Симфония тишины

              Май 1993 года.

Когда Юра с трудом приоткрыл свои тяжелые веки, он увидел радугу. Потребовалось несколько секунд, чтобы осознать, что он находится не на небесах, а смотрит на ЛГБТ-баннер, а то, что казалось облаком, на самом деле было очень уютной кроватью. Только не его собственной.
На вопрос: «Где я?» его голова ответила пульсирующей болью похмелья. Юра повернулся на бок и увидел затылок блондина. Его взгляд опустился ниже, и он заметил спину, покрытую родинками, и обнажённую ягодицу, выглядывающую из-под одеяла. Тонкий терпкий запах лосьона для бритья пробрался в его нос, и обрывки воспоминаний о вчерашнем вечере начали складываться в голове.
Бар на Моцштрассе, в который Юра отправился с твёрдым намерением напиться. После того как два больших бокала пива не смогли успокоить обиду и боль в его груди, он заказал шоты. На третьем текиле вдруг из ниоткуда появился Йонас, ЛГБТ- активист, с которым несколько месяцев назад они подали заявление в ЗАГС - не потому, что действительно собирались пожениться, а чтобы вывести берлинских чиновников из себя.
Тогда Юра не находил в Йонасе ничего привлекательного, но в баре, под воздействием алкоголя, его взгляд остановился на его угловатом профиле, который казался странно знакомым. Серые глаза смотрели на него с ответным интересом, а губы сжимались в тонкую линию, словно сдерживая что-то невысказанное.
Юра, напротив, уже было всё равно, что он выдаёт.
Он опрокинул четвёртую текилу.

«Я думал, что мы любим друг друга, понимаешь? До последнего надеялся получить от него хоть какой-то знак…
Сегодня сосед рассказал, что Володя действительно был в Харькове, но только чтобы забрать свои письма. Он не оставил адреса, значит, не хочет, чтобы я ему писал. Он сделал выбор не в мою пользу и решил забыть всё, что между нами было…»

Юра не только едва держался на ногах, но и произносил свой монолог на ломаном немецком, с примесью русских и украинских слов. Вероятно, Йонас понимал лишь половину, но всё равно сочувственно кивал, а под конец даже утешающе похлопал Юру по голове и заказал ещё два шота.
Чем больше алкоголя было в крови, тем более расплывчатыми становились события.
Неоновые огни Моцштрассе слились в одну яркую гирлянду, когда Йонас потянул Юру за руку.
Внезапно их окружила толпа громко смеющихся молодых людей, и Йонас сказал:

— Позвольте представить: это Юра, мой муж!

Юра сделал глоток пива - откуда оно вдруг взялось? - и подыграл:

— Медовый месяц мы проведем в Австралии, у утконосов!

В следующий момент он увидел себя перед киоском, наблюдая, как Йонас, ругаясь, пытается открыть бутылку вина с помощью карманного ножа. Затем они продолжили путь по улицам, полным граффити.
Казалось, Йонас знал историю каждого здания. Он то и дело останавливался, чтобы рассказать какую-нибудь историческую анекдоту, но Юра запомнил только название "Эльдорадо", что-то о Золотых двадцатых и свободных нравах. Остальная часть вечера распалась на отдельные фрагменты: звёздное небо, мерцающее сквозь кроны деревьев в парке; журчание воды о бетон; согревающие объятия; звон пустой бутылки, катящейся по асфальту; тонкий терпкий запах лосьона для бритья и сдержанный поцелуй, который Юра сам спровоцировал.
А теперь он лежал в постели этого наполовину обнажённого незнакомца. Сквозь пульсирующую боль в голове вдруг пробился мыслительный обрывок, от которого его охватил жаркий стыд: Я предал Володю! Но тут он вспомнил, что написал Шурик: «…не оставил адреса, только забрал свою почту».
Нет, никто никого не предавал, связь между ним и человеком, которого он любил всем сердцем, разорвалась. У него было полное право находиться здесь.
Внезапно раздался оглушительный металлический грохот, словно кто-то дернул за струны электрогитары, затем последовал рокочущий стук. Прямо перед окном промчался поезд.
Мужчина рядом с Юрой потянулся, зевнул, повернулся к нему и улыбнулся, увидев его ошеломлённое лицо. Протянув руку, он прикоснулся к складке между Юриными бровями, будто хотел разгладить её.

- Ну что, с похмелья? - спросил он, убирая прядь длинных волос Юры за ухо. - Хорошо спалось?

- Не знаю, - проворчал Юра, затем покраснел и спросил: - У нас… у нас что-то было этой ночью?

Йонас рассмеялся:

- Нет, ты ничего не сделал. Я никогда не видел, чтобы ктото засыпал так быстро.

- Понял, - с облегчением выдохнул Юра.
Йонас придвинулся ближе, поцеловал Юру в лоб и сказал: - Дай знать, если захочешь продолжения. Мы же ещё увидимся, правда?

Юра едва мог в это поверить. Разве не нужно было сначала долго подбирать правильные слова, доказывать друг другу, что их влечение - не извращение, не болезнь? Разве не требовалось пять лет шифрованных, замаскированных под платонические писем, чтобы выпросить единственную встречу?

- Нам это вообще позволено? - спросил он.

- А кто может нам запретить?

Так Юра открыл для себя Берлин.
За почти два года, что он жил с родителями в Ораниенбурге, он приезжал в столицу только на лекции. Теперь же он часто оставался после учёбы подольше, встречался с Ионасом на Моцштрассе, постепенно знакомился с его большой компанией друзей. Иногда Йонас забирал его из консерватории, и они отправлялись на прогулку.
Летом они долго бродили по улицам без определённой цели, а зимой катались на городской электричке, наблюдая за Берлином из окна. Йонас показывал Юре Берлин, который был скрыт от обычных туристов. Они гуляли между панельными домами ГДР, пили вино из бутылки на каменном берегу Шпрее или в тёмных парках на окраинах города. Йонас брал Юру за руку прямо посреди улицы, смело целовал его в губы - под Бранденбургскими воротами, уздания Рейхстага, на площадях и в музеях. Он отстаивал своё право любить того, кого хочет, и спорил с теми, кто осмеливался это оспаривать.
Юра, с каждым днём впитывавший в себя всё больше этой свободы, постепенно забывал о мире запретов, в котором жил совсем недавно. А вместе с ним и о человеке, которого оставил в том мире.
Юра часто оставался на ночь у Йонаса, засыпая под грохот проезжающих поездов и просыпаясь под тот же звук. Крошечная квартира Йонаса была забита книгами: от классиков до новейшей литературы, от философских трактатов до журналов по гендерным исследованиям. На стенах висели активистские плакаты, флаги и фотографии немецких городов. Часами они лежали на огромном мягком диване, занимавшем всё пространство гостиной, и говорили о истории и политике, ЛГБТ-сообществе, свободе и равенстве.
Чаще говорил Йонас, а Юра лишь изредка вставлял свои замечания. Но однажды, зимним вечером, когда Берлин охватила снежная буря, Юра набрался смелости и высказал критику:

- У меня такое ощущение, что сообщество действительно объединяется только пару раз в неделю, когда мы встречаемся за пивом в баре.

- Да, на Мотцштрассе нам не нужно ни за что стыдиться, но где наша открытость на следующее утро? Мы разбегаемся в разные стороны и теряемся в серой массе. Растворяемся за кассами супермаркетов, в офисах открытого типа и на заводах. Ты понимаешь, о чём я?

- Конечно, но то, что что-то не видно, не значит, что этого нет. Большинство из нас состоит в различных организациях и вносит свой вклад в борьбу с дискриминацией.

- Но она всё ещё существует. Как и параграф 175.

- Настоящего равенства можно добиться только через политику…

- Тогда ты должен пойти в политику!

- Я? Ты думаешь, у меня получится?

- А у кого, если не у тебя? Тем более ты в следующем году заканчиваешь юридический факультет.

Йонас придвинулся ближе к Юре и положил голову ему на плечо.

- Я не ошибся в выборе партнёра. Ты веришь в меня.

- А я думал, ты выбрал меня, потому что любишь… - Юра надуто сложил губы.

- Конечно, я тебя люблю, - Йонас дотронулся своим носом до Юрина уха. - Слушай, а не хочешь переехать ко мне? С тобой так хорошо, я хотел бы видеть тебя чаще, чем два раза в неделю…

Юра вздохнул.

- Это очень заманчиво, но мне нужно заниматься, а для пианино здесь нет места. Моя мама в любом случае не позволит забрать его. Она так привязана к нашим старым вещам. Я коплю на синтезатор, но хорошие стоят дорого.

- Тогда переезжай ко мне, как только сможешь, обещай мне…

- Обещаю, - Юра похлопал Йонаса по голове.

Но дело было не в синтезаторе. Деньги на него у Юры почти уже были. Его сомнения уходили глубже. Казалось, Йонас действительно любил его, но сам Юра чувствовал, будто его подхватило течение и случайно принесло к Йонасу. А теперь они просто плыли вместе. Да, им было весело вдвоём, в том числе в постели. Но после общих ночей Юра возвращался домой, запирался в своей комнате на верхнем этаже, садился за пианино и думал о другом мужчине.
Юра писал музыку ещё в Харькове и теперь продолжал этим заниматься. Пока что у него получались только отдельные, несвязанные фрагменты, но он всё равно записывал их на бумаге и прятал ноты в самом дальнем углу ящика письменного стола, чтобы мать их не нашла.
Однажды, когда он сыграл ей что-то из своего, Юра наткнулся на непонимание. Его мать считала, что сочинение музыки - это пустая трата времени, которое лучше было бы посвятить учёбе и тренировке игры на пианино, как минимум пять часов в день.
Когда Юра заговорил о том, чтобы купить синтезатор, она возмутилась:

- Ты хочешь заменить настоящий музыкальный инструмент на какую-то электронную игрушку?

А когда Юра признался матери, что хотел бы изучать композицию, это стало для неё настоящим предательством.

- На это у тебя нет права, - ругала она. - Ты же обещал бабушке. Твой талант - это наследие деда, ты обязан стать пианистом.

Но с каждым днём учёба давалась Юре всё тяжелее. Он вовсе не отрицал величия композиторов, чьи произведения исполнял, и мог полностью в них раствориться. Но он не хотел быть только исполнителем, он хотел творить.
Возможно, его матери было просто тяжело смириться с тем, что Юра стал взрослым - двадцатичетырёхлетним молодым мужчиной. В конце концов, они договорились о компромиссе: он взял дирижирование в качестве дополнительной дисциплины. А сочинением музыки Юра занимался теперь тайно, самостоятельно.
Профессиональная литература определяла композицию как передачу чувств с помощью музыки, способность погружать слушателей в это состояние.
Это звучало просто и понятно, но на практике всё оказалось куда сложнее. Прежде чем выразить свои чувства через музыку, их нужно было понять самому. И вот в этом-то и заключалась проблема: чувства, которые вдохновляли Юру, были именно теми, которые он себе запрещал.
Достаточно было ему закрыть глаза и вспомнить лето 1986 года, как пальцы начинали летать по клавишам. Казалось, он снова видит Володю впервые, осознаёт, что хочет от него большего, чем просто дружбы. В его мечтах поцелуй Володи пахнул ароматом яблок и сирени; в его объятиях он слышал плеск речной воды и шорох ветвей их плакучей ивы. Он вновь писал ему в мыслях письма, вновь мечтал о встрече.
Музыка будто лилась не из инструмента, а прямо из его сердца.
…он слышал не только звуки фортепиано, но и золотисто- мерцающие переливы колокольчиков, трепещущие переборы флейты.
Иногда Юра не успевал записывать всё, что приходило в голову, и, когда позже проигрывал записанное, он оставался доволен собой. Его композиции звучали неплохо, хотя им и не хватало мастерства. Жаль только, что все они были посвящены Володе. Каждый раз, когда Юра пытался вдохновиться чувствами к Йонасу, музыка звучала фальшиво и поверхностно.
Это злило его; он больше всего хотел избавиться от воспоминаний и научиться любить Йонаса с такой же страстью, как когда-то Володу. К тому же конфликты с матерью так изматывали его, что он наконец решил переехать в Берлин.
Родителям он солгал, что будет снимать квартиру с однокурсником.

- Ты ведь даже не сможешь жить самостоятельно, - упрекнула его мать. - Через пару месяцев ты всё равно снова окажешься у нас на пороге. Илья, скажи ты хоть чтонибудь, - обратилась она к отцу Юры.

Но тот равнодушно пожал плечами, не отрываясь от газеты:

- Оставь мальчика в покое. Пусть делает, что хочет.

В честь переезда Юры Йонас устроил романтический ужин при свечах: паста с морепродуктами и дорогой белый виноград в двух новеньких изысканных бокалах для вина.

- За множество счастливых вечеров в блаженной уединённости! - провозгласил тост Йонас.

- Я чувствую себя, как невеста, - пошутил Юра. - Где моя фата?

Но Йонас отреагировал неожиданно серьёзно:
- Законы становятся всё либеральнее. Ты знаешь, что наконец-то отменили параграф 175? Ребята из сообщества приложили к этому много усилий. Я хочу вместе с ними бороться за то, чтобы однажды мы могли по-настоящему пожениться.

Несмотря на предрассудки матери, Юра быстро нашёл удовольствие в новой обретённой самостоятельности. Он составлял списки покупок и вместе с Йонасом ходил на рынок, планировал следующую неделю и организовывал совместный быт. Йонас был страстным кулинаром, но когда Юра уставал от немецкой кухни, он сам становился к плите. Он варил борщ, лепил вареники и даже пробовал готовить украинские голубцы, хотя уборка после всего этого занимала больше времени, чем само приготовление.
Самыми лучшими были воскресенья: они завтракали до обеда, беседуя обо всём на свете. Потом отправлялись на долгие прогулки или тусовались с друзьями. Юра также оценил мини-бар Йонаса:
по вечерам они смешивали себе коктейли и засиживались за просмотром фильмов. Ночи были полны страсти; Юра многому научился у Йонаса. Однажды, снова счастливо и устало засыпая в его объятиях, он поймал себя на мысли, что начинает понастоящему любить Йонаса.
Но в этой идиллии был лишь один недостаток: в крошечной квартире занятия музыкой стали мучением. Синтезатор, который Юра наконец-то купил, был зажат в углу спальни, прямо перед окном, за которым грохотали проходящие поезда. Кроме того, они почти всегда возвращались домой одновременно: Йонас с университета, а Юра из консерватории.
Юра никогда не мог спокойно заниматься музыкой; Йонас постоянно заходил в комнату, чтобы что-то спросить, а иногда даже ложился на кровать и наблюдал за ним. Как тут можно сосредоточиться?

«Я привыкну, - успокаивал себя Юра, - а через несколько лет я всё равно закончу учёбу…»

После окончания университета он собирался зарабатывать деньги и снять собственную студию. А пока он занимался на инструменте после лекций в университете и по субботам ездил к родителям в Ораниенбург, где в его старой комнате всё ещё стояло пианино.
Этот баланс был выматывающим; Юра чувствовал себя разрываемым между своей музыкой и Йонасом. Но ради ощущения, что его любят, и ради возможности самому любить, он был готов идти на компромиссы.