V
Подушечки синеватых пальцев вновь спустились на черно-белую тропу. С первыми нотами позади меня вспыхнул необычайно яркий свет. Я невольно обернулся. Там, где полагалось быть стене, взору открылся огромный дворцовый зал, с потолков которого изящные алмазные люстры бросали свой жёлтоватый свет. По мраморному полу, охваченные менуэтом, двигались яркие фигуры в бальных нарядах, сопровождая музыку стуком каблучков, шуршанием кринолинов и невольным хихиканьем. Весь грандиозный вид, веселье и беспечность торжества омрачала единственная персона. Её шафрановое атласное платье с обнажающим бледные плечи и лебединую шею декольте ничем не уступало другим. Её локонам, будто спряженным из чистого золота, завидовала каждая из здесь находившихся дам. Имелись даже очаровательная мушка на набеленном лице и прекрасно отточенная улыбка. Единственной причиной, по которой эта прекрасная леди не прослыла первой красавицей бала, была грусть, блестевшая в карих глазах – наполненных остывшим какао кружках. О да, я видел эту грусть, словно она была предметом или человеком! Я видел, как она обвивает затянутую в китовый ус фигурку. Я видел, как эта грусть движется за ней по пятам в своём личном менуэте. Я видел, как внешняя атмосфера лоска и праздничности чередуется с отзвуками тихой неумолимой печали подобно мелодии, в которой отблески счастья смешивались с основным минорным мотивом.
Последний аккорд – я взглянул на меланхоличную даму в шафрановом ещё раз, и, моргнув, застал перед собой привычную неживую стену.