Юные колонизаторы
— Ну, и что теперь? — как бы риторически спросил Какель, провожая взглядом взлетающий Ил-18.
Полчаса назад, при погрузке на утренний рейс Фрунзе — Ленинабад — Москва, выяснилось, что какое-то ворьё во Фрунзе продало столько билетов, сколько было мест в самолёте. Человек тридцать, обилеченных в Ленинабаде, сажать было некуда. В том числе Какеля, Юрку и Марика.
В аэропорт они приехали накануне. Поняв, что в Москве деньги будут нужны только на метро, приобрели на последние по душистой эллипсоидной дыне в подарок родителям и с шиком сняли номер на троих в аэропортовской гостинице.
Остатка наличности хватило на две бутылки водки, которую они намылились распить с новым другом Толиком, вошедшим в долю на рубль девяносто у входа в магазин. Узнав, что они из Москвы, Толик аж засветился и повёл их к себе домой, в пятиэтажку в рабочем посёлке рядом с аэропортом. Собиравшаяся в ночную смену Толикова мать немного поворчала, но налила всем по тарелке наваристого грибного супа и поставила на стол гранёные стаканы. Какель накрыл стакан ладонью.
— Я не пью...
— Больной, что ли? — спросил Толик с подозрением.
— Последствия несчастной любви, — объяснил Марик, разливая водку.
— А! Не иначе триппер, — поставил диагноз понятливый Толик.
Какель подхватил срамную болезнь от единственной в таджикском городке Исфаре пероксидной блондинки, склеившей его в ресторане-стекляшке около автобусной станции. Блондинка нещадно кадрилась со всеми заезжими москвичами, но остальных спасло то, что в тот вечер они напились до бесчувствия. Через три дня орущему от боли при отправлении малой нужды Какелю пришлось обратиться в местную больничку, где ему вкололи лошадиную дозу антибиотика и запретили секс и алкоголь. До конца срока абстиненции оставалось больше месяца.
Выпив стакан, Толик отключился, так что Марику с Юркой пришлось употребить вторую бутылку пополам и нажраться. Ведомые трезвым Какелем, они долго бродили по тёмному посёлку, пока неизвестно откуда возникший милицейский патруль не показал им дорогу к аэропорту, предварительно проверив документы.
Юрка с Какелем отправились спать, а пьяный Марик ещё часа два безуспешно уговаривал в холле гостиницы какую-то толстомясую славянку, которая, после трёх месяцев без женского общества, казалась ему верхом красоты и грации.
Они едва не проспали ранний вылет и оказались в хвосте очереди на регистрацию. Когда стало ясно, что всех в самолёт не посадят, им удалось пропихнуться к стойке, но это не помогло. В отчаянии Марик распаковал экспедиционную кинокамеру, навёл её на распалённых пассажиров и заорал, что киножурнал «Фитиль» оторвёт такой сюжет с руками. Плёнки в камере не было, но об этом никто, кроме них, не знал.
— В аэропорту снимать нельзя, это стратегический объект, — строго сказала тётка в синей форме и отвернулась от объектива.
— Вы нас лучше в Москву отправьте, тогда и проблем не будет, — вкрадчиво сказал Юрка, вперившись в тётку из-под выцветших бровей и ресниц голубыми, как ледышки, глазами.
— Ладно, — смягчилась тётка, — вот вам посадочные на завтра.
— На завтра нам не надо, — мягко, но настойчиво сказал Юрка. — Нам надо на сегодня.
— У нас на Москву один рейс в день. Сегодня больше не будет...
Они вышли из здания аэропорта и сквозь окружавший лётное поле забор пронаблюдали, как взлетел и исчез в белесой голубизне борт Фрунзе — Ленинабад — Москва.
— Что теперь делать-то? — повторил Какель.
— Что делать, что делать, — передразнил Марик. — Тоже мне Чернышевский. Валять и к стенке приставлять!
— Есть хочется, — сказал Юрка, сморщив облупленный нос. — И выпить.
— Сколько у нас денег? — деловито спросил Марик.
По всем карманам набралось двадцать три копейки, которых в околоаэропортовской чайхане хватило на одну лепёшку и чайник зелёного чая.
Лепёшку они проглотили мгновенно. Потом, прихлёбывая обжигающий чай, который они уже привыкли пить как местные, без сахара, докурили оставшиеся с вечера полпачки «Памира». Чай и курево закончились в начале десятого.
— Может, съедим одну дыню? — неуверенно спросил Какель.
— Если только твою, моя летит в Москву, — злобно сказал Марик.
— Моя тоже, — добавил Юрка.
Марик подумал, что в мае, когда всё начиналось, такой поворот событий не могла предвидеть даже его небедная фантазия.
Преподавательница истории КПСС — дама неопределённого возраста в чёрной юбке ниже колен, пиджаке мужского покроя и белой блузке, затянутой у горла бантом, — детально разбирала ленинский тезис о том, что учение Маркса справедливо, потому что верно. При этом она вышагивала взад-вперёд перед аудиторией, бодро переставляя кривые ноги в практичных туфлях на среднем каблуке. Комбинация скрипучего голоса и цоканья каблуков производила звук сломанной бормашины.
Аудитория ёрзала и перешёптывалась — весенний семестр почти закончился, и первокурсникам мерещились каникулы.
За прошедший час Марик и Юрка успели по-тихому, записывая ходы на бумажке, сыграть в морской бой, причём хитрый Юрка выиграл все три баталии. Потом играть надоело, и они принялись считать, сколько на миллион рублей можно купить портвейна по рубль двадцать семь, потом сдать бутылки и опять купить портвейна, потом опять и опять. Получалось 869 565 портвейнов. Остатка хватало на батон за тринадцать и два плавленых сырка, да ещё оставалась двушка на телефон-автомат.
Марик собрался вычислить, за сколько дней можно этот портвейн употребить, если выпивать по три бутылки в день, но тут Юрка написал ему записку: «Дядя предлагает работу на лето в Средней Азии. Поедем?» Звучало заманчиво, и Марик стал грезить о покрытых снегом горных пиках и об оазисе в пустыне, где непременно должны стоять разноцветные шатры, в которых танцуют прекрасные чернобровые азиатки в шальварах и маленьких курточках, оставляющих обнажёнными гладкие животики...
Грёзы прервал звонок на большую перемену. Они рванули в столовую, удачно встали в начало очереди и, взяв по чаю, винегрету и котлете из фарша с овощами под странным названием «бифштекс по-африкански», устроились за столиком в углу, вдали от толчеи на раздаче.
— Я на сопромат не пойду — скучно, — сказал Марик. — Что там про дядю?
— Работает в каком-то НИИ, зовёт в экспедицию, — промычал Юрка, поглощая винегрет.
— И деньги будут платить?
— Ну... — неопределённо сказал Юрка.
Всё оказалось правдой. Они приехали в НИИ к брату Юркиной матери, Михаилу Михайловичу — Марик немедленно окрестил его Мишмишем, — и тот рассказал, что готовит экспедицию в Киргизию и может взять их на работу техниками, за что они получат зарплату и командировочные.
— А экспедиция что будет делать? — поинтересовался Марик.
— Будем изучать возможность строительства крупных водохранилищ с использованием современных материалов, — туманно ответил Мишмиш.
— А-а... Только нам надо первого сентября как штык быть на занятиях...
— Будете!
— Дядь Миш, а в Бухару и Самарканд можно будет съездить? — спросил практичный Юрка.
— Ладно, впишем вам в командировочные удостоверения Бухару и Самарканд, — великодушно пообещал Мишмиш.
Оформление в отделе кадров заняло минут двадцать, а потом в бухгалтерии каждому выдали авансом сумасшедшие для девятнадцатилетних деньги — по сто семьдесят пять рэ зарплаты за два с половиной месяца из расчёта по семьдесят рэ в месяц и ещё по шестьдесят рэ командировочных. Марик впервые ощутил себя человеком достатка и перед отъездом купил матери букет гладиолусов.
— Только очень тебя прошу — пьяным не купайся, — сказала мать на прощанье.
— Не волнуйся, мам, там воды нет, только пустыня. — Марика наполнила гордость — мать считает его взрослым, ведь не сказала «не пей», понимает, что всё равно будет.
В аэропорту перед вылетом они познакомились с другими членами экспедиции — полусонным инженером Пашей из мишмишевого НИИ и ещё одним студентом, тоже первокурсником, который представился нарочитым басом: «Виктор», и крепко пожал всем руки.
Путь был неблизким — сначала на четырёхмоторном Ил-18 из Москвы в Киргизию, в областной центр Ош, потом на двухмоторном «Дугласе» времён Великой Отечественной до пыльного райцентра Баткен, почти на границе с Таджикистаном.
Пока летели на «Дугласе», Марик удачно сел у иллюминатора и все два часа полёта с интересом смотрел на рыже-коричневую степь и округлые холмы с зеленью травы в распадках, а перед Баткеном — на вставший на горизонте горный хребет со снежными пиками. По географии у него в школе всегда были пятёрки — это был его любимый предмет, — но Среднюю Азию, да и весь остальной СССР, он знал только по картам, не считая летних выездов с родителями в Сочи и на Рижское взморье.
Из крохотного баткенского аэропорта экспедиция отправилась на склад, где получила матрасы, продукты, несколько ящиков разнообразного барахла и десяток тяжёлых бобин с намотанными на них пятидесятиметровыми полотнищами полиэтилена.
— Для экспериментов, — многозначительно подняв к небу указательный палец, пояснил руководивший процессом Мишмиш.
Экспедиционное хозяйство было неспешно погружено в бортовой уазик, передняя часть кузова которого была накрыта брезентовым тентом на металлических дугах. Во время одного из перекуров Виктор исчез, но быстро вернулся с мятым, побитым ржавчиной ведром, на две трети наполненным абрикосами.
— Во! По-местному урюк. Бесплатно! Он тут вдоль улицы растёт. Угощайтесь!
Неспелые абрикосы были кислыми и жёсткими. Скривившись, Юрка и Марик с трудом съели по одному. Бывалые Мишмиш и Паша угощение отклонили вовсе, а Виктор как с цепи сорвался и доел всё, что было в ведре.
Даром ему это не прошло — следующие четыре дня он мучился животом, за что заработал прозвище Какель.
От Баткена до базы экспедиция добиралась по разбитому грейдеру. Мишмиш по-хозяйски сел в кабину с водителем-таджиком, остальные расположились в кузове на матрасах и рулонах полиэтилена, но быстро поняли, что уберечь внутренности от нещадной тряски можно только стоя, используя ноги как амортизаторы и ухватившись для равновесия за дугу тента. Головы припекало яркое солнце, на зубах скрипел песок.
— А чё мы так медленно едем? — полюбопытствовал Юрка и посмотрел на старожила Пашу.
— Так это ж Али... Он нас в прошлом году возил... — неторопливо, с длинными паузами пояснил Паша. — Он быстрее не ездит... Говорит, что боится... Мы его за это Ездюком прозвали...
Паша производил впечатление человека, только что выведенного из наркоза, и при всякой возможности старался поспать. Как выяснилось, состояние сна было для его организма нормальным, а короткие часы бодрствования хозяин организма проводил, бренча на привезённой из Москвы гитаре и мурлыча туристские песни. Во сне он, как правило, улыбался.
— А это что? — спросил Марик, увидев на въезде в ущелье дощатый забор с колючей проволокой поверху и ещё двумя рядами колючки на деревянных кольях вокруг.
— Зона... — объяснил Паша. — Зэков возят под конвоем работать на плотину... Если статья лёгкая и не шалят, то через полсрока разрешают жить в Баткене... В общаге... Уезжать им нельзя и надо два раза в неделю докладываться óперу... Всё лучше, чем за забором...
В каменистом ущелье, оседлавшем границу между Киргизией и Таджикистаном, не было ни воды, ни растительности. Первые дни ушли на обустройство базы из двух вагончиков и сооружение стола с лавками под навесом от солнца и душа — бочки из-под бензина на деревянной вышке. Заодно Марик уговорил Юрку и Какеля вырубить из бревна тотемный столб с рожами и вкопать его в иссохшую, твёрдую как камень землю.
Каждые два-три дня воду в лагерь привозил в автоцистерне пожилой вольноотпущенник со странным для русского уха именем Абдухахар. При первом же знакомстве они угостили его чаем.
— А за что тебе срок дали, Абдухахар? — Марик легко переходил со всеми на «ты».
— Калым за дочка брал, четире баран и халадилник. — Абдухахар хлебнул из пиалы, сдвинул тюбетейку на затылок и вытер платком выступивший на бритой голове пот. — Я всех баран на свадба зарэзал, много гости был. Всё равно началник узнал — два года турма посадил.
В процессе обустройства Мишмиш дал вводную. Ущелье станет дном водохранилища. Вода стремительной, текущей с гор реки Исфары поднимается два раза в год — весной, когда тает снег, и осенью, когда он тает высоко в горах. Во время паводков вода пойдёт по пробитому через скалы туннелю и наполнит водохранилище, где её задержит насыпная дамба. Избыток воды будет сбрасываться по отводному каналу обратно в реку.
Увы, авторы этой богоборческой затеи не удосужились проверить, будут ли грунты в ущелье держать воду. Оказалось, что нет, не будут. Когда это выяснилось, двухкилометровый туннель уже был пробит, дамба насыпана, а отводной канал прорыт и забетонирован. Тогда Мишмиш придумал сделать водоотталкивающий слой из полиэтилена. За вбуханные в стройку миллионы надо было отчитываться, так что начальство идею поддержало.
— На Западе уже есть опыт строительства подобных водохранилищ, правда, площадью не более шести гектар, — признался Мишмиш.
— А здесь сколько? — спросил Юрка подозрительно.
— Двестипейсяттыщь! Идём на побитие мирового рекорда! Нужно, конечно, понять, как эту плёнку укладывать. Для этого будем проводить эксперименты. Если получится — дадут премию. А может, и орден, — мечтательно добавил Мишмиш.
Пили члены экспедиции каждый день и помногу, в основном креплёное вино, купленное в Баткене или в Исфаре, одноимённом с рекой городке на противоположном конце ущелья, где оно переходило в широкую, уже таджикскую долину. Водка шла плохо, поскольку охладить её было негде, а сладковатое местное пиво, сделанное, по словам знатоков, из хлопка, пить было невозможно.
В исфаринский ларёк как-то раз завезли «Жигулевское», и за ним выстроилась очередь, как в Мавзолей. Мишмиш увёз Пашу и Какеля на базу, пообещав прислать уазик обратно и повелев Юрке и Марику без ящика пива не появляться.
Через полтора часа, когда их очередь наконец подошла, сработал закон подлости — табличка в окошке ларька, на которой было выведено слово «Пиво», на минуту исчезла и появилась обратно с кривой припиской «нет». Потом окошко захлопнулось. Марик постучал, но безрезультатно.
В ситуацию вмешался доброжелатель из уже пьющих пиво счастливчиков — сыпавший прибаутками здоровенный хохол в рабочей куртке.
— Ща, хлопци, шо-ныбудь прыдумаем.
Хохол вытащил из ларька перепуганного хозяина и, приподняв его за отвороты заляпанного, надетого на голое тело белого халата, прорычал:
— А ну, чебурэк, нэсы москоуским гхостям ящык пыва! И шоб ящык був новый!
Ларёчник нырнул внутрь и, пыхтя от натуги, выволок наружу наполненный вожделенными зелёными бутылками ящик из свежеструганых белых досок, чем очень развеселил даже тех, кому пива не досталось.
Мишмиш, казавшийся им в свои сорок пять стариком, просыпался на рассвете, несколько раз разводил руки и приседал, изображая физзарядку, потом будил остальных — дескать, утренний холодок способствует продуктивной работе. Вставать с похмелья было трудно, но бороться с Мишмишем, которому мерещились слава и ордена, было труднее.
— Сегодня будешь руководить экспериментом номер четыре, — сказал он утром полусонному Марику.
— А почему я?
— Возьмёшь бригаду, — не отвечая на вопрос, Мишмиш поводил пальцем по схеме, — на восьмом участке отроете яму четыре на три на два. Застелем яму плёнкой, потом будем бросать грунт экскаватором и проверять, появилась ли в ней перфорация в расчёте на квадратный метр.
— Дырки, что ли? — дурашливо спросил Марик.
— Р-разговорчики! — строго сказал Мишмиш, повернулся к Марику спиной и принялся ворошить бумаги на столе.
Марик пошёл к дамбе, возле которой сидели на корточках человек десять зэков в выцветших синих робах и картузах. Сверху, на откосе расположились два солдата-конвоира с автоматами.
— Кто тут у вас главный? — спросил Марик у ближайшего зэка.
— Бугор, что ли?
С земли поднялся здоровенный мужик, которому Марик едва доставал до плеча.
— Я! — сказал он глубоким басом.
— Здравствуйте, — уважительно сказал Марик, оценивая ситуацию. — Я для вас чего-нибудь могу сделать?
— Сапóжки бы новые, начальник, — неуверенно попросил бугор.
— Размер? — деловито спросил Марик, кинув взгляд на огромные ноги в разбитых ботинках без шнурков.
— Сорок седьмой...
— Будут, — уверенно сказал Марик и, немного подумав, добавил: — Скоро.
Потом он разъяснил бригаде масштабы и важность поставленной задачи.
— А выработку как будешь считать, начальник? По объёму или по времени? — подозрительно спросил один из зэков.
Марик сообразил, что работу надо считать не по кубометрам вынутого грунта, а по человеко-часам, и объявил об этом бригаде. Поняв, что спешить и упираться не надо, зэки одобрительно закивали.
В сопровождении конвоя бригада медленно дошагала до восьмого участка и опять уселась на корточки, на этот раз в ожидании шанцевого инструмента. Марик присел вместе с конвоем в тени огромного валуна и угостил солдат сигаретами.
— Бугор, между прочим, пятнашку мотает, — сказал сержант-конвоир. — Говорит, что стукнул кого-то, а тот возьми и помри.
Учитывая размеры бугра, поверить в это было нетрудно. От беспокойной мысли, что ему надо раздобыть сапоги сорок седьмого размера, Марика не смогла отвлечь даже рассказанная сержантом забавная история о том, как год назад из баткенской зоны сбежал зэк — перелетел через забор на сделанном из бензопилы «Дружба» вертолёте.
К вечеру Марик вызвался съездить с Ездюком в Баткен за выпивкой и там удачно выменял на складе бутылку водки на пару огромных новеньких кирзаков. На следующее утро он торжественно вручил их бугру, который на радостях едва не прослезился и объявил бригаде, что лично займётся каждым, кто не будет слушаться начальника.
Эксперимент номер четыре растянулся на три недели и однозначных результатов не дал, как, впрочем, и все другие эксперименты. Испытания машинки для сварки полиэтиленовых полотен, изобретённой умниками из мишмишевого НИИ, с треском провалились — аппарат плёнку не сваривал, а плавил.
Поначалу Мишмиш распалялся, устраивал мозговые штурмы и заставлял всех рисовать схемы, что-то рассчитывать и придумывать новые эксперименты, но вскоре его осенило, что рулоны полиэтилена можно просто раскатывать по земле и надвигать на них грунт бульдозером.
Постепенно жизнь экспедиции вошла в колею: ранний подъём, завтрак с опохмелкой, часа три-четыре неспешной работы, потом обед с вином, послеобеденный отдых и опять немного работы, а после заката, когда в небе зажигались яркие, как лампочки, звёзды, — пьянство до упора, анекдоты и песни под Пашину гитару. Выданный на эксперименты дефицитный полиэтилен пользовался бешеным спросом — местные сооружали из него теплицы и охотно меняли на картошку, лук, помидоры и кукурузу. Мишмиш настаивал, что делается это для экономии наличных средств экспедиции, которые тратились исключительно на алкоголь и курево.
Первые недели, пока наличные ещё были в достатке, они оставляли спящего Пашу сторожить базу и гоняли уазик в Исфару полакомиться пловом. Мишмиш начальственно садился в кабину к Ездюку, а Марик, Юрка и Какель, уже сильно загоревшие, стояли в кузове, схватившись за дугу тента, ловко амортизируя ногами ухабы и подставляя лица горячему ветру.
Уазик выбирался по грейдеру из ущелья и неспешно катил вдоль реки по полосе асфальта, обсаженной с двух сторон похожими на ракеты тополями. Работавшие вдоль дороги декхане распрямляли спины и смотрели им вслед, опираясь на такие же мотыги, какими долбили землю их пращуры. В такие моменты Марик ощущал себя посланником цивилизации среди отсталых туземцев.
В чайхане на берегу быстрой Исфары, несущей с гор живительную прохладу, шла своя неторопливая жизнь. В тени древней чинары на покрытых истёртыми коврами помостах сидели, поджав ноги, серьёзные мужчины в стёганых халатах и тюбетейках, пили чай и вели тихую, наполненную паузами беседу на непонятном языке. При появлении чужаков разговор становился ещё тише или вовсе прекращался.
По команде Мишмиша чайханщик разжигал огонь под закопчённым казаном, жарил в раскалённом масле бараний жир-курдюк и нарезанный лук, потом кидал туда по очереди мясо, наструганную жёлтую морковь, чеснок, специи и, наконец, рис. Воздух наполнялся волшебным ароматом, и все носы в чайхане поворачивались в сторону казана.
— Левой рукой плов есть нельзя, обидятся, — учил Мишмиш. — Для еды у них правая, а левая — задницу подтирать.
Когда плов был готов, чайханщик перекладывал его в большое блюдо и ставил его на середину помоста, а Мишмиш великодушно приглашал всех желающих отобедать. Экспедиция и полдюжины посетителей садились вокруг, засучивали правый рукав, тянулись к блюду, сминали щепотку риса в комочек, отправляли его в рот щелчком большого пальца и слизывали стекающий к локтю горячий жир.
— Ви, уважяемые, вадахранилища делаешь? — спросил как-то один из едоков.
— Ещё как делаем! — с гордостью ответил за всех Мишмиш. — Через пару лет вы здесь ничего не узнаете. Всё будет в цветах, как в стихах Маяковского!
— Цветы очен харашо, канешна, но из цветы плов не свариш, — философски заметил мужчина и глубоко вздохнул. — В река вада многа. Вадахранилища тоже хватит, наверна.
Марик подумал, что сейчас вода из Исфары расходится по арыкам в огороды и сады, а когда огромное водохранилище достроят, то воды для полива может не хватить. Придётся долбить новые арыки и закладывать новые делянки, а для этого нужны годы.
Во время одной из поездок в Исфару предприимчивый Марик договорился с директором единственного в городке ресторана, что настоящий артист из Москвы — то есть Паша — исполнит для посетителей песни народов мира, а за это им накроют стол.
— А сколки вас будит? — предусмотрительно спросил директор-таджик, блеснув золотыми зубами.
— Да всего-то человек пять-шесть, — осторожно сказал Марик, хотя и знал, что по такому случаю к экспедиции наверняка примкнёт группа инженеров из Баткена.
— Водкя вашя, — вкрадчиво сказал опытный директор, понимая, сколько выпивки может употребить за вечер полдюжины русских парней.
Действительно, компания выпила в тот вечер и всё, что принесла с собой, и то, что прислали артисту благодарные посетители набитого битком заведения — предприимчивый директор оповестил о выступлении столичного артиста всю Исфару. Однако жареной баранины, свежих лепёшек и заправленных растительным маслом помидоров с колечками лука было вдоволь, а Паша пел под гитару, пока мог стоять. В результате все остались довольны. Кроме Какеля, поддавшегося чарам пероксидной блондинки и нарвавшегося на значительные медицинские неприятности.
В выходной Мишмиш попросил Ездюка показать им что-нибудь экзотическое. Тот повёз экспедицию и двух примкнувших русских инженеров из Баткена в горы, вверх по ущелью, прорезанному стремительной Исфарой.
Поначалу дорога была асфальтовой, затем грунтовой, а потом превратилась в тропу для вьючных животных, по которой Ездюк выруливал кряхтящий от натуги уазик ещё медленнее обычного. Слева уходила вверх вертикальная скала, справа под обрывом билась о камни и пенилась Исфара, а впереди, в прогалине виднелись покрытые снегом горные пики.
В конце дороги оказался прилепившийся к скалам кишлак. Покупая портвейн в крохотном сельпо, они познакомились с местным учителем, который почтительно позвал приезжих в гости, но согласились только Марик и Юрка. Остальные экскурсанты предпочли пьянство и катание Мишмиша на ишаке.
Жилище учителя окружала сплошная глинобитная стена-дувал, скрывавшая от чужих глаз просторный двор с текущим через него ручейком и каменной чашей бассейна в центре. По сравнению с экспедиционными вагончиками, дом казался дворцом — двор затеняли развесистые фруктовые деревья, а по периметру шла галерея на резных, узорно покрашенных деревянных столбах, в которую выходили многочисленные двери.
Марик и Юрка полулежали на коврах и подушках в парадной комнате и вели с учителем неторопливую беседу.
— Я в Ленинграде учился, в Педагогическом, — признался учитель.
— А сюда по распределению? — спросил Юрка.
— Домой вернулся, мне в большом городе не понравилось.
Одетая в чёрное старушка с морщинистым, под цвет одежды лицом внесла поднос с латунным чайником, орехами и золотистой курагой, потом достала из стенного шкафа расписной фарфоровый чайник и сине-белые пиалы.
— Моя бабушка, — сказал учитель с нежностью.
Марик и Юрка почтительно приподнялись с подушек:
— Здравствуйте, спасибо.
Старушка беззубо улыбнулась, заученными движениями заварила чай и разлила его в пиалы.
— Хорошо здесь у вас, — сказал Марик, прихлёбывая ароматный напиток.
— Хвала Аллаху, всегда хорошо жили, дружно, семья балшой, вода-фрукты многа, — закивала головой старушка. — А потом пришёл Будённый... — При этих словах старушка заплакала.
— Борьба с басмачами? — проявил осведомлённость Юрка.
Старушка продолжала беззвучно плакать, закрыв ладонью глаза и вытирая слёзы углом шали.
— Басмачей здесь не было, — хмуро заметил учитель. Он положил руку на старушкины вздрагивающие плечи и сказал по-таджикски несколько слов, из которых Марик распознал только «Аллах».
— А кино у вас здесь показывают? — невпопад осведомился Юрка, поняв, что беседа принимает нежелательный оборот.
— Неделю назад в клубе очень хороший индийский фильм показывали, — ответил учитель с гордостью.
— Индийский? — недоверчиво переспросил Юрка.
— Индия очень хорошее кино делает, душевное, нам часто привозят.
— И телевизор работает? — Юрка посмотрел на стоящий в углу новенький «Темп».
Учитель дотянулся до кнопки, и на чёрно-белом экране возник лысеющий мужчина в модных роговых очках с дымчатыми стеклами: «Прошло немногим больше года с тех пор, как пособники мирового капитала попытались остановить развитие социализма в братской Чехословакии. Лишь активное вмешательство стран — участниц Варшавского договора...»
— Из Москвы передача, — грустно сказал учитель, выключая телевизор.
В конце августа 1968-го Марик видел, как в центре Москвы, на Пушкинской площади какой-то отчаянный парень развернул лист ватмана с надписью «Советские танки — вон из Чехословакии!». Простоял он там секунд пятнадцать — набежавшие менты и люди в штатском его скрутили, засунули в воронок и увезли.
Дальше разговор не клеился. Марик и Юрка немного поклевали орехов и кураги, допили чай, поблагодарили хозяев и вышли на улицу, вдоль которой тёк быстрый арык. Хитроумные запруды отводили воду в каждый двор, а за сплошными, без окон, глинобитными заборами-дувалами виднелись раскидистые кроны деревьев.
— Слушай, а ведь у них здесь всё в порядке и без нашего водохранилища. Они и так живут хорошо... Ну скажи, на кой чёрт им наше водохранилище? Ведь внизу, в долине, река наверняка обмелеет! Никому оно здесь не нужно, a их не спрашивают, — высказал Марик крамольную мысль.
— Ну чё ты завёлся? Водохранилище всё равно построят, хотят этого местные или не хотят, — резонно заметил Юрка. — И потом, страна растёт и двигается вперёд. Всё-таки двадцатый век на дворе. Люди вон в космос летают. А им, что ли, так и жить в средневековье?
— Да ты пойми: у них здесь всё своё — язык, история, нравы... Аллаха вон хвалят! Им даже индийские фильмы нравятся! Ты когда-нибудь видел индийский фильм, который тебе понравился?
Юрка отрицательно помотал головой. Индийские фильмы в советском прокате были слюнявыми мелодрамами с обилием песен и танцев, но даже без поцелуев.
— А им нравится! И бредятину, которую передают по телеку из Москвы, они смотреть не желают. Здесь всё другое, и живут они тут по-своему, причём с незапамятных времён. У них и без нас всё в порядке. Понимаешь?
Запасы наличности и полиэтилен закончились в начале августа. Оставшиеся до конца месяца недели члены экспедиции ходили голодными, трезвыми и злыми, особенно Мишмиш, который понял, что ни премия, ни орден не светят. Воровать овощи у декхан не хотелось, но чувство голода было сильнее.
— А я чуть на гюрзу не наступил, — объявил запыхавшийся Марик, вернувшись с торбой помидоров и кукурузных початков после набега на делянку в таджикском конце долины.
— Уверен, что гюрза? — безразлично спросил Мишмиш.
— Я то-о-олько хотел шаг сделать, — для наглядности Марик поднял обутую в шлёпанец ногу, — а она ка-а-ак зашипит! Голова трапецией — я такую в энциклопедии видел. От укуса умираешь за несколько минут!
В последний день Мишмиш и Паша, остававшиеся ещё на неделю закрывать базу, хмуро простились с Юркой, Мариком и Какелем и попросили их по приезде в Москву забросить в НИИ экспедиционную кинокамеру и три коробки с документами.
— Внимание! Совершил посадку рейс Ташкент — Ленинабад!
Голос из аэропортовских динамиков вернул их к реальности, то есть полному отсутствию средств.
— Курить охота, — сказал Юрка в пустоту. — И жрать.
Есть и курить действительно хотелось сильно. Марик оставил Юрку и Какеля около чайханы сторожить барахло и отправился настрелять сигарет.
Навстречу тонким ручейком тянулись пассажиры с прибывшего рейса, среди них — нестарая азиатка, привлёкшая его внимание короткой юбкой модного и, очевидно, дорогого костюма джерси кремового цвета.
Местных женщин Марик делил на деревенских, раскрепощённых и современных. Первые ходили в тёмных плюшевых жакетах поверх ситцевого платья, из-под которого выглядывали шаровары или пыльные сапоги, а голову и лицо заматывали шалью, оставляя открытыми глаза и небольшую часть щеки. Раскрепощённые щеголяли в длинных платьях из цветастого хан-атласа, в босоножках и газовых платочках с люрексом. О том, чтобы прикадриться к тем или другим, не могло быть и речи. Современные одевались как любая московская или питерская девица, но попадались крайне редко.
— Извините, сударыня, — притормозил её Марик, когда она оказалась рядом, — вы не хотите купить шиньон?
— Какой шиньон? — удивлённо спросила дамочка, остановившись и поправляя висящий на плече спортивный баул.
— Сегодня полный ассортимент! Могу предложить чёрный, блондинистый или русый!
— Ты что, шиньонами торгуешь?
— Вообще-то нет, но для вас могу постричься сам или постригу друзей.
Марик картинно пропустил пальцы через гриву отросших до плеч тёмных волос, которые не смогло высветлить даже палящее солнце, и кивнул в сторону белобрысого Юрки и русоволосого Какеля, охранявших рюкзаки, дыни и коробки с документами. В парикмахерской никто за лето не был ни разу, причём Какель ещё и отпустил бороду и стал похож на Добрыню Никитича с картины «Три богатыря».
Дамочка рассмеялась, обнажив нитку ровных жемчужно-белых зубов. На вид ей было около тридцати, но Марика это не остановило.
— Случилось неожиданное, — продолжил он и на одном дыхании выдал историю о рейсе Фрунзе — Ленинабад — Москва. Рассказ Марик закончил однозначной просьбой: одолжить три рубля, которые он обязательно пришлёт обратно.
Дамочка внимательно посмотрела на него иссиня-чёрными глазами и вынула из кармана жакета пятёрку.
— Вот, держи. А знаешь, — добавила она, — поехали ко мне в гости. Забирай своих друзей и приходи на стоянку такси. Я приглашаю.
Она повернулась и, покачивая бёдрами, пошла дальше. Несколько секунд Марик ошалело смотрел ей вслед, потом бросился к Юрке с Какелем.
— Пацаны!! Быстро собираемся — назревают приключения, — объявил он, показывая пятёрку. Они заново сняли номер в гостинице, бросили там вещи и купили три пачки «Памира» и букет цветов. Благодетельница терпеливо ждала на стоянке. Марик вручил ей цветы и галантно представился.
— Марк. Мои друзья, Юрий и Виктор.
— Зухра. Ну что? Поехали? — Не дожидаясь ответа, она опять белозубо улыбнулась и села на переднее сидение, рядом с водителем.
По дороге Зухра рассказала, что летала в Ташкент навещать родителей, что закончила там институт и работает инженером коммунального хозяйства в городке неподалёку от Ленинабада, где увядает без приличного общества. В ответ Марик вальяжно сообщил, что они студенты из Москвы, приехали в Среднюю Азию с экспедицией, изучающей возможности использования полиэтиленовой плёнки при строительстве водохранилищ.
— Это как? — спросила Зухра, показывая профессиональный интерес.
— Выполняем особое задание страны, ставим эксперименты, идём на побитие мирового рекорда по количеству гектаров, покрытых плёнкой в качестве водоотталкивающего слоя. — Рассказывать о том, что почти всю плёнку экспедиция выменяла на овощи, Марик не стал.
В городке Зухра расплатилась с таксистом, забежала домой и быстро вернулась в коротком цветастом сарафане и с авоськой, в которой лежали скатерть и стаканы. Потом они зашли на рынок и в магазин, где Зухра купила фруктов, свежих лепёшек, сыра, две бутылки местного портвейна и бутылку шампанского.
— Нам как-то неудобно, — немного фальшиво возразил Юрка.
— Ничего, — сказала Зухра, — зарплата у меня хорошая, а тратить её здесь не на что.
Она вывела их проулками на берег сверкающего на солнце зелёно-голубого водохранилища, расстелила в тени раскидистого дерева скатерть и разложила на ней снедь.
Они выпили за знакомство — Юрка и Марик портвейна, Зухра шампанского, — потом закусили и искупались, впервые за лето, в тёплой и ласковой пресной воде. Зухра выглядела очень неплохо в модном купальнике, хотя впечатление несколько портили чёрный пушок бакенбард на смуглых щеках и волосы на руках и ногах.
Марик и Юрка допили портвейн, наперебой рассказывая смешные истории о своих приключениях, потом сгоняли в магазин за второй порцией выпивки, а потом и за третьей. Зухра продолжала финансировать.
— Посетили мы тут с Юрием Самарканд, — начал Марик после очередного стакана портвейна.
Самарканд поразил их великолепием древних построек, сверкавших на солнце керамической бирюзой, шквалом запахов и разноцветьем шумного, похожего на улей базара с бесчисленными лавочками и юркими мальчишками, продающими стаканами обыкновенную воду. На Бухару денег не хватило.
— Было очень интересно, — продолжил Марик, — но пытаемся улететь обратно в Ленинабад, а билетов нет. Давка страшная, толпа с мешками и баранами. Идём к начальнику — так, мол, и так, на строительстве предстоит взрыв, везём анализы грунтов, и если не доставим вовремя, то могут погибнуть люди. Начальник нас собственноручно в самолёт посадил.
— Самолёт — это громко сказано, — ухмыльнулся Юрка.
— Извиняйте! Не самолёт, а «кукурузник». Один пилот сидел в нормальном кресле, другой на обычном стуле, а из крыла какие-то болты вываливались, я сам видел. Но ничего, долетели.
— А как мы потом добирались до базы... — хохотнул Юрка...
В Ленинабад они прилетели под вечер и стали ловить попутку в Исфару. Через час их подхватила бортовая фура, в которой везли на бойню свиней. В кабине кроме водителя было ещё двое мужиков, поэтому сидеть им, как молодым, определили на горячем моторе, разделявшем кабину пополам. Несколько часов пути до Исфары были пыткой — мотор хоть и был накрыт попоной из древних стёганых халатов, но нагрел им зады до температуры кипения.
На полпути грузовик заехал в придорожную чайхану. Тёплую, пахнущую ацетоном водку местного розлива, великодушно предложенную одним из попутчиков и расплёсканную, за неимением другой посуды, в пиалы, запивали жирным, обжигающим супом-шурпой из бараньих мослов.
— А может, вам гашиш нужен? — спросил их щедрый попутчик. — Недорого, всего триста рэ за кило. Хороший, для себя брал...
— Спасибо, мы таким не балуемся, — строго сказал Юрка.
Грузовик добрался до бойни за полночь. При разгрузке оказалось, что свиней на две меньше, чем было погружено, и водитель стал доказывать приёмщику, что они выпрыгнули на ходу. Марик вспомнил, что в Ленинабаде водитель заворачивал в какой-то тёмный проулок, выходил из кабины и громыхал задним бортом.
— Свиньи? Выпрыгнули? — приёмщик недоверчиво посмотрел на высоченные борта кузова.
— Ну да, — настаивал водитель. — Они знаешь какие прыгучие? Как олени! Что, никогда не видел, как они сигают?
Машины на базу не предвиделось до утра. Остаток ночи Марик и Юрка пытались заснуть, чертыхаясь и ворочаясь, на длинном столе для совещаний в конторе скотобойни, под ретушированными портретами членов Политбюро и красно-чёрными графиками показателей работы.
Заходящее солнце окрасило холмы на другой стороне водохранилища в неправдоподобно-розовый цвет. Зухра слушала Марика невнимательно и открыто флиртовала с Какелем, вероятно покорённая его славянской статью и тем, что он не пил. В ответ Какель вился над ней, как шмель над ромашкой.
Уже в сумерках они перебрались к Зухре в квартиру и, не зажигая света, допили вино в полутёмной комнате, освещённой через окно уличным фонарём.
Марик вывел Какеля в коридор.
— Вить, не трогай её, ведь тебе нельзя.
У Марика никогда ещё не было романа с женщиной на несколько лет старше. Кроме того, ему нравились не брюнетки, а блондинки, но таковых в наличии не имелось. Он, конечно, хотел оградить Зухру от подстерегающей её медицинской опасности, но больше его возмущало то, что Какель вторгался на чужую территорию — это ведь его, а не Какеля, она пригласила в гости.
— А тебе чё, больше всех надо? — выпятил грудь Какель.
— В морду захотел? — тихо спросил Марик, подходя к нему вплотную и смотря, не мигая, в серые с рыжими искрами Какелевы глаза. — Или рассказать ей, почему ты не пьёшь?
Какель был на полголовы выше и килограммов на двадцать тяжелее. Он несколько секунд, также не мигая, смотрел на Марика сверху вниз, оценивая свои шансы, но потом отвёл взгляд и сдулся.
— Ну чё ты бесишься? Она ж сама клеится...
Марик вернулся в комнату, подсел на диван к Зухре и попытался её обнять, но взаимности не добился — она встала, по-кошачьи потянулась и объявила, что идёт на кухню делать чай. Какель ухмыльнулся и отправился следом. Осоловевший Юрка растянулся на диване и задремал. Марик несколько минут вслушивался в хор цикад за окном, потом отправился в кухню и стал свидетелем страстного поцелуя.
— Извините за вторжение... Виктор, нам пора, — сказал Марик не допускающим возражений тоном.
— Уже? — зарумянившаяся Зухра была явно разочарована. — А как же чай?
— Пока мы доедем, а завтра рейс в семь утра. Спасибо тебе огромное. Напиши адрес, мы денег пришлём.
Он отконвоировал Какеля за дверь квартиры, потом разбудил Юрку. Зухра посадила их в последний автобус в аэропорт. На прощанье она что-то проворковала Какелю на ухо и чмокнула его в щёку, потом дала Марику трояк «на такси в Москве» и пообещала скоро посетить столицу.
Утром они таки улетели, прихватив в самолёт бутылку крымского муската, купленную в аэропортовском буфете на Зухрову трёшку. Марик продолжал злиться на Какеля и разговаривал с ним только через Юрку.
Он сел у иллюминатора, махнул с Юркой по стакану сладкого вина и уставился в бесконечную голубизну. Потом он стал смотреть вниз, пытаясь угадать, над какой точкой империи они пролетают, но жёлто-бурый ландшафт не содержал никаких признаков жизнедеятельности человека.
«Пустыня», — подумал Марик, но вскоре увидел дюжину крохотных белых домиков, а рядом несколько рыбацких сейнеров. С высоты в несколько километров домá и судёнышки казались игрушечными, но отбрасывали чёткие тени и были хорошо различимы.
«Откуда в пустыне рыба? — удивился Марик, но заметил по курсу полёта береговую линию огромного водоёма. — Аральское море!»
Уже несколько лет газеты и телевидение долдонили о том, что воду из рек, питающих Арал, разбирают на орошение. «Хлопкоробы Средней Азии добились небывалых урожаев белого золота...» — прозвучала в голове фраза из киножурнала «Хроника дня». Потом он вспомнил статью в «Науке и жизни»: море отступает, соль оседает на берегу и разносится ветром, отравляя почву вокруг.
Через пару минут они летели над серо-голубой поверхностью моря, сквозь которую просвечивало желтоватое дно, кое-где выступая наружу плоскими, как ноздреватые блины, островами, похожими на гроздья нарывов при дурной болезни.
«Арал мелеет... Так сильно? Рыбацкий посёлок в десятке километров от берега... Ведь природная катастрофа! — ужаснулся Марик. — А что, если такое случится из-за нашего водохранилища? Зачем это всё?»
После Арала в небе появились гроздья облаков, напоминавшие ему то лежащего бугра в огромных сапогах, то гряду скал вдоль «их» ущелья, то согбенную, плачущую старуху.
Ещё через двадцать минут полёта облачность сталa сплошной. Смотреть на бескрайнюю вату было неинтересно, и Марик задремал, но часто просыпался и опять проваливался в беспокойный, пунктирный сон.
...Оставляя позади шлейф пыли, несутся галопом по улице кишлака верховые в остроконечных будёновках с развевающимися, как у охотничьих псов, ушами. Всадники спешиваются у одного из домов и вышибают прикладами ворота. Из двора слышен мат и крики на незнакомом языке, потом хлёсткий, как удар пастушьего бича, выстрел, а за ним пронзительный, раздирающий душу женский вой...
Под равномерный, низкий гул моторов Марик в конце концов уснул так крепко, что пробудился, только когда Ил-18 скрипнул колёсами по бетону, резко затормозил и медленно покатил к зданию аэропорта.
— С приездом! — сказал сидевший рядом Юрка и протянул ему бутылку с остатками муската.
С сентябрьской стипендии Марик отправил Зухре перевод на восемь рублей, предварительно получив с Юрки его долю в два семьдесят. Он подумал, что надо бы получить и с Какеля, но отложил это до лучших времён.
Под Новый год Зухра появилась в Москве. Какель звонил Юрке и пытался организовать по этому поводу народные гуляния, но Марик сослался на зимнюю сессию и ни Какеля, ни Зухру больше никогда не видел.