IV
– У Вас чуткое сердце, – послышался мягкий женский голос, словно он происходил из глубин моего сознания.
Потирая глаза, будто проснувшись поутру, я отрицательно покачал головой, выражая сомнение.
– Я знаю, – настаивало привидение, – я его вижу. Это милое преимущество быть призраком: подлунные люди способны разглядеть сердца насквозь. Увы, какое-то несчастье сломило ту даму, что живёт здесь – кажется, Вы называли её миссис Вуд? С каждым годом сердце бедняги всё больше покрывается ржавчиной. А ржавое сердце – глухое сердце, их обладатели не слышат музыки призраков. Пожалуйста, поберегите своё сердце! Многие и мечтать не могут о такой чуткости. Цените его. Хорошо?
– Хорошо, – кивнул я. – Вы сказали мне правду, эта сарабанда понравилась мне больше первой. Как давно Вы играете?
– Я играла ещё тогда, когда была жива.
– Но кем Вы были? Какое Ваше имя? Вы жили здесь? Что с Вами случилось?
– Я почти ничего не помню. Всё, всё кануло в Лету, ушло в туман беспамятства. Музыка – единственное, что у меня осталось. Получается, даже глаза потеряли свой цвет, ведь раньше они были голубыми! Я помню только, как вечно пребывала среди какой-то толпы. Эта толпа, она была такой разноликой по внешнему виду и одинаково пустой внутри! И все до единого в этой толпе твердили, что мои глаза подобны раннему тонкому льду на озере, посыпанному снегом. Их так боялись! Страшные голубые глаза и музыка – вот все воспоминания о прошлой жизни. Я должна быть благодарна, что имею возможность играть! О нет, если бы не было музыки, если бы не фортепиано! Оно заменяет мне и имя, и память, и разум, и суть, и смысл... Я без него ничто.
Бесцветные монетки глаз заволоклись водой, по капле стекающей по синеватой коже так размеренно, точно крадучись. Одна из слезинок, сбросившись со скалы острого подбородка, понеслась к земле, впитывая в себя лунный свет. Разбившись о безжалостный пол, она разлетелась звенящими прозрачными осколками.
Проведя ветвистой кистью по лицу, девушка стёрла сияющие слёзы рукавом и, натянув насильственную улыбку, взглянула на меня со словами:
– Прошу меня простить, людское общество настраивает меня на чересчур сентиментальный лад.
Создавалось ощущение, будто и не было никакого плача. Слёзы не оставили ни следа на гладкой коже, а глаза оставались такими же чистыми, нетронутыми покраснениями, которые обычно вызывают женские откровения. Только тоска, тоска вернулась в эти прелестные зеркальца, большие, словно пытающиеся жадно поглотить весь редкий свет ночей и зорь.
– Любите ли Вы Баха? Имею в виду Иоганна Себастьяна Баха, – прошептал голос привидения.
«Ну как я могу не любить Иоганна Себастьяна Баха?» – подумал я. Конечно, я ничего не помнил, а возможно, и вовсе никогда не знал его произведений. Но, с другой стороны, он же был «религиозным трудолюбивым семьянином, работавшим при церкви», лично мне никакого зла ещё не причинял. Вы смеётесь над моими рассуждениями? Я тоже. Но как можно было не любить Баха, если о нём спрашивает тонкая линия бледно-лавандовых губ? Слава Богу, моя собеседница не слышала моих мыслей и, удовлетворенная восторженным кивком, вновь склонилась над своим инструментом.
– Иоганн Себастьян Бах, «Менуэт в соль миноре», – торжественно провозгласил соловьиный голос музыкантки.