глава №6.
Спустя неделю дом будто вымер.
Тишина заполнила каждый угол, проникла в кладовки, в гараж, в гулкое эхо коридоров. Даже по утрам, когда раньше пахло кофе, сигарным дымом и одеколоном её отца, теперь пахло пустотой. Стены, казалось, вслушивались в её шаги, зеркала отражали только тревогу.
На третий день после того, как она видела отца у складов, Эмили сидела у окна, глядя, как волны разбиваются о берег. Её пальцы дрожали, когда она крутила ложечку в чашке с чаем. Чай давно остыл. На четвёртый день она перестала вставать по утрам.
На седьмой день она больше не притворялась, что всё в порядке. Отец не вернулся. Его телефон молчал, офис никто не открывал. Ни помощников, ни охраны — только пара чересчур дружелюбных «деловых партнёров», которые дважды приходили на порог и уходили, не добившись ответа.
Эми сидела в его кабинете, в кожаном кресле, которое пахло кожей и вишнёвым табаком. Её ноги были подтянуты к груди, подбородок лежал на коленях. Она не плакала. Слёзы высохли в ту самую ночь, когда она видела, как автомат передаётся из рук в руки.
В глубине души она уже знала.
— Его убили, — сказала она вслух. Просто, как констатацию. Никому. Сама себе.
Это была не истерика и не догадка. Это было чувство. Как будто внутри неё что-то оборвалось, затихло. Он совершал опасные сделки. Он переходил дорогу опасным людям. А в его жизни никогда не было запаса прочности — он шёл по грани, по острию ножа.
Она не оправдывала его. Но он был её отцом, а теперь его не было.
***
В голове кружились обрывки мыслей. Что делать дальше? Обратиться в полицию? Бессмысленно. Она не была наивной. Полиция давно "не замечала" их дом. Те, кто приходили с ордерами, потом почему-то получали новые машины, а протоколы терялись.
Может, позвонить Саре?
Но нет.
Их последний разговор был тяжёлым, почти ледяным. Сара была раздавлена — отец устроил ей сцену прямо при Эми, закричал, что она «позор семьи», что «этот Джон Б. испортит тебе жизнь». Эми тогда не вмешалась. Она стояла за углом лестницы, слушая каждое слово, чувствуя, как пепел опадает на сердце. Как она могла бы теперь прийти и сказать: «Мне нужна помощь»?
Помощь. От кого? От Киары, которая ненавидит всё, что связано с «восьмёркой»?
От Джона, с которым они никогда не были близки?
От Джея... Она сжала пальцы, дабы забыть о нем, ноготки впились в тыльную сторону ладони, да так больно, что даже в глазах потемнело.
«Не думай о нём. Не сейчас.»
***
Она поехала к складам на восьмой день. Не потому, что ожидала чего-то — скорее, потому что внутри было невыносимо сидеть на месте. Машина медленно катилась по знакомой дороге, под резиной хрустел гравий. Было пасмурно, тяжёлые тучи нависали над островом, и в этом свете всё казалось чуть бледнее, будто выцветшее фото.
Фургон исчез.
Только куски чёрной изоленты валялись у забора. Запах — тот самый, металлический и острый — всё ещё висел в воздухе, как эхо. В углу она заметила следы шин. Тяжёлые. Как от грузовика.
Подойдя ближе, Эмили увидела на земле что-то блестящее. Металлическое кольцо. Пряжка от ремня или… часть цепочки. Она не узнала. Но взяла. Вдруг в спине будто что-то хрустнуло — инстинкт. Она обернулась и тогда она увидела его.
Мужчина стоял у стены, лениво опершись плечом. Без плаща, без театральности — майка, потемневшая от влаги, потёртые шорты, сандалии. Вид — типичный островной: будто только что вышел из бара. Но в руках — зажигалка, которую он щёлкал с раздражающим звуком, раз за разом.
— Что, папочку ищешь? — спросил он. Голос был бархатным, но со сталью под обивкой, как нож в бардачке.
— Нет, — сказала она. — Я ищу тех, кто считает, что может войти в мой дом и остаться живым.
Он рассмеялся. Медленно, с наслаждением.
— А ты огонь. Всё в отца, да?
— Не знаю. Он мёртв.
Мужчина немного сдвинулся с места.
— Может быть. А может, просто играет в прятки. Он должен, малышка. До хуя. А кто платит за старые долги, как думаешь?
— Ты не на того нарвался, — Эмили подошла вплотную. — Я не девочка из поместья. Я разбирала его контейнеры, когда мне было девять. Я знаю, в какой из них был героин, а в какой оружие. И я знаю, что если ты здесь — значит, вы не получили, что хотели. Значит, вы в жопе.
— Мы? — он прищурился, лениво, будто не услышал угрозу, а просто наслаждался её звучанием.
Он стоял, будто врастая в стену, в расслабленной позе, но что-то в нём выдавало другое — напряжённый уголок губ, непроизвольно сжатая челюсть, пальцы, которые чуть дернулись, как у стрелка на спусковом крючке. Он не был просто курьером. И не был просто говорящей головой. Этот человек уже делал грязную работу. Не раз. Не впервые. И точно не в последний.
— Ага. — Эмили ответила так, как будто у них была беседа за коктейлем, а не на фоне ржавых стен и запаха пыли и железа. — Мы. Ты. Те, кто думает, что "восьмёрка" — это просто особняки у океана и девочки с идеальным макияжем. Вы не понимаете, что там внутри. Никогда не понимали. А теперь — поздно.
Она сделала шаг вперёд. Между ними осталось полтора метра. Он выше, шире. У него руки, способные ломать шеи. Но она не дрожала. Ни капли.
Возможно, потому что в ней не осталось страха. Или потому что он вытек той ночью, когда отец вернулся домой весь в крови и сказал: «Если кто-то придёт — стреляй без предупреждения».
— А ты знаешь, как говорить, — протянул он, снова щёлкнув зажигалкой. Огненная искра вспыхнула и тут же погасла. — Только язык — не оружие. А ты тут машешь им, будто собираешься убить.
Девушка усмехнулась, если языком можно было бы убить — она бы сделала это давно, да и не с одним обидчиком из своей жизни.
— Не собираюсь, — сказала она, тихо, но отчётливо. — Я просто подогреваю обстановку. Ты же пришёл сюда не за тем, чтобы любоваться видами.
Он не ответил сразу. Щёлкнул зажигалкой в последний раз и сунул её в карман. Казалось, они оба слышали, как ветер подхватил старый пластиковый пакет и понёс его в сторону морского прибоя. Остров замирал. Песок под ногами чуть оседал, как будто сам природа внимала их диалогу, затаив дыхание.
— Я пришёл, — наконец произнёс он, — чтобы предупредить.
— Предупреждают обычно до, — Эмили склонила голову. — После — это уже угроза.
Он ухмыльнулся — губы чуть дёрнулись вверх, но глаза остались холодными. Стальными. Он смотрел не на неё — он считывал её. Искал слабину, ищущим, натренированным взглядом. Как пёс, вынюхивающий страх.
— Ты бы не стояла тут, если бы не была хотя бы наполовину уверена, что всё пошло не по плану, — сказал он. — Значит, ты что-то знаешь. Или чувствуешь. А чувства — они, знаешь, как дым. Где дым — там и огонь. А огонь, малышка, жрёт всех подряд.
Эмили выдержала паузу. Долгую. Медленно выдохнула. Слишком много в её жизни говорили о пламени, жгли свечи, устраивали похороны не тел, а ожиданий.
— Если ты пришёл, чтобы сжечь меня — встань в очередь, — тихо сказала она. — Я уже давно в огне. И, поверь, научилась в нём жить.
Когда он ушёл — а он ушёл первым, будто понял, что не вытянет в этой дуэли взгляда, — она ещё долго стояла на том же месте. Тело её дрожало — но не от страха. Скорее от перенапряжения. От переполненного стакана, который давно должен был пролиться.
Пальцы сжимали металлическую цепочку — ту самую, с земли. Она нагрелась в ладони, как будто приняла на себя всё, что было сказано.
Потом Эмили медленно опустилась на корточки и выдохнула. Глубоко. Резко. Мир снова завёл плёнку — ту самую, в которой отец был жив, мать пила лекарства, но улыбалась по праздникам, а Джей Джей… Она прогнала эту мысль, как пчелу от раны. Не время.
Когда он ушёл — а он ушёл первым, будто понял, что не вытянет в этой дуэли взгляда, — она ещё долго стояла на том же месте. Тело её дрожало — но не от страха. Скорее от перенапряжения. От переполненного стакана, который давно должен был пролиться.
Пальцы сжимали металлическую цепочку — ту самую, с земли. Она нагрелась в ладони, как будто приняла на себя всё, что было сказано.
Потом Эмили медленно опустилась на корточки и выдохнула. Глубоко. Резко. Мир снова завёл плёнку — ту самую, в которой отец был жив, мать пила лекарства, но улыбалась по праздникам, а Джей Джей… Она прогнала эту мысль, как пчелу от раны. Не время.
Когда она вернулась домой, небо уже выцвело до сдержанного серого, будто само устало от своего существования и решило отступить в тень. Закат не обещал ни красоты, ни покоя — только тусклую, равнодушную смену дня и ночи. Всё вокруг дышало влажной тишиной: земля, потревоженная ветром, скрип деревьев, как дыхание старика, и дом, её дом — замерший, пропитанный недоговорённостями.
Она вошла внутрь, не удосужившись включить свет. Тьма приняла её безусловно, будто старая подруга, привыкшая к её странному возвращению. Сломанная лампа в прихожей — по-прежнему мертва, как и отражение в тёмном стекле шкафа, где она мельком увидела не лицо, а призрак. Её шаги, глухие и осторожные, отдавались гулом по пустому мрамору, и каждый шаг был как напоминание — она осталась одна.
Кухня встретила её безмолвием. Она машинально открыла холодильник, зная заранее, что там ничего нет, и всё же сделала это. Ритуал. Надежда. Или просто память о прежней жизни, где открытая дверца сулила утешение, хотя бы в виде холодного молока. Закрыла. Открыла снова — вдруг. Но внутри всё тот же ледяной воздух и тишина, более звенящая, чем шум.
Она вытащила бутылку воды, села за столешницу и замерла, уставившись в гладкую, отполированную до зеркальности поверхность. Оттуда на неё смотрела девушка с острыми скулами и пустыми глазами. Взгляд — сухой, как песок. Под глазами — синева, как тень, от которой невозможно избавиться. Она сжала пальцы. Звенела тишина. Всё внутри неё кричало, но снаружи — ни звука.
Вспомнились слова мужчины у складов, с его смазанной ухмылкой и бархатным, как подгнившее вино, голосом: «Папочку ищешь?» — и внутри, где-то в грудной клетке, всё сжалось до боли. Отвращение — вязкое, как гудрон. Злость — холодная, не вспышка, а ледяной скол, застрявший под кожей.
Она встала. Резко. Так, что стул с глухим лязгом качнулся назад. Тело двигалось почти механически, будто её тянули нити. На второй этаж она поднималась молча, по застывшему в сумерках дому, словно во сне, где всё замедлено, и только сердце колотится с бешеной скоростью.
Сейф стоял в углу, за панелью, где раньше висела картина. Картину убрали после одного из «визитов», когда отец сказал: «Не хочу, чтобы они смотрели на нас даже со стены». Цифры вводились с дрожью, хотя пальцы были твёрды — дата рождения матери, единственная константа в её памяти. Щелчок. Открытие.
Металл, холодный, как могильная плита. Папки, флешки, обмотанные резинками пачки документов. И он — пистолет. Потёртый, с выбитым номером, в чёрной коже кобуры. Отец дал его ей, когда ей было шестнадцать, и в его глазах тогда была не гордость, а обречённость. Как будто он уже знал, что однажды она достанет это оружие не ради защиты, а ради мести.
Она взяла пистолет. Вес — знакомый, почти уютный. Металл лег в ладонь так, будто всегда принадлежал ей. Как кольцо, которое передают по наследству, только это кольцо могло
убивать.
Эмили провела пальцем по спусковому крючку — жест почти нежный, как прикосновение к детской игрушке, только в этом прикосновении было что-то пугающее. Она не думала о том, кого могла бы застрелить. Она думала о том, что теперь у неё есть возможность. Возможность, которую кто-то, где-то, давно решил, что ей придётся использовать.
Она убрала пистолет обратно в кобуру и засунула в карман чёрной куртки, той самой, в которой отец всегда ездил «на встречи». И впервые за долгое время поняла, что не верит в случайности. Ничто из этого не происходило просто так.
***
Весь последующий день был, словно в тумане, хотя над остров восседало солнце, что пекло, будто бы пыталось сжечь все живое. Картер боялась даже выглянуть на улицу, не то, чтобы выйти. Ей казалось, что её могут убить, в самый неподходящий момент. Что у нее осталось? Мать в диспансере? Отец, который неизвестно где? Друзья, с которыми она больше никогда не сможет иметь теплых отношений? Нет, ничего, абсолютно ничего. Не зря Джей тогда сказал, что она умеет разыгрывать спектакли. Он не верил ни единому её слову. Было больно, обидно и мерзко от самой себя. Что она представляет из себя? Даже сама Эми не могла дать себе ответ.
В этот момент, в дверь позвонили, да так напористо, что у нее перехватило дыхание. Вдруг за ней пришли..
— Эми, прекрати, — сжимая кулаки, прошептала девушка. В любом случае, её тело найдут, если что-то случится. Зафиксируют смерть, отвезут в морг и проведут роскошные похороны. Аккуратно продвигаясь через гостиную, выглядывая в окна — в которых не было видно, кто так напористо звонит и стучит в дверь. Все же, добравшись, темноволосая открыла всевозможных щеколды, которые были встроены в дверь «на всякий случай, ради безопасности».
На пороге стоял Хантер: все такой же эталонный и до боли роскошный. На его лице не было прежнего веселья, как это было всегда. Он точно знал о пропаже отца, его папенька и маменька об этом позаботились, в этом Эми не сомневалась. Сейчас, глядя на него оценивающим взглядом сверху вниз, она не могла понять, что нашла в нем, тогда — два года назад. Она вспоминала, как Рэйф произнес ей эти заветные слова «он трахал её». Тогда мир рухнул на множество маленьких кусочков. Почему она променяла Джея на этого болвана? Понятия не имела, думала, что найдя парня себе по статусу, её примут, что отец перестанет срываться и говорить, что дочь виновата во всех смертных грехах и том, что мать оказалась в психушке.
В руках он держал коробку. Картонную, ничем не примечательную. Но было в ней что-то не то. Слишком плотная, слишком живая, будто дышала.
— Ты… — начала она, но слова тут же застряли в горле. Глаза Хантера потемнели. Он опустил коробку к себе на грудь, как будто хотел спрятать её от неё. Или от самого себя.
— Это… — Он замолчал, провёл языком по сухим губам. — Это от Джоша. Его вещи.
Имя прозвучало, как выстрел. Без предупреждения, без преамбулы.
Джош — брат, морпех. Воздух вокруг неё, казалось, остановился. Звук уехал куда-то в бок, всё стало мягким и липким, как мёд на жаре.
— Что ты сказал? — спросила Эми, не узнавая свой голос — он был чужим. Хантер медленно поднял глаза и в этих глазах не было ни капли привычной бравады, ни тени насмешки. Только тяжесть. Усталость. И горечь.
— Он мёртв, Эми. Уже два месяца. Передоз.
Мир обрушился — не с грохотом, а в тишине. Словно потолок, который медленно-медленно осыпается тебе на голову, и ты даже не сразу понимаешь, что под ним стоишь.
— Это… невозможно, — прошептала она, делая шаг назад. — Нет-нет-нет, ты врёшь.
— Хотел бы, — глухо сказал он, опуская коробку на пол. — Но нет.
Эми вцепилась пальцами в дверной косяк, словно он был единственным, что ещё соединяло её с реальностью.
— Откуда ты знаешь? — в её голосе нарастала паника. — Как ты вообще… ты... ты его даже не знал по-настоящему!
— Он указал меня контактным лицом, — коротко ответил Хантер. — В бумагах. В госпитале.
— Какого чёрта?! — Она взвилась, как пламя. — Почему не я?! Я его сестра! Его чёртова семья!
— Потому что он не хотел, чтобы ты знала. По крайней мере, не сразу. — Хантер говорил медленно, словно каждое слово причиняло ему боль. — Он боялся, что ты не простишь ему. Или себе.
Эми почувствовала, как что-то внутри неё ломается. С треском, с плачем. Джош. Её брат. Её защита, её союзник. Он ушёл... и не попрощался.
— А... — она с трудом сглотнула, — а мама? Она знала?
— Нет. — Он отвёл взгляд. — Никто. Только я.
Она замерла. Всё тело сжалось, будто стало меньше на размер.
— Почему ты?
Он опустил плечи.
— Потому что я был там. Потому что он написал мне. Потому что… — он замолчал, провёл рукой по волосам. — Потому что это отчасти моя вина. И отчасти — твоего отца.
Эми застыла.
— Повтори. — Голос её стал ледяным.
Хантер взглянул ей прямо в глаза.
— Он пил, Эми. Твой отец. Пил и кричал. Пинал Джоша, когда тот вернулся с Ближнего Востока. Он называл его трусом, инвалидом, позором семьи. Говорил, что если бы тот умер в бою, хоть польза была бы. Я слышал это своими ушами. Был в доме в ту ночь.
Эми почувствовала, как мир начал вращаться вокруг неё.
— И что? — прошептала она. — Что он сделал после?
— Исчез. Уехал в Лос-Анджелес. Устроился в приют. Больше не выходил на связь. Я искал его. Не сразу. Поздно. И… — он замолчал. — Он передознулся в душевой. Никто не заметил сразу, только на утро.
Тишина повисла густая, как пепел, Эми не знала, что сказать, все навалилось, будто бы по накатанной.
— Где он сейчас? — спросила она.
— Урна. В машине. Я привёз её. Хотел сначала сказать, потом… потом не знал, как. Прости.
Эми глубоко вдохнула.
— Принеси её. Немедленно.
Хантер кивнул. Молча. Как солдат, принявший приказ. Пока он уходил, Эми села на пол, прижавшись спиной к стене. Комната плавала перед глазами. Как будто кто-то вскрыл старую, залатанную рану, из которой теперь текло всё — боль, вина, воспоминания.
Он вернулся через несколько минут. В руках — урна. Простая, металлическая, тяжёлая, как совесть.
— Поставь на стол, — сказала Эми, не поднимаясь. Он так и сделала, не сказав ни слова, а девушка лишь проводила его взглядом на кухню.
— Он говорил про тебя, — вдруг выдохнул он. — Всегда. Даже когда все было плохо. Он держал у себя твою фотографию. С пляжа. Где вы вдвоём, и ты с мороженым.
— У меня такая есть. — Эми сглотнула, ощущая, как щёки стягивает соль.
— Он винил себя. За всё. Но особенно… — Хантер замолчал, потом заговорил снова. — За то, что оставил тебя одну с этим… чудовищем. С отцом.
Эми закрыла глаза. Перед ней всплывали картины: отец, залитый виски, стоящий над Джошем с ремнём, мать в истерике, она — забившаяся в угол с подушкой, чтобы не слышать.
Джош, прижавший её к себе в ту ночь.
«Ты не одна, я всегда буду с тобой. Маленькие Картеры навсегда».
***
Урна стояла на кухонном столе, как холодный памятник молчаливой правде. В доме было неестественно тихо. Даже холодильник, казалось, перестал гудеть, будто осознав, что любое лишнее движение — кощунство. Эми не могла оторвать от неё взгляда. Металл отливал сталью, в нём отражались блики солнца снаружи, и всё это было до тошноты реальным. Она провела пальцами по крышке — медленно, будто касаясь лба брата. Тепла не было. Только безмолвие.
На коробке, что всё ещё стояла в коридоре, взгляд её задержался случайно. Хантер, уходя, оставил её у двери, как будто боялся занести слишком много воспоминаний сразу. Но Эми уже открыла дверь.
Коробка была плотная, углы стерты, как будто кто-то таскал её из места в место. Внутри — одежда, армейские жетоны, старая зажигалка, с которой он никогда не расставался. И тетрадь. Потёртая, с замятой обложкой, перепачканной то ли кофе, то ли кровью. Она пахла дешёвыми сигаретами и старым потом. Эми взяла её дрожащими руками. На первой странице коряво выведено:
«Джош Картер. Если читаешь — значит, мне больше нечего бояться.»
Сердце пропустило удар. Она осторожно перевернула страницу.
25 сентября
«Сегодня мне снился отец.
Не как раньше — не злым, не с бутылкой в руке. Он просто сидел на крыльце и смотрел на закат. Я подошёл, сел рядом. Он не смотрел на меня, только сказал:
«Ты тоже стал никем».
Проснулся в холодном поту. Руки дрожали так, будто я снова в Кабуле. Иногда мне кажется, я так и не уехал. Иногда кажется — зря вернулся, зря выжил.»
7 октября
«Эми снилась. Маленькая, в синем сарафане, с мороженым. Кричала: «Смотри, Джо, я умею крутиться!» — и вертелась, пока не упала.
Я поднял её, а она вцепилась в меня, как тогда, когда наш старик швырнул вазу об стену и сказал, что мама больна, потому что мы с ней — проклятье.
Прости, сестрёнка. Я должен был забрать тебя с собой. Но я сам не вывез.
Бог мой свидетель, я бы всё отдал, чтобы повернуть время вспять. Но у меня даже Бога нет.»
Эми зажала рот рукой, чтобы не закричать. Её дыхание сбилось. Она сидела на полу, тетрадь лежала у неё на коленях, а внутри всё разрывалось. Как давно он всё это носил в себе? Сколько боли — в строчках, между ними, в паузах между датами? Она перевернула страницу.
15 октября
«Я пытался бросить. Честно. Психолог сказал, что нужно писать, чтобы не сойти с ума.
«Ведение журнала помогает структурировать травму».
Ага, структурируй, когда голоса в голове говорят, что ты — ошибка. Я не вернулся домой не потому, что боялся тебя. А потому что не хотел, чтобы ты видела, каким я стал. Я не брат. Я тень.
Но иногда мне кажется, ты всё ещё там. В нашей комнате. Рисуешь на стене фломастерами и поёшь «Radiohead» вполголоса.
Я скучаю. Так больно, что физически, что морально.»
Она закрыла тетрадь, прижав её к груди. Хотелось кричать. Кусать воздух. Разбивать стены. Но она просто сидела. Молча. Сжимая бумагу, как последний фрагмент от былого «мы». Она встала. Медленно, как старуха. Подошла к урне. Поставила на неё тетрадь. Вздохнула:
— Прости, что не была рядом. Прости, что не знала. Прости, что жива.
Потом открыла её снова.
1 ноября
«Иногда мне хочется написать ей. Просто «привет». Без объяснений. Без боли.
Но что я скажу?
«Эй, привет, я теперь живу в приюте с парнями, которых гложет война изнутри».
Или: «Прости, что оставил тебя наедине с ублюдком».
Он ведь разрушил нас всех, этот ублюдок. Мамину голову, мою душу. Твою веру.
Почему мы не можем быть нормальной семьей? Почему нельзя просто собраться за столом, как в кино? Я хотел бы, чтобы у тебя всё получилось. Чтобы ты была счастлива. Даже, если меня не будет рядом. Я всегда был на твоей стороне, Эми. Даже когда молчал.»
И снова слёзы. Проклятые, горячие, выжигающие кожу. Она швырнула тетрадь на диван, прошла в ванную и включила воду на максимум. Громче. Громче. Чтобы не слышать, как кричит душа.
Минут через пятнадцать она вернулась. Волосы мокрые, лицо бледное, но взгляд уже не метался — был застывший, каменный. Она снова взяла тетрадь. Перелистала к самому концу.
17 мая
«Я помню, как ты пела мне колыбельную, когда думала, что я сплю. Твоя маленькая ладошка на моей щеке. Тебе было шесть. А мне тогда было двадцать и я не знал, что значит быть мужчиной.
Сейчас мне тридцать один. Я до сих пор не знаю. Если это читаешь — значит, всё. Я больше не смог. Но ты сможешь. Ты сильная. Сильнее всех нас. Пожалуйста, не вини себя. Это не ты. Это мир. А я просто устал быть в нём. Я люблю тебя, сестрёнка. Моя маленькая Картер. Мой маленький Каспер».
Когда Эмили вернулась в комнату, воздух в ней казался другим. Тяжёлым, неподвижным. Она села на пол, туда, где совсем недавно ещё прижимала к груди тетрадь Джоша. Теперь она лежала рядом с урной, словно охраняла прах брата. Эми подняла её. Бумага под ладонью была шершавая, слегка потёртая от чужих пальцев и времени.
Она открыла на первых страницах. Там не было дат, не было даже заголовков. Только текст, будто вырванный из памяти, необработанный, живой.
«Ты была такой забавной с этим огромным рюкзаком. Всё время падал с плеч. А он — Джей — поднимал его, даже когда ты шипела и говорила, что справишься сама. Я стоял в окне кухни и думал: чёрт, она в кого такая упрямая?
А потом ты засмеялась. Громко. Настояще. Джей тебе что-то сказал, ты схватила его за руку, и в ту секунду я понял, что ты выросла. Что ты уже не та девчонка, которая ходила за мной хвостом. У тебя появился кто-то, кто видит тебя. Кто смеётся с тобой одинаково.
Мне стало страшно. Страшно, что вырастешь и уйдёшь. Но, наверное, в этом и есть смысл — чтобы ты ушла. Но не от боли, а к себе.»
Эми слабо усмехнулась. Это был тот день — последний день учебного года. Джей тогда ещё не стал таким близким, просто соседский мальчишка с вечно спутанными волосами. Она помнила тот рюкзак: серый, с пятном от кетчупа. Помнила, как Джош смотрел из окна. Она чувствовала это кожей — взгляд, полный чего-то большего, чем просто наблюдение
«Впервые увидел, как он тебя обнимает. Не как друг. По-настоящему. Вы стояли у остановки, оба в дождевиках, и он наклонился к тебе, как будто спрашивал что-то. Но я знал — просто хотел быть ближе. А ты смотрела на него, как когда-то смотрела на меня, когда я приносил тебе шоколад после школы.
Я не приревновал. Нет. Я просто понял: он не причинит тебе зла.
Я потом спросил его. Грубо. Почти как допрос. А он не испугался. Сказал: «Я её не трону. Я с ней, потому что она свет».
Ты знаешь, как редко кто-то называет тебя светом?»
«Вы пропадали на целые вечера. Иногда я слышал, как ты возвращаешься домой поздно. Тихо. Осторожно.
Я притворялся спящим, но слышал, как ты ставишь свои кеды у порога, как пытаешься не дышать. А потом ты заходила в мою комнату. Садилась на край кровати. Не говорила ни слова. Просто сидела. Я делал вид, что не просыпаюсь. Но мне было спокойно.
Ты больше не ребёнок, Картер. Но ты — всё ещё моя сестра. И пока ты сидела рядом, я чувствовал, что я дома.»
Эми сглотнула. Пальцы побелели на тетради. Она помнила — особенно тот вечер после ссоры с матерью. Тогда Джош молчал, но она накрыл его пледом. Он не говорила спасибо. Считал это слабостью..
«Однажды он пришёл ко мне. Один. Сел на ступеньки у дома. Сказал, что не может с тобой говорить, что ты злишься, что ты отталкиваешь.
Я хотел послать его, ведь ты моя сестра. Но он смотрел, как я сам когда-то смотрел на мать, когда она ещё улыбалась. Я сказал ему, чтобы он не сдавался. Что ты боишься, вот и прячешься за гнев.
Он кивнул. Ушёл.
А через три дня ты вернулась домой с глазами, полными солнца. Спасибо ему. За то, что не испугался твоей тьмы.»
«Ты читала ему свои стихи. Я слышал из своей комнаты. Они были странные, сбивчивые, с глухими рифмами и отсылками к смерти.
А он... Он слушал. По-настоящему. Как будто ты читала Гюго.
Я тогда впервые подумал: если бы я мог вернуться — я бы выбрал себе такого друга. Такого брата.
Джей не был правильным. Но он был честным. Ты это ценишь больше всего, правда?»
Сердце Эми сжалось. Эти стихи — она тогда горела ими. Джей молча кивал, даже когда смысла не было. Он ее смеялся. Никогда. Джош слышал. Всегда. И не вмешивался. Он был как тень — тихий, понимающий, настоящий.
«Ты плакала у меня на плече. Сказала, что боишься потерять его. Что любовь у нас в семье — как проклятие. Я не знал, что сказать. Только обнял.
А потом написал в блокноте:
«Не всякая любовь заканчивается болью. Но всякая боль — оттого, что мы любили».
Я не дал тебе прочесть. Берёг, как оберег.»
Эми закрыла глаза. Слёзы накрыли резко, как ливень — без предупреждения. Она всё это чувствовала до сих пор. Проклятие любви. Как будто кто-то шептал в детстве: «не полюби — не будешь страдать». Но она полюбила. И страдала. В груди звенело. Джош знал. Он видел, чувствовал. И поддерживал — молча, но безоговорочно. А она... она даже не сказала ему тогда, как была благодарна. Не успела. Не захотела? Листая дальше, она наткнулась на резкий переход — как если бы чернила потемнели, стали колкими.
Запись — через несколько страниц
«Я ненавижу больницы. Они пахнут как смерть.
Мама сидела в углу, смотрела в стену. Не узнала меня. Сказала, что я «тот с войны». Не сын. Просто образ.
Я вышел в коридор и стоял там полчаса. Смотрел в пол.
Потом пошёл домой. Долго мыл руки. Словно с них можно было смыть вину.
Потом узнал, что ты встречаешься с Хантером.
Серьёзно, Картер? Он же… он не про тебя. Он — про фасад. Про галочку в анкете. Про то, как правильно выглядеть.
А ты — ты всегда была из другого теста. Из пороха и света.
Я не осуждаю. Я просто… Я знаю, ты боишься. Думаешь, если выберешь того, кого «можно», всё наконец наладится.
Но ты же знаешь — оно не работает так.»
Эми вздрогнула. Дата выжжена в памяти: день, когда её не пустили к матери. Джош тогда пропал на весь день. А вечером они просто сидели рядом и ели лапшу, не говорили. Она даже не спросила, где он был. А он... просто не мог говорить.
15 января
«Вы с ним были у нас. Он держал тебя за талию, как будто владел. Мне хотелось его ударить.
Ты смеялась. И смотрела в сторону. Ты всё ещё не позволяла себе быть счастливой. Даже когда притворялась. Мне казалось, ты сама в себе заблудилась. Я знал, что Джей всё ещё рядом. Где-то на орбите. Ждал. Молчал. А я был в ярости. На отца. На маму. На себя. На Хантера. На этот дом, в котором даже стены больше не дышат. На войну. На всё, только не на тебя, ты всегда была моим любимым ангелом».
Щёки Эми вспыхнули, как будто Джош сказал это вслух. Как будто осуждение всё ещё витало в воздухе. Тогда она злилась. Думала: «он не понимает». Сейчас — понимала, что он видел сквозь. Видел боль, неуверенность. Видел, что Хантер — не тот.
1 февраля
«Ты стала чужой. Ты перестала заходить ко мне в комнату.
Я слышал, как ты плачешь по ночам, но не звал. Не хотел быть ещё одним, кто лезет с советами. Хотел, чтобы ты сама пришла, а ты не пришла.»
Эми опустила тетрадь на колени. Горло сжалось. Сердце колотилось, как в бочке. Всё это время… Он видел, он не ушёл, не предал, не отвернулся. Он просто ждал и писал. Страницу за страницей. Как будто строил ей лестницу обратно к себе. Она сжала край обложки. И, дрожащими пальцами, перевернула ещё одну страницу.
«Эми, я бы соврал, если бы сказал, что не дрожал перед этой встречей.
Полтора года, мать его. Полтора грёбаных года писем, вранья, полуправды, откровений, срывов, обещаний. Джей был для меня строчками на бумаге, и всё равно — каким-то образом стал живее большинства людей, которых я знал в этом долбаном городе.
Ты знаешь, я не сентиментальный — ты сама не раз так говорила. Но когда я его увидел, стоящего у пристани, в этой дурацкой выцветшей куртке, с руками в карманах, с ввалившимися глазами и этой злой, мёртвой улыбкой — меня словно кто-то изнутри пнул.
Он стал старше. Не внешне, а... как будто внутри что-то в нём обуглилось. Как у Джеймса — помнишь его? — только Джей не притворяется.
Он подошёл, и мы стояли, просто уставившись друг на друга, как два идиота. Я сказал:
— Ну, ты и говноед, Джей.
А он засмеялся. Первый настоящий смех за весь день. Прямо как тогда, когда я прочитал его первое письмо и сказал себе, что не могу этого пацана бросить.
Роутледж пустил меня к себе. Дом старый, пахнет плесенью, пивом и какой-то мятой тряпкой. Тараканы в прихожей, кривая лампа, кровать без простыни. Мне как раз по вкусу — после приюта и бетонных полов это курорт.
Я сижу здесь, курю его ублюдочные самокрутки и думаю о том, что тебе бы здесь не понравилось. Ни капли. Но Джей зашёл сегодня вечером, молча сел на пол и протянул мне пакет — в нём были баночные супы, пара яблок и пачка печенья. Ни слова. Как будто это что-то значит. А я ведь знаю — значит. Для него — дохрена.
Ты спрашивала, кто он на самом деле. Я сам не знал. Но он смотрит в глаза. Не все могут. И когда он молчит — в этом больше смысла, чем в орании всех наших терапевтов вместе взятых.
Эми, я впервые за долгое время почувствовал, что не один. И мне дико страшно, что это чувство — временное.»
Слёзы лились сами, девушка не могла сдерживаться, ей было так больно, будто бы она пропустила два года жизни, будто бы и не было никогда никакого Джоша и Джей Джея.. Эми перевернула на следующую страницу, текст был очень похож на говор её брата.
«Эми, сегодня я видел, как он плачет.
Не так, как в кино, не всхлипы и красивые слёзы. Он просто стоял на берегу, спиной ко мне, плечи ходуном — и звук, будто горло режут тупым ножом. Я подошёл, молча. Не тронул. Мы с тобой оба знаем — есть моменты, когда прикосновение — это вторжение.
Он потом соврал, что «просто ветер в глаз попал». Глаз, мать его, один. Я кивнул. Не стал настаивать.
Я не знаю, что с ним случилось за эти полтора года. Он не рассказывает. У него на шее свежий ожог, явно сигаретой. Шрамы на запястьях — старые. Мешки под глазами, словно он спит по полчаса раз в неделю. Но при этом… он принес мне сегодня кофе. Растворимый, как в казарме. Сказал: «Ты же морпех, а не принцесса». Я рассмеялся. Хотел вырубить его, но засмеялся.
Я сижу сейчас у открытого окна, слышу, как чайки орут, и думаю, что ты бы сказала. Ты бы, наверное, назвала всё это «эмоциональным мазохизмом». Ты часто так говоришь — «пережёвываешь чужую боль, Джош». Но знаешь что, Каспер?
Иногда боль — это всё, что остаётся. И если ты найдёшь кого-то, кто свою не прячет под слоем дерьма и насмешек — держись за него. Пусть он даже не умеет говорить. Пусть он даже сломан.
Он напомнил мне тебя. Тем, как держит себя в руках, даже когда весь мир идёт по пизде.
Вы бы друг друга поняли.
Вы и так как-то... связаны.
Не знаю, как объяснить.»
Она перечитала эту запись три раза. И каждый раз — будто кто-то открывал старую рану и снова втыкал неё пальцы. Он писал о Джее так, как когда-то писал о ней. С теплом, с яростью, с этой проклятой бесконечной эмпатией, от которой у Эми всегда сводило горло. Джей — новый брат? Новый призрак, за которым он будет гоняться, пока не исчезнет сам? Девушка чувствовала, как ревность и стыд перемешиваются внутри. Не потому что он заботился о Джее. А потому что она не знала, как сильно он способен любить. И потому что, может быть, она сама не заслужила такой любви. Когда-то Джей дал ей кулон на нитке, они были совсем детьми. Он тогда сказал: «Если потеряешь — значит, не ты его хранишь, а он тебя». И Эми потеряла его, наверное, он был прав.
[очень благодарна вам за прочтения и отзывы! после некоторых просьб и осознавая свои возможности, я решилась на создание телеграмм канала, где буду делиться с вами спойлерами, примечаниями и многими другими приколами к своим работам! кому это будет интересно, то милости прошу 🫶🏻
ссылочка: https://t.me/wxstrfy
юз: wxstrfy (катя философствует)]