Affettuoso

Во время второй пары и без того неразговорчивый Павел Алексеевич был особенно молчалив. Он терпеть не мог, когда кто-то вмешивался в его личную жизнь, а кольцо к ней имело самое прямое отношение, и знать о его появлении и значении посторонним было категорически запрещено. Единственным, кто знал причину, по которой аксессуар оказался у Добровольского, был нынешний преподаватель сольфеджио, столь внезапно появившийся в жизни пианиста.

Когда Павлу было двадцать пять, его любимая женщина погибла в результате несчастного случая на операционном столе. Их семилетний сын за несколько дней до двадцатишестилетия отца покончил с собой, повесившись в школьном туалете. На свой двадцать седьмой День рождения мужчина планировал присоединиться к «Клубу 27». И в этот злополучный час объявился родной брат его жены, перевернув жизнь преподавателя с ног на голову.

И сейчас он помнил тот день так, будто те события произошли только вчера.

Вот он идёт, подвыпивший, домой, а сбоку, между ремнём и джинсами, зажат револьвер, как у главных героев американских боевиков, зачастую эффектно хватающих оружие и палящих во врагов. Единственный враг Добровольского — он сам. И сегодня вечером он сыграет сам с собой в русскую рулетку, зарядив барабан шестью пулями — чтоб наверняка.

Последние минуты ему хочется провести с тем, что по-настоящему дорого. С тем, чего он никогда не лишится. С тем, что его никогда не предаст. С музыкой, с которой он тесно связан уже двадцать лет.

Павел открывает крышку рояля, заботливо смахивает ребром ладони пыль с пюпитра и вместо нот кладёт на него револьвер. Он привычно подтягивает рукава, чтобы ничего не задеть ими, и на левом запястье виднеется татуировка в виде скрипичного ключа, сделанная в годы безумной юности. А сейчас, с дулом револьвера на пюпитре и нотами последнего реквиема Моцарта в голове, и юность не кажется такой безумной, ведь чёрная краска на теле в сравнении со сгустками крови и мозгами на светло-бежевых обоях гостиной — так, детские шалости.

Добровольский уверен: аффеттуозо — это не музыкальная выразительность. Аффеттуозо — это то, как должна играться музыка всегда. С чувством. С отдачей. Преподаватели учили тогда ещё маленького Пашу, что звук должен извлекаться, начиная от плеча, но теперь, спустя более десятка лет после окончания школы, он знает, что звук должен идти не от плеча — от сердца. В каждую отдельную ноту, в каждый аккорд должна быть вложена душа, иначе никакой ты не музыкант.

И когда уже на третьем такте «Слёзного дня» за окном начинает лить дождь, Добровольский горько усмехается, подумав, что плакать по нему сегодня будет разве что небо. Остальные и не узнают. Или не придадут значения. Да и вообще, кто они, эти остальные?

Закончив, он привычно кивает головой, как после выступлений на концертах, а рука уверенно тянется к оружию. Он настолько отчаян и не видит ни единой причины жить, что умирать совсем не страшно. Раньше он спешил с работы, чтобы провести вечер со своим сыном, а теперь что? Теперь во всей квартире тихо и пусто, а комната ребёнка закрыта на ключ, потерявшийся среди кучи хлама на столе.

А Павел закрыт в себе.

От пальца до спускового крючка остаются считанные миллиметры, как и от дула до правого виска, и во входную дверь скромно стучат. Любопытство берёт верх, и пианист, неосторожно сунув револьвер в карман, выходит в коридор, посреди которого в мокром чёрном плаще стоит незнакомый ему мужчина. Для полноты картины не хватает только капюшона и косы.

— Ты никогда дверь не закрываешь или только по праздникам? — с широкой улыбкой спрашивает он. — Небезопасно это, знаешь ли.

Музыкант презрительно фыркает. Не нравятся ему такие люди — вечно на позитиве, с фальшивыми улыбками, такие, будто у них в жизни всё всегда хорошо.

— Уйди, — твёрдо требует Добровольский, указывая на выход. — Или я тебя пристрелю.

Мужчина снимает верхнюю одежду, игнорируя хозяина квартиры.

— Что, думаешь, я шучу? — Павел тянется к карману. — Ты кто вообще?
— Попов Арсений Сергеевич, — незнакомец перехватывает ладонь пианиста и крепко жмёт ему руку. — Дядя твоего сынишки.

Сердце единожды неприятно колет.

— Прости, — выдыхает преподаватель. — Проходи.

Весь вечер они знакомятся и обсуждают многочисленные насущные проблемы, употребляя одну на двоих бутылку не самого вкусного коньяка, а ближе к ночи, когда Добровольский засыпает на диване в гостиной, Арсений вытаскивает из его кармана револьвер и забирает себе. На всякий случай.

И наутро Павел просыпается с кольцом на безымянном пальце — подарком, приготовленным его женой к их годовщине и найденным лишь спустя два года. Арсений только за несколько дней до поездки в Москву добавляет на него гравировку в ювелирном салоне.

— Павел Алексеевич, — из воспоминаний мужчину выдернул юношеский голос Шастуна. — Всё нормально?

Музыкант кивнул.

— Играй. Всё в порядке.

Добровольский опустил глаза и, сняв оцарапанное в нескольких местах кольцо, прочитал заученную наизусть надпись: «Requiem aeternam dona eis, Domine»*.

______________________________

*Requiem aeternam dona eis, Domine (латынь) — Покой вечный даруй им, Господи