Carl Czerny
В личном списке ненавистных вещей Антона Шастуна почётное первое место по праву занимали этюды Черни. Второе — все прочие этюды. Третье и последующие — медлительные люди, черничные йогурты с истёкшим сроком годности, столпотворения и другие незначительные мелочи.
Предложите пианисту столкнуться либо с недоброжелателем в тёмной подворотне, либо со знаменитыми этюдами Черни в аудитории, и с вероятностью в девяносто процентов он выберет первое. Антон исключением не был. Он, как обладатель последней степени криворукости, всей душой ненавидел все быстрые произведения и корпел над ними по несколько часов на дню, когда обучался в музыкальной школе, а для чего-то более медленного у него не хватало терпения, потому что всё, рядом с чем стояло «Adagio», в исполнении Шастуна превращалось в «Allegro». Все удивлялись: это какую поразительную усидчивость надо иметь, чтобы добиваться своего, будучи почти неспособным к игре на фортепиано, а самому музыканту, на самом-то деле, заняться особо нечем больше было, а нахождение рядом с пианино освобождало от всяческих обязательств. Никто никогда не беспокоил его ни домашним заданием, ни делами наподобие уборки, ни чем-либо ещё. Все видели, что он занят игрой на инструменте, а значит, не бездельничает — уже хорошо.
Павел Алексеевич, выглядевший очень сдержанным и спокойным человеком, казалось Антону, точно после первой же попытки сыграть несчастный этюд не сдержится и пошлёт своего ученика куда подальше. Но он терпеливо указывал на все ошибки, больно ударял студента белеющими подушечками пальцев о клавиши и твердил: «медленнее».
— Ты должен научиться играть что-то хорошо медленно, — другой рукой нажимая те же клавиши, что и Антон, но октавой выше, наказывал Добровольский. — Только тогда твои пальцы запомнят нужное положение, и ты не будешь промахиваться при увеличении темпа. Ты слышишь меня? Ты всё понимаешь?
— Да, Павел Алексеевич, только перестаньте вдавливать клавиши моими пальцами внутрь пианино, пожалуйста, — скромно попросил Шастун, дёрнув рукой.
Они на десяток секунд задержали взгляды друг у друга на глазах.
— Давай заново, — чуть более тихо, чем обычно, произнёс преподаватель.
Музыкант в который раз за последние полчаса начал играть проклятый этюд с самого первого такта, высоко поднимая пальцы правой руки, никуда не торопясь, делая всё так, как требовал Павел Алексеевич. И тот остановил Антона только к концу первой страницы.
— Правая рука у тебя, скажем так, почти хорошая, а вот аккорды левой берёшь откровенно плохо. Представь: ты — мышь, которая должна вытащить сыр из мышеловки и не пострадать. Мышь знает, что означает точка возле аккорда?
— Стаккато, — без промедления ответил Шастун. — А Вы ведь не собираетесь меня теперь до самого выпуска называть мышью?
— Нет, конечно же, — Павел махнул рукой. — Это оскорбительно. По отношению к мыши. А что же такое стаккато?
— Отрывисто, — потратив несколько секунд на ответ, сказал Антон. — Резко.
— И цепко, — дополнил музыкант и показал, как надо брать аккорды. — Не хочешь быть мышью — представь, что ты — змея, и тебе надо ужалить кого-то, пока никто не видит.
«Ага, жаль как пчела, порхай как бабочка, приводи странные примеры как Павел Алексеевич», — подумал студент.
— Если устал, то можешь выйти на перемену, — разрешил преподаватель. — Самые жизненно важные места я даже готов показать.
— Это какие? — поинтересовался пианист, хотя ему было совершенно неважно, куда он сейчас пойдёт — только бы подальше.
— Столовая, курилка, туалет, — Павел Алексеевич загибал пальцы. — К слову, огоньку не найдётся?
— Не курю.
«Не курю, не пью, матом не ругаюсь, тролль, лжец и девственник», — вновь всплыла в голове юноши неуместная шутка.
— Какой правильный мальчик, — молодой человек многозначительно цокнул языком. — Идём?
Шастун, уже подуспокоившись и обретя способность нормально ходить, не спотыкаясь, и говорить, не запинаясь, вышел из малюсенького кабинета в коридор. В какую-то определённую секунду ему показалось, что всё пошло не совсем по плану — он хотел уйти подальше от Павла Алексеевича, но на деле же сейчас собирался отправиться с ним на своеобразную экскурсию по консерватории. Спустя три минуты, когда они оба уже находились в университетской курилке позади здания, Антону в голову вновь пришла та же мысль, однако уходить было слишком поздно.
— Что у Вас за кольцо? — студент задал волнующий его всю пару вопрос, пока преподаватель, зажав между губ сигарету, рылся в карманах. — Которое на безымянном пальце.
Неторопливо доставая зажигалку и поджигая табак, Павел сурово смотрел Шастуну прямо в глаза, не отводя взгляда. И, похоже, этот нетактичный вопрос так вывел пианиста из себя, что тот не сразу заметил, что пламя уже обжигало его пальцы, а не сигарету. Резко отдёрнув руку с зажигалкой и сделав долгую затяжку, Добровольский прислонился к стене.
— Что у тебя за манера дурная? — выпуская изо рта клубы дыма, спросил мужчина.
— О чём Вы? — не понимал Антон.
— Если я вышел с тобой покурить, то это вовсе не означает, что тебе теперь позволительно спрашивать меня о чём-то личном, — разъяснил Павел Алексеевич. — Усёк?
— Да, — виновато отвернувшись, ответил парень. — Прошу прощения. Я не знал.
Остаток перемены между парами они простояли молча. Добровольский, докурив, обвёл пожирнее «к» в написанной кем-то пеплом на стене фразе «Попов мудак» и вернулся внутрь здания через пожарный выход. Студент вдохнул поглубже, втягивая ртом прохладный прокуренный воздух.
Антон горько усмехнулся сам над собой — сигаретный запах раздражал его всю жизнь, а сейчас дышать хотелось только им. Он даже готов был на самоотверженную глупость — он был не прочь начать курить, чтобы проводить больше времени с новым преподавателем фортепиано. Пусть ему будет неприятно драть глотку, пусть он будет закашливаться до непроизвольно выступающих слёз, пусть он сам себя будет считать неразумной влюблённой девчушкой, которая курит ради того, чтобы понравиться хулигану двумя классами старше. Зато он станет чуть ближе к тому, кто заставляет его сердце биться несколько чаще.
___________________________
*adagio - медленный темп игры, allegro - быстрый