнуть. Когда-нибудь. Наверное.

Эти мысли скакали по кругу, как бешеные лошади, не давая мне уснуть.

Пробуждение оказалось тяжёлым. Алкоголь вчера на время отключил меня из реальности, от которой я упорно отворачивалась. Сегодня же он вернул меня в неё — но с утроенной силой, хлеща по нервам ледяной прямотой. Я хотела почувствовать хоть что-то живое, вырваться из оцепенения, а получила набор самого паршивого, что может достаться человеку: сухость во рту, ватное тело, мутную тяжесть в голове и мерзкое послевкусие в душе.

Рита, в отличие от меня, вскочила бодрой и шумной — хотя глаза у неё были красные, а руки то и дело тянулись к вискам. Она носилась по квартире, как заведённая: то хваталась за телефон, то рылась в шкафу в поисках кофе, то стучала скрипучими дверцами кухонного гарнитура. Её звонкий голос и резкие движения одновременно раздражали и смешили меня: ей самой было плохо, но она заглушала это беготнёй. Вот он — ещё один способ побега. Мой — внутрь себя. Её — наружу.

— Скоро мои приедут, — быстро выпалила она, нажимая кнопку чайника. — Сейчас кофе выпьем, перегар проветрим, сами свалим — типа гулять пошли.

— Вижу, ты опытная, знаешь, что делать, — равнодушно ответила я.

— А то! — рассмеялась подруга. — Я ж не первый раз. Да они и так догадываются, по-любому, просто ещё ни разу за руку не ловили. Вот поймают — тогда всё, пипец. А пока норм. Ты тоже сразу домой не иди: погуляем, энергетиков бахнем, жвачку пожуём — к обеду уже можно домой. Может к Ярику заглянем. Окей? Тебе кофе покрепче?

Домой я вернулась только вечером. Мы с Ритой полдня шатались по городу: забрели в кафе, посидели у Ярослава, потом пошли на набережную, кидали в воду мелкие камешки и смотрели, как они исчезают, оставляя на поверхности дрожащую рябь. Когда Рите позвонил отец, она резко засобиралась, а я осталась. Ещё долго сидела на холодном берегу, вглядываясь в тёмную воду, пытаясь рассмотреть в ней своё отражение.

Мысли снова и снова ходили по кругу, застревая на невидимом  конвейере. Я пыталась скинуть их шумом улицы, музыкой в наушниках — бесполезно. Вся ментальная энергия уходила в одно пустое место внутри. Чем сильнее я боролась, тем глубже эта одержимость врезалась в меня когтями.

Машина проехала по лужам, брызги ударили в бордюр. Я моргнула, но мысли остались на месте — как приклеенные.

Сидя на уроках, за ужином с родителями, на репетиции или прогулке — я присутствовала только телом. Действовала механически, как запрограммированный алгоритм. Ела мало, спала плохо.

Родители это видели. Мама исподтишка рассматривала меня, папа спрашивал не к месту: «Всё нормально?» — и сразу же отводил глаза.

Прошёл месяц без Тени. За это время я трижды ночевала у Риты — и каждый раз мы пили. Алкоголь уже заходил мягче: я научилась ловить ту короткую фазу, когда мир приглушается, а мысли становятся тише. Но утро всегда било по голове — руки тряслись, глаза болели от света, все вокруг раздражали одним существованием. Я брала взаймы — и возвращала втрое.

Приближались новогодние каникулы. На последней репетиции воняло дешёвым пивом и сигаретами; кто-то валялся на диване, кто-то брякал струны наугад. Мы тоже напились.
— Останешься? — спросил Глеб.
— Не, не хочу. А у Риты родители… — пробормотала я, пряча глаза.

Дрожащими пальцами я листала список контактов. Знакомые имена мелькали и исчезали. И вот — последний номер. Ярослав. Я задержала палец, вдохнула. Он ответил сразу. Я объяснила — и он без колебаний предложил прийти.

Маме я сказала, что ночую у Риты. Я знала — уточнять она не станет.

Вечер помню ясно, во всех деталях, хоть алкоголь и затопил мозги, а в тепле он бил ещё сильнее.

Ярослав встретил меня с сигаретой в зубах. Дым резанул горло, я отшатнулась, морщась, и принялась неуклюже стаскивать с себя мешковатый синий пуховик. В прихожей висела розовая куртка, тонкая, явно не по погоде. На этажерке — женские ботинки на каблуке. Не Ритины. Внутри неприятно кольнуло.

— Заходи, — небрежно махнул рукой Ярослав.

Моё сердце забилось в сбитом ритме — как барабанщик-новичок на первой репетиции. Я шагнула в квартиру осторожно, почти крадучись, держась за стену. Пол под ногами покачивался, как палуба.

И именно в этот момент меня накрыла мерзкая ясность: я знала, что делаю что-то отвратительное. Что сама привела себя сюда. Что завтра буду ненавидеть себя ещё сильнее. Но остановиться не смогла.

На облезлой лавке кухонного уголка сидела рыжеволосая девушка. На ней — только кожаные шорты и крошечный топ, похожий на ленточку. Она не удивилась моему появлению: лишь улыбнулась, обнажив жёлто-ржавые зубы, сжимающие сигарету. Дым клубился под потолком, пропитывал кухню, въедался в волосы.

— Это Лиза, моя одногруппница, — сказал Ярослав. — А это Лия. Из нашей компании. В группе играет. Сегодня, сама видишь, до дома не дошла. Здесь переночует.

Его голос был будничным, почти равнодушным.

— Привет, — кивнула Лиза, едва подняв взгляд. Она спокойно водила пальцем по сенсорному экрану, будто меня здесь не существовало. Даже дым от сигареты едва колыхался рядом с её ржавыми зубами, не потревоженный моим присутствием.

Я похолодела. Ярослав говорил это за моей спиной легко и непринуждённо.

Обернувшись на его голос, я заметила, как он с охапкой постельного белья прошмыгнул в ванную. Дверь с тихим хлопком закрылась. Сердце застучало быстрее, я замерла на пороге, ощущая запах тёплой воды и влажной ткани.

— Это что за хрень?! Кто эта Лиза?! Как же Рита? Как же… — вырвалось у меня, но сразу же сама удивилась громкости голоса.

— Стоп! — резко сказал он, бросая бельё в стиральную машину. — Не делай поспешных выводов, поняла? Я тебе всё объясню. Ты умная девочка, поймёшь. Не делай глупостей. Те, кто лезут сразу на рожон… сами потом страдают. Лучше сейчас не лезь. Поняла? Не порть ничего. Ляжешь поспишь в комнате, домой в таком состоянии нельзя. Утром всё объясню, ты поймёшь.

В его словах не было угрозы, но в колючих зелёных глазах мелькнуло что-то, отчего я поняла: лучше пока не пытаться. Я обернулась и ещё раз взглянула на Лизу — та безмятежно подняла глаза, едва заметно улыбнулась, и я поняла: она не собирается вмешиваться.

Утром я встала сломанной и разбитой. Со скрипом поднялась с деревянной кровати, наспех застеленной когда-то белой, теперь потемневшей простынёй. Голые стены комнаты давили своей пустотой; мебель — старый советский коричневый шкаф в углу и такой же стол у окна — казалась чужой и лишней.

Я опустила ноги на холодный пол с облезлыми досками, когда-то блестящими от лака. Каждое движение отдавалось болью где-то под рёбрами. На скорую руку умывшись, я вышла в коридор. Каждый шаг стучал по пустоте, отражая мою внутреннюю растерянность.

Я злилась на себя — ярко, отчётливо, но эта злость не оживляла, а разъедала, как кислота, оставляя после себя только тяжесть и пустоту.

В прихожей я замерла. Ярослав провожал Лизу, и они слишком долго и страстно прощались у порога. Я не могла смотреть на эту отвратительную сцену и быстро прошмыгнула на кухню.

— Вы с Ритой два года встречаетесь… — я роняла слёзы в прозрачный бокал с шипящей цитрусовой жидкостью.

— Ну и что? — Ярослав стоял напротив с голым торсом, поправляя непослушные светлые волосы. Они торчали во все стороны, он выглядел сонным и помятым. Худые рёбра выпирали из-под кожи. Взгляд маленьких хитрых глаз метался по комнате. — Я всё равно собирался её бросить. Как раз сегодня хотел поговорить с ней, а тут ты явилась, чуть не испортила всё.

Я смотрела на него и вмиг ощутила резкое отвращение — к нему, к себе, ко всей этой ситуации. В груди сжалось, сердце колотилось, руки дрожали, а в голове всё путалось.

— Точно? — срывающимся шёпотом спросила я. —  Ты серьёзно?.. Мы же подруги. Сколько раз она меня выручала… Ты хочешь сказать, что разлюбил её? Я должна ей рассказать, я… — слова застряли в горле. В душе я уже знала: всё бесполезно.

— Я её и не любил. Вообще думал, что она на раз, — Ярослав закурил, и по комнате поплыла серая струйка вонючего дыма. — Сама знаешь, какая она: импульсивная, сегодня одно, завтра другое. Она какая-то бешеная. Я такое уже перерос. Мне бы кого-то поспокойнее. Раньше с ней прикольно было, а сейчас — совсем не прикольно. Надоело мне это. А она всё никак не взрослеет. Можешь не париться, я сам всё расскажу сегодня. Ты же её знаешь, она на эмоциях ещё и тебя обвинит.

В этот момент моё тело предало меня: плечи сжались до невозможности, легкие зажали в железные тиски, а руки онемели. Горло сдавило, дыхание сбилось, и я ощутила, как ком злости и ужаса давит на грудную клетку. Хотелось вырваться, закричать, удариться об пол, разорваться на куски — но я только прижалась к себе, дрожа всем телом, сжимая плечи, в попытках удержать хоть немного внутренней целостности.

В ушах звенело, мир сжимался до крошечной точки, а мысли бурлили: “Вот и всё. Даже себя предала. Надо было сразу позвонить, всё рассказать, чтобы Рита приехала и… будь что будет. Надо было сразу...  Ведь теперь она мне даже не поверит”...

Каждое слово Ярослава звучало как удар, а вместе они формировали невыносимое давление, от которого хотелось провалиться сквозь пол.
Я не знала, что сказать. Просто молчала, уставившись в пол. Реальность убивала меня медленно и методично, как камень, обдирающий душу слой за слоем. Больше всего на свете мне хотелось сбежать — от этой чёртовой реальности. Никто не помогал справляться с ней. А сама… я даже не знала, с какой стороны к ней подступиться.

Дома я первым делом бросилась в душ — под странным взглядом мамы.
— Лия… ты точно в порядке? — осторожно спросила она, голос слегка дрожал.

Тёрла тело грубой мочалкой до жжения, до крови. Хотелось смыть с себя всё: вонь табачного дыма, едкий смрад дешёвых духов, разговор, Ярослава… смыть саму себя.

Переодеваясь, заметила, что в левом ухе нет серёжки — маленького серебряного крестика с цепочкой.

Неужели потеряла её у него?

Я подошла к зеркалу. Кто это? Какая-то чужая девчонка смотрела на меня мутными глазами, с покрасневшими веками, с пустотой вместо зрачков. Я не узнала её. И, наверное, не хотела.

***
На следующий день мне позвонила Рита. Я вздрогнула, увидев её имя на экране. Сердце выскочило из груди, ладони вспотели, пальцы дрожали — телефон почти выскользнул. Я не хотела отвечать, но понимала: откладывать этот разговор нельзя.

— Алло… — прошептала я. 

— О, привет, детка! Опять голос дохлый! Ты что, заболела? Или снова перебрала? — тараторила Рита, будто она не слышала моего шёпота, а только надавливала на каждый нерв. — Ты уже завязывай, а то пьёшь больше меня! Слушай, я чё звоню-то… Какие планы на Новый год? Ну да, с родителями, понятно, а потом? Давай к нам! Я скоро к Ярику переезжаю — будем Новый год и новоселье вместе праздновать! Мы же ремонт начали: обои клеим, до праздника должны успеть. Сейчас всех обзваниваю, своих девчонок. Ты как, придёшь?

Я сжала телефон, пальцы белели, в висках стучало. Голос Риты ударял по мозгу быстрыми вспышками, слова сваливались лавиной. Я хотела выдохнуть, но не могла. В голове роились мысли: «Смогу ли я снова смеяться? Притвориться, что всё нормально?»

— Да… давай… — выдавила я, голос хриплый, как сухой осенний лист под ногой.

— Отлично! — взвизгнула Рита. — Тогда договорились! Обязательно приходи, будем веселиться! Всё, пока, мне бежать надо!

Я опустила руку с телефоном и уставилась в стену. Всё внутри дрожало — страх, вина, тоска и тревога смешались в один горячий ком. Мне хотелось убежать, закричать, но я могла только стоять там, в тишине, с дрожащими руками.

Через пару секунд я заметила, что не нажала “отбой”. Да и Рита, похоже, тоже. Я медленно поднесла аппарат к уху.

То, что я услышала, вогнало меня в ступор.

Голос Ярослава. Он нежно ворковал с Ритой, смеялся, называл ласковыми словами, подшучивал. Она хохотала в ответ — искренне, счастливо. И тут — фраза, которая прошибла меня насквозь:

— Да как-то пофиг, Дана, Катя, Алина… Пусть как хотят, главное, чтобы Лия пришла. Она, конечно, ворчит как дышит, но я её капец как люблю. Больше всех! Где мой телефон? А, вот… Пойдём возьмём…

Я мигом ткнула на красную кнопку. Сидела, тупо вертела телефон в руках, глядя на него, как на кусок мёртвого металла.

Потом медленно опустила взгляд на себя. Ноги, руки, живот — всё было покрыто ссадинами, красными царапинами после вчерашней яростной чистки мочалкой. Но это волновало меня меньше всего.

Лёгкий стук в дверь вывел меня из ступора.
— Доча, идём к столу, — позвала мама.
— Сейчас, — хрипло ответила я, хотя есть совсем не хотелось.

Я осталась сидеть, сжимая телефон. Что теперь? Что мне, чёрт возьми, теперь делать?

Комок мыслей крутился в голове, как сломанный механизм, заевший на одной мелодии. Одни и те же слова, одни и те же образы — по кругу, снова и снова. Мысль сужалась, становилась до омерзения плоской и поверхностной. Я пережёвывала одно и то же, как застрявший в зубах кусок.

  Такое чувство, что это — чужая жизнь, случайно попавшая ко мне.  Если это и есть взросление, то я отказываюсь. Честное слово, я пас. Больше всего я не хотела вспоминать прошлый вечер.
Он никогда мне не нравился. Нет — я его ненавидела. Его появление рядом с Ритой всегда вызывало во мне отвращение. Когда он тянулся к ней, лепетал что-то, трогал её — меня передёргивало. А его дурацкая привычка обнимать её за талию, впиваясь ногтями, вызывала у меня тошноту. Я была бы счастлива, если бы они расстались. Где она вообще его откопала? Это что, был несчастный случай?
Я снова и снова гоняла эти мысли. Они захватили меня, поглотили, как воронка. Вся остальная жизнь теперь казалась серым, безликим фоном, пустой обёрткой для этих злых, едких, раздирающих мыслей.