Глава 2. Моллюск (Часть 3)
Когда Вивьен перевезла сюда свои вещи, то сразу же уехала в тур с группой Эда, предоставляя меня самому себе на растерзание гневу и унынию на неделю. Тогда квартира и учёба потеряли былой смысл, как и жалкое существование брошенного мямли-неудачника. Истощённый извращённым недугом, я думал, как и всегда, найти предназначение в музыке. Восприятию, обострённому трёхдневной голодовкой (тогда совершенно новой реакцией на стресс), хватило одной песни Alice in Chains, включённой на умном телеке, чтобы подтолкнуть мою шаткую, обнажённую до скелета психику в неправильном направлении.
— Мы гоняемся за неверно напечатанной ложью,
Мы следуем по пути времени,
И всё же я сражаюсь, и всё же я сражаюсь, —
я подпевал Лейну Стейли^, едва размыкая губы и небрежно касаясь струн. Правда, именно в тот момент я окончательно сдался.
— В этой битве совсем один,
Нет никого, чтобы выплакаться,
Нет места, которое можно назвать домом.^^ —
^ — Музыкант, вокалист рок-группы Alice in Chains. Умер 5 апреля 2002 года.
^^ — Авторский перевод песни «Nutshell» группы Alice in Chains.
Подушечки невесомых пальцев отказывались плотнее прижиматься к грифу, и выходила какая-то неразборчивая хрень. Тогда это не смущало, поскольку я перестал слышать гитару, мной правил голос Стейли. Он звал с того света за собой в вечность, отступая от текста. «Я неправильный. Я исключение из правил, которое все вечно норовят забыть, и я тоже хочу забыть себя!» — Мысли чётко выстраивались в пустой ледяной голове. Из глаз самопроизвольно текли слёзы, но я не плакал, по крайней мере, мне так казалось. Плачут, когда хотят выместить боль, а не упиваются ей, жалея себя. От желанного обретения смысла в «двух словах» лёгкость окутала шелковистой тканью, предвкушая вместе со мной конец страданий. Гитара вывалилась из ослабевших рук и с коротким расстроенным мурчанием упала на коврик возле кровати. Несмотря на роковой экстаз, я помню всю тяжесть подъёма. Любая попытка принять вертикальное положение — провал. Ладони и похудевшая задница утопали в одеяле, не находя под ним опоры. Тогда я упрямо сполз на пол к оброненной гитаре и, перекатываясь на четвереньках, достиг твёрдого стола. Дверной проём то сужался, то расширялся. Мне удалось шатко встать и просочиться в это пульсирующее лоно. Все ровные линии струились вялыми змеями, почти что шипели голосом Лейна: «Оставь всё былое, приди ко мне».
Под «цепным» гипнозом я не понял, как очутился перед своим страшным отражением в зеркале ванной. Волосы на макушке лоснились, как кора на больном дереве, отставая от черепа, обмотанного матовой белой эмалью. В нём мутнели две голубые ямы глаз с красными бороздами и жухлыми лепестками фиалки — синяками под ними. Лицо неестественно вытянулось, темнея впадинами по бокам. «Конечно, как Вивьен могла ответно влюбиться в это высушенное чудовище?» — подумалось мне. Я дотронулся до безобразной скулы, словно до острия ножа, проверяя его заточку, и красные капли вперемешку с солью потекли вниз к подбородку, щекоча кожу. Нет, это была не галлюцинация. Хуже! Я смотрел на еле дышащий труп в зеркале и бессознательно курочил руками бритву, вовсе не замечая боль и залитую раковину давно растерявшей прежнюю голубизну жидкостью, достоянием Миддлтонов. Внезапно пришедшее осознание моих действий тогда не испугало, как ужасает сейчас, и не остановило. Я снова вернулся к измазанной подтёками щеке, спрашивая подсознательно, смею ли я быть потомком американской аристократии. Видимо, та плантаторская страсть угнетать безвольных и выжимать деньги из адского чернокожего труда приглушилась спустя десятки различных соединений с более покладистыми и робкими натурами, но не наделила терпимостью и милосердием. Она слепила из меня поганого эгоиста-нытика, балдеющего от собственной несостоятельности. «Во мне нет твёрдости моей матери и нет человеколюбия отца. Я порченный от рождения и недостойный предков. Меня гнетут собственные страхи и желания, что уж там до людей. Так пора же выпустить эту кровь, не дать ей смешаться с кем-то ещё и стать хуже, чем она есть. На мне закончится порочная ветвь виргинского дуба Миддлтонов!»
Никак не могу восстановить точную последовательность: перед этим мысленным заявлением или после него забарабанила тёплая вода из крана. Вероятно, задолго «до», если судить по чистой рукоятке смесителя.
Пока вода с бурным напором наполняла ванну, я, выковыривая лезвие из бритвенного станка и продолжая ранить пальцы, отлетал куда-то высоко-высоко от телесной оболочки, миновал все потолки, зависал над «венцом долины» Сант-Габриель выше Старого Болди и, наметив цель «Долину смерти»^, возвращался. Чёртов квадрокоптер!
^ — «Венец долины» – Пасадена; Старый Болди – прозвище горы Сан-Антонио; Долина Смерти – самое жаркое и сухое место в Северной Америке, расположенное в Калифорнии (США).
Другая версия меня, подчиняющаяся неупокоенному духу, раздолбав пластмассовый корпус бритвы и схватившись за поручень кровоточащими пальцами, ступила в ванную. Вода ласкала ступни и щиколотки, в рябящей глади являя моё ближайшее будущее, где я сижу в ней со вскрытыми вдоль венами и окрашиваю её в багровый, как вымазанная в красной гуаши кисточка... Где Вивьен вбегает в ванную и подбирает мою ракушку со дна.
Во мне снова пробудилась лёгкость от представлений, как из моего тела выходят остатки жизнь, как моя душа покидает кафельные стены, больше не принадлежа Вив. Эта маловестность управляла мной... Управляла мной ровно до того момента, пока не зарычал телефон, удачно забытый мной на бачке унитаза. Я сопротивлялся, стоя по половину икры в воде, но Slipknot не затыкались и пошли на третий повтор первого куплета «Unsainted». Лейн меня отговаривал, вынуждая лечь в ванну и занести лезвие над запястьем, но промелькнул призрак надежды на интерес Вивьен в грёбаном туре, ведь для всех остальных меня с головой поглотила учёба. Вдруг Вив нужна моя помощь? «Мужик, ей плевать на тебя. Плевать! Давай сделаем это!» — настаивал Стейли. «Сука! Нет! Я ей нужен! Что-то не так!» — вступив с ним в диалог, я попытался достать до бачка и едва не закончил жизнь от несчастного случая, ударяясь безумной башкой о корпус ванны. Я с воем вцепился в поручень и поймал себя. Наконец-то боль от нервных окончаний на подушечках пальцев дошла до мозга и пронзила так, что перед глазами на мгновенье опустился белый экран. Я грешным делом успел подумать, что попал в рай. Нет, детка, рано! Страдай дальше! Slipknot прорезали обострившийся слух и серая шторка, прячущая за собой унитаз, снова обрела цвет и тень. Я сдёрнул ткань окровавленной ладонью и, попав на зелёную кнопку, потерялся в звуках шумной пены позади.
— Вив? Это ты? Вив? — пометив кровью рычаг крана, прохрипел я и замолчал, испугавшись собственного голоса, ставшего чужим за дни самоистязаний.
Смартфон зашелестел в ответ. Я подцепил его онемевшими пальцами и включил громкую связь, не успев прочитать имя звонящего. Он словно залетел в ванную вместо Вивьен:
— Hola, как ты?
Райли. Райлс. Ноги подкосились, и я отдал свои кости и кожу тёплой воде. Душа перестала биться о холодные стены, ища выход, а смиренно вернулась в тело.
— Ита-ан! Итан! Да что с этой блядской связью не то?! — Райли материл телефон, а я растекался в улыбке по всей длине розоватой ванны от его психов. Он до звонка наверняка долго говорил по-испански, акцент ещё не пропал. Ему всегда требовалось время, чтобы перестроиться обратно на американский лад. — Да твою мать! Алло! Ты слышишь меня?
Я умыл кровавыми руками лицо, чтобы прийти в себя. Правда, тёплая вода не освежила.
— Да, брат, — я успокоил мексиканский пыл Райли и обратился в ожидание его ещё не остывшего после разговора с близкими голоса.
— Хрипишь? Ты в порядке? — уверен он догадывался, точнее что-то ему подсказывало, что я дважды ему совру.
— В... в порядке, — я выуживал из себя ложь, оценивая последствия помутнения. Пальцы потеряли чувствительность и заныли, напоминая исполосованные шпикачки. — Спал... Просто спал...
Опять это тупое слово «просто». Не удивлюсь, если оно было первым, я уже родился с синдромом самозванца и страхом показаться «сложным».
— Упс, я тебя разбудил...
— Нет-нет, Райлс, — я с кряхтением и шипением поднял себя на ноги. Намокшие шмотки добавляли устойчивости, не позволяя ускользнуть из собственного тела.
— Ты как-то далеко или мне кажется?
— Бро, ты лежишь на бачке унитаза, — вяло усмехнулся я.
— Ты же спал? В ванной? — не унимался друг.
Я хотел запутать Райли, неуклюже перешагивая через мокрую перегородку ванны:
— Не, я сидел на унитазе, когда ты позвонил, поэтому и не отвечал. Бро, — обращение прозвучало как точка.
— А шебуршишь чем? — это любопытство Райли напрягало.
Я параллельно промывал раны перекисью, кривясь и с протяжным «с» втягивал воздух.
— Да, пластырь ищу, порезался, — грамотный обман должен содержать хоть каплю правды. — Брился и порезался...
— Да? В десять вечера? — я забыл учесть время, потому что счёт ему потерял. — Лобок бреешь, что ли?
Райлс. Райлс.
— Типа того. — Я впервые за три дня улыбнулся, кое-как заклеивая пальцы.
— Мне сегодня какая-то дичь приснилась ночью. Ты во сне тонул, пузыри ртом пускал. Долбанная каракатица Итан Хьюз, ты напугал меня...
Я сам себя напугал. А мысли, и правда, как последние пузырьки из утопающего, тянулись медленным округлым пунктиром с большими пропусками.
— Вещий похоже, — нашёлся я, — читал перед сном про подлодки.
Райли наконец отпустили подозрения и он принялся обтёсывать язык, борясь с твёрдой испанской «р» и замедляя пулемётную речь.
Я же хватался за каждое слово друга, как за маленький выступ скалы, зависая над пропастью, куда так настойчиво призывал прыгнуть Стейли. Что, если это не Стейли вовсе?
Разобравшись с пластырями, я держал телефон с успокаивающей болтовнёй Райли и перемещался в сторону кухни по тёмной квартире, опираясь другой рукой о стену. Голова периодически качала сизый мрак передо мной, но очнувшийся от долгого сна желудок жалобным урчанием толкал к холодильнику.
Сейчас замирая на финальном десятом шаге у кухонной двери, я вспоминаю, как сложно мне дался этот маленький, но важный для меня тогда и для моего сейчас путь.
Я впервые, запивая разогретый полуфабрикат карбонары пивом и продолжая слушать Райли, поймал себя на мысли, что эта банка пенного эликсира не для веселья, а для того, чтобы чувствовать себя нормально. Обычно. Алкоголь деструктивен, но моё самобичевание ещё хуже, поэтому из двух зол я выбрал то меньшее, что помогает выжить в этой дьявольской квартире, в этих голодных играх с Вивьен. Лейни был прав, ей всё ещё насрать на меня, но Скотту — нет.
От тех рассказов Райли ничего не осталось кроме одного вопроса:
— Ты ведь приедешь в марте в Чарлстон?
Я сказал «конечно» и соврал, соврал человеку, благодаря которому продолжаю дальше дышать, пить, есть из миски попкорн и смотреть Netflix в своём змеином ложе, когда друг ждёт моего возвращения на другом конце материка. Ненавижу себя, но продолжаю закидывать в рот жареные зёрна и набирать сообщение Чэду. Он в сети.
Я [19:58]: Бро, как защита? Хочешь отметим вместе?
Чэд почти сразу читает и набирает ответ.
Хаос [20:00]: Дуэйн душный хрен, но я получил «А», поэтому извини, у меня заслуженное секс мероприятие 😏
— Блять, серьёзно? — вываливается из меня вместе с попкорном. «А»? У Чэда, который за весь триместр появлялся на семинарах раз пять, не больше? Я откладываю телефон и хочу сейчас поменяться местами с экранным Геральтом из Ривии. Он крошит уже пятого монстра за сезон, а я пытаюсь запихнуть, как можно больше попкорна в рот, чтобы перекрыть путь зависти и повторному едкому чувству несправедливости. Тщетно! Миска укатывается на пол, а я яростно мну ступнями её содержимое. Чэд покрывается слоем мата в моей голове. Разум в затмении. Я не понимаю, что бесит больше его незаслуженная «A» или наличие «секс мероприятия». Я зол на предвзятость доктора Дуэйн, на Вивьен за её отсутствие, на Чэда за его успех и на себя за побег из общаги, за непреодолимую страсть, за попытку самоубийства, за то, что я позволил всему этому случится и помешать учебному процессу. Кретин!
Через какое-то время я остываю и утыкаюсь в «Ведьмака» снова, но уже без миски. Она всё ещё валяется на полу. Я слишком занят и долго углублялся в сюжет фэнтези подальше от тоски по Вивьен, чтобы отвлекаться на уборку. Слишком занят своей лживой персоной, и в череде перерывов между сериям я задумываюсь о том, что было бы, если бы Райли тогда не позвонил. Что было бы, если бы логику не сожрал голод, и я бы долбанул по зеркалу кулаком, отломил бы осколок, и дело с концом? Может, это всё был подсознательный блеф? Я не хотел умирать? Наверняка я бы не упокоился и, витая чёртовым квадрокоптером над отчим домом, ненавидел себя за содеянное, за скорбь близких. За переживания отца, матери, сестры и Райли, которых я обманул. А Вивьен бы не пришла тогда, как не придёт и сейчас. Она где-то там продаёт свой голос за ноги, чтобы быть рядом с Эдом, а не со мной.
Ну ничего. Завтра притащится, возьмёт сувенирную ракушку с полки и будет думать, что слышит умиротворяющий шёпот старого дома океана. Но он искусственный, искажённый окружающий шум о стенки раковины, как голос Лейни, как моя влюблённость, как и вся наша жизнь в этой долбанной квартире...