Глава 8. Он согласен.
Говорит Питер Пауэрс
А всё-таки этот Джек Шерман — редкостный дурак. И недотёпа из таких, каких ещё надо поискать. Ну неужели он всерьёз верил в то, что мы с Крабом выйдем в открытое море или даже появимся в порту раньше, чем он оттуда уберётся? Даже самый последний недоумок в нашей шайке понимает, что первым идти к острову просто-напросто невыгодно. Освобождаешь противнику руки для удара. И подставляешь спину.
А он освободил и подставил. Никакой из этого паренька стратег. Нет у него таланта.
Мы, подозревая, что Джек будет усыпать себе дорогу золотом и покупать всех встречных и поперечных, снарядили корыто через парочку наших помощников, которых Джек не мог видеть в лицо, а значит, не мог узнать. И именно они сообщили нам, что он вышел в море.
Мы ждали этого уже целую неделю, и, разумеется, оттягивать не стали. Я и Хью пригребли в порт.
Теперь мы могли хоть целыми днями разгуливать здесь, не опасаясь, что нас кто-нибудь узнает. Мало ли, в самом деле, в Портсмуде одноглазых людей и мужиков с седыми волосами до плеч? Да и теперь, надо сказать, когда за информацию о них уже никто не даст и ломаного гроша, если нас и узнают, то ничего поделать не смогут. А с особенно разговорчивыми у нас разговор короткий.
Мы с Крабом пропустили по бокалу хорошего вина в чертовски дорогой таверне, — наша давняя традиция — отправились на нашу посудину, и вышли в море как раз тогда, когда судно Джека стало точкой на горизонте.
— Я этим дурачком пообедаю, — помнится, сказал тогда Краб, пуская клубы дыма в своей каюте. — Он встал у меня на пути, а таким надеяться можно только на быструю и не сильно мучительную смерть.
— Мы пообедаем, — поправил я. Всё-таки Джон частенько забывает о том, что если бы не я, ему, возможно, и не стоять было бы сейчас на капитанском мостике "Чёрной Акулы".
Да-да, наш бриг мы назвали "Чёрной Акулой" — в честь любимой шхуны нашего капитана, которая уже давно гниёт у берегов острова, в Тихой гавани.
— Я снова стану королём трёх океанов. Пройду по трупу Джека и даже не плюну на него. У меня есть дела поважнее.
Дела поважнее у нас и правда были — наш кок Палмер уже приготовил обед. И нам пора было им заняться.
Да, Шерман сбежал от нас. И это наш промах, не спорю. Но он допустил куда больший промах — вышел из Портсмуда, наивно радуясь, что обошёл нас. А на самом деле, мы его уже, можно считать, отправили на съедение акулам на морское дно.
Просто невозможно описать, с какой радостью я смотрел на отдаляющийся берег ненавистной Англии. Как же мне, чёрт побери, осточертела эта земля! Сухопутный разбой и черепа — это, конечно, очень хорошо, но... но далеко не так прибыльно. И по морю, по этой покачивающейся под ногами палубе я очень скучал, хоть по своей натуре совсем не сопливый романтик. Море меня кормит почти всю мою жизнь, и ни на какую Англию я его не променяю.
Поначалу мы специально не торопились, чтобы отстать от посудины Шермана на довольно большое расстояние. Так было, насколько я помню, первые три-четыре дня. А потом Хью, видимо, испугавшись того, что мы можем слишком далеко запустить этого олуха вперёд, решил поторопиться.
Недели, наверное, две мы шли к острову, держа Джека на виду — его корыто виднелось на горизонте, и это очень успокаивало. А потом, после хорошо потрепавшего нас шторма, мы потеряли его из вида.
— Теперь оно нам ни к чему, — заявил одноглазый. — До острова уже рукой подать, и они ничего не успеют сделать.
— Они даже полежать в гамаках после плавания не успеют, — добавил Тёрнер.
— После плавания в гамаке лежишь только ты, — заметил я. — Остальные выбираются на сушу.
Он ничего не ответил.
— Эх, — вздохнул Краб. — Если бы сейчас у нас была наша старушка "Чёрная Акула", а не это её жалкое подобие, мы бы уже давно махали руками Джеку за нашей кормой. Быстроходное было судно.
И опять никто ничего не ответил. Вспоминать о нашей старой "Чёрной Акуле", на которой мы стали королями океанов, мне, например, было больно. Очень больно и тоскливо, хоть волком вой. Только подумать, какой корабль загубили!
Если бы не эта шхуна, — и, разумеется, не я — Хью, уверен, никогда не стал бы королём трёх океанов. Не знаю, кто её сделал, но, чёрт возьми, этим умельцам я бы отдал половину из всех сокровищ на острове. Заслужили.
Я до сих пор прекрасно, до последней царапины, помню тесный кубрик, по вечерам под завязку забитый матросами. Просторный камбуз, в котором Палмер целыми днями махал руками над грогом, пудингами после особо удачных дел и чёрт знает чем ещё. И помню залитые кровью после абордажей шкафут и латаные-перелатаные, но вновь порванные ядрами паруса.
Этот бриг назывался так же, как та шхуна. Тоже довольно-таки — хоть и далеко не настолько — быстроходный и от носа до кормы напичканный оружием, от которого были свободны лишь приготовленные для сокровищ пустые трюмы. Над ним тоже развевался "Весёлый Роджер". И в камбузе тоже хлопочет Алан Палмер, и над картами течений тоже горбится Гарри Тёрнер, и ключи от всех сундуков тоже носит на поясе Питер Пауэрс, с на матросов тоже кричит боцман Саймон Филиппс, и на мостике тоже стоит Одноглазый Краб... Только все мы, наверное, уже не те. Уже седые, Палмер не балагурит весело, когда раздаёт жратву, старик Тёрнер вконец облысел и уже еле двигается, не говоря о том, что махать тесаком, как раньше, не может, и Филиппсу не под силу во мгновение ока взобраться по вантам, чтобы дать затрещину зазевашемуся матросу... Даже я ужасаюсь, когда вижу себя в зеркало — морщины, отвратительные глубокие морщины на лбу и седые волосы.
Неужели знаменитая команда Джона Хью — короля трёх океанов — окончательно превратилась в шайку Белого Черепа, и вся, от носа до кормы, уже не та?
Нет, к чёрту все эти глупые рассуждения. Много думать вредно — лучше жить, не заглядывая вперёд и не оборачиваясь назад, жить сегодняшним днём. И не думать ни о чём, кроме денег и еды. Краб, мы и наше судно всё ещё те же. Те же, чёрт возьми!
А всё-таки старость — мерзкая штука...
К острову мы подошли уже поздной ночью. Даже, скорее, очень ранним утром — до рассвета, судя по звёздам, оставалось не больше часа. И шхуна мистера Шермана, по нашим расчётам, уже давно должна стоять где-нибудь здесь.
Нет, какой из него, якорь мне в печёнку, мистер? Просто шхуна Шермана.
Хью созвал нас на совет — надо было решать, что делать дальше, и он, несмотря на кое-какой свой ум, не мог справиться без моей подсказки. А остальных он пригласил для виду, чтобы не обижались.
Мы устроились на шкафуте: одноглазый — капитан, Тёрнер — штурман, я — квартирмейстер, Филиппс — старший боцман, и Палмер — кок. Состав нашего совета формировался не по рангу — иначе что бы тут делал кок? — а по близости к Крабу. Самыми же близкими людьми для него были люди из команды Чёрной Бороды, через которые он прошёл уже огонь и воду в трёх океанах.
— Если бы здесь был Хайг, — кряхтя, проговорил Тёрнер, — то он бы начал рассказывать всем, что твои планы, Краб, хуже тухлой рыбы, а его планы — идеальные и приведут нас всех к победе.
— А потом снова захотел бы стать капитаном! — добавил я.
— Но наш дорогой Хайг сейчас, к счастью, наверняка гниёт в каком-нибудь болоте, — заметил Палмер.
— В каком, к черту, болоте? Он ведь потерялся где-то в порту, когда мы убегали от Шермана с "Подруги Шквалов".
— Может, и в порту сгнил, — согласился кок. — Туда ему и дорога.
Никто с ним не спорил. Все как будто забыли, что когда Хайг бился за звание капитана, именно они (да и я тоже, честно признаться) стояли на его стороне.
Тогда нам казалось, что ещё одно, последнее усилие, и Хью будет свержен, а потом при помощи наших ножей расскажет, где лежат наши деньги.
Но прошло несколько лет. И где сейчас Хайг? Он крепко сел на мель после нашего прибытия в Англию, и больше с неё не сходил. А помогать ему никто не собирался.
Вот что бывает, когда плюёшь на всех друзей. Теперь мы все уже давно забыли о нём, и снова называем себя шайкой Белого Черепа. Точнее, командой короля трёх океанов.
Мы немного помолчали, пуская в чёрное небо сизые клубы табачного дыма.
— Так, ребята, — сказал наконец Краб, — мы здесь собрались не для того, чтобы обсуждать это одноногое сознание. Придержите языки в разговоре о не нужном и развяжите их в разговоре о нужном. Вопрос: что нам сейчас делать?
— Надо найти этого Шермана и потопить, вот и всё! — выкрикнул тут же Тёрнер. Он, хоть уже почти спустил паруса в отношении мускул — ему шёл седьмой десяток — но в душе оставался всё тем же волком абордажа, что и раньше.
— Гарри, не говори глупостей, — сказал одноглазый. — У нас бриг, у них шхуна. Что мешает им победить нас?
— Если мы не будем дрейфить, — вмешался я, — то точно победим. Неужели все забыли, как в старые-добрые времена мы на "Чёрной Акуле" фрегаты топили? Неуже...
— Ты хочешь, — резко перебил меня Хью, — чтобы у нас, как тогда, в старые добрые, после атаки вместо сорока восьми человек осталось пятнадцать?
— Военный фрегат и какая-то жалкая шхуна — разные вещи, — резонно заметил Тёрнер. Это как акула и креветка. Краб, может всё-таки отправим их на дно, и дело с концом?
— Надо поискать другие способы, — сказал Хью. — Должны быть другие. Без риска для нас.
— А что если Джек надул нас, и сокровища совсем не там, где он показал?
— Нет, это исключено, — возразил я. — Я видел, как он истошно вопил, что это правда. Будь это ложь, он так страшно не орал бы. Он сказал правду, руку даю на отсечение.
— У тебя, видимо, слишком много лишних рук. — Хью был холоден и спокоен. Кажется, он уже обдумывал какой-то свой план, и обсуждение остальных его не интересовало.
— А почему мы не можем просто укрыться в какой-нибудь бухточке, тихо, без шума выкопать деньги и убраться отсюда подальше?
— Потому что Джек, уверен, пойдёт туда же. И мы встретимся.
— Но...
— Так, помолчите все. Я знаю, что делать. Здесь, на острове, остались испанцы, помните? Так вот, надо заключить с ними договор. Как-то их найти и заключить договор. Они нам должны будут помочь отправить Джека на съедение акулам, а мы пообещаем подбросить их до ближайшей обитаемой земли. Уверен, им предложение понравится и они согласятся. Мы объявим Джеку войну и окружим его в бухте — "Чёрная Акула" встанет у входа в неё, а испанцы — у них нет корабля — будут отвечать за берега. А потом сходим и проверим, на месте ли сокровища. И если они окажутся на месте, то — радуйся, Гарри — можно будет потопить корыто Джека и выкапывать их. Если что, испанцы нам помогут.
— Но как мы их возьмём на борт? — спросил Палмер. — Они ведь просто-напросто не поместятся, особенно если трюмы ещё и будут набиты золотом.
— Место у нас останется, будьте спокойны, — со зловещей ухмылкой ответил Хью. — Обещания, как известно, в некоторых ситуациях выполнять не обязательно.
А эти испанцы всё-таки не такие уж промахи, как я думал раньше. У них, оказывается, есть целое судно! Только вот что интересно: какого чёрта? Откуда?
Хотя, впрочем, это не так уж и важно. У них есть посудина, у них, наверняка, есть оружие с посудины... А значит, Джеку недолго осталось жить на этом свете.
Компанию нам с Крабом составили только четыре гребца, и поэтому в шлюпке было совсем не тесно. Очертания нашего судна медленно растворялись во мраке, и когда мы входили в бухту, только лишь маленькая точка сигнальная фонаря мерцала, покачиваясь вместе с бригом на волнах.
С испанского судна нас заметили далеко не сразу. Зато мы ещё на мостике нашего брига услышали их пьяные песни и радостные крики.
— Эх, сейчас бы рома глоток... — протянул я — то, что именно этим напитком объясняется внезапное желание испанцев петь, сомнений не было.
— Скоро мы золото глотать будем, — сказал Хью, вглядываясь в темноту леса, окружившим нас чёрным кольцом после того, как мы оказались в бухте. — Надо только договориться с этими, и можно будет считать, что деньги у нас в кармане.
Судя по всему, напились испанцы очень хорошо — нашу шлюпку заметили только тогда, когда мы, чтобы привлечь к себе внимание, начали стучать вёслами по обшивке шхуны.
Сверху посыпались ругательства, кто-то с натужным кряхтением начал подниматься на ноги.
— Кого дьявол принёс... — бормотал он, и его язык заплетался, и слова получались какими-то растянутыми и неприятными.
Пьяница перегнулся через фальшборт, увидел покачивающуюся на тёмной воде шлюпку и что есть мочи, брызжа слюной так, что долетело даже до меня, заорал:
— Ч-черти!
Вскоре посмотреть на морских "ч-чертей" собралась целая толпа. Мы, следуя приказу одноглазого, молчали. И только когда наверху послышались предложения сбросить на нас что-нибудь тяжёлое или выпустить пару пуль, он заговорил:
— Дайте подняться на борт. Я всё объясню.
Но тут неожиданно выяснилось, что нас никто особенно и не слушает. На слова королей трёх океанов никто и не подумал отвечать. Зато предложение какого-то пьяного матроса было услышано — вскоре на нас направили ствол мушкета.
Дело принимало неожиданный поворот, и причём поворот для нас совсем не выгодный. Надо было что-то срочно предпринимать, иначе наше посещение с целью протянуть руку дружбы закончится не тем, чего мы хотели.
— Тише! — закричал Хью так, что я чуть не подпрыгнул. — Мы пришли с миром! У нас важные новости!
— А вы вообще кто? — поинтересовались сверху.
— Мы? — переспросил одноглазый, и даже в темноте я смог разглядеть, что он, несмотря на всю серьёзность момента, улыбается. — Я — морской дьявол, а это — он показал на меня и четырёх испуганно молчащих гребцов — мои чертенята. Мы пришли, чтобы предложить вам выгодный контракт с преисподней. Вы готовы нас выслушать?
Шутка, конечно, была дрянная — всё-таки Хью совсем не умел шутить. У него это получалось только тогда, когда речь заходила о трупах, драках — одним словом, о смерти. Но почему-то эта чрезвычайно глупая острота вызвала у испанцев самый настоящий взрыв смеха, и нам сбросили лестницу.
На палубе нас ждал бушующий Ортего — он, признаться честно, остался таким же идиотом на вид, каким был восемь лет назад. Его очень сильно возмутило то, что пока он в своей каюте открывал случайно попавшуюся ему бутылку хорошего шампанского, здесь матросы подняли на борт судна каких-то подозрительных людей.
Мы казались ему подозрительными, пока было темно. А потом кто-то принёс фонарь, и Ортего, увидев в его неверном свете повязку на глазе одного из гостей, задрожал мелкой дрожью.
Хью шагнул к нему.
— Узнаёшь меня? — спросил он как-то угрожающе, и я подумал, что сейчас у него из-за пояса может просто появиться кортик, который через мгновение воткнётся в сердце бывшего испанского феодала. Краб — так себе напарник для опасных делишек. Никогда не знаешь, что он выкинет в следующий момент.
— О-о-одноглазый... — пролепетал Ортего, подаваясь назад и ощупывая на поясе нож. — Р-ребята, в-возьмите его и...
— Тише, — сказал Хью спокойно. — Мы поговорим наедине. Мне плевать, как ты здесь выжил, мне плевать, откуда у тебя эта посудина. Мне нужны твои люди.
— П-позвольте... — запротестовал было испанец, но капитан, как бы случайно положив руку на эфес висевшего у пояса тесака, холодно проговорил:
— Пойдём. Нам многое надо друг другу сказать.
И, видя, что Ортего смотрит на него неприлично круглыми глазами, добавил:
— Да не дрейфь же ты так! Я тебя не трону, клянусь душой зарубленного мной Эдварда Тича!
Очевидно, эта клятва не добавила бедному испанцу особенной уверенности. Но он всё же немного приободрился и поплёлся за одноглазым куда-то на тёмный полубак, сопровождаемый испуганными взглядами онемевших от страха матросов.
О чём они там говорили и как говорили, можно только догадываться. Но факт остаётся фактом — минут десять-пятнадцать спустя Хью вернулся и сказал:
— Он согласен. Можно грести обратно.