Глава 7. Было великолепным.
Всё произошло слишком быстро и слишком неожиданно. Капитан, издав страшный вопль боли и согнувшись чуть ли не напополам, повалился на палубу. А Ортего крикнул:
— Быстро, ребята, быстро!
И его ребята оголили лезвия ножей.
Команда дружелюбного судна, столпившаяся на палубе, чтобы встретить островитян, конечно же, даже не подозревала, что гости окажутся такими... испанцами, у меня нет другого слова.
Бедные моряки замерли.
— Парни, мы ведь вас спасли! — крикнул кто-то из них.
— Чего вы встали? — заорал Ортего. — Прибейте быстрее этих разговорчивых!
И испанцы кинулись на своих спасителей.
Воздух над бухтой буквально взорвался от страшного вопля ужаса, который одновременно издали все матросы шхуны, и от страшного вопля ликования, который одновременно издали все гости шхуны. Они — как, впрочем, и мы — понимали, что их жертв уже ничего не спасёт.
Схватка была недолгой. У меня даже не поворачивается язык назвать это боем, так же, как и нельзя назвать боем агонию свиньи под ножом мясника. В роли мясника тут выступали испанцы — они бросились вдогонку за кинувшимися врассыпную моряками, отрезали им все пути в каюты и трюмы и, беззащитных, зарезали прямо на палубе.
Вопли этих несчастных до сих пор звучат у меня в самых страшных кошмарах и заставляют меня просыпаться в холодном поту. Они умерли ужасной, по-настоящему ужасной смертью, пали жертвой своей жалости к островитянам.
Хью частенько говаривал раньше, что главный человеческий порок — жалость. И в такие минуты у меня, признаюсь, были сомнения в его неправоте.
Зачем испанцам была нужна кровь команды шхуны? Всё очень просто — они понимали, что контрабандисты, находившиеся на ней, даже если и возьмут их на борт, высадят в том месте, где будет угодно им, а не непрошеным пассажирам. И Ортего, не мучаясь угрызениями совести, на скорую руку придумал нехитрый ход, благодаря которому у него в руках оказалось целое судно — вооружённое несколькими пушками и — на вид, по крайней мере — прекрасно оснащённое всем остальным необходимым для безопасного плавания от острова Одноглазого Краба до какой-нибудь испанской колонии.
Тела недавних владельцев судна полетели за борт, и моё воображение тут же нарисовало картину, которую, наверняка, видели испанцы со шхуны — трупы, окрашивая в красный пронизанную лучами заходящего солнца воду, медленно опускаются на песчаное дно, глядя остекленевшими глазами вверх, на своих убийц.
— П-пойдёмте отсюда, — выдавил я из себя и сам удивился своему какому-то сдавленному, хриплому голосу.
— Корабль наш! — закричал Ортего, удивительно проворно взбежав по трапу и перескочив через лежавшее там мёртвое тело. — Ребята, корабль наш!
Ответом ему был оглушительный рёв ликующей команды.
На наших глазах совершилось страшное, подлое убийство, и мы были не в силах помешать ему. Может быть, и правда нет ничего хуже жалости?
Зато теперь мы знаем, каковы они, эти испанцы — такие же, как и прежде. Во главе их отряда стоит Ортего, а значит, они не погнушаются никакими средствами для достижения своих целей. И для этого у них есть целое судно, которое стало испанским прямо на наших глазах.
— Уходим отсюда, — повторил я. — Давайте побыстрее.
Заходящее солнце окрасило и воду, и небо на западе в ярко-розовый цвет, носившиеся на фоне которого белые чайки тоже как будто бы приобрели розоватый оттенок. Воздух был пропитан какой-то влажной свежестью, а вокруг нас стоял аромат сосновой хвои — сосны были здесь самым частым деревом.
Однако, любоваться красотами природы у нас не было времени.
— Нам надо успеть на «Подругу Шквалов» до темноты, — прошептал я, обернувшись назад, к пробиравшимся по кустам следом за мной матросам. — Знаете, наверное, что в этих широтах не бывает сумерек — темно становится сразу после заката. А если мы до темноты не доберёмся до шхуны, то Корт пошлёт за нами вторую шлюпку.
— А она может выдать нас! — заключил Филдс.
— Ребята на ней не знают, кто в бухте, — кивнул я. — И могут начать орать, чтобы мы отозвались. Так что шире шаг!
Мы, хрустя засохшей хвоёй, которой здесь была усыпана вся земля, покинули берег злосчастной бухты Базальтовой Скалы под пьяные крики и песни с захваченного судна, где началась пирушка.
Прибыли на «Подругу Шквалов» мы почти вовремя — буквально через пару минут после наступления темноты. Корт, которому тут же доложили об этом, даже не вышел, а выбежал встречать нас.
— Вас так долго не было! — воскликнул он. — Я уже начал беспокоиться. Что, есть что-нибудь важное?
— Более чем важное, капитан. В бухте вооружённые испанцы, у которых есть корабль.
Корт плюхнулся на планшир и, утерев выступивший на лбу пот, изумлённо уставился сначала в сторону бухты, а потом на нас.
На срочно собранном совете, участие в котором, кроме меня, принимали ещё Корт и Ферфакс, был разработан план дальнейших действий. Предлагалось два варианта: либо прямо сейчас войти в бухту, и, не дожидаясь действий испанцев, напасть на них первыми, либо уйти в какую-нибудь бухту, затаиться там и, дождавшись, пока островитяне выйдут в море — тянуть с этим, как казалось, не было смысла — спокойно взять то, зачем мы сюда приплыли.
Первый вариант, наступательный, отстаивал капитан. Он, человек тонкой, чувствительной натуры, всей душой возмутился, услышав об устроенной испанцами резне, и теперь горел желанием отомстить за погибших.
— Однако, — говорил я, — мистер Корт, это неразумно! По размерам их посудина не меньше нашей, и один только чёрт знает, как она вооружена. Я стрелял в этих испанцев восемь лет назад, и они в меня стреляли, поэтому я смело могу сказать: они — люди отчаянные, и драться умеют. Тем более, если речь идёт об их свободе, на которую вы собираетесь посягнуть.
— Да к чёрту всю их отчаянность! — горячился капитан. — Неужели вы сомневаетесь, что мои... извините, наши ребята не смогут выкинуть их за борт так же, как те выкинули своих спасителей?
— Капитан, не торопитесь с решениями, — увещевал я, хотя обычно так увещевали меня. — Ребята, может, и смогут, они бойцы, думаю, хорошие...
Корт всегда приходил в ярость, когда кто-то сомневался в его «ребятах», и поэтому мне пришлось согласиться с ним. Но в душе я считал, что хорошие моряки — это не обязательно значит хорошие бойцы.
— Ну так вот! — воскликнул капитан.
— Подождите... — прервал я. — Хорошо, допустим, что взять эту посудину на абордаж нам под силу. Взять-то мы её возьмём, только вот какой ценой за это заплатим? Сколько людей погибнут? Точно немало — испанцы просто так не сдадутся. А разве вы решитесь исключительно из-за своего личного желания жертвовать людьми, бросать их на смерть?
Для Корта это был очень веский аргумент. И он сдался:
— Ну а если мы отправимся прятаться в другую бухту, то...
— То не подвергнем себя и команду лишнему риску. Сцепиться абордажными крюками мы всегда успеем, а вот посидеть в засаде можем, только если не обнаружим сейчас своего присутствия на острове. Если мы спрячемся, у нас будет возможность наблюдать за островитянами, что называется, из кустов. А при надобности и подерёмся. Но, надеюсь, всё обойдётся без этого.
Корт был повержен. Нам осталось дождаться только согласия Ферфакса, и он не замедлил его дать.
Капитан предложил мне встать у штурвала и помочь рулевому провести судно к месту стоянки. «Какой ловкий способ избавиться от работы и пойти спать!», — усмехнулся я про себя, но согласился — мне, в конце концов, это было несложно.
Я решил направиться в бухту Чёрной Бороды — она была довольно узкой и глубоко врезалась в сушу, а значит, заметить нашу шхуну в ней со стороны моря будет нелегко.
Располагалась эта бухта на южном берегу острова, «Подруга Шквалов» же стояла у западного, и для того, чтобы оказаться там, надо было пройти мимо входа в бухту Базальтовой Скалы, то есть в поле зрения островитян.
Я приказал потушить все огни на судне, что было тут же исполнено.
— Даже маленький огонёк в иллюминаторе может выдать нас! — говорил я вполголоса собравшейся вокруг мне на полубаке. — Делайте всё очень тихо! Даже если ты, Элисон, закричишь, например, вот на него — я указал на первого попавшегося матроса — то испанцы могут нас заметить, а это сорвёт все наши планы. И в конечном счёте денежек своих с этой земли вы не получите. Понятно?
Судя по царившей на палубе тишине, всё было понятно.
— Ставьте кливера! — скомандовал я. — И поднимайте якорь.
В ночной тиши, нарушаемой только криками птиц и доносившимися из бухты пьяными песнями пирующих испанцев, прогрохотала якорная цепь — как казалось, так громко, как никогда раньше. Я испугался было, что нас сейчас услышат островитяне, но они праздновали захват корабля — им было не до того.
И благодаря этому, а ещё благодаря темноте, которая, как известно, имеет место быть ночью, мы проскочили незамеченными.
— Если бы у меня был сын, — сказал я, глядя в сторону бухты, где сегодня было так неспокойно, — то он бы сейчас услышал от меня какое-нибудь наставление вроде: «Вот смотри, мой мальчик, какая плохая штука — пьянство».
— Но у вас пока нет сына! — заметил стоявший рядом Элисон.
— Справедливо, — согласился я. — Даже не знаю, радоваться мне или плакать.
— Пока его нет — радуйтесь беззаботной жизни, — улыбнулся боцман. — А как появится, будете радоваться тому, что у вас есть возможность оставить после себя на земле такой след.
Ясное небо, полная луна, россыпь звёзд на тёмном небе... Всё настраивало на философский лад. Моё лицо ласкал свежий бриз, тихо поскрипывали мачты, вода плескалась об борта шхуны.
— Бывают же такие ночи... — тихо сказал я, обращаясь в пустоту — Элисон уже ушёл на бак, к матросам.
«Вот в такие минуты, — подумалось мне, — человек и понимает, как прекрасен мир, в котором он живёт. Никогда и не на что не променяю возможность смотреть вверх, на эти звёзды, и слышать рёв прибоя вдалеке. Разве не это — самое что ни на есть прекрасное в нашей жизни?»
Эта ночь очень памятна для меня. Ведь именно тогда я отчётливо понял, до конца осознал, что в моих жилах течёт кровь морского бродяги. И никто, ничто и никогда не сможет выветрить из меня ту жажду приключений, которая мучала меня с самого детства.
Только здесь, наедине с природой, ты живёшь настоящей жизнью и дышишь полной грудью. Только здесь, глядя на раскинувшееся над головой бездонное небо, усыпанное мириадами звёзд, ты понимаешь, насколько ничтожны все твои тревоги и волнения, насколько ничтожен Хью и даже насколько ничтожны те пятьсот тысяч фунтов, из-за которых ты здесь оказался по сравнению с этим бесконечным и необъятным чёрным небом.
Нет, чихать я хотел на шайку Белого Черепа и на каждого дурака из неё. Что они мне сделают? Мне всего лишь двадцать три, я молод, у меня вся жизнь ещё впереди, а рядом со мной стоят сильные смелые и благородные люди. Нет, к чёрту одноглазого!
В бухту Чёрной Бороды мы прибыли уже глубокой ночью. Прогрохотала якорная цепь, и вокруг нас снова опустилась тишина — влажная тишина, нарушаемая только плеском волн об борта шхуны и стрёкотом далёких цикад с берега. Чёрное небо, чёрная вода, чёрный лес вокруг и чернеющая громада холма прямо по курсу... Всё было чёрное. Как — очень некстати всплыло это сравнение у меня в голове — цвет Весёлого Роджера.
— Скажите ребятам, что они свободны, — обратился я к Элисону. — Завтра им будет за работу двойная порция грога.
Усталые матросы один за другим ныряли в кубрик — я уже успел позаботиться о том, чтобы ночные дежурства на сегодня были отменены. Кого нам бояться? Шайка Белого Черепа осталась далеко позади, на серых английских берегах, испанцы пируют на залитой кровью посудине... А мы можем спокойно спать в своих гамаках.
Это решение принял я, лично я, а значит, именно на мне лежит ответственность за то, что произошло следующим утром. Точнее, произошло это, конечно, раньше, но было замечено нами только утром.
Всю ночь я проспал, как убитый, и утром проснулся бодрым, свежим, полным сил, готовым громить врагов и отважно шагать по головам тех, кто пытается встать у меня на пути.
У меня в каюте, на тумбе рядом с кроватью, лежало несколько яблок, взятых мной со вчерашнего обеда. Я взял одно из них и, с хрустом впившись в него зубами, вышел на палубу.
Утро было великолепным: яркое солнце резало глаза, вокруг нас с криками носились чайки... Утро было великолепным ровно до тех пор, пока я не посмотрел в сторону моря.