-vingt et un-
Тайны человеческой жизни велики, а любовь — самая недоступная из этих тайн.
Тургенев И.С.
Чимину порой кажется, что будильники придуманы лишь для того, чтобы разрушать те хрупкие мимолётные мгновения счастья, что удаётся вырвать человеку в бесконечно тянущейся веренице однородных рутинных будней. Вот ты спишь, и в том мире — мире грёз — ты повелитель, у которого есть всё: власть, богатства, преданные подданные и союзники в лице друзей и прекрасная принцесса, которую ты благополучно спас от дракона, завоевав тем самым её сердце. В случае Чимина это, правда, принц — что ему до этих капризных дамочек с изящными диадемами на блестящих волосах? Впрочем, это не столь важно. Во сне ты обладаешь всем, во сне воплощаются, возможно, твои самые заветные и желанные мечты, но вот ужасно противная трель будильника разрывает всю эту идиллию в клочья, возвращая в привычную и давно уже наскучившую реальность, где с утра ждёт, скорее всего, не принц, а ворох проблем, которые необходимо решить за долгий день.
Но сегодня вся эта нелюбовь к будильникам возводится Чимином в совершено другую степень, ведь пронзительное пиликание телефона становится ознаменованием того, что Чонгуку пора уезжать, а Чимину — его отпускать. И не то что из своих крепких объятий, которыми он успел обвить Чона, пока спал, — а вовсе далеко-далеко от себя, аж на другой континент.
Пак давно уже не спит; несмотря на всю ночную «активность», заснуть надолго ему не удалось. Сон казался ему сейчас непозволительной роскошью, ведь Чонгук совсем скоро окажется на другом конце земного шара, а Чимин останется здесь же. Выпадать из реальности на шесть-семь часов — словно отказаться от последних мгновений счастья, проведённых вместе. И пускай Чону, наоборот, хорошо и крепко спится в объятиях Чимина, у последнего не возникает чувства, будто тот пренебрегает их близостью. Нет, он, напротив, наслаждается именно таким, родным, беззащитным, любимым Чонгуком, который даже и не подозревает, что у Чимина теперь есть умилительная фотография, где он сладко спит, чуть приоткрыв рот.
Будильник становится чем-то сродни поднятия на первую ступень к эшафоту душевных терзаний. Из-под одеял высвобождается рука Чона и скользит на ощупь по экрану в попытках выключить его. Надоедливая трель умолкает, и Чимин выдыхает, расслабляется, прижавшись к мускулистому любимому телу крепче. С этим знамением начинается новый этап, и Пак эту неизбежность, кажется, принял.
Макушки касаются нежные губы, и тёплое дыхание играется с выбившимися волосками:
— Чимин-а, мне надо вставать. А то даже чемодан ещё не собран.
Голос Чонгука хриплый спросонья и непривычно грустный, извиняющийся. Чимин раскрывает глаза, медленно возвращаясь к реальности.
— Да, конечно.
Отвечает, стараясь не передать голосом всё то волнение, что накопилось в груди. Чонгук осторожно выпутывается из объятий и, припечатав ещё один поцелуй — на этот раз, ко лбу — поднимается с постели и медленно выходит из комнаты. Вероятно, направляется в ванную.
Чимин провожает взглядом его фигуру, отмечая красноватые полосы на спине — они становятся триггерами. Сразу в воспоминаниях возрождаются сладкие стоны, судорожные вздохи и мольбы не останавливаться, а только двигаться, двигаться, двигаться. Тело же Чимина, и без того измождённое долгими тренировками за всю неделю, подкрепляет эти флешбеки ноющей болью в районе поясницы.
Кряхтя, Чим приподнимается на локте и осматривается — вещи и правда разбросаны по всей комнате. В чемодане — почти ничего. Что-то Паку подсказывает, что лучше ненаглядному предложить свою неоценимую помощь, а то он точно ничего не успеет, и потом наверняка с работой у него будут проблемы. Особенно если учитывать, что на гастроли он едет не один, а с самим Мин Юнги! Человеком, о котором любой, кто хоть каким-то образом связан с миром искусства и музыки, знает не понаслышке и перед которым благоговеет каждый уважающий себя музыкант.
Чимин и не сомневался, что в реальной жизни, Юнги так же держит всех и вся в ежовых рукавицах, даже Чонгука, несмотря на их потрясающую, не поддающуюся никакому, казалось бы, логическому объяснению связь. Так что Чимин, желая уберечь Чона от гнева великого и ужасного, осторожно поднимается с кровати и шлёпает босыми ногами в сторону свободной ванной. Сейчас лучше с младшим не пересекаться лишний раз, а то время сборов увеличится втрое.
Наскоро помывшись, Пак вылезает из душа первым, в соседней же комнате всё ещё шумит вода. Чимин неспешно возвращается в спальню, одевается и принимается собирать раскиданные повсюду вещи и аккуратно их складывать на кровати. Некоторые рубашки измялись совсем, Пак пыхтит, стараясь их как можно лучше расправить на ровной поверхности матраса, и совсем не замечает, что в комнату вернулся Чонгук.
— Определённо женюсь.
Чимин вздрагивает от внезапного жаркого шёпота на ухо.
— Придурок! Чего пугаешь так? — он резко оборачивается и возмущённо шлёпает Чонгука ладонью в грудь.
— И в мыслях не было, — улыбается тот, невинно пожимая плечами.
— Да, конечно, именно поэтому ты подкрадываешься вечно, — бубнит Чимин, надув губы. Чонгуку остаётся лишь умилиться этому и припечатать звонкий поцелуй на пухлую щёку.
— Я не виноват в том, что некоторые пребывают постоянно в какой-то прострации.
— Я тут, между прочим, помогаю тебе собраться!
— Вижу, — Чонгук улыбается искренне и гладит Чимина по влажным после душа волосам. — Поэтому и сказал, что определённо никому не отдам такое чудо, как ты, — ухмыльнулся он и обнял Пака со спины, крепко к себе прижав.
Старший от такого проявления чувств тушуется и краснеет, опустив голову. Пора бы уже привыкнуть к нелепым высказываниям Чонгука, ведь он нет-нет, да ляпнет что-то невпопад. Только вот сейчас очередная такая фраза разливается в груди необъяснимым теплом — такое Чимину никто не говорил, даже в шутку. Да ещё и эти руки на талии…
Отчего-то хочется расплакаться, находясь в их объятиях.
Чимин ровно выдыхает и считает мысленно до пяти, дабы вернуться на землю и сосредоточиться не на своих ощущениях, а на том, что сейчас действительно важно.
— Сколько у нас ещё времени?
Чонгук повернул голову, глянув на часы.
— До самолёта четыре часа. Я думаю, надо выходить через два.
— Полтора, — отрезал Чимин и, выскользнув из объятий, наскоро сложил очередную рубашку и добавил её к стопке на другом конце кровати. — Лучше с запасом ехать, чтобы уж точно не опоздать. Не думаю, что твой хён будет очень рад, если ты задержишься.
Чонгук улыбнулся вновь и кивнул.
— Хорошо, полтора. Я напишу водителю, — он дошёл до тумбочки и взял с неё телефон, тут же разблокировав экран, и набрал сообщение. — Давай я помогу тебе, — отложив айфон в сторону, он потянулся к вещам, но Чимин его опередил.
— Тебе только это нужно уложить?
— Думаю, да.
— Тогда иди лучше приготовь себе хороший завтрак, чтобы не мучиться потом от голода, пока летишь. А я всё соберу, — распорядился Пак, а Чонгуку оставалось лишь умилиться.
— Хорошо, жёнушка, — хихикает он, за что тут же получает нехилый такой поджопник от разъярённого Чимина.
Который, на самом деле, только делает вид, что ему такие высказывания в свою сторону не нравятся.
***
В аэропорт они приезжают ровно за два часа до отлёта. Чимина тут же охватывает эта потрясающая, ни с чем не сравнимая атмосфера: люди с чемоданами, спешащие на рейс, огромные рекламные таблоиды с улыбающимися знаменитостями, то и дело раздающиеся из динамиков размеренные оповещения приятным женским голосом на разных языках — всё это находится как бы за гранью понимания парня, и в то же время манит и вызывает трепет в сердце. Это атмосфера чего-то нового, чего-то неизведанного, приятное предвкушение дальних странствий и долгожданного возвращения домой. То, что Чимин ещё ни разу в жизни не испытывал. Сердце заходится в груди — создаётся ощущение, будто Пак впервые в парке аттракционов и вот-вот прокатится на какой-то американской горке с крутыми поворотами и вереницей мёртвых петель. Вроде и пугает немного эта неизвестность, но воодушевление куда сильнее.
Однако это ощущение быстро сменяется безграничным смущением, когда Чимин замечает фигуру Хосока, вновь облачённую в непривычный глазу Пака строгий тёмно-синий костюм. Он оживлённо болтает с каким-то высоким русоволосым парнем, у которого профиль просто изумительный, идеальный даже, можно сказать. С точки зрения Чимина, собеседник этот невероятно хорош собой, только вот немного не вяжется с этим образом его жесты и немного придурковатая улыбка, с которой он Хосоку отвечает. Но вернёмся же к смущению. Вызвано было оно не этими двумя, а светловолосым мужчиной, который стоял прямо за ними рядом с огромным чемоданом, и со скучающим видом листал какой-то модный журнал. Чимин сглотнул. Это определённо Мин Юнги.
— Всё нормально? — доносится до ушей Чимина тихий обеспокоенный шёпот Чонгука, который абсолютно спокойно идёт рядом с ним, совершенно не обращая внимания на всё то, что так околдовало Пака.
— Д-да, просто нервничаю немного, — признался Чим, опустив взгляд.
Чонгук еле слышно прыснул.
— Не переживай ты так, мы никуда не опоздали, и хён меня не съест.
Чимину оставалось лишь глаза закатить. Чонгук совершенно не понял причину, что выбила из колеи его внутреннего интроверта. Новые знакомства давались парню трудно.
— А вот и вы! — первым новоприбывших заметил Хосок, оторвавшись от разговоров с русоволосым, и энергично протянул руку, которую Чонгук и Чимин поспешили пожать.
Незнакомец подошёл чуть ближе.
— Ким Тэхён, секретарь господина Мин, очень приятно, — Чимин удивился немного той энергичности, с которой парень пробасил эти слова. Он краем глаза глянул на Хосока. Чем-то эти двое схожи, будет не удивительно, если они неплохо общаются.
— Взаимно. Чон Чонгук. Ну, это, правда, и так известно, — хохотнул Чон, пожав большую смуглую ладонь.
— Пак Чимин, — неуверенно представился Чимин, осторожно одарив рукопожатием Тэхёна.
— О, Чимин-щщи! — неожиданно воодушевился Ким. — Я ваш поклонник! Видел последние ваши выступления, это великолепно!
Эти слова заставили Чимина немного покраснеть, а Чонгука — напрячься.
— С-спасибо.
— Обязательно посещу вашу следующую постановку. «Жизель», кажется, да?
— Да, — кивнул Пак.
— Тэхён, отстань уже от человека, чего пристал, — хрипло прошепелявил стоящий в стороне блондин, который также подошёл ближе. — Мин Юнги. Приятно, наконец, с вами познакомится, Чимин-щщи.
Чимин опустил взгляд на худощавую бледную руку с длинными аккуратными пальцами. Она была протянута ему с уверенностью, силой и мужественностью, которых не было даже в Чонгуке. У Пака мгновенно увлажнилась собственная ладонь. Этот человек находится на миллион ступеней выше, чем он сам. Тем не менее, Чимин собрался и осторожно пожал ему руку.
— П-Пак Чимин. Для меня честь познакомиться с вами, господин Мин.
Тонкие губы Юнги расплылись в улыбке. Он сузил глаза и посмотрел сперва на Чимина, а потом на Чонгука. Улыбка стала шире, будто пропиталась осознанием.
— Вам спасибо, что присматриваете за этим придурком, когда я этого сделать не могу.
— Хён! — возмутился Чонгук.
— И я тебя рад видеть, Чонгук-и, — хохотнул Мин и приветственно обнял младшего, по-мужски похлопав его по спине. — Надеюсь, ты готов хотя бы морально.
— Да, хён.
Они принялись обсуждать какие-то детали, но Чимин уже не слушал, он лишь стоял чуть в стороне и наблюдал за взаимодействием этих двоих.
Чимин, конечно, знал, что Мин Юнги и Чонгук хорошо ладят с давних пор, но такую отцовскую нежность он никак не ожидал увидеть. Юнги смотрел на Чона с гордостью и участием, хоть в его глазах и наблюдался проблеск некой необъяснимой печали. Чимин это списал на то, что Мин, всё же, знаменитый на всю Корею композитор, и от «меланхолии творца» его вряд ли способно что-то оградить. Да и не нужно это вовсе.
Парень ещё подметил, что временами Юнги оглядывался, словно выискивал кого-то, но потом вновь переводил взгляд на Чонгука или Тэхёна, а из лисьих глаз исчезала та искорка надежды. Мин ещё то и дело похлопывал себя по карману брюк. Странно всё это.
— Ладно, я покурить, пока можно, у нас скоро уже посадка, — в конце концов, достав из кармана пачку крепких сигарет, Юнги красноречиво махнул ей в сторону курилки и двинулся по направлению к ней, оставляя своих собеседников.
Его худощавая фигура с опущенными плечами спокойно удалялась, а Чимин заинтересованно смотрел вслед.
— Не так страшен чёрт, как его малюют, да? — внезапный шёпот на ухо заставил парня слегка вздрогнуть. Чонгук подкрался сзади, положив руки Паку на плечи.
— Мне кажется, Юнги-щщи действительно тебя любит и беспокоится о тебе, — кивнул Чим, как бы подтверждая свои же мысли. — Но у тебя нет такого ощущения, что его что-то волнует?
Чонгук задумался, глядя, как светловолосый мужчина исчезает за полупрозрачной дверью специальной комнатки для курящих. И вправду, он тоже заметил, что что-то с хёном не так. Вроде бы, Мин старался разговаривать с ним, как обычно, местами подтрунивая, местами критикуя, местами хваля. Однако даже такому не совсем проницательному парню, как Чон, было заметно, что хён чего-то не договаривает, что его что-то гложет изнутри, не позволяя расслабиться. Это было крайне странно, ведь даже перед выступлениями в огромных залах с Юнги не происходило никаких метаморфоз, он был всегда спокоен как удав.
— Есть. Но, думаю, у меня будет достаточно времени, чтобы у него всё разузнать, — Чон улыбнулся и сжал пальцами плечи Чимина. — А вот с тобой нам осталось провести от силы пятнадцать минут.
Чимин взволнованно оглянулся на Хосока и Тэхёна, ведь этот жест был куда более интимным, чем если бы они с Чонгуком были просто друзьями. А открываться перед новым знакомым и бывшим объектом симпатии не очень-то хотелось. Однако секретари явно нашли общий язык, поэтому болтали без умолку, не замечая ничего вокруг.
— Не переживай, я тебя не буду раскрывать, — словно прочитав мысли Пака, добавил Чонгук, криво ухмыльнувшись.
— Дело не в этом, просто…
— Да я вижу, всё нормально, если ты не хочешь проявлять свои чувства в общественном месте, — Чонгук спокойно убрал ладони с плеч парня и посмотрел на него.
Чимин почувствовал себя ужасно неловко от этой ситуации. Нет, он не стеснялся Чонгука, не переживал, что их отношения раскроют. Как это ни смешно, он в данный момент боялся лишь за Чона, которому с этими людьми потом работать, да и он более известный, так что любое неосторожное действие может отобразиться на дисплее чьего-либо фотоаппарата — и тогда Чонгука ждал бы разнос.
И одновременно Пак не хотел отпускать Чона, у него руки чесались его покрепче обнять, зарыться в густых волосах, вдохнуть любимый древесный запах и поцеловать тонкие искусанные губы.
— Пойдём, — не ответив Чонгуку, Чимин потянул его за рукав рубашки и махнул Хосоку. — Мы в уборную отойдём.
Рыжеволосый лишь запоздало кивнул, когда наша парочка уже уверенно двигалась в сторону ближайшего туалета.
— Что-то не так? — спросил Чонгук, приподняв в удивлении брови.
— Заходи давай, — Чимин открыл дверь и подтолкнул младшего в проём.
В туалете, к счастью, было пусто, но Пак всё равно решил, что страховка не помешает, и завёл Чона в кабинку у дальней стены, закрыв после дверь на защёлку.
— Не то чтобы я не хотел проявлять свои чувства на виду у всех. Я просто не хочу, чтобы у тебя после этого были проблемы.
И не успел Чонгук как-то среагировать на эту фразу, Чимин поднялся на носочки и, обхватив ладонями лицо младшего, вовлёк его в жаркий, требовательный и даже какой-то отчаянный поцелуй. Поцелуй на прощание. Забыть обо всём вокруг оказывается не так сложно, Чонгук тут же отвечает, сминая любимые губы, прижимая любимое тело ближе к себе.
Отчего-то грусть накатывает волной, сбивая обоих с ног. Чимин на ощупь резким движением руки захлопывает крышку унитаза и толкает на неё Чонгука, после сразу же на него садясь. Поцелуй страстный, желанный как никогда, и в то же время беспокойный, будто у них таймер стоит, отсчитывая оставшиеся секунды. Чимин ненавидел расставания, ненавидел их, пожалуй, так же сильно, как и предательства. Ведь расставание, особенно надолго, не сулит обычно ничего хорошего. Чимин верный и преданный до ужаса, но при этом и жутко ревнивый. Одна мысль о том, что за то время, пока Чонгук колесит по миру, Пак для него станет чем-то, о чём говорят в прошедшем времени, наводила панику и не давала спокойно жить.
И даже сейчас, находясь в объятиях Чонгука, сидя на его коленях и безумно целуясь, Чимин ощущал эту грусть, тяжесть и печаль, которые заставляли его тело дрожать, а слёзы — подступать к глазам.
— Ты слишком сильно накручиваешь себя, Чиминни, — голос слышится будто издалека. Пак открывает глаза и видит перед собой обеспокоенное лицо Чонгука: приподнятые кверху брови, округлившиеся наполненные влагой глаза, сжатые в тонкую полоску губы. — Не стоит, зачем?
— Не знаю, — Чимин отвечает предельно честно, но в то же время слишком уж неопределённо для любящего точность Чонгука.
— Не переживай. Всего месяц, помнишь? — обхватив округлое лицо ладонями, Чон преданно заглянул в чиминовы глаза. — Ты даже не успеешь соскучиться.
Чимин знал, что не в его это характере — сидеть и места себе не находить от тоски, но почему-то в этот раз он думал, что так всё время и проведёт.
Пак сжал губы, закусив нижнюю, чтобы не дай бог не расчувствоваться вконец, после чего, собравшись с мыслями, выдохнул:
— Я же могу верить тебе?
Эта тихая фраза растворилась в очередном объявлении о приближающемся завершении регистрации на рейс Чонгука. Чон криво улыбнулся, стараясь подавить собственные эмоции.
— Конечно, что за вопросы? Я никуда от тебя не денусь, не переживай. Ещё потом взвоешь от того, что моего внимания слишком много, — он усмехнулся и взъерошил отросшие чиминовы волосы.
— Ты правда нужен мне.
— А я правда не могу без тебя жить, — Чон поправил испорченную причёску Чимина и улыбнулся. — И мне пора. Иначе хён меня с потрохами съест.
Чимин прыснул от смеха, понадеявшись, что этот смешок сможет скрыть заливший его щёки румянец. Всё же, Чонгук был действительно мастером на словцо. Парень поднялся с музыканта и протянул ему руку.
— Тогда я дождусь тебя. Обещаю.
Чонгук принял протянутую ему ладонь и, распрямившись, проговорил:
— Я скоро вернусь.
На выходе из уборной их встретили недовольный Юнги, немного нервный Хосок и привычно лучезарно улыбающийся Тэ. Прощание было довольно сухим и непродолжительным, но Чимин, провожая Чонгука взглядом до паспортного контроля, спокойно улыбался, осознав внезапно, что действительно.
В этот раз он дождётся.
***
Что может изменить одно лишь слово?
Способно ли оно принести боль или радость? В состоянии ли перевернуть мир?
Речь — один из самых величайших даров, которые были даны человечеству, она же и одно из наших проклятий. Люди привыкли цепляться за слова, ведь они являются инструментом выражения наших эмоций, чувств, желаний. От этого порой мы упускаем нечто важное, то, что невозможно облечь в словесную форму. А если нечто, сказанное собеседником, нас каким-то образом задело, это будет вновь и вновь прокручиваться у нас в голове, слово в слово, буква в букву. Потому что слова отчего-то забыть куда сложнее, чем поступки и события, мельчайшие подробности которых наше сознание с лёгкостью отпускает, обрезая корни.
Люди говорят порой, что слово может ранить куда хуже, чем даже самый искусно выполненный клинок, заточенный так, что может разрезать всё, что угодно. Да, конечно, всё это можно назвать лишь игрой слов, чем-то, что говорится просто, чтобы одного человека оправдать, другого — успокоить, или же для прочих высоких целей. Однако ничто в нашем мире не придумано просто так, абсолютно безосновательно. И это выражение —отнюдь не исключение.
Самое страшное — когда слово ранит непреднамеренно. С виду оно безобидно. Но это лишь его маска, личина, которая в контексте выстреливает прямо в сердце собеседника, оставляя после себя рану, которую излечить трудно, а временами и вовсе невозможно.
Об этом думал Сокджин, сидя в своей мастерской и вот уже в который день пытаясь безрезультатно создать эскизы для новой коллекции.
Что изменили слова Юнги? Всё. Абсолютно всё. Они пронзили сердце и быстро распространились метастазами по всему телу, поражая каждую клетку болью потерянной надежды на высокие ответные чувства, именуемые любовью. Юнги не дал шанса, пресёк все попытки Джина прямо на корню, не позволяя им развиваться.
Может, оно и к лучшему?
Время, безусловно, свою роль тоже сыграло. Как и характер. Сокджин был довольно вспыльчивым человеком. Быстро зажигался по пустякам и нет, но так же быстро и отходил, остывая. От отрицания до принятия — все стадии были пройдены всего за несколько дней, заставляя с пугающей скоростью пережить весь спектр эмоций, начиная от боли, печали и всепоглощающей депрессии до безмерного стыда, который сковал всё его естество от своих же собственных наиглупейших поступков и поспешных выводов.
На пятый день он понял, что возможно теперь уже сам своими словами ранил и без того изъеденную язвами душу музыканта. И после принятия зародилось непреодолимое желание не то чтобы все изменить и исправить, а хотя бы извиниться за свои поступки.
Но порой все самые важные мысли приходят к нам слишком поздно.
Сокджин собирает всю свою волю в кулак и резко встаёт из-за стола, отбрасывая покусанный карандаш, и решительно движется в спальню, на ходу снимая домашний халат. Парень торопится страшно, будто бы опаздывает на самолёт: спешно одевается, причёсывает волосы, кое-как их пригладив, чтобы не торчали, хватает портмоне, запрыгивает в туфли и, даже не посмотрев на себя в зеркало, вылетает из квартиры.
На дороге подозрительно спокойный трафик, и поэтому путь занимает рекордные двадцать минут, но вот Сокджину кажется, что, напротив, секунды тянутся так долго, будто решили притвориться часами. Возможно, это из-за дичайшего волнения, которое сковало парня и лишило его способности здраво мыслить, возможно — из-за опасения, что всё будет впустую, и его не то что больше не пустят в квартиру, но и благополучно лишат работы.
Зайдя в подъезд, Джин по привычке встречает приветливого пожилого консьержа поклоном головы и ретируется к лифтам. Подъём на нужный этаж и недолгая прогулка по коридору до двери — последнее испытание терпения, с которым Джин справляется успешно. Стоит с занесённым над звонком пальцем и в нерешительности то приближает его ближе к кнопке, то вновь убирает руку.
«Соберись, Сокджин, давай же, это не так сложно», — бубнит Джин себе под нос, собираясь с силами. Извиняться парень никогда не любил, да и не умел вовсе, ведь всегда старательно избегал конфликтных ситуаций.
Слова, как ни удивительно, действительно помогли — подушечка немного искривлённого указательного пальца аккуратно коснулась кнопки звонка и надавила на неё достаточно сильно, чтобы механизм сработал. Сердцебиение моментально ускорилось в разы, парню даже стало немного дурно и захотелось выбежать из этого роскошного дома, богатство которого внезапно стало на Джина давить, выбежать, и больше никогда к нему не приближаться. Но у Сокджина чувство гордости и собственного достоинства уж слишком развиты, чтобы так позорно убегать. Поэтому парень выдыхает и прислушивается. Поначалу за дверью — лишь звенящая тишина, в которой утопает трель звонка, но вскоре раздаются спешные шаги. Джин нахмуривается. Они слишком уж спешные для такого неторопливого Юнги.
Дверь распахивается чересчур резко и внезапно, отчего Сокджин даже вздрагивает. Где-то он уже определённо сталкивался с такой уверенностью…
— О, это вы! — красивое смуглое лицо со сверкающими глазами, широкая улыбка и глубокий низкий голос. Как же звали этого парня…
— Т-тэхён-щщи? — Джин, казалось, опешил настолько, что на мгновение начал заикаться.
Улыбка Тэхёна сделалась ещё шире.
— Он самый. Проходите, не стесняйтесь, — парень отходит от проёма, любезно позволяя Джину зайти в квартиру. — Удивлён, что вы запомнили, как меня зовут, Сокджин-щщи.
— А где господин Мин?
— Два дня как уехал на гастроли, — Тэхён пожимает плечами, закрывая дверь на замок. — Вы что-то хотели ему передать? — парень с интересом разглядывает совсем уж стушевавшегося у порога Джина, приподняв одну бровь.
— Чёрт, — Сокджин устало осел на маленький пуф в коридоре, запустив пальцы в волосы. — Не успел.
— Похоже, это было очень важно, да? — Тэхён понимающе смотрит на Джина и вздыхает. — Я думал, вам известно, что он в скором времени уезжает. Вы же и шили ему костюмы, так?
— Да, просто… — Сокджин закусывает губу, — …просто я сделал кое-что не очень приемлемое, и господин Мин наверняка очень злится. — Парень резко поднимается на ноги и рвётся обратно к двери. — Извините, что побеспокоил.
— Постойте, — Джин не успевает даже коснуться замка, потому что его кисть осторожно перехватывает тёплая ладонь.
Парень непонимающе оборачивается на Тэхёна, который смотрит на него так, будто уже знает сам, в чём дело — столько сожаления и сочувствия в этом взгляде. И Джин не может этого терпеть, он словно ломается изнутри — слёзы резко подступают к глазам.
— Мне кажется, вам сейчас не стоит никуда идти. И что бы вы там ни решили, Юнги-щщи ни разу не отзывался о вас плохо, поймите.
Тон Тэхёна спокоен и ровен, он успокаивает душу и тело, и у Сокджина зарождается в груди непонятное чувство — хочется прижаться к нему и рассказать всё. Ослабить своё напряжение внутри и дать волю эмоциям. Но это было бы чистейшей воды домогательством. Тем более, Джин до сих пор не заметил ни единой искорки интереса в тёмных глазах Тэхёна.
В этом не сказать чтобы полном незнакомце Сокджин видит неподдельную доброту и участие, каких давно ему не хватало. Этому человеку явно наплевать на его внешность и на его статус — в нём играют лишь альтруизм и чистейшей воды сочувствие.
Джин глубоко вздыхает и сглатывает ком в горле:
— Ладно. Пожалуй, вы правы. Возможно, я просто погорячился.
— Проходите в гостиную, я пока сделаю вам чаю, — говорит Тэхён и проходит дальше, но Сокджин тут же его возвращает внезапно выпаленной фразой:
— Н-нет, я не думаю, что это хорошая идея.
Находиться в этой квартире, которая насквозь пропитана запахом Юнги, в которой буквально ощущается его присутствие, решительно невозможно. Джину не хватает воздуха, хочется выйти отсюда как можно скорее.
— Может, тогда позволите угостить вас кофе? Внизу есть очень хорошее и тихое место, я частенько туда заглядываю, когда навещаю господина Мин, — проговорил Тэхён и взял со столика в гостиной папку. — Тем более, все свои дела здесь я закончил.
— Ну, я не знаю… — замялся Джин. — Неудобно как-то перед вами.
Тэхён обошёл его, выключая по дороге свет в квартире, и направился в прихожую надевать туфли.
— Давайте вот как сделаем. Сперва опустим все формальности, — обувшись, Тэхён распрямился и улыбнулся Сокджину. — Если, конечно, вы не против. Понимаю, дело всё в давно уже установленных правилах этикета, но я просто не люблю, когда кто-то старше меня обращается ко мне на «вы».
— Х-хорошо, — Сокджин, если честно, тоже не всегда понимал эти негласные правила межличностного контакта между корейцами.
— Отлично, — секретарь отошёл от проёма и жестом пригласил Джина пройти вперёд. — Проходи.
После чего вышел сам, захлопнув дверь и проверив, что замок сработал.
— А теперь спустимся в кафе и поговорим. Ты выглядишь крайне изнурённым и уставшим. Конечно, может, тебе сейчас вообще не до разговоров, но я в своё время интересовался психологией и, полагаясь на свою интуицию, могу сказать, что в таком состоянии тебе лучше выговориться или уж, на крайний случай, отвлечься от собственных проблем. Давай просто отдохнём, раз уж наш великий и ужасный укатил в тур.
Сокджин нервно хохотнул и проследовал за Тэхёном в кабину лифта.
— Ну, как тебе моё нескромное предложение?
Джин смотрел на то, как медленно сменяются ярко-оранжевые цифры рядом со стрелочкой, указывающей вниз, обдумывая предложение этого странного, до ужаса интересного парня. И прежде, чем заветная единица загорелась на табло, тихо, но вполне уверенно проговорил:
— Я согласен.