Глава 21
Лиза беспокойно топталась у двери в отцовский номер, когда я вернулся обратно. Мы тут же бросились в объятия друг к другу.
- Как ты? - спросила она, обвивая мой торс руками и прижимаясь головой к груди.
Положив подбородок на ее затылок и, закрыв глаза, я выдохнул усталое:
- Я в порядке.
В глотке все было содрано, будто туда гравия насыпали. Надеюсь, в туре я смогу петь после такой «разрядки», а иначе Аллен меня просто по стенке размажет. Но мне определенно стало легче: я словно всех бесов из себя выпустил.
Позади нас послышался звук открываемой двери, и из-за нее показался мой отец. Он выглядел измотанным и бледным: его исповедь далась ему нелегко. Он неловко прокашлялся и окинул нас взглядом.
- Я очень за тебя рад, сын, - сказал он вдруг и чуть смутился: - Ну...э-э-э... Рад, что рядом с тобой такая заботливая и любящая девушка.
У Лизы слегка порозовели щеки, и она спрятала лицо, уткнувшись мне в плечо.
- Спасибо... - прохрипел я в ответ.
Мы зашли в номер, и я взял с вешалки нашу с Лизой одежду. Отец сложил руки на груди, с грустью глядя на мои действия. Я больше не мог оставаться в этом городе, у меня не было никаких сил: ни моральных, ни физических. Что делать со всей этой информацией, которая свалилась мне на голову, и что теперь с нашими отношениями с отцом я пока не знал.
- Нам пора. Я уже наш музыкальный тур задерживаю.
От моего безжизненного тона повеяло таким холодком, что даже у меня самого мурашки пробежали по затылку. Пока я помогал Лизе надевать плащ, отец быстро прошелся по комнате, собрал кружки и выставил на стол, пробормотав что-то про то, что «Сьюзан сама здесь приберется». Он решительно подхватил свою небольшую дорожную сумку и приготовился выходить с нами. Видя застывший вопрос на моем лице, он прокашлялся и заявил:
- Я вас отвезу.
- Делать это вовсе необязательно. Да и тебе совсем не по пути! - заартачился я и помотал головой, накидывая пиджак на свои плечи.
Джеймс Мориц избегал моего взгляда, но был тверд в своих намерениях:
- Мне это ничего не стоит. Да и некоторые дела в Нью-Йорке есть. Пожалуйста, позволь мне отвезти вас.
Я немного помолчал, задумчиво разглядывая прямую как струну и статную фигуру отца. Что его мучило в тот момент? Стыд? Раскаяние? Осознание того, что отношения с сыном разрушены и, вероятно, никогда уже не восстановятся? От всего и сразу навалившегося в голове неприятно пульсировало, и предложение с комфортом добираться на машине было вполне заманчивым. С другой стороны, вредный маленький мальчик, сидевший где-то в недрах меня, все еще дул губы и возмущался, мол, не слишком ли хорошо все складывается для человека, не слишком ли легко и просто ему дается искупление.
Лиза тронула меня за рукав, отвлекая от тяжелых мыслей, и украдкой указала глазами на отца. Взглядом она просила меня ослабить свою оборону и затолкать подальше свои детские обиды, а губы складывались в беззвучное и молящее «пожалуйста». В ее взгляде явно проскальзывало желание помочь мне со всем справиться в лучшую сторону и стремление хоть немного примирить с отцом. Она никогда не давила, ни на чем сильно не настаивала и не пользовалась женской хитростью, чтобы я сделал так, как она просит. В ее просьбах никогда не было какой-то подоплеки или двойного дна, и этим для меня она была еще удивительней. С детства я привык к манипуляции со стороны матери и Джордан, но с этой девушкой все было по-другому. И поэтому я, конечно, не мог ей ни в чем отказывать.
Отец молчал и терпеливо ждал моего решения, стоя у окна к нам вполоборота. Я прочистил горло чтобы привлечь его внимание, и он тут же обернулся ко мне в ожидании моего вердикта.
- Ладно, поехали, - сказал я, указав на выход из номера, и добавил, подняв указательный палец: - Только мы обязательно остановимся где-нибудь передохнуть. В пути будем менять друг друга за рулем, все-таки ехать долго. Последние дни у всех были тяжелые, ночи бессонные... В общем, ты понял.
Джеймс Мориц согласно кивнул и позволил себе едва заметную улыбку, когда я уже выходил за дверь. Мне же не могло показаться?..
Лизу устроили на заднем сидении: отец достал из багажника теплый плед и подушку и заботливо расстелил на кожаном сидении. Заглянув к ней чтобы убедиться в ее комфорте, она притянула мое лицо к себе, оставила легкий поцелуй на губах и шепнула, пока мой отец не слышал:
- Будь с ним помягче.
- Я попробую, - пробормотал я и напоследок поцеловал костяшки ее пальцев. - Отдохни...
В груди было невероятно тесно от громадного чувства благодарности любимой женщине, которая была со мной и в радости, и в горе. Без нее... Было страшно даже просто подумать об этом.
Она всегда меня успокаивала и заземляла - и я любил ее за это.
Я занял пассажирское место рядом с водительским, пристегнул ремень и откинулся на спинку кресла, окинув взглядом небо, что уже полностью заволокли тяжелые серые тучи. Отцовский Понтиак 1964 года с приятным рычанием рванул с места и помчал нас прочь.
Мне было неведомо как после всего, что я узнал, сложатся наши отношения с отцом. Все сплелось в такой тугой клубок, что, казалось, его уже никогда не размотать.
Вскоре мы покинули территорию Джонстауна. С комом в горле я смотрел в боковое зеркало, в котором отражалась задняя сторона покосившегося придорожного знака «Добро пожаловать в Джонстаун!» и, подумав вновь о брате, вспомнив его улыбчивое лицо с теплыми карими глазами и каштановыми волнистыми волосами, мысленно попрощался с ними обоими навсегда.
Словно прочитав мои мысли, отец вдруг тихо сказал:
- Я виноват, но я, правда, пытался любить его как родного сына. И мне искренне жаль мальчика: он не заслуживал такой жизни...
Почему-то в тот момент мне даже не нужно было смотреть на него, чтобы понять его чувства в этих словах, я и так это знал.
Джеймс Мориц тихо плакал: прозрачные дорожки пересекали его усталое лицо. Пальцы стискивали руль до побелевших костяшек и слегка подрагивали то ли от напряжения, то ли от захлестнувшего чувства вины. И этот груз вины уже никогда не покинет его сердце. Отныне это был его крест.
Я чуть съехал вниз по сидению и прикрыл глаза. Точно не помню сколько времени молился о забытье, но в какой-то момент темнота навалилась на меня всей своей тяжестью и, в конце концов, поглотила мое воспаленное сознание без остатка.
***
Хлопок водительской дверью был негромким, но именно он резко выдернул меня из сонной комы. Видимо, я так устал, вымотался и перенервничал за последнее время, что мой истощенный организм несмотря на молодость начал давать сбой. Потянувшись до приятного хруста костей, я выглянул в окно: мы остановились у какой-то придорожной заправки, и отец, пристроив пистолет в отверстие бензопака, направился к кассе и местному маркету.
Позади послышался шорох и две девичьих тоненьких руки обвили мою шею. Лиза с тихим зевком подтянулась к переднему пассажирскому сидению и положила подбородок на спинку моего кресла. Ее хриплый и низкий спросонья голос пустил приятное покалывание по всему моему телу, и я взял ее за хрупкие запястья и с чувством расцеловал тыльные стороны ладоней:
- Доброе утро, милый. Надеюсь ты выспался, потому что, мне кажется, твоему отцу требуется отдых. Хоть он в этом ни за что не признается.
- Джеймс Мориц не знает усталости и не признает слабостей, - усмехнулся я в ответ, не скрывая иронии в голосе.
- Это не правда, Эдди, и ты уже не раз лично в этом убедился за последние несколько часов. Не будь упрямым ослом, - вздохнула Лиза, потрепав меня за волосы, и открыла заднюю дверь. В салон машины ворвался шальной ветер и обдал мой затылок прохладой раннего утра.
Она уже дошла до стеклянной двери магазинчика, когда до моего мозга дошли ее слова. Я быстро опустил окно.
- Ты что, только что назвала меня упрямым ослом?! - возмущенно воскликнул я вдогонку. Она с улыбкой обернулась и, послав мне воздушный поцелуй, скрылась за дверью.
Сквозь стеклянные стены я, прищурившись, наблюдал как моя роскошная девушка грациозно прошла мимо прилавка со снеками, зацепила пакет чипсов со вкусом жгучего чили, тут же вскрыла его и закинула себе несколько штук в рот. Опершись на стойку и ожидая своей очереди, о чем-то заговорила с моим отцом и тепло ему улыбнулась. В груди до щекотки затрепетало и разлилось такое умиротворение, что, казалось, я сейчас выпорхну в окно. Такие приятные ощущения... От них можно не только потерять голову, но и зашить раны на потрепанном сердце шелковой нитью, от которой остаются едва заметные гладкие шрамы.
Наблюдая за этими двумя из автомобиля и раскуривая сигарету, я отчетливо видел как они понимают друг друга несмотря на короткое знакомство, да еще и в таких тяжелых обстоятельствах. Их улыбки были искренними, теплыми, но за ними чувствовался надлом. Травмы. А еще внезапно я увидел, как их объединило кое-что особенное, сильное, то, что выделяло их из всех вокруг...
Они любили меня. Они дорожили мной. Они боялись потерять меня снова. У каждого были свои скелеты в шкафу, которые внезапно решили вывалиться наружу, но, может, это и к лучшему. Ведь лучше довериться тому человеку, кто открыл тебе все самое постыдное, что у него было и есть за душой, чем тому, кто будет продолжать строить из себя хорошего и правильного - того, кем не является.
Я настолько крепко задумался и ушел в себя, что не заметил как они вернулись обратно. Мне на колени прилетел бумажный пакет, из которого исходил аромат еще горячего хот-дога, от чего я чуть не подавился слюной.
- Чего-то посерьезней не нашлось, поэтому я подумал... - начал оправдываться отец, но остановился, глядя как я с детским восторгом и каким-то остервенением, будто оголодавший дикарь, вгрызаюсь в сочную булку, из которой тут же выступил кетчуп вперемешку со жгучей горчицей.
- Пресвятые медиаторы! - простонал я неразборчиво с набитым ртом. - Спасибо, боже, такая вкуснотища, не хватает только...
Лиза с широкой улыбкой перебила меня, высунувшись в пространство между передними сидениями, и передо мной возникла запотевшая банка содовой:
- Прямиком из холодильника! Все для тебя, милый.
Моя идеальная женщина.
Салфеткой она аккуратно вытерла кетчуп в уголке моего рта, чмокнула в то место и легонько щелкнула меня по носу. Я оторопело хлопал глазами, глядя на нее и Джеймса, у которого блуждала кроткая улыбка на лице, а в глазах хоть и стояла тоска, но там было еще что-то... То самое, что я встречал во взгляде Билли и Мириам Мозес - заботу и отеческое тепло.
Напоминание о смерти брата вонзилось мне в сердце отравленной стрелой, и я едва не задохнулся от пронзившей меня боли. Вот бы он был сейчас рядом... Ехал с нами на машине, жевал вкусные хот-доги, запивая газированой водой, и так же, как Лиза и отец, смотрел на меня с такой любовью, от которой щемило в груди. Несмотря на то, что я узнал о наших родителях, о нем, оставив позади все это и тот факт, что он был оставлен мною на произвол судьбы один на один с нашей потерявшей разум матерью. Возможно, подсознательно я надеялся, что ее приведут в чувство и мой отъезд, и градус ответственности за себя и своего сына-инвалида, который нуждался в ней больше, чем когда-либо. Но скорее всего, я просто гребаный эгоист, решивший скинуть с себя эту непомерную ношу и сбежать сломя голову. Из чувства страха. Из бессилия и беспросветности. Из яростного желания жить свою жизнь, дышать свободно и просто быть молодым беззаботным парнем. Имел ли я на это право? Как и всегда, а особенно в тот момент, когда я сидел в машине отца с булкой в руках, словно маленький невинный мальчик, мне было сложно ответить однозначно на этот вопрос.
Кусок хлеба резко встал поперек горла, и я закашлялся, ткнувшись лбом в панель бардачка. На мою спину легла широкая и горячая ладонь:
- Ты должен простить себя, Эдди. Для самого себя ты просто обязан это сделать. Перестань себя наказывать. Я уверен, Мэтью бы это не понравилось.
Отец сказал это тихо, но твердо. Я даже не стал брыкаться, мол, убери свои руки, откуда тебе вообще знать, что бы понравилось моему брату, а что нет...
- Он бы надрал мне зад за такое слюнтяйство, это точно, - просипел я, распрямляясь и глядя пустым взглядом в лобовое стекло. Весь счастливый трепет внутри как волной смыло.
На мое плечо легла изящная ладошка Лизы и легонько сжала его. Я машинально накрыл ее пальцы своими, в очередной раз вознося благодарность ее пониманию и проницательности.
- Он всегда с тобой. Пока память о нем жива, он будет рядом, милый.
Я ничего не ответил, лишь тяжело сглотнул, медленно кивая в знак согласия. Билли когда-то сказал мне то же самое. Но как это могло помочь пережить смерть близкого человека, все еще до конца не понимал.
Протерев руки салфеткой и скинув весь мусор и обертки в бумажный пакет из-под хот-дога, я повернулся к отцу и показал большим пальцем на заднее сидение:
- Тебе нужно отдохнуть, так что дальше поведу я. А Лиза сядет на мое место и будет помогать мне с дорогой.
Я отдал сложенную вчетверо карту Лизе, и она тут же вышла из машины.
Джеймс Мориц слегка нахмурился и хотел было возразить, но я не дал ему такой возможности. Я вылез с пассажирского сидения и прошел к его месту, открыл водительскую дверь и сказал, ставя точку в разговоре:
- Признаться в своей усталости, или слабости, нормально. Перестань корчить из себя Железного Дровосека. Иди на заднее сидение, отдыхай и ни о чем не переживай.
- Хорошо, - согласно кивнул отец, выходя из машины и пересаживаясь назад.
Когда все уселись, я кинул на него короткий взгляд в зеркало заднего вида и завел двигатель. Наши глаза встретились.
- Спасибо тебе. - Сказал я, трогаясь с места.
Мое сухое, но искреннее "спасибо" было не только за хот-дог. И Джеймс Мориц прекрасно это понял.
* * *
- Не переживай, старик, мы уняли Аллена. Он сейчас прямо шелковый стал, не перечит, не орет и терпеливо ждет твоего возвращения.
В трубке послышался мягкий смех Джека. Я улыбнулся, стоя в телефонной будке в Истоне и нервно постукивая пальцем по корпусу телефонного аппарата.
- Чего это он вдруг? Уж не начистил ли ты ему его вечно недовольную рожу? - усмехнулся я и оперся плечом о стенку, переводя взгляд за стекло.
- Я?! Да что ты, это совсем не в моем стиле. Всего лишь погрозил ему кулаком, - невинно отозвался друг.
- Ну вот, теперь у него останется психологическая травма на всю жизнь. У тебя же ручища как у Халка, - горестно вздохнул я.
Друг прыснул со смеху.
- Ладно, приятель, шутки шутками, а он все-таки наш менеджер и помогает.. Иногда мы все же к нему несправедливы, - резонно заметил я и добавил напоследок: - Мы остановимся на ночевку здесь, а завтра рано утром погоним без остановок до Нью-Йорка. Так что подготовьте все к отъезду в тур. Я обещал Аллену выехать сразу по возвращении.
- Хорошо, ждем тебя. Конец связи!
Выйдя из кабинки, я добрел до ближайшей лавочки во дворе мотеля, в котором мы остановились. С тяжелым вздохом упав на нее, я закурил. Солнце уже почти село, в в воздухе витал запах летнего тепла и каких-то цветов, которые росли в местных симпатичных клумбах. Тупая боль пульсировала в висках и не отпускала меня с момента как я сел за руль. То в моей голове проносились воспоминания о моем отъезде из Джонстауна, то какие-то детские воспоминания, в которых брат был еще жив и мог со мной играть, то там промелькнула история с дерущимися котами и маленькой отважной Джордан... В голове была такая сумятица, что хотелось ее открутить к чертовой матери и вытрясти все лишнее на обочину. Говорят, когда разум молчит, это страшно. А мне же, наоборот, именно этого и хотелось: тишины. Хотелось иметь возможность разложить все по полочкам и остановиться на стадии принятия. Но пока это было невозможно, поэтому я отвлекался всем, чем мог. Например, острой коленкой Лизы под своей ладонью или нашими сплетенными воедино пальцами. Всю дорогу она была задумчива, по ее взглядам я понимал, что она хочет поговорить со мной о чем-то важном, наедине.
Позади раздались шаги, и голос отца вырвал меня из глубокомысленного созерцания тлеющей сигареты:
- Можно я присяду здесь, с тобой?
- Я уже собирался уходить. Чем раньше ляжем спать, тем раньше сможем выехать, - пробормотал я в ответ, щелчком пальцев отправляя прямиком в мусорку, стоящую неподалеку.
- Не спорю.
Я почему-то не смог двинуться с места. Молча сидел и слушал как отец присел на скамейку, закурил, и как дым с шумом выходил из его легких. Издалека слышался гул шоссе, но здесь, во дворике небольшого уютного мотеля было тихо и спокойно. По каменным стенам красиво вился плющ, вдоль забора шла живая, аккратно подстриженная, изгородь. Рядом с лавочками, стоящих полукругом, бурлил небольшой фонтанчик. Отец всегда говорил где лучше останавливаться, в местах, которые он уже хорошо знал в силу своих частых поездок. Вчера, когда мы ехали, он признался, что его страшат полеты на самолете, и поэтому ему привычнее быть за рулем своего верного Понтиака. Никогда бы не подумал, что Джеймс Мориц чего-то боится...
- Как Лиза себя чувствует? Не устала от дороги? - осторожно поинтересовался он, стряхивая пепел себе на ботинки.
Я отрицательно помотал головой.
- Говорит, что ей даже нравится такой формат путешествия.
Мы снова погрузились в неловкое молчание и в свои мысли.
Я протянул руку к распускающемуся сиреневому бутону и аккуратно погладил пальцами по его нежным лепесткам.
- Почему ты все эти годы не приезжал? Зная, что творится дома... Почему ты не приехал и не забрал нас с братом? Или...хотя бы меня? - вдруг хрипло спросил я, не поворачиваясь к отцу.
На самом деле, сам не ожидал, что спрошу его об этом. Мне казалось, что меня уже давно не интересует ответ на этот вопрос, что я даже в каком-то смысле боюсь его услышать. Боковым зрением я заметил как плечи отца печально опустились, а взгляд уперся в трещинки на асфальте.
- Боялся, - тихо признался он и растер двумя пальцами остатки фильтра в труху. - И не мог больше это видеть... Я тогда так устал от всего, что приходилось испытывать каждый божий день. Было невмоготу приехать и окунуться в прошлое. Да, сынок, твой отец трус... Да, тот самый отец, который с самого твоего рождения боролся с твоей мягкотелостью и пытался растить сильного, твердого и смелого мужчину. А еще... В Чикаго я встретил женщину и был рад забыться в ее объятиях. Несколько раз я все же приезжал, наблюдал за тобой, видел каким ты вырос. Даже пытался поговорить с Деборой и оставить тебе деньги, но она подняла такой шум, что пришлось убраться оттуда подобру-поздорову, пока я не натворил опять каких-нибудь дел. Деньги она, конечно же, забрала. Но как она ими распорядилась не знаю.
- Почему ты не подошел ко мне? Зачем ты ходил к матери, прекрасно зная, что она в себе? Какой смысл был наблюдать со стороны за своим сыном, которого ты сам оставил расхлебывать за тобой все то дерьмо, а не подойти и не сказать хотя бы пару слов?
Я говорил спокойно и ровно, насколько хватало выдержки, и от этого тона отцу было больше не по себе, чем если бы на него кричали. Он прикрыл глаза и весь сжался, словно ожидал удара.
- Мне было страшно, Эдди. Страшно услышать как ты пошлешь меня к черту, скажешь, что ненавидишь и больше не считаешь своим отцом. Страшно было встретиться лицом к лицу с последствиями своих ошибок и неправильных поступков, хоть я их и заслужил... Пусть со стороны, но я оберегал тебя как мог. Через свои связи в полиции, через твоих учителей, даже через мистера Томсона, владельца автокинотеатра... Оберегал ненавязчиво, так, чтобы твоя мама не узнала об этом, а иначе... Она грозилась, что спалит дом вместе с собой и вами обоими, если я еще раз приближусь к тебе.
- То есть, я должен поверить тебе на слово, что все так и было? - уточнил я. В моем голосе прозвучала явная насмешка, которую я не удержал.
Отец пожал плечом:
- Могу показать тебе письма твоего учителя музыки, я много с ним общался. Он при каждом удобном случае отмечал твои музыкальные способности... Твой талант.
Я презрительно фыркнул, поднялся на ноги и решительно пошел в сторону входа в мотель, не глядя на съежившегося и потухшего Джеймса Морица.
- Я горжусь тобой, сын.
Прилетело вдруг мне в спину, и я резко остановился будто налетел на стену, но не обернулся и весь обратился вслух, ловя каждое его слово.
- Ты превратился в прекрасного, сильного и духом, и сердцем, мужчину. Ты вырос смелым и твердым, но добросердечным и нежным с близкими людьми. Ты всегда был и остаешься отличным, верным и искренним другом. Даже завидую немного тем, кто рядом с тобой. И да, ты прав, я сам все разрушил, своими собственными руками, заслужил твою ненависть... Но до конца своих дней во мне будет теплиться надежда, что на месте пепелища еще появится новая жизнь.
Глаза защипало: голос отца был тихим и надломленным. В его словах отчетливо были слышны вся боль страданий и тяжесть его поступков. Я их прочувствовал каждой клеткой, каждым нервным окончанием, каждым гулким стуком сердца в грудине. А еще понимал его, как никто другой - ведь три года назад я поступил точно так же: выбрал себя.
Так чем я лучше него? Ничем. Мы одинаково хотели сбежать от кошмара, в который превратилась наша жизнь, выбраться из кругов ада, которые точно карусель вертели нас на своей оси до тошноты и не отпускали. Мы оба хотели жить, а не существовать.
Имел ли я право его осуждать и наказывать своим презрением до самого конца?..
Думаю, где-то глубоко внутри своего сознания я уже простил отца, принял это прошлое и отпустил его. Ведь прошлое должно оставаться в прошлом, верно? Чтобы жить и двигаться вперед, не нужно тащить за собой груз обид, дурных воспоминаний и жгучих слез - это же как добровольно себя в кандалы заковать.
- Я не ненавижу тебя. Просто подпустить к себе близко пока не готов, мне нужно время. - Сказал я, не поворачиваясь к отцу лицом, и широким шагом отправился в номер. Отец остался сидеть неподвижно во дворе, ничего мне не ответив.
Спасибо тебе, Эдди. Ты таки усвоил некоторые жизненные уроки.