Жанна
— Меня зовут Жанна, — произнесла обитательница таинственной квартиры спокойно, почти буднично, словно давно кого-то ожидала.
У неё был миловидный, даже слегка легкомысленный вид — но что-то в ней сразу настораживало. Джульетта уловила это не сразу, но ощущение было, как лёгкий ток по коже.
— Я здесь сама только один день. А тебя тоже пригнали, не особенно спрашивая согласия? — быстро спросила Жанна, не дожидаясь ответа, тут же добавила: — А как мне тебя называть?
— Джульетта, — коротко ответила та.
Жанна понимающе кивнула, но в её взгляде мелькнуло нечто странное — как будто имя Джульетты было не просто знакомым, а предсказуемым.
— Конечно, Джульетта... Это уже слишком. Почему твоё имя так очевидно? — пробормотала она, будто себе под нос. — А я — Жанна.
Джульетта внимательно всмотрелась в собеседницу. Лицо Жанны было простодушным, почти наивным, но глаза... глаза были совсем другими. В них тлел огонь — грозный, проницательный, гипнотический. Это несоответствие поразило Джульетту. Казалось, перед ней — два человека в одном теле.
Жанна, заметив лёгкую растерянность гостьи, тепло улыбнулась и пригласила жестом ладони в центр салона. В её движении было что-то театральное, но не показное — скорее, уверенное.
Джульетте не пришлось упрашивать. Через минуту она уже развалилась в глубоком кресле, словно дома. Освоившись, она перехватила инициативу:
— А ты как сюда попала?
— Меня вежливо и очень настойчиво попросили — так же, как и тебя, — ответила Жанна, чуть склонив голову. — Только я, в отличие от тебя, не рифмовала при этом. Хотя, возможно, стоило бы.
История Жанны заслуживает отдельного рассказа.
С самого раннего возраста она проявила незаурядный музыкальный талант. В три года, не переставая припрыгивать на пухленьких ножках, она дотянулась до клавиатуры рояля и, к удивлению взрослых, на слух подобрала мелодию песенки, которую малыши распевали в детском саду. При этом она громко напевала, пристукивая ножкой в такт, словно уже знала, что музыка — это не просто звук, а движение, ритм, жизнь.
Как и полагается в таких случаях, родители немедленно отвели её к ближайшему преподавателю фортепианного искусства. Тот, едва услышав, как малышка играет, только покачал головой и пробормотал: — Это не просто слух. Это — внутренняя музыка.
С тех пор Жанна начала свой путь в мир звуков, где каждая нота была для неё не знаком, а эмоцией. Она не столько училась, сколько вспоминала — будто музыка уже жила в ней, а занятия лишь помогали ей её освободить.
Уже в семь лет, следуя лучшим традициям вундеркиндов, Жанна давала концерты перед полными залами — не только любителей музыки, но и охотников за чудесами. На сцене она чувствовала себя абсолютной хозяйкой: уверенно управляла потоками энтузиазма, ловко дирижировала эмоциями публики, которая, казалось, легко поддавалась её музыкальному гипнозу.
Желание контролировать звуки — и, через них, людей — с ранних лет доминировало в её натуре. Она требовала полного послушания от своих учителей, и неудивительно, что музыкальные наставники менялись один за другим. Её аппетит к звукам рос неудержимо. Клавишные гармонии вскоре перестали удовлетворять её — Жанна начала интенсивно осваивать другие инструменты.
Гитара, тромбон, виолончель, арфа, кларнет, барабаны, литавры — всё поддавалось ей с пугающей лёгкостью. Но и этого оказалось мало. Её жажда нового толкала её за пределы привычного. К ужасу преподавателей, воспитанных на классике, Жанна начала изобретать собственные инструменты и извлекать из них звуки, которые казались нечеловеческими.
В ход шло всё: тарелки и вилки, пила и молоток, зубная щётка и пылесос, кресло-качалка и скрипучая дверь. Она превращала быт в оркестр, а шум — в музыку. Несмотря на эксцентричность, никто не сомневался в её предназначении. Все — кроме самой Жанны.
Переломный момент наступил неожиданно. Уже будучи студенткой консерватории, она явилась на выпускной экзамен, держа в одной руке скрипку, а в другой — ручную электродрель. Снисходительное отношение к её выходкам было перечёркнуто гневом руководства. Кто-то наверху решил: хватит издевательств над классическими канонами.
Ей предъявили ультиматум. И Жанна, как и следовало ожидать, хладнокровно отказалась от «нормальности». Её со скандалом исключили — самую блестящую студентку, чьё имя уже звучало в музыкальных кругах.
Но именно тогда она обрела свободу. Наконец-то могла полностью погрузиться в мир композиции — такой, каким она его понимала. Она мечтала перевернуть музыкальный мир, застоявшийся и самодовольный. Эта задача была бы проще, если бы она родилась в начале XX века. Но с тех пор, как Пифагор открыл законы гармонии, музыка пережила несколько революций.
Первая — вынужденная: пифагорова система, где каждая нота — чья-то квинта, не позволяла играть во всех тональностях без дисгармонии. Решение пришло, когда один средневековый гений предложил разбить октаву на 12 равных полутонов. Так родилась темперированная система, и человечество получило Баха и Шопена.
Затем пришёл век революций — в науке, живописи, литературе. Музыка не могла остаться в прошлом. Арнольд Шёнберг атаковал основы — разрушил принципы гармонии и построил новые, многоярусные конструкции, лишённые привычных закономерностей. Дисгармония стала нормой. На помощь пришла математика: фракталы, нейросети, теория хаоса, стохастические матрицы. Один математик даже попытался сочинить самую отвратительную мелодию — настолько сложную, что человеческое ухо не могло её распознать.
Но, как любая революция, музыкальная тоже обросла бюрократией. Она начала повторяться, наступать на собственные следы, как кошка, ищущая другую кошку в запутанном лабиринте. Найти зерно новой идеи на поле, перепаханном анархистами и авангардистами, стало почти невозможно.
Жанна же легко обошла эти заплесневелые схемы. Её первая композиция — фортепианная пьеса — состояла из 24 музыкальных эпизодов. Исполнялись из них ровно 12. Первый эпизод содержал в себе зародыши всех остальных. Исполнитель (а первой была сама Жанна) наблюдал за реакцией публики и, в зависимости от восприятия, выбирал следующий эпизод. Таким образом, слушатели становились соавторами — не просто зрителями, а участниками творческого процесса.
Её первый концерт прошёл с оглушительным успехом. Жанна трижды исполнила свою пьесу на бис — и каждый раз это было не повторение, а новое произведение. Для неё и для слушателей. Искусство заключалось в том, что какой бы порядок эпизодов ни был выбран, всё равно ощущалась цельность, внутренняя логика и взаимосвязь между частями. Это была не просто импровизация — это было живое сочинение, в котором каждый выбор становился смыслом.
Жанна утверждала, что в отличие от стохастической компьютерной музыки, её подход основан на истинной свободе — не алгоритмической, а человеческой. Выбор, по её словам, не должен быть случайным — он должен быть осознанным, эмоциональным, живым.
Развивая идею, она скомпоновала классическое трио: фортепиано, скрипка и виолончель. Но и здесь всё было нестандартно. В каждом эпизоде менялась не только музыкальная тема, но и комбинация инструментов. Музыканты становились равноправными соавторами — не исполнителями, а творцами. Музыка рождалась прямо на сцене, в диалоге между звуком и слушателем.
В рекордно короткий срок Жанна организовала самый удивительный оркестр города. В нём участвовали — точнее, соучаствовали — всевозможные инструменты, многие из которых с трудом можно было бы назвать музыкальными. У этого сообщества не было ограничений: ни по количеству участников, ни по способу извлечения звука.
Оркестр рос, как снежный ком, и вскоре достиг неприличных размеров. Первое выступление — 200 инструментов на главной площади — вызвало такой шум, что гиперактивные рокеры от зависти кусали струны своих гитар. Жанна лично дирижировала и одновременно исполняла сольную партию на двух осколках снаряда. Произведение называлось Женская симфония №1 или «Эволюция: от Евы до Люции».
Через два часа бурной оды начали трескаться окна в здании мэрии. Появившиеся стражи порядка не дали дослушать апофеоз. Оркестр был разогнан струями холодной воды, а мокрую Жанну впервые арестовали за злостное нарушение общественного порядка. После того как она пообещала больше не исполнять столь масштабные формы — её отпустили.
Не слишком переживая разгон оркестра, Жанна открыла альтернативную музыкальную школу. Здесь она преподавала свою философию, рассказывала об эволюции музыкальной идеи и обучала методам создания инновационных инструментов.
На первую лекцию пришла толпа: поклонники, любопытные, и даже несколько странных личностей с подчеркнуто безразличными лицами. Жанна вышла перед затихшей аудиторией. На сцене стоял приоткрытый рояль. В руках у неё были деревянная ложка и миска.
— Знаете ли вы, какой звук — самый главный и самый часто повторяемый? — обратилась она к залу.
— До! — — Нет, си! — — Ре! — Крики перебивали друг друга.
Жанна ничего не сказала. Она взяла ложку и гулко отбарабанила незатейливый ритм по миске.
— Сможете повторить? — Она показала на ладони и начала отбивать ритм. Зал синхронно повторил.
— А так? — Она усложнила задачу. Ритм стал дерганным, но всё ещё понятным. Часть зала справилась, хоть и с перебоями.
— Ну, а это? — Жанна начала барабанить абсолютно хаотично. Логика исчезла. Последовательность стуков стала бессмысленной — и зал замер. Никто не смог повторить.
Жанна улыбнулась.
— Вот он — самый главный звук. Звук, который нельзя повторить. Звук, который не поддаётся контролю. Звук, который — свободен.
— Это бессмысленный набор стуков! Какой-то дикий шум! — закричали сразу с нескольких мест в зале.
— Прекрасно, — спокойно улыбнулась Жанна.
Она абсолютно точно повторила свой хаотичный ритм. Затем — ещё раз. И ещё. С каждым повторением в зале нарастало напряжение. Несколько человек начали пытаться воспроизвести паттерн. И вдруг — тот самый молодой человек, который минуту назад громче всех возмущался, неожиданно воскликнул:
— Да это же изумительно интересный и новый ритм!
Жанна кивнула, не удивившись.
— Надеюсь, вы поняли, — сказала она, всё так же спокойно. — Любой, даже самый дикий ритм, любое дисгармоничное созвучие может стать любимым шлягером. Всё, что нужно — это познакомить ваш внутренний компьютер... — она постучала себе по лбу, — ...с новой какофонией.
Она сделала паузу, оглядывая зал.
— Впрочем, это касается не только музыки. Поймите: шум ли это, или благозвучие — зависит не от звуков, а от вас. От того, как вы слышите.
И завершила с лёгкой улыбкой:
— В природе не существует ничего, что не может быть музыкальным инструментом. Включая радугу и зеркальное отражение. Нам осталось только выяснить, как на них играть.
Так школа Жанны быстро превратилась в генератор идей, учеников и последователей. Некоторые из них пытались превзойти свою наставницу — и делали это с такой страстью, что ночные домашние концерты стали настоящим бедствием. Бродячие коты исчезли из города, не выдержав звуковой конкуренции.
А вскоре Жанну начали сопровождать странные, подозрительные типы. Они появлялись в самых неожиданных местах — в кафе, на лекциях, даже у входа в её дом. Она не удивилась, когда возле неё остановился чёрный автомобиль, и из него вежливо пригласили сесть внутрь.
Это произошло за день до задержания Джульетты.
Жанна была выбрана — чтобы быть первой в комнате. Чтобы встречать остальных.
Дан был последним в сомнительном списке приглашённых. Никто из присутствующих не обращал на него особого внимания. Он лишь озирался по сторонам, стараясь уловить суть происходящего.
Жанна стояла лицом к Цезарю, продолжая диалог, который, судя по интонации, начался задолго до появления Дана.
— Никаких доказательств твоих предположений я и слышать не хочу! — резко бросила она. — А вдруг я не смогу их опровергнуть? Тогда окажется, что я не права. Но ужаснее всего будет, если выяснится, что ты прав!
— Не волнуйся. Я тебе докажу, что мы оба правы! — парировал Цезарь с озорной улыбкой.
— А вот это ещё ужаснее, — фыркнула Жанна.
— Тебе не угодишь. И если угодно — я и это могу ДОКАЗАТЬ! — пылко выпалил Цезарь.
Их диспут был прерван новым голосом.
— Но как ты можешь ДОКАЗАТЬ то, чего ещё не знаешь? — бесцеремонно вмешался Дан.
Жанна с интересом посмотрела на него и строго заметила:
— А откуда ты знаешь, что собираешься сказать, ещё до того, как ты это сказал?
— Ну, я сначала... это... думаю. А потом говорю, — почти немедленно выпалил Дан.
Жанна многозначительно закатила глаза, но промолчала.
Дан чуть смутился и пробормотал:
— Ну, очевидно, ты сейчас скажешь: «А откуда тебе заранее известно, что ты подумаешь, если ты ещё этого не подумал?» И так далее...
— Возможно, — сказала Жанна, — ты просто подобрал готовую мысль, лежащую на складе твоей памяти. Там ведь много чего напихано. Ты услышал меня — и автоматически выхватил один из заранее приготовленных ответов. Кем-то. Не тобой. Как робот. Не так ли?
— Нет-нет! — испуганно вскрикнул Дан. — Я уверен, что я не робот! У меня есть свобода мысли! Я думаю свои мысли — не беру готовые. Никаких заготовок у меня нет. Ну... может, чуть-чуть — для банальных случаев. А всё остальное я творю. Каждый раз. Честно говоря, не знаю, как это происходит.
— Итак, — продолжила Жанна, снисходительно улыбнувшись, — мы очень быстро пришли к логически неопровержимому выводу: наши мысли, идеи, желания и прочие ингредиенты существования возникают не кусочками, а цельными, готовыми к употреблению — как полуфабрикаты. Подогрей — и съешь. Мы их получаем, как фокусник достаёт платки из воздуха и кроликов из шляпы. И так — каждое мгновение жизни.
Она сделала паузу.
— Это, конечно, в корне отличается от поведения компьютеров, которые вычисляют каждый шаг по алгоритму. Вот в этом и разница между жизнью и её механической имитацией.
Дан задумался. Потом медленно спросил:
— И всё же... откуда мы берём новые мысли? Новые мелодии? Неожиданные рифмы? Кто их для нас готовит?
Жанна ответила:
— А может, мы их и не берём. Мы просто движемся в ту сторону, где они уже ждут нас. Может быть, мы... видим будущее.
— Кто это «мы»? — вернулся к разговору Цезарь. — Или ты хочешь высказать... нет, вернее подумать кощунственную мысль о том, что «мы» — это не только мы, но и всё живое? Что все существа получают готовые решения из будущего?
— Да, — иронично ответила Жанна. — Я именно хотела подумать эту мысль. А ты, похоже, захотел угадать то, что я захотела подумать. Но если по существу...
В этот момент неожиданно вмешалась Джульетта. Красиво всплеснув руками, она звонко прошептала:
— Только те, с самосознанием,
Обладают чистым знанием.
Остальные же — беда
— Не живые иногда!
Жанна одобрительно кивнула и жестом показала Дану, что в их компании каждый достоин уважения — даже если говорит не то, что думает, и думает не то, что говорит.
Дан восхищённо посмотрел на Жанну, но внезапно сменил тон и раздражённо обратился ко всем присутствующим:
— Может, вы наконец объясните, какое отношение имеет весь этот философский диспут к нашей встрече? Я, например, не чувствую себя особенно комфортно в этой комнате. Меня сюда притащили два весьма странных субъекта. И, честно говоря, я до сих пор не понимаю, зачем нас всех собрали.
— Разве ты не догадываешься, что тебя доставили сюда с какой-то важной целью? — спокойно посмотрела на него Жанна.
— Я протестую! — резко ответил Дан. — И не собираюсь быть частью чьей-то цели. Да, ваше общество мне начинает нравиться, но у меня есть срочные дела, и я не могу позволить себе сидеть здесь без объяснений.
Жанна с лёгким удивлением всмотрелась в него, а затем неожиданно спросила:
— Мне кажется, ты ненавидишь людей. Можно узнать — почему?
Дан кивнул, не отводя взгляда.
— Я задавал себе этот вопрос. И, кажется, понял. Все люди вокруг — слишком похожи на меня. А если они такие же, как я, то это ужасная новость. Во-первых, зачем я нужен, если есть десятки, сотни, тысячи таких же? Во-вторых, сколько себя помню — я никогда не ощущал, что меня не было. Это даёт странное чувство вечности. И если бы я никого больше не видел, оно бы не покидало меня. Но когда я вижу других — таких же, смертных — это разрушает мою иллюзию. Я не могу уничтожить этих ходячих напоминаний моей конечности, но могу хотя бы попытаться быть другим. Если я совсем другой — может, их уязвимость ко мне не имеет отношения. Может, это меня успокоит.
Жанна с лёгким сожалением заметила:
— Это вполне логично. Но с другой стороны — если нет никого, похожего на меня, кто подтвердит, что я вообще существую?
— Мне достаточно существования моего чайника, — отрезал Дан.
Не дожидаясь ответа, он решительно подошёл к двери и попытался повернуть ручку. Все с неприкрытым интересом наблюдали за ним.
Ровно через мгновение Дан с воем отдёрнул руку.
Цезарь, не меняя выражения лица, меланхолично прокомментировал:
— Сто вольт для начала. При каждой следующей попытке напряжение удваивается.
Дан почему-то поверил. Он хитро улыбнулся, стянул носок, обернул им руку и снова схватился за ручку. Публика с интересом наблюдала, как он снова взвыл — на этот раз от ожога. Носок начал дымиться, запах палёной ткани наполнил комнату.
Джульетта, будто между делом, произнесла:
Бабочка притопала,
Села у костра,
И на ветке тёпленькой
Крылышки сожгла.
Дан задумался, а затем вдруг обмяк и медленно опустился на пол. Джульетта быстро подошла к нему, присела рядом и, наклонившись к самому уху, горячо прошептала:
— Милый Дан... Я тебе всё расскажу. Мы все попали сюда не по своей воле. Как легко заметить, наше поведение и мышление немного... отличается от общепринятого. Кто-то назовёт нас антисоциальными — но это не совсем так. Просто мы не заторможены глупыми рефлексами.
Она сделала паузу, глядя ему в глаза.
— Исходя из этого, мы пришли к выводу: кто-то решил привлечь нас для решения нетривиальной задачи. Возможно, мы — маленькая группа спасения. Возможно, мир вляпался в такую проблему, перед которой пасуют даже избранные. А теперь представь: кто-то там, наверху, понял, что нестандартную задачу могут решить только чрезвычайно неординарные, немного сумасшедшие люди. Вроде нас. Согласен?
Дан кивнул, не отрывая взгляда.
— И мы отсюда не выйдем, пока не решим этот проклятый ребус. Я доступно объяснила?
— Очень! — воскликнул Дан.
— Очевидно, мы сами должны догадаться, что за ребус! — добавила Джульетта, выпрямившись. — Есть предложения?