Неизлечимые (18+)

Наступили самые черные и пустые дни моей жизни. Я был раздавлен.

Мое тело существовало на автомате, выполняло все свои базовые функции, поддерживая во мне жизнь. Я дышал, умывался, чистил зубы, не без усилий запихивал в себя еду, жевал и глотал ее. Руки сами собой собирали небольшую сумку в дорогу до Джонстауна — родного города, который я покинул в погоне за мечтами, оставив младшего брата на произвол судьбы.

Пришло время платить по счетам.

Аллен бился в истерике от того, что из-за моего отъезда начало гастролей группы сдвигается на пару дней. Его возмущенные возгласы были точно белый шум, фоном звучащий где-то далеко. Я не слышал ничего вокруг, кроме хруста, с которым все внутри меня шло трещинами. Парни поддержали меня, и за это я был бесконечно им благодарен. Джек даже предложил поехать со мной, но я мягко отказался и попросил остаться вместо меня решать все вопросы, касающиеся нашей группы и предстоящего тура. Друг отнесся с пониманием к моему решению, сказав мне то же, что говорил Билли Мозес:

— Не обязательно справляться со всеми трудностями в одиночку, Эдди. Ты не один. Помни об этом, ладно?

Лиза безоговорочно собиралась быть там вместе со мной: без нее, я и сам понимал, мне будет туго. Как бы мне не хотелось приоткрывать завесу своей прошлой жизни, которой я стыдился, но по-другому бы не получилось. Горько было осознавать, что я никогда не приеду в родной город с ней в качестве моей невесты и как все нормальные люди не поведу ее по всем местам своего детства, показывать дом и делиться светлыми воспоминаниями...

Иногда в моей голове проскальзывала отвратительная мысль: «Когда-то это же должно было произойти, ты знаешь это». Но я тут же яростно отгонял ее от себя, в исступлении отвешивая самому себе оплеухи.

Разве можно быть готовым к тому, что твоего близкого и родного человека не станет?

Неужели я смог бы спокойно стоять и смотреть на то, как гроб опускают в свежевырытую могилу, слушать, как с глухим и тоскливым звуком куски земли стучат по деревянной крышке? В тот момент, когда тело Мэтью скрылось в могильных недрах, мне отчаянно захотелось лечь рядом с ним.

Когда священник спросил, будет ли еще кто-то, кроме меня и Лизы, присутствовать на погребении, я чуть не взвыл от досады. Вот так бесславно закончилась жизнь хорошего человека, молодого парня, который пришел в этот мир не по своей воле, не по своей воле был не как все и ушел — никому ненужным и одиноким. Он неизбежно угасал, будучи уверенным в этом: ведь я так и не нашел времени и сил, чтобы сказать ему об обратном.

Глаза нестерпимо жгло, кожу на лице и шее щипало от слез, которые я проливал, стоя там. И пусть кто-то скажет, что Эдвард Мориц не мужик, а безвольная плакса — мне плевать. Лучше так, чем быть как тот бесчувственный серый надгробный камень, что вкопан в землю и молчаливо взирает на покойника, спрятанного под ним.

Даже природа будто тосковала по моему брату: летний зной отступил, в Джонстауне моросил дождь, царил непривычный холод. Ветер растрепал волосы Лизы, распахнул полы моего черного пиджака, и мы оба поежились от стужи, поселившейся в наших душах. Она стояла, прижавшись головой к моему плечу и обвив мой торс руками. Священник уже давно ушел, Лиз наверняка вся промерзла насквозь в своем легком плаще, а я все никак не мог сойти с места. Меня мучили вопросы о всех тех, что когда-то знали Мэтью: где же вы?! Почему не стоите здесь, на кладбище, под моросящим дождем и не проливаете слезы о нем?!

Какие же мы, люди, иногда эгоистичные сволочи. Мы так легко выбрасываем из своей жизни все ненужное: вещи, людей, чувства, воспоминания — не важно. Выбрасываем и забываем, лишь бы нам было удобно, лишь бы ничего не беспокоило и не омрачало. Да, жизнь у нас одна, и мы хотим прожить ее для себя, не жалея об утраченных возможностях, не кладя ее под нож чужих амбиций и стремлений, отрекаясь от части самого себя... Только потом, на пороге смерти, легко ли будет нести ответ перед своей совестью? Сможем ли мы найти действительно достойные и веские аргументы в свою пользу? Кто знает...

Сквозь черные стекла очков я взирал на надпись, высеченную на надгробии под годами жизни: «Здесь покоится самое доброе и чистое сердце». И ненавидел себя за то, что это сердце я не сберег.

— Ему теперь хорошо. Он больше не мучается, — сдавленно прошептала Лиза и сильнее стиснула меня в объятиях.

Я отстраненно провел рукой по ее мягким волосам, бегло поцеловал в макушку. Мы оба чувствовали разрывающую сердце на куски вину перед близкими людьми за то, что оставили их, за то, что живем свою желанную жизнь, ощущаем ее вкус, дышим, любим... Это всепоглощающее чувство сроднило нас еще больше.

Почувствовав дрожь Лизы под одеждой и резко навалившуюся на меня усталость, я, взяв в руку ее прохладную ладонь, тихо попросил:

— Прошу, пойдем отсюда.

В последний раз я окинул тяжелым взглядом могилу брата. Все внутренности скручивало в узел от мысли, что ничего не изменить. Прошлое не вернуть. Не увидеть Мэтью, не пожать ему руку, не выпить с ним дешевого отвратительного пива и не посмеяться над его иногда пошлыми, но такими смешными шутками. Ноги еле несли мое бренное тело и тот булыжник внутри него, в который превратилось мое израненное сердце.

Единственным источником тепла была ладошка Лизы, крепко зажатая в моей ледяной руке. Ветер трепал ее непослушные темные пряди, выпавшие из заколки, на ресницах застыли следы искренних слез сожаления, на бледных щеках расцвели красные пятна. Даже в тот момент я украдкой любовался ею. Каждый раз просто касаясь ее взглядом, я чувствовал, что где-то в недрах меня теплилась жизнь. Желание жить все-таки сильнее невзгод и страданий. Инстинкты сильнее обстоятельств. И хоть дыхание смерти так явственно ощущалось в воздухе, холодной испариной ложилось на плечи, горьким пеплом отдавало на языке, сердце разваливалось на куски от потери, — жить хотелось только сильнее.

Мы шли прочь с кладбища, когда я заметил чей-то силуэт, идущий в нашу сторону от автомобильной стоянки. Человек приблизился, и у меня получилось разглядеть его лицо. Сердце точно кирпич ухнуло куда-то в желудок. Мужчина, похожий на меня как две капли воды, только намного старше и с более резкими строгими чертами лица. В черных волосах серебрились седые пряди, плотно сжатые губы и темные глаза как черные дыры, которые мне в детстве казались холодными безднами. Я резко остановился, словно налетел на столб, продолжая вглядываться в красивое, хоть и слегка тронутое годами, лицо.

Лиза недоуменно оглянулась на меня. В ее глазах застыл немой вопрос, но я не мог объяснить, что вспыхнуло во мне, как только я понял, кто передо мной. Мужчина с пустым и безжизненным взглядом, опустив плечи, медленно брел прямиком к могиле Мэтью. Из меня невольно вырвался хриплый возглас:

— Отец?..

Он на мгновение замер, а затем резко развернулся в мою сторону. Наши глаза встретились, и я еще раз убедился, что смотрюсь в свое отражение только на двадцать с лишним лет старше. Во взгляде отца промелькнуло замешательство, но затем его глаза широко распахнулись, и в них проскочило узнавание.

— Эдвард?

Его голос почти сорвался, когда он произнес мое имя. Он сделал пару неуверенных шагов мне навстречу.

— Бог мой, Эдвард... Это ты! Сынок...

Я, сглотнув едкий ком боли и обиды, медленно пошел к нему, и тогда он тоже двинулся мне навстречу. Лиза осталась стоять на месте, понимая, что мне нужно побыть наедине с человеком, породившем меня.

Джеймс Мориц подбежал ко мне и стиснул в объятиях. Его пальцы подрагивали, и он судорожно ощупывал меня, словно пытался убедиться, что все происходящее не сон. На его глазах выступили слезы, и почему-то в тот момент я сразу поверил в то, что они искренние. Никогда, слышите, никогда этот человек не позволял себе таких эмоций! Я впервые в жизни видел его таким...слабым. В моих детских воспоминаниях отец всегда был жестким, твердым и строгим отцом, который учил меня быть мужчиной, а не размазней. Сын должен был соответствовать его представлениям о том, каким должен быть мужчина, но в реальности из раза в раз разочаровывал его своей излишней эмоциональностью. Когда он обхватил трясущимися ладонями мое лицо, когда вгляделся мне в глаза, слезы хлынули из его глаз. Отец рыдал как маленький ребенок, и от этих рыданий у меня душа разрывалась на части. А хотелось этого не чувствовать. Хотелось быть холодным и отрешенным, обиженным и злым... Да каким угодно, черт возьми, но только не глупым мальчишкой, которого тронули слезы, которого, признаться честно, кольнуло что-то в груди при виде утраченного родного человека. Отец прижимал мою голову к своему плечу и похлопывал по спине будто пытался успокоить меня вместо самого себя. Я же стоял, зажмурившись и до боли стиснув зубы.

Поморщившись, я наконец собрался с силами и решительно отстранил его от себя, отступая на пару шагов. Я оглянулся на Лизу и неловко переступил с ноги на ногу, не уверенный что делать дальше в такой ситуации. Меня раздирало на части: с одной стороны, мне хотелось развернуться и уйти вместе с Лизой, оставив отца в прошлом; с другой — поговорить с ним, выслушать его и задать те вопросы, что мучили меня все эти годы в его отсутствие.

Лиза словно вросла в землю неподалеку и терпеливо ждала.

Джеймс Мориц судорожно вздохнул, смахнув слезы, и шагнул ко мне, но я вновь отступил, увеличивая между нами расстояние. На его лице отразились боль и сожаление. Он словно стал ниже ростом и прибавил в возрасте.

— Эдвард, прошу тебя, не уходи.

Мысленно обругав себя последними словами, я молча вперился презрительным взглядом в человека, которого буквально несколько мгновений назад назвал отцом. А ведь я считал, что он этого совсем не заслуживал. Первые эмоции от встречи с ним отступили, и злость удушливой волной подступала к горлу.

Он стоял, неловко засунув руки в карманы джинсовой куртки. Весь его вид источал раскаяние. Вот только я слишком хорошо помнил все те годы, что его не было рядом; все, что мы с братом натерпелись от нашей никудышной матери. Помнил, как его уход из семьи ударил по мне, пошатнул мою веру в любовь, как оставил кровоточащую рану, которая не затягивалась с годами и только разрушала меня.

Пальцы Лиз вдруг осторожно легли мне на предплечье и ласково сжали его. Она приблизилась вплотную, прижалась к моей спине так близко, что я почувствовал ее горячее дыхание между лопаток. Она точно пыталась мне сказать: «Не дай эмоциям одержать верх над разумом». Ее присутствие рядом определенно придавало сил и толику спокойствия, благодаря которым мне удалось хоть ненадолго утихомирить бурю в душе.

— Что ты здесь делаешь? — шумно выдохнул я, стиснув пальцами переносицу.

Отец, зажав сигарету в зубах, дрожащими руками пошарил по карманам в поисках зажигалки. Я молча достал свою и бросил ему.

— Пришел на похороны Мэтью.

Он уже успокоился и взял себя в руки, наверняка понимая, что сейчас придется отражать нападки своего старшего сына, который злился на него и имел на это полное право. Выдержке и умению Джеймса Морица можно было позавидовать: недаром он многие годы был грозой преступности Джонстауна до своего отъезда в Чикаго. Услышав причину, по которой он спустя столько лет оказался здесь, я еле сдержался, чтобы не плюнуть ему в лицо.

— О, серьезно, что ли? — зло усмехнулся я, прожигая отца таким взглядом, что, кажется, если б я мог, то спалил бы его к чертям собачьим, оставив горстку пепла на земле. Я резко шагнул к нему ближе и несмотря на то, что был чуть ниже ростом, навис над отцом, но он даже не дрогнул: — Хочешь сказать мне, что у тебя вдруг проснулись отцовские чувства? А может у тебя заготовлена какая-нибудь сказочка о несчастном отце, который страдал, скучал по своим сыновьям и беззаветно их любил, но у него не было возможности быть с ними, ведь на то, конечно же, есть свои причины?!

Отец выпрямился и сразу стал на голову выше. Взгляд точно острый нож. Вот он, тот человек, которого я знаю и помню. А не этот слюнтяй, что буквально несколько минут назад лил слезы на мой пиджак. Для чего только нужен был этот спектакль, для кого? Мне хотелось схватить его за грудки и вытрясти из него всю душу, если она вообще у него была.

— Не смей так говорить со мной. Ты ничего не знаешь! — Голос отца заскрежетал металлом, на лбу выступили капли пота, а шея покрылась алыми пятнами: мои слова его сильно задели. В таком состоянии я его помню лишь пару раз: когда он наорал на мать, обвиняя во всех грехах, собрал свои пожитки, вышел из дома в ночь и больше не вернулся.

— Так расскажи! — рявкнул я, и мой голос разнесся по кладбищу, растворившись в стылом воздухе искаженным эхом.

Джеймс Мориц, не ожидавший резкости от своего сына, крупно вздрогнул и стиснул в пальцах так и не выкуренную сигарету.

— Я и хочу это сделать! Может ты начнешь слушать? — повысил он голос, багровея, но потом он тут же попытался быстро взять себя в руки и уже тише добавил, поглядывая на притихшую Лизу за моей спиной, которая все еще сжимала мою руку так сильно, что ее пальцы побелели от напряжения: — Давай не будем устраивать сцен перед девушкой. Мы пугаем ее. Предлагаю пойти куда-нибудь в другое место и спокойно поговорить...

— Ты знаешь где сейчас находится моя мать? — перебил я его, отмахнувшись от его предложения. — Мы не смогли ее найти, соседи отмалчиваются. Бросила сына, на похороны даже не соизволила явиться, я уж молчу об их организации...

Если быть честным, так сходу было трудно решить нужен мне этот разговор или нет. Нащупав заледеневшие пальцы Лизы, я сплел их со своими и засунул наши руки к себе в карман пальто, чтобы согреть. Я держался за нее как за луч света в кромешной и давящей темноте, как за корму корабля, попавшего в шторм, чтобы меня не смыло в бездну. Во мне бушевали злость и смятение, душила обида... К ним примешивался страх, корнями прорастающий в нутро, пытаясь добраться до сердца, поглощающий, туманивший разум. Он как ядовитое облако радиоактивной пыли после ядерного взрыва оседал во мне, отравляя душу. Было сложно понять, хотел ли я знать всю правду или оставаться в неведении, потому что так проще жить: обвинять и ненавидеть.

Отец резко помрачнел.

— Она в клинике, ей оказывают всю необходимую помощь. — Глухо сказал он, избегая моего пристального взгляда. Я вопросительно выгнул бровь в ожидании дальнейших пояснений. Шумно вздохнув, он терпеливо пояснил: — Когда Мэтью умер, она окончательно повредилась умом. Пыталась покончить собой, наглотавшись каких-то таблеток. Его тело несколько дней пролежало дома, пока она не решилась позвонить мне и обо всем рассказать. Когда приехали врачи и полиция, ее не могли оторвать от сына: она вцепилась в него мертвой хваткой и кричала, что не оставит его.

Я закусил губу, сдерживая себя, чтобы не заорать во весь голос и не начать рвать на себе волосы. Лиза судорожно выдохнула, крепче обвила мое тело руками и спрятала лицо на моей груди, а я просто стоял и не мог пошевелиться и сказать хоть слово. Горло сковало так, что я не мог издать ни звука. Как выдержать все, что валится мне на голову? Этот снежный ком становился только больше и больше, и я боялся, что в какой-то момент он меня нагонит и погребет под собой.

— Она плакала в трубку и умоляла помочь ей... — голос отца дрогнул, он прокашлялся и зло потер ладонями уставшее лицо. Отчаянно саданув ногой по рядом стоящему мусорному баку, он крепко выругался и схватился за голову: — Столько лет я просил, требовал, угрожал... Всячески пытался заставить ее пойти лечиться! Ей была нужна помощь, и я был готов дать ее!.. Но все было бесполезно. Она даже слышать не хотела о том, чтобы лечь на реабилитацию. А сейчас врачи говорят, что, возможно, придется отправлять ее в психиатрический стационар: ее состояние уже слишком запущено.

В голове зашумело, ноги стали ватными. Лиза, видя мое состояние, обратилась к моему отцу:

— Простите, что вмешиваюсь в ваш разговор, мистер Мориц, но я думаю, что такие непростые разговоры нужно вести при других обстоятельствах и не на кладбище.

— Я с самого начала предложил так сделать! — отец возмущенно развел руками, а затем уже тише проворчал себе под нос: — Упрямый осел... Весь в меня.

Он указал на свою машину, припаркованную неподалеку, и мы с Лизой не размыкая объятий двинулись к ней. Я с благодарностью сжал ее руку и поцеловал в лоб, проигнорировав слова отца.

Резким порывом ветра меня внезапно толкнуло в спину, будто невидимая рука брата торопливо гнала прочь с своего последнего пристанища.

***

Всю дорогу в машине царила гнетущая тишина. Я бездумно смотрел на унылые пейзажи, проносившиеся за окном автомобиля, и замер в напряженном ожидании предстоящего разговора. В голове крутилось много разных мыслей и предположений, что я, будучи ребенком, мог упустить из того, что происходило в жизни моих родителей. Лиза сидела рядом, крепко прижатая моей рукой к моему боку, положив голову мне на плечо. Мы не спрашивали куда нас везет мой отец. Мне было все равно. Лишь бы только не стоять все еще там на кладбище и не ощущать свое собственное бессилие перед жизненными обстоятельствами. Лишь бы не в дом, в котором я провел большую часть своей жизни и который был для меня тюрьмой.

Джеймс Мориц припарковался у небольшого приличного мотеля.

— На эти пару дней я снял здесь комнату. Пойдемте, я заварю горячий чай, и мы спокойно поговорим, хорошо?

— К сожалению, я давно не любитель чая и пью только кофе. — Немного резко отозвался я. Отец на миг стушевался.

Лиза чуть притормозила и, отвлекая, потянула меня за рукав. Помявшись, она тихо спросила:

— Милый, ты уверен, что я не помешаю вам? Боюсь, мое присутствие...

Я протестующе помотал головой.

— Даже думать об этом забудь! — горячо зашептал я, беря ее руки в свои: — Ты это я, я это ты. Мне нужно, чтобы ты была со мной рядом. И мне нечего от тебя скрывать: я хочу чтобы ты знала обо мне и моей семье все.

Пару мгновений она вглядывалась в мое лицо, но потом, поняв, что я уверен в своих словах, молча кивнула, и мы вошли в здание мотеля вслед за моим отцом.

Он снимал просторную комнату, неплохо обставленную и довольно уютную. В дальнем углу стояли небольшая деревянная кровать, маленькая тумбочка, а на ней стоял симпатичный торшер. При входе в номер оказалась небольшая прихожая с вешалкой для одежды и стойкой под обувь. У окна обосновались стол, стул и мягкое кресло.

— Этот номер для меня всегда держит хозяйка этого мотеля в благодарность за то, что много лет назад я нашел ее похищенного сына. Когда я приезжаю сюда, то ночую только здесь, — объяснил отец, когда мы зашли и осмотрелись. — Располагайтесь, а я пока поставлю чайник и соображу что-нибудь перекусить.

— Может я вам помогу? — учтиво спросила Лиза, вешая плащ на крючок и проходя вглубь комнаты.

Джеймс Мориц в ответ тепло улыбнулся:

— Благодарю! Не переживайте, я справлюсь. Вы, можно сказать, мои гости...

Он ушел в кухонный отсек и зашумел посудой. Я утянул Лизу к себе на кресло, прижался виском к ее груди и прикрыл глаза, ощутив нежные и успокаивающие прикосновения пальцев любимой у себя на затылке.

Несколько минут спустя отец вернулся с подносом, на котором стояли дымящиеся чашки с горячим и ароматным чаем. Нос защекотал ненавязчивый запах мяты.

— Кофе у меня, увы, закончился, но немного осталось моего любимого чая...

Он бросил на меня странный взгляд и подал чашку. Я вдохнул ароматный пар и пробормотал «спасибо». Лиза сместилась на подлокотник и обхватила кружку руками, согревая ладони. С тяжелым вздохом усевшись на стул возле окна, отец отхлебнул чая и откашлялся.

— Не знаю с чего начать, если честно, Эдди. Ты презираешь меня, я знаю, и ты имеешь на это полное право. Я не справился со своей задачей: быть хорошим отцом. Всю жизнь я воспитывал в себе твердость и несгибаемость характера — этого требовали сама жизнь, моя работа и должность. Даже Дебора искала во мне, как в мужчине, именно эти качества.

Его взгляд заволокло пеленой воспоминаний. Мы с Лизой замерли и даже будто задержали дыхание. Было непривычно видеть моего отца таким...сентиментальным.

— Она была самой красивой девушкой. Для меня всегда существовала лишь она, Дебора Кларк, девчонка с соседней улицы и моя первая любовь. И, хоть я был довольно популярный парень в нашей школе, добивался ее внимания очень долго и настойчиво. Мы поженились, родился ты, Эдди, и нашему счастью не было предела, — он посмотрел на меня с такой любовью во взгляде, что у меня защемило сердце.

Я попытался сглотнуть вставший ком в горле, но не смог, и опустил глаза в свою чашку. Было больно, но в то же время приятно слышать такие слова от отца. Обида все еще кололась где-то там, глубоко в душе, ее осколки царапали внутренности, и мое упрямство хотело подпитывать ее, не давать мне слабину, не спускать все на тормоза, не давать прощения отцу. Но... Наивный ребенок внутри меня тянул к нему руки, просил объятий и еще больше и больше его любви. Много ли нужно маленькому человечку от взрослых? Доброго и ласкового слова хватало с лихвой.

— Я работал не покладая рук: чтобы семья ни в чем не нуждалась, чтобы нести справедливость людям, бороться со злом и преступностью. Это стало моим предназначением, особенно после того, как твоего деда, моего отца, убили, а дело так и осталось нераскрытым. По началу все было хорошо и ничего не предвещало беды. Дебора занималась домом и тобой, всегда была ласкова и заботлива. Однажды я уехал в соседний округ по одному сложному делу о серийном убийце, а когда вернулся стал замечать какие-то странные перемены в ее поведении, — на последних словах он помрачнел и с силой сцепил пальцы в замок. — Спустя какое-то время она кинулась мне в ноги, рыдала и молила о прощении. Ее изнасиловали, и совершил этот поскудный поступок человек из моего же полицейского управления. До каких только крайностей людей не доводит зависть... Тогда же я и узнал, что она забеременела, и что аборт невозможен.

Отец поджал губы и замолчал, справляясь с эмоциями: я видел как в нем вновь поднимается тот гнев, что он испытывал тогда. В меня словно ударила молния. Я стиснул руками кружку едва ли не до хруста. Новость застала меня врасплох.

— Этого не может быть... — пробормотал я, шаря глазами по комнате. Шок парализовал меня так сильно, что я будто врос в кресло, на котором сидел. Конечно, я уже догадался к чему все идет и озвучил вслух то, что собирался сказать мне отец: — Мэтью не твой сын.

Он кивнул, глядя в окно.

— Я пришел в дикую ярость. Мне казалось, что я даже способен на убийство! Все мои принципы пошатнулись... Я избил этого ублюдка до полусмерти прямо у всех на глазах в участке, и наверняка убил бы его, если б меня не остановили. Конечно, его судили и засадили за решетку надолго. Но наши жизни с Деборой, наша семья были на грани разрушения. Даже спустя время она не подпускала меня к себе и сторонилась, а я и не настаивал. Что-то сломалось во мне, и я не мог даже прикоснуться к ней. Из-за своих действий я потерял должность. Потом тяжелые роды, рождение Мэтью и его страшный диагноз... С тех пор той женщины, которую я когда-то полюбил не стало, а она пошла по наклонной. — Отец повернулся ко мне и, посмотрев мне в глаза, признался: — Я не смог вынести этого. Не смог вынести позора. Мне надоело вытаскивать ее из подворотен, приводить ее в чувство и выслушивать ее пустые обещания, что это было в последний раз. Можешь осуждать меня, сын, наказывать своим презрением и ненавистью: я их заслужил. Всю жизнь я воспитывал в тебе силу и стойкость, а сам...оказался слабаком.

Я вскочил на ноги и стал ходить кругами по номеру, безжалостно кусая губы, точно дикий зверь в клетке. Одна часть меня не хотела верить в эти россказни, а другая, прекрасно помня какой была мать, признавала, что в словах отца есть правда. Осуждать всегда легко. Принять и понять — в миллион раз сложнее.

В чувствах была тотальная неразбериха. Меня словно на американских горках прокатили, и теперь все мои внутренности просились наружу. Казалось, комната вокруг меня стала сужаться, мне стало душно и трудно дышать, в голове гулким пульсом стучала кровь.

— Мне нужно на воздух.

Только это и смог выдавить я и рванул на улицу, громко хлопнув дверью, от чего окна отозвались дрожащим звоном. Не помня себя я почти бегом шел вдоль длинного здания мотеля и хватал воздух. Оказавшись на каком-то пустыре, я остановился, воздел голову к небу и закричал. Я орал, срывая глотку, но мне было плевать. Горло саднило и жгло, злые слезы щипали лицо, но я продолжал, выпуская из себя все, что убивало меня изнутри.

Мой крик еще долго эхомразносился по всему пустырю до самой окраины, даже тогда, когда я уже замолчал.