La Symphonie

Людям в этом мире не дано испытывать полного счастья.

Ш. Бронте

     
      Говорят, что любовь заставляет людей цвести.

      Чимин напрочь отказывался верить в эти байки. Что это? Лишь красивое выражение, которое впору использовать поэтам-классикам да известным романтическим прозаикам. Но отчего-то с каждым разом, когда Пак встречался с Чонгуком взглядом, чувствовал его поцелуи на своих губах, ловил ими его судорожные вздохи, он расцветал в душе всё больше. Именно расцветал. Его сердце медленно, лепесток за лепестком раскрывалось, обнажая всю ту теплоту, что таилась годами внутри — и она распространялась вокруг, подобно дивному аромату.

      Возможно, на эти мысли Чимина натолкнули те цветы, что постепенно заняли собой почти все вазочки в доме и добрую половину небольшого подоконника в спальне. Одной лишь белой орхидеей Чонгук решил не ограничиваться — он стабильно, при каждой встрече дарил Чимину цветок, а то и по два-три за одно свидание. Иногда это даже доходило до абсурда. Например, недавно они ходили в парк аттракционов, так Чон каким-то невероятным образом умудрился в процессе прогулки докупить ещё один понравившийся ему цветок и — о Господи, этот парень точно сбрендил! — сорвать другой с клумбы, пока никто не видит. И Чимин вроде как сгорал от стыда и смущения, особенно в тот момент, когда счастливо улыбающийся Чонгук бежал к нему навстречу, сжимая в руке несчастное растение, с корней которого с каждым шагом сыпалась земля. Он даже притворно злился на младшего, дуя губы и шлёпая без конца его ладонью в грудь или в плечо. Но не поражаться тому, насколько свободно Чонгук говорит на языке цветов, Пак попросту не мог.

      Да, Чимин хотел бы никак не реагировать на подаренные Чонгуком цветы, ведь это всего лишь знаки внимания, пусть и поданные весьма изощрённым способом. Хотел бы спрятаться за непробиваемой маской безразличия и преспокойно жить себе дальше, без всяких там надоедливых Чон Чонгуков. Однако Чимин был романтиком, и подобное действительно заставляло его хрупкое сердце трепетать. 

      В итоге Пак начал ловить себя на мысли, что Чонгук слишком уж часто в последнее время становится причиной его глупой улыбки на всё лицо, подавить которую он не в силах.

     
***

      Чимин на протяжении двух недель пребывал, как в сказке. Несмотря на то, что Сынхёк отчего-то озверел и гонял танцоров до седьмого пота, вечерние встречи с Чонгуком перекрывали всю усталость и раздражённость, возвращая Паку гармонию и спокойствие, словно Чон являлся лучшим лекарством от всех недугов.

      Их свидания были такими разными, что заскучать было просто невозможно. Хоть поначалу Чимин и думал, что Чонгук ограничится только дорогими ресторанами да атмосферными барами, после одной из их встреч на прошлой неделе его мнение окончательно изменилось.

      Чонгук неожиданно привёл его на крытый каток (напомню, что уже лето на дворе), предусмотрительно захватив шерстяные носки с варежками и свой свитер, в рукавах которого Чимин благополучно утонул. Чон представлял тогда, как Пак будет мило за него хвататься, стараясь удержать равновесие и не упасть. А Чонгук будет скользить по льду рядом, воплощая собой опору и мужественность, точь-в-точь по традиции всех романтических фильмов о любви.

      Только вот с Чимином всегда всё как-то не по сценарию — и в один миг мелодрама превращается в комедию.

      Пак, только встав на лёд, уверенно проехался к его середине и, резко крутанувшись, развернулся и игриво посмотрел на недоумевающего Чонгука, который от шока (приправленного щепоткой разочарования) застыл у ограждения. Чон уже в тот момент успел сотню раз пожалеть о своём решении привести Чимина на каток.

      ...в сто первый раз он пожалел, когда, комично размахивая руками, пытался повторить за Чимином очередное движение, но в итоге потерпел фиаско и шлёпнулся на пятую точку под заливистый смех старшего.

      В тот день Чонгук подарил Чимину гиацинт.
     

      Чимин спокойно поливает из бутылки с питьевой водой этот забавный цветок, похожий на небольшое деревце из нежно-лиловых лепестков и вспоминает тот самый день с толикой необъяснимой грусти, ведь из головы никак не может уйти одна единственная мысль.

      Сегодня последний день перед отъездом Чонгука.

      А ещё сегодня суббота, и они всего пару часов назад виделись. Даже попрощались, хотя Чон понимал прекрасно, что несмотря на все свои причитания и отнекивания, закатывания глаз и надувания щёк, Чимин всё равно поедет провожать его в аэропорт. Вещи у музыканта до сих пор так и не были собраны, ведь каждую свободную минуту он тратил на Пака, а, как следствие, сегодня пришлось расстаться чуть раньше, чтобы успеть всё упаковать.

      Поэтому на часах — девять вечера, а на сердце у Чимина — тоска, ведь до боли непривычно сидеть в такое время в одиночестве.

      К хорошему быстро привыкаешь, однако.

      Чимин и не понял, когда это Чонгук стал этим самым «хорошим».

      Он множество раз твердил себе, что не будет взращивать чувства к Чонгуку, но, к сожалению, почва была чересчур уж плодородной. Всё получалось как-то само собой, без ведома парня. Вот он раз подумал о Чонгуке, когда ложился спать, вот — второй, когда проходил мимо цветочного магазина, за ним тут же третий, когда услышал энергичную мелодию Паганини. А в итоге, под конец второй недели, Чимин и сам не заметил, как стал думать о Чонгуке слишком часто, можно даже сказать, постоянно.

      Он до сих пор боялся назвать это любовью, но, в конце концов, осознал, что без Чона он уже не может. Не может без его глупой улыбки, двусмысленных взглядов, что всегда устремлены только на него, и неуместных комплиментов, которые с поразительной меткостью бьют в самое сердце.

      Чимин отставляет бутылку в сторону и тяжело вздыхает, опершись о подоконник и смотря вдаль на ночной город. Почему в жизни всё должно быть настолько сложно и непонятно? Парень поджимает губы, переводя взгляд на настенные часы в спальне.

      Внутри всё съедает от неопределённости и тех чувств, что успели вырасти за такое недолгое время. И Пак на распутье: либо оставить всё, как есть, и, возможно, снова это потерять, либо же поддаться порывам и сделать что-то глупое и необдуманное, но потом не жалеть, что возможность бездарно упущена.

      Чимин мечется внутри, будто в клетке, от одного конца к другому, пока не чертыхается себе под нос, фырча сам на себя, и не несётся в ванную со всех ног, в конце концов, решаясь.

***

      Вот уж кого Чонгук не ожидал увидеть на пороге своей квартиры в одиннадцать вечера, так это Пак Чимина в довольно простенькой одежде, но с потрясающим шлейфом любимого Чоном парфюма. Во взгляде Пака — что-то не поддающееся объяснению, и в то же время невольно вызывающее ощущение дежавю.

      У них всё началось с этого взгляда.

      И Чонгук, стоящий перед Чимином сейчас в домашних трениках и в простой белой (наверняка любимой) футболке, изо всех сил старается прочитать в лице Пака ответ на свой неозвученный вопрос: «Чего же ты добиваешься?».

      Уставший и удивлённый взгляд встречается с решительным и пронзительным. Всё происходит, как в замедленной съёмке: шаг навстречу, ещё шаг, короткий выдох — и губы сталкиваются с другими губами, руки сплетаются на шее и заставляют наклониться ниже, хлопает дверь — и помещение погружается в полнейшую тишину, прерываемую только влажными поцелуями.

      Не нужно слов.

      Чимин целует, будто в последний раз, жмётся к Чонгуку всем телом, словно стараясь с ним слиться, впитаться в него, стать с ним единым целым. А Чон моментально ловит это настроение и, пусть не совсем понимая намерения Чимина, сжимает ладони на его крепких бёдрах и чувствует, как Пак тут же прогибается в пояснице.

      Это необычно немного. Хоть Чонгук и знает, что тот крайне чувствителен, так бурно на простые прикосновения он не реагировал никогда. Он целует глубже, скользит по влажному чуть шершавому языку Чимина, а после — по ребристому нёбу, ловя судорожный вздох старшего, и ведёт широкими ладонями ниже, обхватывая ягодицы.

      Пак толкается бёдрами навстречу рукам Чона и тихо поскуливает в жаркий поцелуй, а Чонгука это настолько сильно заводит, что он забывает напрочь и про несобранный чемодан, и про полнейший разгром в квартире, и про то, что Чимина придётся завтра утром отпустить. Парень мычит в пухлые губы и неохотно отстраняется, создавая меж их лицами расстояние всего в пару сантиметров. Оба дышат загнанно, сбито, смотрят страстно, отчего становится жарко в одно лишь мгновение. Оба понимают, что ничем хорошим эта ситуация не закончится.

      — Боже… — выдыхает Чонгук и вновь сокращает расстояние, соприкоснувшись лбом с чиминовым. — Что же ты творишь…

      Чимин разглядывает его блестящие глаза с расширенными зрачками и прикрывает свои, подавшись вперёд подбородком.

      — Я хочу тебя.

      Томный шёпот, сорвавшийся с губ парня, обжигает губы Чона и эхом раздаётся в его голове. Никакой двусмысленности. Никаких отговорок и перевода темы. Лишь чётко сформулированное желание, в котором слышится не «я хочу твоё тело», а «я хочу именно тебя».

      И Чонгуку кажется, будто он под воздействием каких-то веществ или, по крайней мере, внушительной дозой алкоголя, ведь точно так же реальность затуманивается, стираются границы между мечтами и истиной, картинку мажет, а действия осознаются как-то запоздало, будто от третьего лица. Они, спотыкаясь о разбросанные повсюду вещи, пошатываясь, как самые настоящие пьяницы, бредут к спальне, в которой витает любимый Чимином нежнейший древесный аромат вперемешку с лавандой. Оба забывают, как дышать и как жить, ведь, оторвись они сейчас друг от друга, такое ощущение, что жизни обоих в тот же момент бы и оборвались.

      Чонгук укладывает парня на незаправленную кровать, одним движением руки смахивая разложенные на ней рубашки. Когда-то аккуратно поглаженные, теперь они валяются забытые и брошенные на полу, а на постели среди одеял и подушек лежит Чимин. Он отчего-то тяжело дышит, смотрит на Чонгука так развратно и пошло, что Чону хочется наброситься на него и растерзать.

      Но Чонгук же большая кошка, верно? Значит перед трапезой нужно с добычей поиграть.

      Он склоняется над кусающим в нетерпении губы Чимином и проводит носом вдоль пульсирующей венки на шее, впиваясь после зубами в плечо.

      — А-ах! — жалобно стонет Пак, изгибая брови и заползая руками под футболку Чонгука.

      Чонгук утыкается в изгиб шеи Чимина и делает глубокий вдох, наполняя лёгкие целиком его запахом, пока парень под ним, подрагивая от предвкушения и гиперчувствительности, царапает короткими ногтями ему спину.

      Чон хмурится, покусывая пакову шею — Чимин странный сегодня. Чересчур опьянённый, чересчур разгорячённый и раскрепощённый, и вся эта чрезмерность Чонгука настораживает, ведь с Паком явно что-то не то. И сколь бы сильно его сейчас ни хотелось, лучше остановиться, если Чимин и вправду не в себе.

      Чон отстраняется, упираясь ладонями в кровать по обе стороны от лица Чимина и смотрит пристально в ленивые паковы глаза с неестественно расширенными зрачками. Чимин ёрзает немного на постели, а ещё пытается руками притянуть Чонгука обратно к себе, но тот изо всех сил старается старшему не поддаваться. Наблюдает.

      — Чимин, что с тобой? — спрашивает Чон с каким-то придыханием, ведь справиться со своим желанием сейчас практически нереально. Ещё немного — и его сорвёт.

      Пак нагло ухмыляется и, приподняв бёдра с кровати, медленно проходится своим возбуждением по стояку Чонгука, вырывая из груди Чона томный вздох.

      — Кажется, тут всё предельно ясно.

      — Боже… — выдыхает Чонгук, — почему ты сегодня такой…

      — Я же тебе уже говорил. Я просто хочу тебя, — шепчет Чимин, приподнимаясь на локтях и начиная покрывать короткими влажными поцелуями нежную кожу на крепкой шее Чонгука.

      — Малыш, если ты сейчас продолжишь, я не сдержусь-а-ах! — Чимин ощутимо кусает его в шею, заставляя вздрогнуть и зажмуриться.

      — Не надо сдерживаться, — Пак облизывает пострадавшее место и осторожно целует его напоследок, после чего отстраняется, чтобы заглянуть Чонгуку в глаза. — И я тебе не малыш, — с укором возражает он, оскалившись.

      — Я не хочу вот так, — Чонгук подаётся вперёд и целует пухлые губы. — Ты же не готов.

      Чимин смотрит на Чонгука. Грудь тяжело вздымается и опускается, а язык соблазнительно проходится по губам.

      Парень ухмыляется:

      — Кто тебе сказал, что я не готов?

      Знаете, в отношениях с Чимином бывают моменты, как с девушками. Если ты раздеваешь девушку, и на ней бельё из комплекта, значит, что отнюдь не ты являешься инициатором сегодняшних ночных развлечений. Так и с Чимином. Только его "дорогим комплектом" была тщательная подготовка, чтобы партнёру оставалось только взять.

      Кажется, что прекрасно слышно, как поскрипывают шестерёнки в голове у Чонгука.

      — В смысле…?

      Он приподнимает бровь, думая, что Чимин раззадоривает его, и просто в шутку сказал, вот только Пак своего издевательского взгляда не меняет, а его наглая ухмылка становится лишь шире.

      — Я бы не набрасывался на тебя так без подготовки, — хмыкает Чимин и, резко толкнув Чона в плечо, лишает его равновесия и ловко седлает мощные бёдра, довольно улыбаясь. Он перехватывает правую руку Чонгука, которая покоилась на чиминовой талии, и игриво опускает её ниже, не сводя с Чона взгляда. — Ты можешь проверить. Ну же.

      Чонгук громко сглатывает скопившуюся от такого вида слюну, но послушно забирается ладонью под резинку штанов, проскальзывая длинным средним пальцем меж упругих ягодиц и… чувствует непривычно влажный сфинктер, в который до странного свободно входит две фаланги.

      — О боже.

      — Я… — Чимин жмурится, выпячивая зад и упираясь ладонями в грудь Чона. — Я немного увлёкся при подготовке, так что… — юркий язычок проходится по соблазнительным губам, — я сейчас очень чувствительный и ужасно хочу, чтобы ты меня трахнул, наконец.

      Чимин умудрился смазать себя настолько тщательно, что сейчас был влажным, как девушка. Чонгук осторожно вынул палец и игриво пару раз обвёл инстинктивно сокращающееся от предвкушения колечко мышц. Чимин тихо простонал и толкнулся бёдрами в руку Чона, но тот поспешно её убрал, желая подразнить. Чонгук был нежным и заботливым, как в жизни, так и в постели, но, если его достаточно раззадорить, парень преображался до неузнаваемости.

      — Значит, ты растягивал себя… — ухмыляется Чонгук, сжимая в руке ягодицу Пака.

      — Да, — томно выдыхает Чимин, желая, чтобы Чон сжал его ещё сильнее.

      Под резинку штанов проникает и левая рука, чуть прохладная, отчего Чимин тихонько вздрагивает. Чонгук самозабвенно мнёт ягодицы Пака, а последнему кажется, что он уже давно голый. Чон смотрит на него так хищно, его взгляд такой голодный, что парень даже немного теряется, ощущая, как капля за каплей испаряется его былая уверенность, и всё перекрывает его жажда к подчинению.

      Чонгук медленно садится на кровати, оказываясь с Чимином лицом к лицу, широкие ладони ползут вверх, цепляя футболку Пака и снимая её с подтянутого красивого тела. Чимин не успевает опомниться, как эти же самые ладони оказываются на его пояснице, а горячие влажные губы мажут по ключице.

      — И что же ты представлял, когда делал это?

      У Чимина от этого низкого голоса мурашки по коже пробежали, и член дёрнулся в штанах, а Чонгук всё так же невозмутимо ласкает губами песочную кожу. Пак отчего-то смущается, жуёт губы, оглядываясь по сторонам, словно пытаясь за что-то зацепиться взглядом. Он же не будет рассказывать Чонгуку правду, верно? О том, как позорно выстанывал его имя в ванной после очистки, когда решил растянуть себя. Сначала ведь ему хватало хорошо смазанных пальцев, которые так легко проскальзывали внутрь, но потом внезапно сознание заполонили совсем непристойные мысли, и в конце концов Чимин нашёл себя насаживающимся на недлинный силиконовый член, представляя, как Чонгук вытрахивает из него последние силы.

      Окей, это вообще не годится для разговора. Хоть Чимин и является инициатором, Чон постепенно преображается, перенимая пальму первенства и удивляя Пака внезапно открывшейся дерзостью.

      Острые зубы впиваются в кадык, и Чимин сглатывает, приводя адамово яблоко в движение.

      — Я, кажется, задал тебе вопрос.

      А вот сейчас Чимин точно потечёт сам. Парень заёрзал на бёдрах Чона, желая почувствовать его напряжение. Что за резкая смена настроения?

      Хотя да, Чимин неоднократно Чону напоминал, что ему нравится власть над собой и умеренная грубость. Сам виноват.

      Только вот странно. Чимин смотрит вниз на спустившегося к его груди Чонгука, который целует жадно и дико. Шатен не выглядит просто умело вжившимся в свою роль, он всё тот же. Просто спустил своего зверя с цепи.

      Чимин ухмыляется и откидывает назад голову, прикрывая глаза. Со зверем поделиться можно.

      — Я представлял, как ты втрахиваешь меня в стену душевой.

      Чонгук отрывается от соска Чимина, бросая на парня до ужаса хищный взгляд, после чего ловко роняет его на кровать, подминая под себя.

      — Настолько сильно хочешь меня?

      Чимин хмыкает и тянет футболку Чонгука вверх.

      — Ты и понятия не имеешь, насколько сильно.

      Чимин надеется, что так можно, что это не будет чем-то неправильным. Он пока не думал о любви, ни разу не отвечал Чонгуку эквивалентной взаимностью на все его признания, но вот хотел его безумно. Пак был из тех людей, кому проще почувствовать или же донести до другого человека свои переживания через физический контакт. И сейчас, на пике своих эмоций касательно скорейшего расставания, Пак не знал, как ещё с ними справиться и как передать Чонгуку своё расстройство и негодование, кроме как через секс.

      Он надеялся, что Чон поймёт его, хоть для него это было и дико немного. Чонгук в этом плане был совершенно другим — сначала слова, потом — дело, но вот Чимину старался делать скидку.

      — Просто возьми меня, я весь твой, — шепчет Пак с отчаянием в голосе, проводя ладонями по торсу Чонгука. Возбуждение почти что берёт верх над сознанием, но одна единственная мысль о том, что завтра Пак вот так легко касаться этого разгорячённого тела уже не сможет, держала Чимина в этой реальности, как на якоре.

      Чонгук улыбается и медленно стягивает со старшего штаны с бельём, оставляя его полностью нагого на постели, после чего наскоро раздевается сам. Он пристраивается между чиминовых ног и сгибает их в коленях.

      — Тогда запомни каждое мгновение, проведённое со мной, — звучит, как приказ. Чонгук целует правую коленку Чимина и опускается вниз. Пак не сразу даже понимает, что тот собирается сделать, но потом чувствует.

      Музыкальные пальцы аккуратно высвобождают головку его члена, по которой тут же проходится острый кончик языка, ловко проникающий в уретру и собирающий предэякулят. Чимин прогибается в спине и жмурится от наслаждения. На самом деле, он уже кончить готов даже от одного представления того, что его член сейчас во рту Чонгука, но всё же держится из последних сил.

      Ласки Чонгука неторопливые, почти ленивые, он смотрит на Чимина исподлобья коварно, прекрасно видя, что его хён сейчас сходит от этой медлительности с ума. Пак готов метаться на простынях, умоляя Чона сделать хоть что-нибудь, но гордость пока не позволяет. Да и не может он — ведь под властью Чонгука всецело.

      Чон проходится языком по всей длине, надавливая кончиком на выступающие венки, обводит головку ещё раз и берёт её в рот, нежно посасывая. А Чимину мало, Чимин откидывается на подушки, не в силах больше смотреть на эту пытку, и крепко зажмуривается, выпуская из лёгких протяжный стон. Чонгук ухмыляется такой бурной реакции и заглатывает глубже, старательно расслабляя горло, чтобы взять как можно больше, а параллельно ласкает кончиками пальцев чувствительные места под коленками Чимина. Короткие пальчики отрываются в конце концов от смятой простыни и вцепляются в жестковатые окрашенные волосы, когда Чонгук втягивает щёки и осторожно, едва касаясь, проводит по члену зубами, заставляя Чимина вздрогнуть.

      — Ч… Чонгук-а… — Чимин не в силах произносить что-либо, кроме этого имени, которое заполняет теперь всё пространство и составляет всю вселенную Пак Чимина.

      — Что, малыш? — Чонгук отстраняется, чтобы мазнуть губами ниже по гладкой бархатной коже и начать ласкать языком яички.

      С одной стороны, Пак даже немного злится, понимая, что, если сейчас кончит, Чонгуку явно не поздоровится. С другой же, Чонгук избрал правильную тактику продолжительных прелюдий, ведь Чимин любит немного помучить себя перед получением десерта. Это в его характере, в его сущности, и против себя ему не пойти, хоть и хочется.

      Он уже игнорирует и чонгуково «малыш», и его медлительность, просто ожидая своей награды.

      Не осознавая даже, что он уже её получает.

      — Возьми меня… — практически беззвучно шепчет Пак, отчаянно так, будто это его последнее желание.

      И в этой простой фразе заложен какой-то сакральный смысл. Не просто «возьми меня», а «забирай меня». Чимин не умеет правильно выбирать слова, каждый раз у них подтекста больше, чем поверхностного содержания, но Чонгуку они предельно ясны. Да так, будто это нечто основополагающее, как два плюс два.

      Чон улыбается как-то по-особому нежно и коротко целует светлую кожу на гладко выбритом лобке, после поднимаясь дорожкой поцелуев по плоскому животу, рельефной груди, выступающим острым ключицам прямиком к манящим сладким губам.

      — Ты точно готов?

      — Это последнее предупреждение?

      — Да, это последнее предупреждение, — шепчет Чонгук и, цепляя зубами полную нижнюю губу, немного оттягивает её.

      Чимин выдыхает, собираясь с последними силами, и в конце концов вверяя себя Чону полностью:

      — Точно.

      И тут у Чонгука срывает последние тормоза. Он ловко переворачивает Чимина на живот, отчего тот тут же приспосабливается и прогибается в спине, как кошка, встречаясь упругим задом с ноющим членом. Чон тянется к прикроватной тумбочке и вытаскивает оттуда недавно приобретённый тюбик смазки и презервативы, отбрасывает на кровать и, вскрыв упаковку со смазкой, выдавливает приличное количество на пальцы. Он понимает, что Чимин действительно хорошо подготовлен, и можно было бы не тратить время на такие процедуры сейчас и просто его взять. Но Чонгук так не может, не умеет, он любит слишком сильно, чтобы причинить даже малейшую боль, поэтому два длинных пальца плавно погружаются в горячее нутро, и почти тут же к ним добавляется третий. Чимин стонет сладко, почти приторно, а у Чона всё внутри горит от предвкушения и безумной любви к этому человеку. Три пальца умело оглаживают мягкие стенки, а Чим толкается им навстречу и просит ещё. И Чонгук аккуратно добавляет четвёртый.

      По мощным бёдрам вниз стекает смазка, которой действительно оказывается слишком много, а пальцы входят внутрь с тихим хлюпаньем. Но свободно, легко, и Чимин даже почти не морщится. Только стонет до ужаса пошло, и в этих стонах постепенно растворяются последние крупицы разума Чонгука.

      Чимин оборачивается, сдувая прилипшую ко лбу чёлку, и наблюдает за тем, как Чон вынимает пальцы и, проведя членом по ложбинке, медленно входит, постепенно заполняя Пака изнутри. Чим жмурится и стонет немного болезненно, но сходит с ума от этого неповторимого ощущения заполненности. Ему жарко, так жарко, что, кажется, он сейчас расплавится и исчезнет. Растворится в Чонгуке, смешавшись с ним и въевшись под кожу.

      Чимина ломает, он сходит с ума, а коленки то и дело разъезжаются и подрагивают, словно у новорождённого оленёнка. Он стонет несдержанно, пытаясь удержать равновесие, и толкается навстречу, уверенно насаживаясь на толстый ствол до конца, выпуская из легких тяжёлый выдох.

      Чонгук замирает, склонившись и принявшись покусывать вереницу позвонков на шее, которая у Пака до ужаса чувствительная, отчего каждое действие вызывает всё большую дрожь и новые табуны мурашек по всему телу. Чимин скулит и непроизвольно сжимает стенками член Чонгука внутри, получая за это новые укусы, некоторые из которых оставляют небольшие ранки от зубов. Чимин шипит, жмурясь, но ему это доставляет особое мазохистское удовольствие, поэтому раз за разом он продолжает совершать ту же самую «ошибку», получая всё новые следы от Чонгука.

      Чимин слишком охвачен ощущениями от укусов, поэтому не сразу даже замечает, как Чон начинает двигаться, плавно, размеренно, будто самому не хочется вдолбиться в податливое тело в бешеном темпе. Сильные руки оглаживают каждый изгиб подтянутого тела внизу, ласкают чуть грубоватую кожу карамельного цвета, заставляя Чимина забыться и потеряться во времени и пространстве окончательно.

      Сильный толчок и проехавшийся по простате член выбивают из лёгких сладкое «Чонгук-а…» — и Чимин хнычет, ёрзая под Чоном.

      — Чонгук-а, не медли, прошу, — капризным тоном выдаёт Пак, с рвением толкаясь навстречу Чонгуку. — Я не могу больше…

      А Чонгук сильный, Чонгук держится, но уже еле-еле, откровенно говоря.

      Он нервно ухмыляется от этой фразы, распрямляется и любовно обводит ладонями упругие сочные ягодицы, наблюдая за тем, как плавно исчезает между них его член. Ощущения на грани достижения Нирваны. Чонгук впитывает Чимина всеми пятью чувствами: слышит рваное дыхание, ощущает под пальцами нежную кожу, чувствует на языке терпкий вкус Чимина, вдыхает его неповторимый дурманящий запах и, наконец, видит любимое тело. И зрение, как раз-таки, его и доводит.

      Парень постепенно ускоряет движения, крепко придерживая Чимина за бёдра, чтобы удержать его слабую стойку на гладких скользких шёлковых простынях. Пак сдавленно стонет, кусая губы и сжимая те самые простыни в руках.

      Чон рычит недовольно и склоняется над Чимином, скалясь как-то по-звериному:

      — Не сдерживай свои стоны. Я хочу слышать их все.

      Звучит, как приказ, поэтому Чимин незамедлительно ему подчиняется, прогнувшись в спине и томно простонав в тишину спальни.

      — Так-то лучше, принцесса.

      И Пак бы ему уже давно вмазал за такие слова, но сейчас он явно не в том положении, чтобы возмущаться — Чонгук умело гладит все его фетиши один за другим.

      Чонгук ловко переворачивает Чимина на спину и срывается на бешеный темп, от которого Пак даже не успевает вздохнуть.

      Чон то и дело задевает простату, но словно нарочно постоянно меняет угол, отчего попадания неритмичны, и заставляют Чимина ёрзать, хныкать и умолять Чонгука.

      Спустя всего пару мгновений Пак оказывается на грани.

      — Придуши меня.

      Чонгук притормаживает немного, пытаясь осознать то, что Чимин от него сейчас требует.

      — Что?

      — Придуши меня, ну же, — Чимин отчаянно хватает руку Чонгука и подносит к своей шее.

      Чон обхватывает крепкую шею Пака, поглаживая её пальцами, не решаясь:

      — Если будет слишком сильно, хлопни меня по руке, хорошо?

      — Да Господи, давай уже.

      И Чонгук надавливает на шею Чимина, параллельно ритмично втрахивая того в кровать. Глаза Пака закатываются от наслаждения, его всего ломает, он извивается как уж на постели, цепляясь за плечи своего любовника. Чон давит сильнее, и Чимин ярко ощущает нехватку кислорода. Короткие слабые вздохи кружат голову, а ещё напряжение в низу живота почти невыносимо терпеть. Это-то и становится последней каплей — спустя пару секунд он хлопает Чонгука по руке, чтобы громко простонать и запачкать свой живот белёсой жидкостью.

      Чонгук кончает после, едва успев выйти, ведь Чим так сильно сжал его внутри, что Чон подумал, что не сможет сдержаться. И только тогда внезапно вспомнил про тот самый квадратик блестящей упаковки, который так и забыл раскрыть.

      — Прости, — разочарованно стонет Чонгук, обессиленно падая на кровать.

      Чимин дышит тяжело, рвано, пытаясь прийти в себя после оргазма. Звуки доносятся словно через толщу воды, а перед глазами темно. Чимину кажется, что он даже на несколько мгновений потерял сознание.

      — За что? — устало шепчет он в ответ, переворачиваясь набок и утыкаясь Чонгуку в плечо лбом.

      — Я забыл о контрацепции, — Чон перевёл на него свой виноватый взгляд, а Пак только ухмыльнулся и хлопнул его ладошкой по покрытой испариной груди.

      — Я хорошо себя подготовил, и ты не кончил внутрь. Не вижу проблем, — хмыкнул Чим. — К тому же, я в любом случае бы тебе дал.

      Чонгук сглатывает вязкую слюну. Такие разговоры даже после секса всё равно заводят, особенно заводит эта внезапная готовность Чимина ко всему.

      Пак улыбается и жмётся плотнее к чонгуковой груди в поиске тепла, и Чон, понимая его и без слов, цепляет почти съехавшее с кровати одеяло и заботливо накрывает подмерзающего старшего. Он смотрит на умиротворённое лицо Чимина, который совсем уж разнежился и, кажется, вот-вот заснёт, и думает лишь о том, как вот это чудо можно оставить на целый месяц здесь одного. И в Чонгуке борются сразу две стороны. Одна, которая не хочет Чимина от себя отпускать, и вторая, которая просто-напросто боится, что за время отсутствия Чонгука в Сеуле, кто-то посмеет забрать у него это сокровище. Особенно напрягает его этот Джебом, осмелившийся Чимина даже поцеловать. Чонгук нервничает ужасно, ведь беспричинная ревность всегда была одним из его самых крупных недостатков.

      Чон тяжело вздыхает и обхватывает плечи Пака, который и в самом деле засопел уже, после чего прикрывает глаза и решается хотя бы в этот раз перебороть свою паранойю. Эти гастроли могут стать проверкой их зародившихся отношений, ведь так?

      Быть может, именно они и смогут помочь Чимину окончательно определиться в своих чувствах.

      А пока…

      Пока им предстоит прожить целый месяц друг без друга.
     
     
***

      Ким Сокджин был человеком ужасно влюбчивым. Казалось бы, это ему только на руку, ведь с его-то внешними данными это многократно увеличивает вероятность найти свою вторую половинку.

      Как бы не так. От этого парню становилось только хуже, ведь на комплименты он был слишком уж падок. Подпускал близко к себе, моментально раскрывая своё сердце, а потом сталкивался с холодной реальностью — когда оказывалось, что до его сердца никому нет дела. Поэтому Джин со временем научился делать две вещи: быстро подавлять свои чувства и не обнажать душу, пока не поймёт, нужно ли человеку что-то большее, кроме его тела.

      Обычно он понимал сразу — это было видно по взгляду человека, по его поведению и жестам.

      Но Мин Юнги был загадкой.
     

      Сокджин сидит в этой светлой гостиной вот уже в четвёртый раз и пытается подавить внутреннюю борьбу, которая последние несколько дней пожирала его изнутри.

      Эта комната с огромным панорамным окном и белым роялем одновременно была и его любимой, и самой ненавистной. Сокджину нравится этот запах ментоловых сигарет, которым пропитан каждый уголок квартиры Юнги, и он же его и душит. Он растворяется в прекрасных переливах нот, и они же являются причиной его приходящей мигрени. А всё лишь от того, что Джин искренне не понимает светловолосого мужчину.

      Те взгляды узких лисьих глаз можно интерпретировать по-разному, никогда нельзя было сказать точно: действительно ли Мин Сокджином восхищался, или же лишь привязывал к себе, чтобы потом абсолютно безжалостно им воспользоваться.

      Слова Юнги тоже таили в себе много противоречий. В них не было усмешки или фальши, они не были лишены вежливости и уважения, но в то же время в плане каких-то тёплых чувств они были абсолютно пусты.

      Но не то чтобы Юнги совсем не проявлял знаков внимания. Он делал это по-своему.

      Взять, к примеру, хотя бы это нелепое предложение встречаться у него дома, чтобы устраивать эти VIP-концерты для одного лишь слушателя. Джин поначалу обрадовался, думая, что это всего лишь предлог, и таким образом мужчина пытается подобраться к нему поближе и получше узнать, но всё, что делал Юнги во время их встреч — просто смотрел. Наблюдал со стороны, как за редкостным зверьком, но бездействовал.

      Создавалась эдакая иллюзия приближения. Вроде бы, Сокджин чаще стал видеться с Юнги, чаще общаться с ним и находиться рядом, только вот мужчина с каждым разом искусно ускользал всё дальше и дальше, пока Джин не почувствовал, что он скоро будет вне досягаемости.

      Парадокс, не так ли? Они находятся в одном помещении, а парень ощущает себя участником гонки на преследование.

      Сокджин и не думал, что умудрится так сильно устать, причём отнюдь не физически — эмоционально, за какие-то пару встреч за две недели. Но он был более не в силах терпеть эти невыносимые чувства.

      Карандаш, которым Джин выводил на бумаге очередной эскиз, жалобно треснул и сломался под натиском твёрдых намерений парня, оставляя уродливую кляксу на тонкой аккуратной линии. Сокджин поджимает губы и закладывает его между страниц, после чего поднимается с дивана и медленно, но уверено направляется к играющему на рояле Юнги.

      Мин, закончив исполнять очередной ноктюрн, обращает заинтересованный взгляд на Сокджина, который, опершись бедром о рояль, стоит прямо перед ним.

      — Что-то не так? — хриплый отрешённый голос, лишённый эмоций. Мин по-прежнему умело скрывает волнение пред своим ангелом.

      — Зачем на самом деле вы меня пригласили к себе?

      Этот вопрос в какой-то степени застаёт Юнги врасплох. Однако маска держится, Мин настолько плотно прижал её к лицу, что она будто с ним срослась.

      — В каком смысле? — никогда не поздно состроить из себя святую невинность.

      Сокджин тяжело вздыхает.

      — Вы прекрасно понимаете, о чём я, господин Мин. Я знаю, что эти встречи для вас являются лишь предлогом. Только вот предлогом к чему именно?

      Парень говорит с нажимом, будто и впрямь старается силой выбить из Юнги признания. Он действительно хочет, чтобы Мин сказал ему, что тоже чувствует.

      Однако Юнги лишь хмыкает, переводя взгляд в нотную тетрадь, а потом поднимается на ноги, оказываясь прямо напротив Джина.

      — Зачем мне это говорить, если ты и так понял, что это всего лишь отмазка?

      — Потому что я запутан и смущён вашими действиями, — внутри Джина закипают негодования. Он боится сморозить глупость, понимает, что пути назад уже не будет, если он продолжит наступать, только вот забирать свои слова не намерен. Упрямство было одной из сильнейших его черт. Оно же являлось и одной из его слабостей. — Ваши намерения для меня слишком туманны.

      — Не лучше ли оставить всё, как есть? Возможно, тебе не понравится мой ответ, и ты пожалеешь о том, что решил узнать, — Юнги поджимает губы, грустно посмотрев на парня прямо перед ним.

      Он не ожидал, что Джин его раскусит и потребует объяснений. Не ожидал, что его ангел окажется настолько смышлёным и внимательным. Не ожидал, что тот загонит его в угол, требуя объяснений и, самое главное, раскрытия чувств.

      — Но я хочу знать. Хочу, — настаивает парень.

      Но Юнги лишь отводит взгляд, тактично промолчав. Атмосфера внезапно накаляется до предела этой недосказанностью, что повисла между ними в воздухе.

      В конце концов Джин этого давления не выдерживает и, схватив Юнги за запястья, притягивает к себе и заглядывает прямо в глаза. Мин, кажется, уже всё и так понял, но Сокджин, несмотря на это, озвучивает тихое и пламенное:

      — Я вас люблю.

      И тут Юнги становится так больно, что, если бы он был таким же юнцом, как и Джин, давно бы согнулся, держась за грудь в районе сердца.

      Однако он давно уже не мальчишка, а взрослый мужчина, привыкший к бесконечной череде отказов и разбитых сердец. Хотя… как к чему-то подобному вообще можно привыкнуть?

      Юнги спокойно перехватывает руки Джина, осторожно накрывая его ладони своими. В глазах парня бушует влажное безумие, как будто он готов в любой момент расплакаться. Как часто Юнги видел нечто подобное… но никогда прежде его не заботили настолько чувства человека, ему признающегося.

      — Сокджин, послушай… — мужчина тяжело выдыхает. Как же он ненавидит эти моменты! Сейчас надо собраться с мыслями, силами, и выдать всего пять фатальных слов… — У нас ничего не выйдет.

      В глазах Сокджина расцветает мальчишеская уверенность, желание пойти наперекор и сломить все преграды на пути к чувствам. Он не понимает причины этих слов, думает, что она заключается в банальном.

      — Я понимаю, что вы — взрослый человек, но и я уже не ребёнок. Я же вижу, что я вам тоже не безразличен. Почему же вы не хотите хотя бы попробовать?

      — Джин, ты не понимаешь, — Юнги обрывает его. — Я даже не смогу.

      — Что за глупости? Я помогу вам.

      — Нет, ты не понимаешь. Я и правда не могу, — твёрдо подчёркивает Юнги. Джин сжимает его руки в своих и нахмуривается.

      — Я действительно не понимаю. В чём истинная проблема? Я вам не нравлюсь?

      Юнги смотрит на это прекрасное лицо напротив и думает, как вообще такое этому парню могло прийти в голову. Он опускает взгляд и отрицательно качает головой.

      — Не в этом дело…

      — Так в чём же? Объясните!

      — Сокджин, я асексуал.

      Поначалу эти пропитанные горечью слова пролетают как-то мимо, незаметно. Сокджин пытается вспомнить, что же значит, казалось бы, знакомый термин, с которым не так-то часто встречаешься в повседневной жизни. Скорее даже, никогда.

      Но потом, раз за разом прокрутив признание Юнги в голове, Джин постепенно начинает осознавать. Картинка сразу складывается, предстаёт перед ним единым целым, будто тот недостающий фрагмент паззла, наконец, нашёлся. Вот почему нет информации о личной жизни Юнги, вот почему он не старался сблизиться с Джином, как и прочие, вот почему он не делал никаких двусмысленных намёков и не пытался лишний раз невзначай коснуться.

      — То есть вы…

      Джин осторожно выпускает руки Юнги.

      — Да, мне противен физический контакт интимного характера, — Мин пожимает плечами, так легко и непринуждённо, будто только что рассказал, какая сегодня будет погода.

      А у Сокджина мир рушится в один лишь миг. Воздушные замки обращаются пеплом, мечты остаются недосягаемыми навеки. Джина настолько сильно прошибает, что он заливается весь краской и чувствует, как сердце от волнения вот-вот из груди выпрыгнет.

      Стыдно. Больно. Неудобно.

      Сокджину прямо сейчас хочется исчезнуть.

      — Поэтому я тебе и сказал, что ты должен жить своей жизнью, найти свою любовь. Человека, который сможет подарить тебе всё, — спокойным тоном продолжает Юнги, хотя внутри всё сжимается от сожаления. — Я этого сделать не смогу, поэтому даже не трать своё драгоценное время на такого, как я.

      — Но вы же… — парень не теряет надежды до последнего. Цепляется за неё, как за соломинку, стараясь не утонуть в своих бессмысленных чувствах. — Вы же смотрели на меня…

      — Ты даришь мне вдохновение, Сокджин.

      Очередное признание Юнги растворяется в пропитанном сигаретным дымом воздухе. Оно не похоже на признание Сокджина, однако, как ни странно, в нём заложены почти те же самые чувства. Только вот ни один из них этого не понимает, продолжая падать.

      Вдохновение и любовь — такие ли разные эти понятия?

      Джин нервно жуёт нижнюю губу, стараясь переварить полученную информацию, и в конце концов срывается с места, бросив отчаянное:

      — Нам лучше больше не видеться.

      И вылетает из квартиры, даже не забрав свои разложенные на кофейном столике вещи.

      Оставив Юнги наедине со своими мыслями, привычной горечью и роялем.