Глава 2. Моллюск (Часть 2)
Я испускаю отчаянный рёв. Ненавижу сердце за то, что пропускает удар каждый раз, когда она подходит ко мне слишком близко. Ненавижу тупое тело за то, что требует эту девушку больше, чем других. Оно уже давно никого не воспринимает, кроме Вивьен! Ненавижу слабохарактерность за то, что позволяю этому ублюдку Эду издеваться над ней. Ненавижу страсть к самоистязанию за то, что даёт познать вкус жизни и в то же время заставляет страдать. Ненавижу себя! Ненавижу! Слабак!
Спина округляется металлической дугой. Я подтягиваю дрожащие ноги к груди и обхватываю такими же дрожащими руками. Точно всё тело удерживает от дурных поступков своего хозяина и их непоправимых последствий. Веки опускаются. Собственное частое дыхание шумит в сознании, плавно выравниваясь. Гул города и слабо различимые шорохи соседей теряются в глухих переливах под толщей воды. Я представляю себя моллюском, залегающим на дне Тихого океана. Мои конечности укрывает конхиолиновая^ раковина, просвечивая кристаллический слой. Я неподвижно мерцаю в редких дымчатых лучах солнца, созерцаю огромные силуэты китов, проплывающих надо мной по желтоватому блюдцу, и мечтаю стать одним из них. У них есть свобода и песнь длиною в сотни миль, и о её красоте приходится только догадываться по изгибам плавников и хвоста. У меня нет ушей, чтобы насладиться высокочастотным урчанием, зато есть пресловутая раковина, давящая на мягкое тело.
^ — Конхиолин — это нерастворимый в воде органический белок, входящий в состав раковин моллюсков и некоторых других беспозвоночных.
Ночью, когда блюдце плотно затягивается чернилами моего сородича осьминога, я, затаившись в собственной глухоте, жду, что наступит следующий день, день освобождения: меня вынесет штормом к берегу, и я стану частью ожерелья или экзотическим обедом для туристов. Но больше других пленит и доводит до исступления мечта о прекрасной русалочке Вивьен...
Я просыпаюсь один в прибранной мраком комнате. Все звуки пятничной Пасадены возвращаются, поначалу раздражая слух короткими гудками проносящихся машин и пьяными разборками жильцов за окном. Нащупав рукой выключатель на полу, я нехотя поднимаюсь с постели. Мой бесконечный подводный мир сужается до высвеченного косеньким торшером круга. Он касается ступней и ноющих коленей, сдавленных за время сна в узких джинсах. Я тянусь за телефоном, чтобы проверить, как надолго меня на этот раз увлекла жизнь моллюска. Н-да, идёт восьмой час, а Вивьен ушла где-то в четыре... Иногда кажется, что подобные сны — воспоминания моего прошлого воплощения. Это многое бы объяснило, будь оно правдой. Например, почти девственно-чистый экран блокировки без намёка на радостные уведомления от родственников или друзей. Я наврал отцу, что доктор Дуэйн завалил меня на защите и дал на каникулы дополнительное задание, которое покроет недостаток баллов за триместр. Моя выдуманная неудача должна была послужить предлогом остаться в Калифорнии и провести десять дней с Вивьен. Наивный придурок!
Маму, видимо, настолько обескуражил мой спектакль, что она до сих пор не решается его прокомментировать. Холодное материнское молчание постоянно напоминает о себе гложущим чувством вины и не отпускает даже на расстоянии. Оно в сто крат мощнее выходок Вивьен, о чьём непостоянном существовании в моей лживой жизни родители даже не подозревают. Для них я снимаю квартиру с Чэдом.
Вдруг маме действительно плохо? Ей однозначно плохо! Если не от факта рождения безмозглого сына, то из-за выброшенных денег на моё обучение. Вот сейчас острее, чем во сне, хочется перевоплотиться в полосатобрюхого кита и послать маме весточку на другом уровне вибраций, подобно той, что я мычанием и толчками маленьких ножек подавал, залегая в её утробе. Пусть она знает, что сын не тупой, точнее отупел от влюблённости.
Я оглядываю осиротевшую без Вивьен тёмную комнату, переодеваясь во что-то попроще. Всё равно идти некуда, меня нигде не ждут, даже в родном доме. Корпус чёрной акустической гитары манит, поблескивая. Я не смог расстаться с ней на столь долгий срок и забрал из Чарлстона с собой. Жаль, нельзя было взять мою собаку Лейлу, единственное существо, нуждающееся во мне и не требующее терпения, страданий и разрушения установок, так плотно зашитых в мозг. Я скучаю по мохнатой шоколадной девчонке, но не спешу избавиться от тоски с помощью одного из немногих упоминаний о доме — не беру гитару в руки. Мне страшно снова оказаться в запертой ванной и услышать бурление воды об акриловую поверхность после последней сольной музыкальной сесси...