Рождество
Я вздохнула этот прекрасный аромат какао, что я держала в руках, смотря на то, как папа наряжает живую ель. От горячего напитка вверх шел пар, растворяясь в воздухе. Надо пить, пока горячее, если еще чуть подождать — станет поздно и какао будет через чур холодным.
Я сидела в гостиной, напротив декоративного камина, в своем доме. Пару недель назад я продала все свои вещи, переехала обратно к родителям и устроилась на работу в банк, что находился недалеко от двухэтажного домика моих родителей.
Я дома, подумала я, отхлебывая какао.
— Вот и все, — торжественно провозгласил отец, вставляя вилку в розетку, от чего елка засияла разными огоньками.
Папа приземлился рядом, на мягкий диван, приобнимая меня за плечо. Вскоре пришла мама, она взяла пульт и включила какой-то рождественский фильм, шедший по телевизору.
Вся семья была в свитерах: у папы был свитер зеленого цвета, посередине красовался вышитый мультяшный олень с красным носом, у мамы снежинки и толстый санта, а у меня гитара.
Мама поправила свою золотистую шевелюру и голубыми глазами заглянула в мои:
— Как твои дела, доченька? — ласково спросила она.
Они скучали, я знаю. Я не заходила к ним три месяца, знаю, неправильно. Но они не обиделись. Родители, они никогда не винят своих детей. Мама очень удивилась, когда я явилась в дом с чемоданом вещей. Кстати, все мои джинсы покоились на помойке — я устала от них. Теперь в моей уютной комнате, в гардеробе, находили себе место лишь юбки, платья, пара свитеров, широкие домашние штаны, колготки и одежда для спортивных занятий. Также пуховик и теплые зимние штаны.
Кстати на счет занятий. Я записалась на курсы русского языка, хожу в спортзал. После того дня много что изменилось.
Знаете, после этого разговора с Шоном, моя жизнь уже не станет прежней. Черт, да, я до сих пор люблю его! Уже месяц прошел, а может и больше, мы не пересекались, и, я надеюсь, больше никогда не увидимся. Я уничтожила все вещи, напоминающие мне о нем, все наши совместные фотки были удалены. Но я не могу выкинуть его из головы. Может, и голову сжечь? Нет, плохая идея. Суицид не выход.
За грудью до сих пор таится это страшное, терзающее меня по ночам чувство. Мои веки не смыкаются, пока не приходит мама, услышавшая мой плач, и не гладит по голове.
Черт, нет слов, чтобы описать, насколько сильно я хочу забыть его и все, что с ним связано. Но дело в том, что моя жизнь напрямую зависела от него, а теперь, он покинул меня, и я просто не знаю, что мне делать с этой болью внутри. Черт!
— Все хорошо, мам, — она кивнула и вернула свой взгляд к просмотру фильма, — Сегодня выспалась.
Отец с довольной улыбкой потягивал пиво.
Я дома.
Я поежилась в объятьях папы, замычала от удовольствия, согреваясь какао.
Я дома!
В такие моменты уже все равно на всё плохое. Я дома. Мне так хорошо от того, что я не одна, и в этом мире всегда есть место, где меня поймут, подарят любовь. Я дома. Никто и никогда не отнимет у меня это чувство, это место, этих людей.
Я поднялась комнату и достала альбом. Пыльный, забытый альбом, с красной обложкой.
Провела пальцами по корешку, открыла, прошла взглядом по надписям.
«ЭТОТ АЛЬБОМ СОБСТВЕННОСТЬ ПРИНЦА ПОЛУКРОВКИ И ЛИЛИИ ПРЕКРАСНОЙ»
Я улыбнулась.
Шон, конечно же, принц полукровка. Полуангличанин, полупортугалец. А я принцесса Лилия прекрасная.
Я посмотрела на фотографию, Шон, пятнадцатилетний, с живыми глазами, с гитарой в руках, смотрит прямо в объектив, а я сижу рядом и улыбаясь, смотря на Шона.
Следующая страница. Шон заснул на уроке. Улыбка сама появляется на лице. Чуть ниже фото, где я заснула на вечеринке, с разрисованным лицом, а рядом подпись: «Ничем не лучше».
Просматривая фото, я слегка развеселилась, это подняло настроение. Вот мы в первом туре. Мне стукнуло шестнадцать. Вот совершеннолетие Мендеса, тут ему уже девятнадцать. От теплых воспоминаний из глаз потекла одинокая, скупая слеза.
Последнее фото, на котором мы сидим вместе на скамейке, ранним утром, перед концертом, пьем какао вместе и слушаем музыку. Надпись рядом:
«Лучшие друзья самым лучшим утром вместе»
— Милая, — я вздрогнула. Мама. Напугала, — я принесла тебе…
Она заметила, что я смотрю альбом. Присела рядом, вглядываясь в мое лицо, на котором была уже совсем не одна слеза.
— Ну дорогая, — она поставила тарелку с печеньем на пол, рядом.
— Почему так происходит, мама? — спросила я, сквозь нахлынувшую грусть. Я отчаянно заплакала.
— Люди меняются, доченька, — она прижала мою голову к себе и начала гладить по голове. Так легче, — ничего не стоит на месте.
Звонок в дверь оторвал нас от великих философских раздумий. Мама вскочила с места.
Кто это?! Кто это?!
Мое подсознание включило режим надежды. Может, это Шон?
Нет, нет, нет и нет. Блять, Лили, перестань надеяться, что Шон одумается. Ему все равно на тебя, живи своей жизнью в конце концов!
Я утерла слезы и сопли рукавом моего свитера, убрала альбом, посмотрела на себя в зеркало, висящее над моим комодом с трусами. Улыбнулась. Никто не должен знать, что я плакала.
— О боже! — я услышала смех и крики мамы. Натянула носки, ибо стало холодно, и побежала на первый этаж.
Нет, не могу поверить своим глазам.
Неужели это не сон?!
— Джо-о-он! — закричала я, подбегая к ожидающему объятий, с раскинутыми руками, любимому брату.
Мы крепко обнялись, я вдыхала запах его куртки, он был весь мокрый, его черные кучерявые волосы ниспадали до плеч, а щетина больно колола мне щеку от соприкосновений.
— Лили, сестренка, я скучал, — он сжал меня сильнее, — Сколько мы не виделись? Три года?
Я начала считать в уме, сколько же мы не виделись, но поняла, что у меня не получается и крепко обняла старшего брата.
— Я так скучала, ты не представляешь, большой Джо.
Когда мы вдоволь наобнимались, брат пожал руку отцу, обнял маму, окинул своими глазами-бусинками дом, в котором много лет не был.
— А ты изменилась, Лили, — он удивленно осмотрел меня, — стала такой… Женственной что ли.
Он по-доброму улыбнулся.
— А ты возмужал, — я смущенно улыбнулась.
Джон занес чемоданы к себе в комнату и переоделся.
— Я привез всем подарки из Скандинавии, — Джон переехал из Торонто в Швейцарию пять лет назад, выучился и нашел работу, живет себе припеваючи. А я соскучилась по братику, — Это тебе, мама, — он достал из огромного зеленого пакета большую упакованную коробку, — сыр, очень вкусный, а еще там набор серебряных ложек, — он засунул руку в пакет и достал две бутылки с алкоголем, — а это тебе, отец, — он протянул ему звенящие стекляшки, отец взяла, потом Джон достал еще три бутылки поставил на кофейный столик напротив камина, — там две бутылки пива и лучшее вино, выдержанное, — он подмигнул, а затем достал последний подарок, опустошив пакет, — а это тебе, сестренка, — он протянул мне большой трекинговый портфель, — для твоих будущих путешествий.
Он наблюдал за моей реакцией, молча. Думаю, на моем лице было восхищение, хотя, я не знаю, я была так рада, что не могла контролировать свое лицо. Мигом ушла вся грусть и мысли о Шоне тоже. Прекрасно! Прекрасно!
— Черт, Джон, это… — у меня правда нет слов, — Это замечательно, спасибо…
— Открой его, — приказал он.
Я медленно потянула за молнию. Трекинговый портфель был до отказа забит шоколадками, конфетами и кренделями.
— Ты сошел с ума, Джон Харрисон, — я посмотрела на него, на его лице появилось недоумение, — Это самый прекрасный подарок! — завопила я и бросилась в объятия к брату.
— - Спасибо, спасибо, спаси-ибо, — твердила я, покрывая щеки Джона поцелуями.
Гостиная залилась смехом Джона, моим, потом громко захохотала мама и отец.
<center>***</center>
-… и он говорит, мол, я не могу спать с включенным светом! — комната разразилась диким хохотом, родители смеялись от анекдота, рассказанного их сыном за рождественским ужином.
Но я не слушала анекдот, я смотрела на брата и на то, как же сильно он, черт возьми, вырос. Он стал настоящим мужчиной.
Ему уже двадцать пять.
На столе лежала остывающая индейка, мама порезала тонкими ломтиками скандинавский сыр, папа разлил по бокалам вино. Мой брат сначала возмущался, что мне налили до краев, но потом вспомнил, что мне уже не шестнадцать и я большая девочка. Кроме индейки и напитков, на столе красовалось множество салатов, мама приготовила канадский «путин» по рецепту ее бабушки и моя любимая пицца пепперони. Все сидели за столом, я сияла от счастья, Джон и папа покраснели от выпитого алкоголя. Мама то и дело убегала на кухню.
За окном крупными хлопьями кружились хлопья снега, падающие с небес, покрывающие наш дворик толстенным слоем белого волшебства.
Я думала о путешествиях, когда мама зашла в тортиком в руке, напевая: «С днем рождения, Лили!»
Точно. Сегодня же мой двадцать первый день рождения, как я могла забыть?! День рождения и рождество.
Торт был шоколадным, как я люблю, на нем горели ровно двадцать одна свеча, а белым кремом поверх шоколада написано: «В твой двадцать первый день рождения, принцесса»
— Мам… — вся семья уже пела «С Днем Рождения», я засмущалась, на моем лице появилась непроизвольная смущенная улыбка, — Спасибо мам, пап, Джон.
— Я даже забыла про свой день рождения, — я обняла маму, затем папу, с любовью посмотрела на брата.
— Сегодня волшебный день! — провозгласил папа, — у меня есть тост, — кажется, он слегка пьян. Он встал, занося стакан вверх, — Моя милая доченька…
Но ему не дали закончить, раздался звонок в дверь. Кто там?
— Я открою, — я побежала к двери. Не уж то Санта явился в столь поздний час?
Нет, не санта.
Шон, Карен, Мануэль и Аалия смотрели на меня с порога.
— С Днем Рождения, — поздравил меня растерянный Шон.
<center>***</center>
Дом стал шумным, две семьи собрались за одним рождественским столом. Мендесы и Харрисоны.
Я села во дворе на холодную лавочку. Поежилась. В Канаде даже в пуховике холодно, мать его.
— Хей, — я услышала голос Джона сзади, не стала поворачиваться, он сел рядом, — выглядишь фигово, сестричка. Выкладывай.
Ну чего ломаться. Я рассказала ему все. От банки с горошком, до нашей последней встречи.
— Воу, — вздохнул тот, переводя взгляд на снег, — И ты его еще любишь?
— Думаю, да.
Он немного подумал.
— Хочешь, я разобью ему морду?
Я рассмеялась. Он тоже.
— Знаешь, если нам дано это чувство, — он заглянул своими глазами в мои, — если мы можем быть счастливы… То мы должны добиваться своего счастья, понимаешь? — он сделал паузу, — Во что бы то ни стало, просто идти и выбивать его, если потребуется. Каждый из нас достоин быть счастливым и любимым.
Да. Он прав. Но…
— Но что я могу сделать в моей ситуации? У него есть невеста и…
Я увидела приближающуюся фигуру Шона. Крупный и плечистый он подошел и сел рядом.
— Не буду вам мешать, — Джон осуждающе посмотрел на Мендеса и ушел.
— Привет.
Я промолчала.
— Мне о многом надо тебе рассказать.
Я все еще молчу. Вот таков мой протест! Бойкот.
— И я скучал, — заявил он.
Вот как. Он скучал. Я только хотела сказать что-то, но он начал:
— Я совершил ошибку, знаю, не надо было делать этого, но я подумал, что это плохо, — и замолчал. Ну я же не акинатор, чтобы отгадывать, что ты там имел в виду, Шон Мендес!
— Что плохо?
— Что чувства взаимны.
Взаимны?!
— В нашем случае плохо, — сказала я.
Взаимны.
— Сидни беременна, — эта фраза выстрелила, словно Стечкин в сердце, внутри ёкнуло, замерло, а потом резко перевернулось. Тошнит. Хочу вырвать.
— И я просто не могу ее бросить.
— Зато можешь ей врать, о том, что любишь?!
— Лили…
Ну все, меня понесло.
— Мне надо знать, Шон, если все это было взаимно, то ты страдаешь ровно так же, как и я? — я ожидала ответа. Но в ответ тишина, — Если да, то как ты можешь обходиться так со всеми вокруг себя. Ты вредишь сразу четверым людям! Мне, себе, Сидни и своему ребенку.
Воздуха не хватало, я отдышалась, смотря на Шона, который, в свою очередь, смотрел в пол.
— Знаешь, что я хочу.?
— Послушай, — его голос звучал твердо и настойчиво, — Мне жаль, ясно? Мне очень жаль, что так происходит.
Тишина.
— Может, у меня и есть чувства к тебе, но сейчас это не важно, — еще один выстрел, в голову, точное попадание, — Мы не можем быть вместе, черт возьми, это все неправильно!
Последний, финальный выстрел в сердце, я будто падаю в пропасть, но я сижу на скамейке, напротив Мендеса. Его кучеряшки намокли, на ресницах снежинки.
Мне спасает поцелуй. Нежный, прекрасный, мягкий поцелуй в губы. Он целует меня так, как никого в жизни не целовал, черт, это возбуждает и отталкивает одновременно. Его язык проделывает нелегкий путь в мой рот, играется с моим. Я хоть и бессильна, но отвечаю ему. Блять, Шон!
Мы еле еле отрываемся друг от друга, приводя в порядок, когда слышим скрип открывшейся двери. Кто-то идет.
Сидни села на колени Мендесу, с интересом рассматривая меня. Черт.
— Привет, Лили, — радостно сказала она, — Шон уже сказал тебе?