Глава 15. Сколько до берега?
Не прошло и пяти минут, как Кроун изрёк очередную мудрость, до которой, очевидно, дошёл своим острым умом:
— Нас скоро догонят!
Несмотря на весь драматизм ситуации, я не удержался и усмехнулся. А потом сплюнул и дружески посоветовал:
— Меньше думайте, Кроун, и больше гребите.
— Но ведь мы так погибнем!
Какой смешной этот матрос. Мускулы из всего тела лезут, кулачища огромные, а ума ровно столько же, сколько было у меня, когда я принимал решение о снаряжении этой проклятой экспедиции на этот проклятый остров.
— Кроун, скажите мне, как мы можем не погибнуть? Тут хоть что делай, результат будет один и тот же.
Матрос как-то недоверчиво-изумлённо посмотрел на меня:
— Мистер Шерман... неужели вы и правда так думаете?
В сложившейся ситуации слишком долго смотреть друг на друга мы просто-напросто не могли. Да даже и не слишком долго смотреть тоже не получалось. Поэтому теперь настала моя очередь бросать на своего напарника по бешеной гребле полный недоумения взгляд:
— Что значит "даже"? Что, если меня зовут Джек Шерман, то я не могу смотреть правде в глаза?
— Просто обычно вы — очень весёлый и неунывающий человек. А тут...
— Я?!
Чёрт возьми, он, кажется, глупый.
— Кроун, якорь мне в печёнку, что вы несёте? Я — весёлый? А даже если и так, то вы же не слепой! Вы же, гром меня разрази, видите, что нам крышка! Полная крышка! Всё, приплыли мы, понимаете?
Я бросил весло. А потом вдруг понял, что веду себя как дурак.
— Извините, — сказал я, с виноватым видом подбирая весло и стараясь избежать встречи глазами с ошалевшим Кроуном. — Извините, крыша у меня ехать начинает. Надо взять себя в руки.
Мы замолчали. Мы махали вёслами. Матрос-то крепкий мужчина, ему ничего. А вот я никогда не отличался особенно сильными руками. И они начинали потихоньку неметь.
Ладони горели. Слышно было только, как тихо плещутся волны у бортов наших шлюпок, да как во всё горло орут пираты сзади. И орали они такое, что не приведите силы небесные услышать никому. Я считал, что после довольно продолжительной жизни на разбойничьем корабле что-то понимаю в ругани, но сейчас понял, что до мастерства новой команды одноглазого мне ещё расти и расти.
А они догоняли нас. Не так уж быстро, как казалось сначала, но всё же догоняли. Уверенно, не оставляя нам ни малейшего шанса на победу.
Три, продырявь им днище Посейдон, шлюпки. По четыре гребца и паре стрелков с мушкетами на каждой. Мне хотелось плакать, когда я видел, как стройно поднимаются и опускаются их вёсла, описывая — точнее названия не придумаешь — самые настоящие круги смерти.
Таковыми они, разумеется, являлись только для нас. Для тех же, кто сидел там, на этих шлюпках, это были круги победы.
Проклятый одноглазый козёл! Он снова перехитрил нас. Я уже так устал попадаться в его ловушки, что просто не описать словами. Но можно выдохнуть — эта, кажется, будет для меня последней.
Ну скажите мне кто-нибудь, где были наши мозги раньше? Мы ведь столько времени смотрели на полностью пустые палубы и слушали нависшую над бухтой тишину! Неужели нельзя было не только говорить: "тут, наверное, что-то неладно", а предпринять какие-то меры?
А Хью всё правильно посчитал. Наверняка нас заметили ещё тогда, когда мы ползали по кустам. Вахтенные доложили об этом одноглазому, и тот приказал всем убраться с палубы, а с противоположной для нас стороны судна незаметно спустить шлюпки. И пираты просто со злорадной ухмылкой смотрели на то, как мы, сдирая в кровь колени, ползаем по кустам, привязываем верёвку, притворяясь трупами, а потом тянем шлюпку в полосу течения... Хью просто смотрел на это, зная всё, что мы будем делать дальше, и зная, что на этот раз мы из его лап не вырвемся.
"Какие же мы идиоты!" — с отчаянием подумал я, а потом с таким же отчаяньем выкрикнул это, и мой крик растворился где-то на бескрайних просторах сиявшей под лучами яркого дневного солнца морской глади.
Кроун, услышав мой внезапно осипший голос, лишь в очередной раз посмотрел на всё приближавшихся пиратов. Скоро по нам начнут стрелять, и я думаю, что, несмотря на приличное расстояние и качающиеся шлюпки, далеко не все пули пролетят мимо нас.
Мы не можем ни укрыться, ни уйти.
Мы погибли.
Наша шлюпка стремительно неслась вдоль западного берега острова — того самого, по которому мы шли в треклятую бухту Базальтовой Скалы. И до такой желанной сейчас полосы жёлтого песка, которая могла бы спасти нас, было ярдов двести, не меньше.
Мы не успеем. Нас догонят раньше, чем мы преодолеем хотя бы половину этого расстояния.
По нам градом катился пот. Мы уже ни о чём не говорили — все оставшиеся в наших измотанных телах силы мы тратили на то, чтобы грести.
Чтобы хоть как-то отсрочить смерть.
— Мистер Шерман... — Кроун захрипел так страшно, что я поначалу даже вздрогнул. — Нам надо к берегу.
— Мы не успеем, — выдавил я из себя, в бесчисленный раз подаваясь вперёд, чтобы сделать ещё один взмах тяжелеющим с каждой минутой веслом.
— Хотя бы попытаемся.
А почему бы, собственно, и нет? Умирать нужно с сознанием того, что в этой жизни и для этой жизни ты сделал всё, что мог.
— Давайте, — коротко бросил я.
Мы немного развернули шлюпку, и она полетела вперёд, к берегу, к спасению, которое, казалось, было так близко, но в то же время находилось очень далеко. Полетела, нагоняемая сзади тремя такими же шлюпками.
Грянул первый выстрел.
Нет, это совсем мимо. Это пока ещё разминка. Кстати, у нас ведь тоже есть кое-какое оружие!
— Кроун, что мы с собой взяли из оружия?
— Пару ваших пистолетов точно помню. И помню ещё, что где-то прям здесь валялась пара мушкетов. Может, и ещё что есть, но я ни черта не знаю.
— Послушайте, а если их подпу...
— Гребите, мистер Шерман! — крикнул матрос. — Гребите скорее — поболтаем на том свете!
Ещё всякие Кроуны меня не перебивали. У нас что-то не так с дисциплиной на судне. Да только вот уже совсем нет смысла её налаживать.
Вдох. Взмах веслом. Выдох.
Вдох. Взмах веслом. Выдох.
Снова, снова и снова.
Солнце сияет вовсю. Я так взмок, что со стороны, наверное, выгляжу, как искупавшийся. Руки уже начинают сдавать, и каждое движение отдаёт резкой болью аж куда-то в висок.
Может быть, мы всё-таки успеем?
Нет. До берега ярдов сто, а нас уже догоняют.
— Пли! — слышится с пиратских шлюпок.
Грохочет залп. Что-то обжигает мою многострадальную руку, которую я сегодня утром отмывал от запёкшейся крови. Я истошно кричу, хотя мне, вроде бы, не так уж и больно. Кроун испуганно смотрит на меня, но продолжает грести.
По рукояти весла течёт красная струйка. Красные капли одна за другой появляются на лежащем под скамьёй мешке с сухарями.
И тут я вдруг понимаю, что надо делать.
До берега осталось совсем немного. Если бы пираты стреляли на поражение, нас уже давно не было бы на этом свете. Но Хью, видимо, приказал взять нас живыми, чтобы добыть нужные сведения или просто поиздеваться. А значит, есть выход.
Я бросаю весло и вскакиваю на ноги. Поднимаю со дна шлюпки мушкет. Со всей мочи ору:
— Кроун, быстро за борт и до берега!
Надо было видеть вытянувшееся лицо моего товарища по несчастью в этот момент!
— А... к-как же вы, мистер Шерман?
— А я останусь здесь. Скорее, чёрт возьми! Скажешь нашим, что я подох здесь, и что свою долю сокровищ завещал тебе!
— Но...
— Быстро!
Матрос заваливается на бок и летит в воду. И правильно. Зачем спорить, когда тебе спасают жизнь?
Пиратам нужен я. Корт и Ферфакс знают, где сокровища, справятся и без меня. А в крепости на счету каждый человек. Кроун должен рассказать им, что я погиб не просто так.
На мгновение враги застывают — всё произошло слишком стремительно и неожиданно. А потом всё начинает крутиться и летит куда-то к чёрту.
Я стреляю в ближайшего гребца. Тот вскрикивает и падает назад, на другого. Заминка. Шлюпка останавливается.
В меня палят, кажется, из всех имеющихся мушкетов. Я вовремя падаю на дно шлюпки, и пули со свистом летят надо мной.
Пытаюсь молниеносно вскочить на ноги, но ударяюсь о скамью затылком и заваливаюсь обратно. Голова гудит, а оттуда, где лежит моя многострадальная рука, текут к моему лицу ручейки крови.
Беру второй мушкет.
Хью я нужен живым. Пираты могут меня порядочно изрешетить, но убить не должны.
Встаю на колени. Краем глаза вижу, как рассекает волны мускулистый Кроун — на него теперь никто не обращает внимания. Он уже почти у берега.
Спускаю курок и сразу понимаю, что промахнулся. Уворачиваюсь от пущенного в мою сторону ножа и беру в руки пистолет.
— Бей гада! — орёт кто-то из пиратов. Я вполголоса говорю: "Хорошо" и выпускаю в сторону врага пулю.
Вот сейчас точно попал — вопль раненого громче, чем стоящий над полем боя гул. Опять кидаюсь на дно и судорожно шарю по нему в поисках пистолета. Где он?!
Мою и вражескую шлюпки теперь разделяет лишь узенькая полоска воды шагов в десять шириной.
Пистолета нет. Дрожащей рукой выхватываю из-за пояса нож, лежу секунд двадцать, слушая, как бешено колотится сердце и как приближаются голоса пиратов. А потом вскакиваю и втыкаю нож в того, кто первый осмелился полезть ко мне в шлюпку.
Он вскрикивает и падает на меня. А на него один за другим падают его товарищи.
Убитый послужил им живым щитом, прижавшим и обезоружившим меня. И когда я с огромным трудом освобождаю из-под его туши голову, на неё обрушивается приклад чьего-то мушкета.
И перед глазами у меня темнеет.
— Ну что, как он?
Темнота. Вокруг полнейшая темнота. Я умер и попал в ад? Нет, судя по страшной головной боли, я ещё живой.
— Да вроде нормально, капитан. Поцарапали его изрядно, но так-то щенок везучий — сколько в него столько стреляли, а он отделался только правой рукой, и то еле задетой.
— Дуракам всегда везёт.
Если это про меня, то я точно не дурак. Нельзя назвать везением то, что сейчас со мной происходило.
А со мной что-то происходило. Голова буквально раскалывалась и гудела, как будто... как будто даже не знаю что с ней сделали. Где-то рядом со мной разговаривали, и, судя по слову "щенок", разговаривали обо мне.
Если что-то происходит, надо что-то делать. Только вот что?
— Когда он очухается?
— Понятия не имею, капитан. Его очень уж хорошо огрели по башке. Приклад — штука тяжёлая.
— Чёрт возьми... Ладно, как очухается — сразу веди его ко мне.
— Но он, возможно, не сможет ходить.
— Тогда возьми за волосы и притащи ко мне в каюту. До зарезу нужно поболтать с ним.
Я вдруг понял, почему вокруг темно. И открыл глаза.
Хоть свет от потрескивавшей на столике у меня в ногах свечи и был неверным, мерцающим, мои успевшие привыкнуть к кромешной тьме иллюминаторы (так глаза называют моряки) резануло так, будто бы это были связки факелов у меня под самым носом.
Нависший надо мной человек, увидев моё неожиданное пробуждение, вздрогнул от неожиданности.
— Очухался, — проговорил он.
Маленький, тщедушный человечек с крошечным носом, растянутым в фальшивой улыбке ртом и маленькими глазками, сверкающими ненавистью ко всему живому в целом и ко мне в частности.
Судя по всему, здешний хирург.
Так. А что значит "здешний"? Где я вообще?
Мир перед глазами расплывался. Каждый удар сердца отдавал болью куда-то в затылок. Противно саднила забинтованная рука.
Но я смог узнать человека, стоявшего рядом с хирургом.
Он возвышался над ним головы на две, не меньше. В белой, выстиранной дочиста рубахе и грубых матросских холщовых штанах он почему-то напоминал мне Кроуна.
Но Кроун был моим другом. А стоявший рядом с моей койкой Хью — злейшим врагом.
С минуту в каюте царила тишина. Одноглазый насмешливо смотрел в мои круглые от изумления и ужаса глаза, а хирург замер, ожидая, что скажет его капитан.
Теперь мне всё было понятно. Я понял, что нахожусь в руках пиратов, на пиратском корабле. И понял, что лучше бы меня убили тогда, в шлюпке, чем мучали сейчас.
— Джек, судьба — привередливая штука, — заговорил наконец Хью. — Мне, как джентльмену удачи, это отлично известно. Пришлось, как видишь, узнать и тебе.
Хирург противно захихикал.
— Разве ты не видишь, что это твоя судьба? Ты родился, чтобы сдохнуть у меня в руках, чтобы я пристрелил тебя, как собаку, а по твоей туше пошёл дальше. Куда бы ты ни шёл, Джек, ты всё равно попадёшь ко мне. В прошлый раз тебе повезло. В этот не повезёт.
Хью подошёл к столику, на котором стояла свеча, и опрокинул себе в горло кружку предназначенного для больных рома.
Хоть бы мне дал, что ли. Одноглазый козёл.
— Том, иди прогуляйся, — сказал он хирургу, — нам нужно обмозговать кое-какие вопросики.
Том пулей вылетел из каюты — одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы понять, как он боится Хью и как мечтает поскорее убраться отсюда подальше.
Я вот тоже его боюсь. И хотел бы убраться куда подальше, да не могу.
Дверь за хирургом захлопнулась, перерубив ворвавшийся было в эту тесную душную комнатку солнечный луч.
И мы остались одни.
Мне не на что было надеяться и нечего было ждать. Здесь, на необитаемом острове, не подвернётся удачно телега с быстроногой лошадью. Здесь меня никто не спасёт.
— Джек, я не собираюсь с тобой долго разговаривать, — Хью уселся на табурет напротив моей койки. — И возиться здесь с тобой никто не будет. Ты в такой ситуации, в которой должен принять мои правила. А мои правила простые: если ты сейчас быстро, чётко и не дёргаясь отвечаешь на все мои вопросы, то остаёшься живым.
— На какое время? — перебил я. Не знаю, откуда у меня появилось желание интересоваться такими вещами и перебивать человека, который может в любой момент отправить тебя на тот свет. Но это желание было, и я, вопреки своим ожиданиям, не молчал.
Хью отвратительно усмехнулся:
— Как минимум до тех пор, пока сокровища не окажутся у нас в трюмах, и мы точно не убедимся в том, что ты ткнул в нужное место на карте.
— А потом?
— А потом посмотрим.
Чёрт, как же болит голова...
— Интересно вы ведёте дело! — заметил я, переворачиваясь на правый бок, лицом к одноглазому. — Вы не оставляете мне ни единого шанса выжить. И какая тогда разница, сдохну я сейчас или сдохну, когда вы откопаете это чёртово золото? Этак вы не дождётесь моих ответов.
Я был несказанно удивлён сам себе. Удивлён своим внезапным красноречием, лёгкостью, с которой подбирались нужные слова. Ничего, может, мы ещё переиграем этих ваших королей океанов...
Я думал, что произнёс прекрасную, убедительную речь. Но на Хью она не произвела никакого впечатления — он лишь захохотал, и хохотал минут, наверное, пять, пока наконец не закашлялся.
— Чёрт возьми, Джек... — проговорил он, вытирая выступившие от смеха слёзы, — какой же ты глупый. Неужели ты не понимаешь, что что бы ты сейчас не сказал, как бы не молчал, ты ничего не изменишь? Абсолютно ничего. Здесь моя территория, и я здесь диктую свои правила. "Чёрная Акула" — место, где я могу делать всё, что хочу.
Неожиданно я обнаружил, что лежу на койке со свободными руками. И что могу в любой момент встать с неё. Оружия, правда, нет, но всё же...
— Поэтому повторяю ещё раз, — сказал одноглазый своим вновь сделавшимся удивительно спокойным и удивительно хриплым голосом. — Сейчас ты расскажешь мне всё, что знаешь. Или же я обвяжу твою пустую голову той же верёвкой, которой обвязывал тогда, в нашем доме. Она делает людей разговорчивыми.
Интересно, сколько мне плыть до берега? Мне кажется, там немаленькое расстояние. Успею?
А Хью, помолчав, начал допрос.
— Первое. Где сейчас твои дружки?
Очень интересный вопрос. Как бы я хотел знать ответ на него!
— А сколько я провалялся здесь?
— Тебя пришибли вчера примерно в это же время. Сутки.
— Тогда я не знаю, где мои дружки.
Одноглазый пододвинулся ко мне поближе.
— А где они были вчера? — спросил он.
— На острове какого-то-там краба, — ответил я.
— Где они были вчера? — так же спокойно повторил Хью, но я почувствовал в его голосе угрозу. Очень для меня угрожающую угрозу.
Секунд десять висела тишина — я пытался успокоиться и сосредоточиться. Сейчас мне это ох как не помешало бы.
— Мне ещё раз повторить? — поинтересовался одноглазый.
И тогда я вскочил на ноги и кинулся на него.