Глава 12
27 апреля
Ночь
Прошлой ночью практически ничего серьёзного не произошло — ни секса, ни страстных поцелуев. Мы просто возбуждённо и с интересом изучали тела друг друга, словно впервые открывали для себя что-то новое. Этот момент был полон неопределённости и одновременно невероятного напряжения. Наши прикосновения были осторожными, но желанными, и каждый жест, каждая реакция была наполнена особым смыслом.
Ночь была полна напряжения и ожидания, но оставалась на грани между невинностью и страстью. В темноте комнаты мы, не отрываясь друг от друга, словно изучали новые, неизведанные территории. Прикосновения были медленными и вдумчивыми, каждый жест казался значимым и полным смысла. Я чувствовала, как Лёша ведет себя осторожно, хотя его желание и стремление прикоснуться к каждой части моего тела были очевидны.
Когда его рука скользнула по моей спине, задержалась на линии талии и, наконец, добралась до плеча, я ощутила, как по телу пробежала дрожь. В ответ я тоже не оставалась пассивной, изучала его реакцию, проводя пальцами по коже, мягко касаясь его груди и чувствуя, как его дыхание становится более прерывистым. Мы не торопились, наслаждаясь каждым моментом, каждым касанием, словно это был последний шанс испытать что-то подобное.
Но что-то удерживало нас от того, чтобы перейти черту. Может быть, это была неопределённость, страх или даже осознание того, что после этого всё изменится. Хотя страсть нарастала, мы осторожно подходили к этой грани, не пересекав её.
Самым странным, однако, было то, что несмотря на всю эту близость, на накал эмоций и чувств, мы так и не поцеловались. Это должно было быть естественным продолжением того, что между нами происходило. Я видела, как Лёша несколько раз приближался ко мне, его взгляд задерживался на моих губах, и я чувствовала, как его дыхание становилось всё более неровным, но каждый раз, когда он хотел приблизиться для поцелуя, я останавливала его.
Т/И— Лёш, ты заразишься.. — шептала я, мягко касаясь его лица рукой, чувствуя, как он слегка напрягается, но всё же отступает. В его глазах было желание, смесь страсти и разочарования, но он подчинялся моему предостережению. Это было даже немного забавно: мы позволяли себе касаться друг друга, чувствовать тепло тела, ощущать каждую деталь кожи, но поцелуй, эта последняя грань близости, казалась нам недоступной и даже запретной.
Было забавно и в то же время удивительно видеть, как сильно Лёша хотел поцеловать меня. Его желание проявлялось в каждом движении — от нежных, почти едва ощутимых касаний до более уверенных поцелуев. Его губы оставляли влажные следы на моих бедрах, как будто он пытался запомнить каждый сантиметр моей кожи. Он поднимался выше, его дыхание становилось всё более горячим, и вот уже я ощущала на своей шее лёгкие покусывания и глубокие засосы, которые позже останутся напоминанием о наших мгновениях близости.
Но что бы Лёша ни делал, что бы ни пытался выразить, его взгляд, его все ещё не удовлетворённое желание направлялись только на мои губы. Казалось, что именно в них была заключена вся его страсть, его потребность выразить свою любовь. В какие-то моменты, я видела, как он буквально борется с собой, как его терпение истощается, как его руки крепче сжимаются на моём теле, словно в надежде найти способ обойти запрет.
Иногда он даже злился. Я чувствовала это напряжение в его движениях, видела, как он сердится на ограничения, которые я установила, как он снова и снова пытается найти способ преодолеть эту преграду. Но несмотря на внутреннюю борьбу, Лёша слушался меня. Он останавливался на полпути, всё ещё позволяя себе только то, что я позволяла ему. Но в его прикосновениях, в его поцелуях, в каждом вздохе чувствовалась та глубина, которую он так стремился выразить.
В какой-то момент его лоб упёрся в мой, и я ощутила, как его горячее дыхание касается моих губ. Я знала, что он на грани — на грани того, чтобы нарушить мой запрет. Но он всё ещё удерживался, словно понимая, что не может переступить через мои слова, несмотря на своё желание. Я видела в его глазах смесь страсти, разочарования и заботы, и это наполнило меня ещё большей теплотой к нему.
Но даже среди этой бурной смеси эмоций, я тоже чувствовала, как меня всё больше притягивает к нему. В какой-то момент я сама потянулась к его лицу, коснувшись его щёк, и остановила его губы буквально в сантиметре от своих.
Т/И— нельзя.
Лёша — Знаю, — его голос был хриплым, но в нём слышалась мягкость. — Но всё равно хочу.
Я чуть заметно улыбнулась, понимая, что и сама нахожусь на грани того, чтобы переступить через все свои запреты. Но я не хотела , что бы Лёша дополнительно заболел , так и не поцеловав его.
Но как же мне нравилось, как же я хвалила себя, когда видела, как Лёша испытывает удовольствие, как его лицо озаряет эта неловкая, но счастливая улыбка. Это было как маленькая победа — заставить его почувствовать себя желанным, ценным. Когда я нежно кусала его за шею, шептала что-то тёплое и интимное на ухо, чувствовала, как его дыхание становится прерывистым, а тело напряжённым, это давало мне ощущение силы и контроля, но в то же время — близости и привязанности.
Когда я кусала его за шею, легонько и почти дразня, Лёша слегка сжимал мои плечи, как будто его тело не могло выдержать волну эмоций, которую я ему дарила. Я чувствовала, как в его груди пульсировало сердце, как его дыхание становилось сбивчивым. Каждое моё слово, шёпотом произнесённое на его ухо, заставляло его закрывать глаза, губы дрожали в попытке сдержать невольный вздох, который вырывался из его груди.
Мои руки путешествовали по его телу, как будто я пыталась прочитать его, понять его язык без слов. Я изучала каждый мускул, каждый изгиб, словно они открывали мне что-то важное о нём, о его внутреннем мире. Я ощущала каждую мелочь — напряжение в его спине, мягкость кожи на животе, силу его рук, которые крепко держали меня, как будто он боялся, что я могу исчезнуть.
Внутри меня разгоралось чувство, будто я становлюсь частью его, будто эти прикосновения создавали нечто большее, чем просто физическая близость. Я видела, как Лёша улыбался, но это была другая улыбка — тёплая и немного смущённая, словно он не привык к тому, чтобы быть в такой роли, к тому, чтобы кто-то заботился о его удовольствии.
И в этот момент я осознала, что эта игра между нами становилась всё более серьёзной. Даже если мы не перешли ту черту, которой я так боялась, наши чувства стали глубже. Мне нравилось видеть его таким, уязвимым и одновременно сильным, позволять себе быть нежной с ним и видеть его отклик.
В какой-то момент, когда Лёша лежал рядом, его рука на моей талии, его голова на подушке рядом с моей, я могла видеть, как его глаза светились в темноте. Он молчал, но по его взгляду было понятно, что внутри него происходила буря эмоций. Он явно хотел продолжить, хотел большего, но уважал мои границы, и в этом была своя особая нежность и уважение, которое ещё сильнее укрепляло нашу связь.
Мы продолжали лежать рядом, руки его исследовали мою кожу, нежно, но с глубоким желанием. Я чувствовала, как его пальцы иногда замедлялись, словно он пытался запомнить каждый момент, каждый сантиметр моего тела. И в этих прикосновениях, несмотря на всю их силу, было что-то удивительно невинное, словно мы всё ещё изучали, что значит быть настолько близкими друг другу, без того чтобы полностью отдаться страсти.
В конце концов, мы оба утомились от этой игры на грани, и я, прислушиваясь к его ровному дыханию, поняла, что он погрузился в сон. Я осталась наедине со своими мыслями, которые никак не давали мне покоя. Даже в этот момент, когда Лёша был так близко, я продолжала размышлять о том, насколько правильно было остановиться. Наверное, это было верное решение, но эти воспоминания и ощущения оставили глубокий след, который, я знала, долго не забуду.
8:38
Я медленно проснулась, ощущая его грудь под щекой. Его кожа была тёплой, а ритм его дыхания — спокойным и размеренным. Я приоткрыла глаза и увидела перед собой шрам, проходящий вдоль его груди, как напоминание о том, через что ему пришлось пройти. Этот шрам, казалось, был частью его, символом его силы и стойкости.
Сквозь приоткрытые шторы пробивались утренние лучи солнца, которые нежно ложились на нас, согревая своими теплыми касаниями. Свет мягко скользил по его коже, делая татуировки на руках ещё более выразительными. Каждый контур, каждая линия стали ярче, как будто солнечные лучи придавали им особую магию. Лёша, лежащий рядом со мной, казался таким спокойным и солнечным, словно вся его энергия и сила заключались в этом утре.
Я смотрела на него, на его расслабленное лицо, на сильные руки, которые ещё недавно держали меня, и чувствовала, как меня охватывает нежность. Он казался таким другим — не тем, которого я привыкла видеть в больничной палате или во время наших разговоров. Сейчас передо мной был человек, прошедший через многое, но всё же оставшийся светлым и красивым, особенно в эти моменты тишины и покоя.
Внутри меня росло чувство, что я хочу запомнить этот момент навсегда, как один из тех, которые придают жизни смысл. Я продолжала лежать рядом с ним, чувствуя его тепло и силу, впитывая каждую секунду этого утреннего спокойствия, пока мир вокруг нас оставался таким тихим и безмятежным.
Комната утопала в утреннем свете, и я с интересом наблюдала, как в лучах солнца медленно кружатся крупинки пыли, словно маленькие танцоры, погружающиеся в свой утренний вальс. Они плавно опускались на пианино, придавая инструменту какое-то особое, почти магическое сияние. Этот вид и мысль о том, что музыка могла бы заполнить тишину комнаты, заставили меня задуматься.
Я тихо разглядывала Лёшу, его спокойное лицо, и внутренний диалог разрывал меня на две части: оставить его в тишине, чтобы дать возможность отдохнуть, или всё же сыграть что-то мягкое, едва уловимое, чтобы не нарушить его покоя? Желание сесть за пианино, почувствовать под пальцами холодные клавиши, становилось всё сильнее. Я старалась взвесить все «за» и «против», но в конечном счёте музыка всегда побеждала.
Аккуратно, стараясь не нарушить его сон, я выскользнула из-под одеяла и направилась к пианино. Пальцы уже нетерпеливо касались клавиш, в то время как в голове я всё ещё размышляла, что бы сыграть. Аргентинское танго было первым, что пришло на ум. Это была одна из тех мелодий, которая приносила мне радость, но, возможно, было слишком резко и громко для такой спокойной утренней атмосферы. Лёша мог испугаться, если бы проснулся от таких резких звуков.
Я задумалась ещё на мгновение, позволяя тишине растянуться между мной и инструментом, а затем на ум пришла другая мелодия — «Песня о мечте». Она была мягкой, плавной, как будто созданной для таких моментов. Легкие, почти невесомые звуки этого произведения могли бы мягко проникнуть в его сны, не тревожа их. Я осторожно положила пальцы на клавиши и начала играть, тихо напевая знакомые строки. Мелодия заполнила комнату, плавно смешиваясь с солнечными лучами и утренним спокойствием, как будто создавала уютный кокон, в котором Лёша мог продолжать свой отдых.
Т/И—Маленький домик, русская печка,
Пол деревянный, лавка и свечка,
Котик-мурлыка, муж работящий -
Вот оно счастье! Нет его слаще..
Ах., если бы сбылась моя мечта!
Какая жизнь настала бы тогда!
Ах., если бы мечта сбылась,
Какая жизнь тогда бы началась!
Я тихо играла на пианино, погруженная в мелодию и свои мысли, когда внезапно ощутила горячее дыхание на своём плече. Тёплое прикосновение губ заставило меня вздрогнуть от неожиданности. Эти прикосновения были мягкими, едва уловимыми, но такими тёплыми и нежными, что мурашки тут же пробежали по коже. Я на мгновение замерла, чувствуя, как Лёша, ещё не до конца проснувшийся, нежно целует моё оголённое плечо.
Затем я услышала его сонный, слегка хриплый голос:
Лёша— Доброе утро...
Эти два слова, произнесённые так медленно и расслабленно, наполнили меня удивительным чувством умиротворения. Я почувствовала, как он нежно обнял меня сзади, его руки мягко коснулись моих плеч, а затем плавно скользнули вниз по рукам. Музыка всё ещё звучала, но я уже была не в силах сосредоточиться на игре. Лёша притянул меня ближе к себе, и я, позволив себе поддаться его объятиям, улыбнулась.
Т/И— и тебе доброе утро.!
Лёша нежно поцеловал меня в голову, оставив лёгкое ощущение тепла, и затем, без лишних слов, направился на кухню. Я смотрела ему вслед, наблюдая, как он медленно уходит, и, чуть задержавшись у пианино, накинула футболку, которую успела скинуть ночью. Поднявшись, я тихо последовала за ним.
Когда я зашла на кухню, Лёша тут же повернулся ко мне и, без лишних слов, протянул мне пару таблеток и стакан воды. Его забота была ощутимой, она словно исходила от каждого его действия. Я молча приняла таблетки, благодарно кивнув, и затем мы вместе, ещё не до конца проснувшиеся, приступили к приготовлению вафель.
Это было каким-то ритуалом — совместное приготовление еды, в котором мы находили особенное удовольствие. Пока тесто шипело в вафельнице , мы переглядывались, обменивались улыбками и короткими фразами, наслаждаясь этим утренним моментом. Когда вафли были готовы, мы сели за стол, наспех украсив их ягодами и сиропом. Ели их медленно, с чувством, будто это был самый вкусный завтрак на свете, и каждую секунду наслаждались тишиной и спокойствием этого утра.
В момент, когда мы оба наслаждались спокойствием и уютом этого утра, я вдруг вспомнила о больнице и курсе лечения, который Лёша должен проходить. Весь этот наш утренний ритуал был таким беззаботным, что я на мгновение забыла о реальности. Но расписание таблеток не давало мне покоя.
Я отложила вилку в сторону и посмотрела на Лёшу, который увлечённо ел свою вафлю, ни о чём не подозревая.
Т/И— Лёша, ты ведь не забыл про таблетки? — осторожно спросила я, пытаясь не разрушить ту атмосферу, которую мы только что создали.
Он остановился, поднял на меня взгляд и, казалось, на секунду задумался. Затем, немного неохотно кивнул, понимая, что я права.
Я наблюдала за Лёшей, когда он стоял на кухне, его взгляд был сосредоточен на чём-то неуловимом, словно он мысленно находился далеко отсюда. Я вздохнула, зная, что напоминание о таблетках будет не тем, о чём ему хочется сейчас думать. Но необходимость поддерживать курс лечения была слишком важной, чтобы её игнорировать.
Т/И— Уже второй приём по расписанию, — напомнила я мягко, стараясь не нарушить ту хрупкую атмосферу спокойствия, которую мы так усердно создавали с самого утра. Мои слова прозвучали тихо, но они повисли в воздухе с тяжестью, которая словно тянула нас обратно к реальности.
Лёша замер, его пальцы, только что двигавшиеся в поисках чего-то на столе, остановились. Он медленно повернулся ко мне, и я заметила, как его глаза на мгновение потускнели, словно в них отразилась тяжесть осознания. Он знал, что я права, но это не делало ситуацию легче.
Лёша — Я знаю... — выдохнул он, его голос звучал тихо, почти безжизненно. — Но я просто... хотел забыть обо всём этом на какое-то время. Хотел почувствовать себя нормальным, просто быть здесь, с тобой, без больницы, без таблеток... — в его голосе звучала смесь отчаяния и грусти.
Я сделала шаг ближе, положив руку на его плечо. Его тело было напряжено, словно все его мысли и чувства сконцентрировались в этом мгновении, в этом противоречии между желанием нормальной жизни и необходимостью лечения.
Т/И— тебе нужно в больницу.
поглаживая его по голове, стараясь придать своим словам максимальную поддержку. Его волосы были тёплыми и мягкими под моими пальцами, и я надеялась, что это прикосновение хотя бы немного утешит его в этот момент.
Т/И— Если будешь хорошо себя чувствовать, можешь вернуться, — добавила я, оставляя ему эту маленькую возможность. Хоть я и понимала, что в больнице его ждёт долгий и тяжёлый путь, я хотела дать ему ощущение, что он всё ещё контролирует свою жизнь, что решение оставаться со мной — не вне его власти.
Лёша посмотрел на меня уже другими, более решительными глазами, словно нашёл в себе силы принять предстоящий день.
Лёша — Правда? — спросил он, и в его голосе звучала нотка надежды. — Тогда мне стоит поторопиться.
Т/И— Только аккуратно, хорошо? — я попыталась удержать в голосе заботу и мягкость, скрывая за этим тревогу.
Лёша — Хорошо, — ответил Лёша с лёгкой улыбкой.
Он встал из-за стола, его движение было быстрым, но всё ещё осторожным, и, проходя мимо меня, нежно чмокнул меня в макушку. Я дёрнула головой и усмехнулась от щекотки. Лёша заметил мою реакцию и тоже улыбнулся, словно этот короткий момент близости вернул ему немного радости. Затем он направился к дверям, чтобы начать собираться в больницу.
Т/И— Не забудь поблагодарить Серёжу, — напомнила я, стараясь говорить спокойно, хотя внутри волновалась о его самочувствии. — И обязательно пройди все анализы.
Леша — Понял, понял, — с лёгкой усмешкой ответил Лёша, кивая в знак согласия.
Я наблюдала, как он собирает свои вещи, стараясь сохранять невозмутимость, хотя внутри всё сжималось от тревоги за него.
13:04
Т/И—Мы свое призванье не забудем,
Смех и радость мы приносим людям.
Нам дворцов заманчивые своды
Не заменят никогда свободы!!
Я убиралась в своей комнате, напевая старые песни из «Бременских музыкантов». Голос мой был тихим, но каждое слово звучало как напоминание о том, как легко и радостно было в детстве. Мелодия и слова давали мне силы, помогали справляться с волнением, пока я ждала сообщения от Лёши.
Я протирала пыль с полок, иногда возвращаясь к тексту песни, мысленно выстраивая строки в голове. Мысли моих занятий с Лёшей, его недомогания, посещение больницы — всё это не покидало меня. Я не могла не волноваться, и эта тревога почти не давала покоя.
Я старалась сосредоточиться на уборке, но мысли о Лёше снова и снова отвлекали меня. Я не могла не представлять, как он сейчас себя чувствует, как проходит его визит в больницу. Хочется верить, что всё будет хорошо, что анализы окажутся в норме и что вскоре он снова будет рядом.
Я резко обернулась на звук, не ожидая увидеть папу. Он стоял у порога, и я почувствовала, как всё внутри меня напрягается.
Т/И— Папа? Привет! Как дела? — я старалась говорить спокойно, хотя голос выдал моё беспокойство.
Папа, кивнув в ответ, подошёл к окну и заглянул в него. Затем он снова повернулся ко мне, его взгляд был настойчивым.
Папа— Привет, всё потихоньку. — ответил он, но в его голосе звучало нечто большее, чем просто приветствие.
Папа не стал сразу переходить к делу. Вместо этого он снова посмотрел на меня с лёгким укором.
Папа— Ничего рассказать не хочешь? — его тон был мягким, но в нём чувствовалась настойчивость.
Я почувствовала, как сердце забилось быстрее.
Т/И— Ты про что? — спросила я, стараясь скрыть своё волнение, но, вероятно, не смогла.
Папа вздохнул и посмотрел на меня с явным беспокойством. Его лицо было серьезным, а глаза полны настороженности.
Папа — Что у вас с Алексеем? Почему его нет в больнице? Почему Серёжа не подпускает никого к его палате? Он там вообще есть? Где он сейчас?
Его голос был строгим и требовательным, и я почувствовала, как меня охватывает тревога от его вопросов. Я старалась сохранить спокойствие, хотя внутри всё бурлило.
Т/И — Папа, успокойся. Всё в порядке. Алексей...
Папа — Что ты вытворяешь? Я дал тебе одну задачу — смотреть за ним! Почему Сергей не пускает никого к Алексею, а потом его нигде нет? И что вы всё время в спортзал бегаете?
Я почувствовала, как нарастает злость. Я уже не могла оставаться спокойной. Мне хотелось кричать, но я заставила себя говорить ровным голосом.
Т/И — Папа, у меня нет сил выслушивать твои обвинения. Я делаю всё возможное, чтобы помочь Алексею. Да, он не в больнице, потому что в данный момент это лучше для его восстановления. Ты не понимаешь, через что мы проходим, и у тебя нет права так осуждать меня, не зная всей ситуации.
Папа — Не допускай, чтобы личные эмоции влияли на твою работу. Мы говорим о здоровье человека!
Т/И — Именно поэтому я и переживаю. Я не собираюсь рисковать его здоровьем. Но если ты не готов мне доверять, лучше не вмешивайся и не устраивай драмы.
Я развернулась, чтобы уйти от его взгляда, и почувствовала, как внутри всё кипит от обиды и гнева. Эти слова вырвались сами собой, прежде чем я успела подумать.
Т/И — И знаешь, папа! Даже ты не заметил, что я снова стала играть на пианино! Смотри! Может, ты заметил, какая я уставшая, но какая счастливая с работы прихожу. И про это ты ничего не знаешь, даже причину!
Я смотрела ему в глаза, не скрывая своей злости и разочарования. Отец выглядел ошеломлённым, будто я ударила его словами в самое сердце. Моя грудь тяжело вздымалась, и я чувствовала, как трясутся руки от напряжения.
Папа — Ты... Ты права, — его голос стал тише, он отвёл взгляд. — Я, наверное, действительно слишком зациклился на своём. Прости.
Его извинение прозвучало неожиданно, и я ощутила, как напряжение понемногу уходит, уступая место усталости. Но мне всё равно было больно, что до этого момента он не замечал таких важных для меня вещей.
Т/И — Папа, я не прошу тебя всё понимать. Просто иногда мне нужно, чтобы ты был рядом и поддержал, а не только осуждал.
Я задумалась , нужно было рассказать правду отцу .
Т/И— пап , я люблю Лешу , а он меня .
Я замерла, услышав его слова. Папа снова посмотрел на меня, но на этот раз его взгляд был не просто строгим — в нём сквозила тревога и недоумение.
Папа — Ты же шутишь? Где твой профессионализм? Ты мед-помощник, а он пациент с неизлечимой болезнью. Что из этого выйдет? А?
Папины слова задели меня глубже, чем я ожидала. Его строгость и тревога словно вскрыли ту часть меня, которая старалась не думать о будущем. Я вдруг почувствовала себя маленькой и неуверенной, как в детстве, когда отец всегда был прав, и любое его слово казалось истиной.
Эта мысль пронзила меня, словно ледяной ветер, проникающий в самую глубину. Всё, что казалось мне таким важным и незыблемым — наши долгие разговоры, прикосновения, случайные и неосторожные, обрывки совместных мечтаний — вдруг утратило свою яркость, будто на них внезапно легла густая тень. Воспоминания о том, что Лёша болен неизлечимой болезнью, ударили по мне с болезненной ясностью. Я стояла перед отцом, но его слова затихли где-то на заднем плане, потому что внутри меня что-то начало крушиться, разрывая меня на части.
Как я могла забыть об этом? Как могла позволить себе влюбиться так сильно, что сама начала верить в наше будущее? Я ведь знала правду с самого начала, знала, что Лёша — не тот человек, с которым можно строить планы на жизнь. Его болезнь как чёрная воронка затягивала и поглощала всё вокруг, разрушала не только его тело, но и всё, к чему он прикасался. И сейчас я поняла, что моя любовь, как бы сильна она ни была, не в состоянии защитить нас от этой жестокой реальности.
В голове всё смешалось. Картины прошедших дней мелькали перед глазами, как в замедленной съёмке: как мы сидели за пианино, скрываясь за красной шторой, как гуляли по Арбату, как я видела его усталую, но всё же улыбающуюся татуированную фигуру, как он просыпался рядом со мной и шептал что-то нежное. И вдруг это всё казалось бессмысленным — просто иллюзией, которую я сама создала, чтобы спастись от боли.
Моё сердце, наполненное любовью к Лёше, вдруг начало казаться мне наивным и беспомощным, как если бы я влюбилась в несуществующую мечту. Я ведь знала, что всё это может закончиться в любую минуту. Каждый миг с ним был хрупким, как хрустальная сфера, готовая вот-вот разбиться.
Мой взгляд невольно задержался на окне. Там, за стеклом, мир оставался прежним, и люди, казалось, жили своей обыденной жизнью. Но для меня мир перевернулся. Мы с Лёшей были в своём собственном пузыре, где я пыталась игнорировать реальность, но теперь этот пузырь лопнул, оставив меня наедине с горькой истиной.
Папа говорил что-то ещё, его голос стал тише, но слова всё равно несли в себе неприкрытую строгость. Я попыталась удержаться, но внутри что-то начало трескаться, и слёзы подступили к горлу.
Т/И — Папа... — я попыталась найти слова, чтобы оправдать свои чувства, но голос предательски дрожал. — Я..может, ты прав. Это неправильно... Я просто не знаю, как иначе.
Его взгляд был тяжёлым, но теперь в нём была смесь сожаления и заботы.
Папа — Я не хочу, чтобы ты страдала. Ты заслуживаешь больше, чем эта боль, чем эта неопределённость. Ты молодая, перспективная. И я понимаю, что чувства не всегда подчиняются разуму, но это не повод забывать о том, что правильно.
Я вздохнула, чувствуя, как гнев и обида постепенно сменяются чувством опустошения. Отец был прав. Я пыталась бороться с этой мыслью, но всё равно она, как тень, следовала за мной с тех пор, как мои чувства к Лёше стали ясными.
Эти слова, казалось, застряли в горле, но я произнесла их, глядя в сторону, словно боясь встретиться с отцом глазами.
Т/И— Алексей просто пациент, а я мед-помощник, — проговорила я с натянутым спокойствием, пытаясь убедить не столько его, сколько себя.
Слова звучали холодно и отстранённо, как будто я пыталась поставить между собой и реальностью барьер, чтобы не позволить чувствам захлестнуть меня с головой. Но даже произнеся их, я чувствовала, как внутри что-то крошится, словно эти слова были попыткой скрыть собственную боль и растерянность.
Отец молчал, и в этой тишине мне показалось, что всё стало слишком тихо. Мысль о том, что Лёша — просто пациент, ранила сильнее, чем я ожидала. Эти слова будто перекрыли воздух, лишив меня возможности дышать свободно.
Я ведь знала, что за этой фразой скрывается гораздо больше — мои чувства, страхи и мечты, которые не вписывались в рамки здравого смысла. Но всё, что я могла сейчас сделать, это удержаться на этой тонкой грани между долгом и желаниями, пусть даже это означало отвернуться от того, что для меня стало таким важным.
Я вдруг поняла, что дальше так продолжаться не может. Отец прав — мы с Лёшей слишком увлеклись, забыв о реальности, в которой живём. Когда папа уедет, а Лёша вернётся ближе к ночи, я должна буду поговорить с ним. Мы совсем забыли, кем на самом деле являемся друг для друга.
Мне нужно было напомнить себе, что моя задача — быть профессионалом, помогать ему справляться с болезнью, а не терять голову от чувств, которые могут привести только к боли. Я знала, что этот разговор будет трудным, но он был необходим. Мы оба должны понять, что не можем позволить себе роскошь забывать о том, где находимся, и что впереди может быть лишь один путь.