Глава 4. Из лап смерти.
Не знаю, сколько времени я просидел на полу. Да, просто просидел, опираясь спиной на стену, ни о чём не думая и глядя в одну точку.
По лбу у меня протянулся кровавый след от бечёвки, кровь текла у меня из носа, я чувствовал её на разбитых губах и во рту. Везде была кровь.
То, что всегда приносит с собой Джон Хью.
Люди часто задают вопрос, можно ли сидеть и ни о чём не думать. Я с полной ответственностью заявляю: можно. Сам поневоле попробовал.
До сих пор, хоть это было очень давно, мне горько и больно даже вспоминать о том, что происходило в моей тюрьме всё то время, пока там находились Хью и Пауэрс. Это страшно. Очень страшно. И я очень надеюсь, что больше ничего такого в моей жизни не случится.
Не могу сказать точно, сколько они истязали меня — время как будто застыло, слившись с той адской болью, что принесли с собой бандиты. И именно поэтому я не могу сказать точно, сколько я продержался. Быть может, пять минут. Но мне показалось, что целую вечность.
Всё это время, каким бы оно не было, у меня в голове пульсировала лишь одна мысль: «Стоит мне только ткнуть пальцем в нужную точку на закапанной моей же кровью карте, и боль прекратится. Прекратится эта страшная, несовместимая с жизнью боль. И всё прекратится».
Но я терпел. Я страшно, истошно, отчаянно кричал, но терпел, хоть всё моё существо и говорило мне, что больше терпеть я не могу. На что я надеялся? На жалость мучителей? Нет, даже в самых моих отчаянных воплях не было ни нотки надежды на это — я знал, с кем имею дело. На то, что какой-нибудь проезжающий мимо возница услышит мои крики и поможет? Но, услышав такие звуки из заброшенной усадьбы он, я думаю, только лишний раз хлестнёт лошадей, а поможет мне только тем, что перекрестится.
Не знаю, зачем я терпел. Теперь мне стало понятно, что всё было зря. Рано или поздно я всё равно бы сказал то, что от меня требовали — пиратам спешить было некуда. Хью, как это не страшно признавать, оказался прав. В моих силах было лишь обеспечить себе несколько лишних дней безболезненной жизни.
Я не выдержал и рассказал тайну. Смалодушничал и струсил? Нет. У меня не было выбора. Я пытался, пытался обмануть своих мучителей и показать им ложный путь, неправильное место, но, видимо, в такие моменты ложь очень легко распознать, и одноглазый почему-то сразу догадывался, что я вру. И когда я сказал правду, тоже догадался.
Представляю, с каким презрением будет смотреть на меня Смит, когда вернётся из своего путешествия и узнает об этом. Если я, конечно, ещё увижу его.
Мерзко было на душе.
Отупение понемногу проходило, уступая место холодной ненависти и мрачной решимости. «Нельзя отдавать им сокровища, — подумал я. — Если они их заполучат, то в руках такого человека, как Джон Хью эти деньги — а значит, и я, пусть и поневоле, но всё же выдавший их местонахождение — станут причиной гибели множества людей».
Одноглазый рассказал мне о своих планах в письме, и там тёмно-синим, чернильным по белому написано, что он хочет на эти деньги собрать целую эскадру с лучшими командами Англии, и с её помощью вернуть себе титул короля трёх океанов. А как его возвращать? Только грабежами и убийствами, причём такими, чтобы имя их организатора вновь было у всех на слуху.
Золото в руках Хью превратится в целую пиратскую эскадру. Которая потом превратит множество городов в пепел и множество кораблей в дома для рыб на морском дне. С несколькими судами такой капитан потопит всё, что умеет плавать во всех трёх океанах.
Мне надо как-то выбраться отсюда и не дать бандитам забрать деньги. Иначе до конца жизни на моей совести будут висеть сотни, если не тысячи, загубленных из-за меня душ.
Я поднялся на ноги и кое-как, насколько это было возможно со связанными за спиной руками, вытер плечами кровь со щёк и губ. Мне страшно хотелось пить.
После моего уже второго за день требовательного стука ногой в дверь, на пороге комнаты почти мгновенно появился всё тот же общипанный бандит, который в прошлый раз привёл сюда моих мучителей.
— Чего надо? Хочешь ещё с Одноглазым Крабом поболтать?
«Искренне желаю тебе болтать с ним каждый день, идиот, — подумал я, — утром в обед и вечером. Тебе понравится».
— Воды мне надо.
Бандит мерзко загоготал:
— Воды ему надо... Иди того, что у тебя с головы течёт, напейся.
И он, затолкнув меня в комнату, захлопнул за мной дверь.
Я, возмущённый, пытался протестовать и снова со всей силы пинал дверь, представляя, что это Хью, но после того, как бандит пригрозил, что мне свяжут ещё и ноги, поутих — мне хватало затёкших рук за спиной.
Всё внутри меня буквально кипело и бурлило от ярости. Я ходил по своей каморке из угла в угол, придумывая и почти тут же отметая безумные планы побега.
Не имею ни малейшего понятия, сколько времени это продолжалось, но смело могу сказать, что за все эти минуты (или часы) ко мне в голову не пришло ни одной толковой мысли.
По правде говоря, я начал отчаиваться. Я всеми силами пытался отогнать мысли о об абсолютной безвыходности моего положения, но они приходили всё чаще и звучали всё убедительнее. Пока наконец мне в голову не пришла одна идея — идея дикая, безумная, кажущаяся, как и все предыдущие, невыполнимой...
Из окна моей тюрьмы, как уже говорилось, был виден двор дома — расстояние ярдов в десять от стены до кое-где обвалившегося, но в целом ещё очень крепкого кирпичного забора. И почти прямо под окном находилась узкая полоска дощатой крыши над проходом от калитки до дома. И, в принципе, можно было рискнуть.
Я до сих пор уверен, что план побега, созревший у меня в голове — самый дерзкий из всех планов побега, когда-либо обдумывавшихся в этом доме. И, пожалуй, один из самых рискованных.
Минут тридцать я проторчал у окна, пока наконец не увидел то, что мне было нужно. На дороге, извивавшейся под холмом, потом поднимавшейся по нему и проходившей перед домом, там, ещё внизу, появилась какая-то повозка.
Было видно, что это не дилижанс, а обыкновенная крестьянская телега. «Так даже лучше», — подумал я и стал готовиться к выполнению своего плана.
Самое сложное здесь — это угадать момент, когда телега окажется напротив калитки. А это было нелегко, особенно с учётом того, что возница, увидев меня, наверняка только ускорится, и уж точно не сделает ради меня остановки.
То, что должно было спасти меня из плена, медленно поднималось в гору. И через несколько минут, когда оно поравнялось с крайним столбом забора, я решил, что настал момент действовать.
Никакого волнения я, как ни странно, не ощущал. Решимость, ненависть и слово «надо» — вот, что было у меня в голове.
Окно — недаром ведь это тюремная камера! — было заколочено двумя досками, а за ними находилось стекло — разумеется, грязное и уже много лет не мытое. Доски были какие-то грязные и, судя по всему, чуть ли не трухлявые. Тюремщики, видимо, решили особенно не заморачиваться над заменителем решётки — всё равно человек со связанными руками не сможет, как они думали, от неё избавиться.
Однако если невозможно, а очень хочется, то, как известно, возможно. И я смог. Хочется сказать что-нибудь героическое вроде «Это стоило мне невероятных усилий». Но, к сожалению для меня, как для писателя и к счастью для меня, как для пленника, освободить себе проход оказалось проще простого.
Фортуна меня любила — доски и правда оказались гнилыми. Мне оставалось только повернуться спиной и, схватившись за них, в буквальном смысле вырвать заграждение, освободив себе дорогу.
Сухо затрещало ломающееся дерево. И почти сразу же в замке начал поворачиваться ключ — бандита этот звук, очевидно, насторожил, и он решил проверить, что там делает Джек Шерман.
А Джек Шерман, понимая, что секунда промедления может стоить жизни, выбил стекло ногой и прыгнул вниз.
За те доли секунды, что я провёл в полёте, у меня в голове успела мелькнуть страшная мысль: «А что если доски не выдержат моего падения?»
К счастью, выдержали. Я приземлился не очень удачно — подвернул ногу. Хотя можно ли из-за такого считать неудачным прыжок со второго этажа, из разбитого окна и со связанными за спиной руками? Тогда я об этом не думал.
— Стой, собака! — заорал сверху подбежавший к окну бандит. — Ребята, тревога! Он сбежал!
Рядом с моим ухом свистнул брошенный в меня кортик — своей цели он не достиг, только воткнулся в доску в паре дюймов от меня. Если бы этой пары дюймов не было, мой череп сейчас раскололся на две половинки.
Я, стиснув зубы, чтобы не взвыть от пронзавшей повреждённую ногу боли и, грохоча сапогами по всё-таки прогибавшимся под моим весом доскам, вскочил на ноги и побежал вперёд.
Услышав грохот и крики, возница поднял глаза, увидел меня и дико, истошно завопил что-то нечленораздельное. Ещё бы! Странная усадьба, в которой всё время происходит что-то, на взгляд проезжих, мистическое, — и тут, посреди бела дня, по крыши галереи во дворе бежит какой-то хромающий молодой человек (или не человек) с окровавленным лицом и в рваной рубахе. Тут любой бы испугался.
Подгоняемый паническим страхом, он стал изо всех сил нахлёстывать свою пустившуюся галопом лошадь. Ему хотелось поскорее проскочить мимо дома, к которому он подъехал по такой узкой дороге и так близко, что разворачиваться уже не было смысла.
Сверху кто-то закричал. Я испуганно обернулся и увидел, что тот самый общипанный бандит, который сторожил меня, тоже летит из окна вниз. Только как-то неправильно, почему-то кувыркаясь в воздухе.
И только когда он со страшным воплем рухнул на край галереи, а оттуда свалился на землю, я понял, что его выбросили из окна свои же товарищи — видимо, за то, что он упустил Джека Шермана.
Болела нога.
Лишь бы успеть...
Сзади загремели доски — на крышу галереи прыгнул какой-то бандит с ножом в руке.
Лишь бы успеть...
Возница снова хлестнул лошадь.
Лишь бы успеть...
Нога с каждым шагом болит всё сильнее.
Лишь бы успеть...
Вот он, край галереи.
Лишь бы успеть...
А мой преследователь уже в паре ярдов от меня.
Лишь бы успеть...
Я оттолкнулся и... полетел. Несмотря на подвёрнутую ногу, это был прекрасный прыжок. И, к тому же, мне повезло с моментом. Я приземлился ровно посередине телеги, на какой-то мягкий мешок, видимо, с крупой. А прыгнувший вслед за мной бандит рухнул на пыльную дорогу позади телеги и так и остался лежать там, изрыгая страшные ругательства, смешанные со стонами — видимо, у него было сломано что-то вроде ребра или руки.
Возница не сразу сообразил, что произошло. А когда сообразил, то с дикого крика перешёл на страшные, душераздирающие вопли.
— Если тебе жизнь дорога, — проорал я, перекрывая своим голосом его «Сгинь!» и «Спасите!», — то гони, как можешь! Иначе твой мешок с крупой заберут вон те демоны из дома!
Повторять не пришлось — бедный возница непонятно каким образом, но всё же заставил свою не менее бедную лошадь нестись ещё быстрее.
На дорогу из калитки выскочило несколько бандитов. Они кинулись было бежать за нами, но догнать, разумеется, не смогли, и разрядили свои мушкеты, когда мы были уже далеко. К расстоянию прибавилось ещё тяжёлое дыхание после быстрого бега и отсутствие времени на прицел, и поэтому все пули пролетели мимо нас.
Бандиты ещё пытались что-то сделать — палили в нашу сторону, выкрикивали нам вслед что-то вроде «Мы вас ещё догоним!», по чему я понял, что будет погоня.
Но пока преследователи выведут своих лошадей и оседлают их, мы будем уже далеко. И я понял, что мы спасены.
Трудно передать словами то чувство безмерного счастья и ту радость жизни, которые испытываешь, когда видишь, что бандиты, сотрясающие мерзкими ругательствами воздух и размахивающие руками, остаются позади, а ты, ещё недавно в буквальном смысле осуждённый на смерть, уезжаешь от них, осознавая, что всех провёл и победил.
Я — смело могу сказать это — вырвался из лап смерти. И вырвался с триумфом.
У меня страшно болела нога, саднили расцарапанные руки и раскалывалась голова. Но я всё равно был счастлив.
Возница, за спиной которого я сидел, с периодичностью, наверное, в секунд пять, с беспокойством оглядывался назад, на меня. И я решил наконец объяснить, кто я такой.
— Да вы не бойтесь! — мне казалось, что я говорю успокоивающе, но зрачки моего собеседника только раскрылись ещё шире от ужаса, и он начал торопливо креститься. — Я никакой не дух и не чёрт! Просто сбежал из плена.
— Из к-какого плена? — пробормотал мужчина, всё ещё дрожавший, но уже явно приободрившийся.
— В этом доме находится логово одной бандитской шайки, — пояснил я, — которой я почему-то приглянулся. Видишь, кровь у меня на лице? Это они меня пытали.
— А зачем? — заинтересованный, мужчина начал понемногу успокаиваться. — Что им от тебя надо было?
— Ну, как бы тебе сказать... — начал я, лихорадочно пытаясь придумать какую-нибудь причину, из-за которой бандиты могли бы сделать со мной такое. — В общем... Их главарю очень уж захотелось прибрать к рукам мои денежки — я человек небедный. А всё золото я догадался спрятать, и теперь он пытался заставить меня заговорить.
— И ты заговорил?
Я гордо вздёрнул подбородок:
— Конечно, нет!
Если я скажу, что не испытывал в этот момент угрызений совести, то скажу неправду. Мне было стыдно за то, что я так нагло обманываю этого простодушного возницу. Но по-другому я поступить не мог — и так уже слишком много людей знает о сокровищах Одноглазого Краба.
— Надо же... — удивился возница, уже совсем развеселившийся, — уж сколько, хе-хе, лет езжу по этой дороге... И ничего такого не видел. А сегодня... Ты там на крышах в акробата играешь, шайка какая-то... Назад я, пожалуй, другой дорогой поеду.
— Это правильно, — одобрил я и, фамильярно взяв его за плечо — руки уже были свободны благодаря предоставленному им ножу — сказал: — Послушай, дружище... Если ты меня довезёшь до дома одного моего приятеля в городе, знаешь сколько я тебе заплачу?
— Сколько? — без особого интереса спросил возница. В его планы, кажется, вовсе не входило наматывать лишние мили из-за какого-то потрёпанного жизнью молодого человека, который без спросу запрыгнул в телегу.
Но мне удалось пробудить его интерес. Всё моё существо тогда ликовало от осознания того, что я вырвался живым из лап шайки Белого Черепа, и задумываться в такой момент о деньгах — не для Джека Шермана.
Я назвал сумму. Такую, что у возницы глаза стали круглыми, как колёса его телеги. И он, разумеется, дал немедленное согласие.
Люблю удивлять людей. Особенно так приятно. И какое мне дело до того, что на ту сумму, которую я пообещал, возница сможет купить себе пару-тройку ещё таких же телег? Главное — я еду пусть и не домой — домой ехать слишком опасно — но к своему давнишнему другу, который, без сомнения, даст мне на время убежище. Еду, удобно устроившись на мешке с крупой и изредка вставляя в болтовню возницы отрывочные замечания. Еду подальше от бандитов.
А он, надо сказать, внезапно стал очень услужливым и разговорчивым. Первые полчаса пути, по крайней мере, говорил без остановки, и я — если бы хотел, конечно — смог бы узнать всё о его финансовом состоянии, бестолковом сыне, ревнивой жене и даже — как это ни странно — политических взглядах, о которых, как известно, стараются лишний раз не распространяться.
Негромко цокали лошадиные копыта и поскрипывала телега. О чём-то без умолку трещал мой спутник. Накрапывал мелкий дождик.
Нет, думал я, никакому Крабу, пусть даже он и одноглазый, меня не одолеть. Я отправлюсь на этот чёртов необитаемый остров и освобожу его от абсолютно не нужного ему груза — почти пятисот тысяч фунтов стерлингов. И мне не помешают ни шайка Белого Черепа, ни старая команда «Чёрной Акулы». Джон Хью останется Белым Черепом, а титул «короля трёх океанов» если и кому-то достанется, то только мне.
Одноглазый ничего мне не сделает. Я свободен. И впереди у меня экспедиция за сокровищами.