-dix-huit-
Музыка, не упоминая ни о чём, может сказать всё.
Эренбург И. Г.
Людям свойственно порой совершать необдуманные поступки. Ну, или не очень обдуманные. Следовать чётко заданному алгоритму способны лишь машины, да и те могут рано или поздно дать сбой. Человеческое же сознание сбоит постоянно — только повод дай. И чаще всего этим поводом становится врывающийся в систему рассматриваемого индивида другой индивид.
Как раз одним из таких «сбоев» и было сообщение Сокджину с просьбой приехать. Набирая его, Юнги не имел ни малейшего представления, что именно он предлагает Джину послушать и с какой целью, собственно, вообще стоит звать парня к себе. Однако пальцы нажали на «отправить» быстрее, чем Мин успел задуматься о причинах этого наиглупейшего поступка.
Телефон коротко пиликнул отчётом о доставке, и Мин, отложив его на кофейный столик, возвёл глаза к потолку и выдохнул. Его немного пугали эти внезапные перемены его внутреннего устройства. Несмотря на то, что Юнги был человеком творческим, он всегда, во всех ситуациях без исключения, оставался предельно рациональным и рассудительным. Не любил беспорядок, даже в собственных мыслях. Эдакий педант в квадрате.
Поэтому то, что творилось сейчас, выходило за грани его понимания.
С того момента, как Сокджин впервые появился на пороге этой квартиры, всё пошло наперекосяк. И как остановить неизбежное – одному Богу известно.
Юнги взглянул на рояль, стараясь найти в нём недостающую опору.
— Мы что-нибудь придумаем, верно? — ухмыльнулся мужчина.
Но судьба распорядилась иначе. Не успел Юнги собраться с мыслями — телефон вновь зажужжал, из-за вибрации то и дело ударяясь о пачку сигарет. Мин устало фыркнул и, склонившись, подобрал сразу и телефон, и сигареты — всё это выглядело как безапелляционный сигнал о том, что надо покурить. Лениво вытащив зажигалку из пачки, мужчина губами вытянул сигарету и так же неторопливо прикурил, только после этого соизволив провести по зелёной трубке пальцем.
— Да?
— Юнги-щщи, я к вам заскочу ненадолго забрать все нужные документы и передать кое-что на подпись. Вы сейчас свободны? — бас Тэхёна энергично бил по нежной барабанной перепонке — Юнги поморщился и убавил громкость.
Он сделал глубокую затяжку, с садистским наслаждением ощущая, как дым окутывает лёгкие.
— Хорошо. Я всё подготовил, — спокойно проговорил Юнги, наблюдая за тем, как слова переплетаются с сигаретным дымом и растворяются в воздухе. — Когда будешь?
— Я прямо сейчас стою на парковке у вашего дома.
«Проворный сукин сын», — мысленно хмыкнул Юнги, а вслух лишь выдал:
— Поднимайся.
— Хорошо, спасибо! Ждите!
Юнги сбросил вызов и вернул телефон на прежнее место. Было бы неплохо, если бы Тэхён побыстрее ушёл, чтобы, не дай бог, Джин на него не натолкнулся. Юнги не было стыдно или неприятно находиться рядом с Тэ, просто он устал отвечать на наитупейшие вопросы от людей, видевших их взаимодействие в жизни. Может, Сокджин, увидев, как Тэхён хорош собой, и вовсе подумает, что Мин нанимает только молоденьких и симпатичных парней — тогда точно проблем не оберёшься.
Но, естественно, всё пошло не так, хотелось бы Юнги. Сегодня был явно не его день.
Тэхён принёс различные буклеты и документы на подпись. Там было что-то про залы, даты концертов и особые требования к проведению выступлений — в общем, все бумажки содержали довольно важную информацию, однако, если бы Мин вдумчиво читал всё от корки до корки, прежде чем подписывать, ушло бы слишком много времени. Поэтому мужчина, пробежавшись глазами по основным частям каждого из документов, быстро поставил, где надо, свою закорючку и спешно протянул всю кипу Тэхёну обратно.
— Я верю, что ты договоришься на достойные для меня условия, — прошепелявил Мин, посмотрев на парня, сидящего на диване.
Тэхён энергично кивнул, аккуратно укладывая бумаги в объёмную пластиковую папку:
— Да, господин Мин.
Юнги, в свою очередь, подвинул в сторону парня папку с подготовленными документами для виз, которую Тэ тоже поспешил принять:
— Вот, что нужно было с моей стороны. Всё перепроверил несколько раз, так что можешь сразу их относить.
— Спасибо!
Вроде бы, все формальности улажены, но Тэхён всё сидел на диване и сидел, даже не собираясь уходить, и это было подозрительно. Сам же упоминал, что времени в обрез, так почему медлил? Но Ким лишь покусывал губы и в нетерпении теребил обе папки пальцами, словно не решаясь что-то сказать.
— Чего мнёшься, как девица? — Юнги беззлобно усмехнулся. — Давай, выкладывай.
— Юнги-щщи, я… — Тэ тяжело выдохнул, наконец, собравшись с мыслями, — я не смогу поехать вместе с вами.
Мин многозначительно приподнял одну бровь.
— Почему?
— На это же самое время у меня запланировано несколько выступлений. Они очень важные, уже всё организовано, поэтому я никак не могу отказаться, простите, — Тэхён склонил голову в извинении и виновато поджал губы.
Мин устало потёр переносицу. Отлично. В английском он — ноль без палочки, поэтому в большинстве стран из списка он точно в одиночку не справится. Правда, два первых концерта пройдут в Японии… но и в японском Юнги тоже далеко не мастер. Так, сможет в случае чего найти дорогу и заказать что-нибудь в ресторане. Тэхён обычно во всех турах ему помогал, хотя бы сопровождал везде, во избежание каких-нибудь неприятных ситуаций. С ним было безопасно, если можно так выразиться.
И в то же время, Мин понимал, что он не в праве заставлять Тэхёна пойти против себя и отменить свои выступления. Никто не может понять человека, живущего искусством, так, как точно такой же человек. Тут дело даже не в потерянных деньгах, а в упущенной возможности показать людям частичку своей души.
Так что у Юнги не было выбора. С этим фактом придётся каким-то образом мириться.
— Так… А на примете кто-нибудь есть?
— Хосок-щщи поедет вместе с господином Чоном. Он сказал, что сможет меня подменить, — Тэхён немного воодушевился, увидев, что Юнги, вроде как, на него не злится. — Вы всё равно выступаете дуэтом, верно? Так что не должно возникнуть больших проблем.
Действительно, в этот раз он едет не один…
— Ладно, — спустя минуту выдохнул Юнги. Хоть так. — Но ты успеешь всё подготовить в срок?
— Да, конечно. Спасибо, господин Мин! — Тэхён встал и тут же согнулся на девяносто градусов. Юнги хмыкнул.
— Оставь мне номер Хосока. Я с ним свяжусь.
— Да, хорошо! — квадратно улыбнулся Тэхён и заторопился на выход. — Извините, мне пора. Сегодня важная репетиция.
Юнги было слишком лень его провожать, поэтому он так и остался сидеть в кресле, зная, что дверь преспокойно захлопнется сама. Вместо этого мужчина вновь взял со столика пачку сигарет и прикурил.
— Удачи, — проговорил Юнги и сделал затяжку. — И не забудь мне переслать всё, что нужно.
— Не беспокойтесь, господин Мин! — надевая туфли, весело отозвался Тэхён. — Ну, до свидания. Я вам напишу!
И с этими словами парень скрылся за дверью.
Юнги показалось, что после он ещё что-то услышал, но решил не придавать этому значения. Главное, Тэхён успел ретироваться до прихода Джина. Юнги растёкся по креслу, самозабвенно пропуская едкий дым через лёгкие.
Однако только он потушил сигарету о пепельницу и поднялся с кресла, как в дверь позвонил Сокджин.
Времени придумать для себя же отмазку у Юнги не осталось. Да и, с другой стороны, подумал Мин, оправдываться он перед Сокджином не должен. Тот не дорос ещё, чтобы перед ним склонять голову за случайный вызов посреди выходного дня.
Шаркая тапочками по тёмно-коричневому ламинату, Мин доплёлся до двери и открыл замок. На пороге, естественно, стоял прекрасный Ким Сокджин собственной персоной. Юнги чуть воздухом не подавился от того, насколько сильно парню шла эта розовая рубашка, идеально подчёркивавшая все достоинства его фигуры — а особенно широкие плечи — но свои эмоции мужчина привык не показывать, поэтому неслышно сглотнул их и подвинулся, позволяя Джину пройти внутрь. Мин даже не услышал, как тот промямлил тихое приветствие.
— Заходи, — махнул он рукой и закрыл за гостем дверь. — Я тебя ни от чего не отвлёк?
Сокджин аккуратно снял туфли и поставил их у порожка, тут же надевая мягкие тапочки.
— Нет, что вы, — улыбнулся Ким. — Я как раз планировал до понедельника отдохнуть.
— М-м, — протянул Юнги и прошёл в гостиную. Сокджин робко просеменил за ним следом. — Присаживайся, — мужчина указал на диван. — Чай будешь?
— Нет, спасибо, — Джин поставил сумку у кофейного столика, а сам присел на диван. — Я не очень понял, правда, зачем вы меня звали… — начал он.
Юнги ухмыльнулся.
— У тебя же нет никакой музыкальной подготовки?
Джин отрицательно покачал головой. Мин мысленно похвалил себя за свою природную гениальность, ведь он почти придумал цель визита всего за каких-то пару секунд. Надо было только выстроить достаточное обоснование — и всё.
— Понимаешь, я тут осознал, что давно у меня не было выступлений, — начал издалека Юнги, пройдясь пальцами по гладкой лакированной крышке рояля. — Следовательно, я давно не играл для слушателя. Единственным моим слушателем являются эти четыре стены, — Мин оглядел гостиную. — В этом и проблема. Я, кажется, начинаю терять сноровку, поэтому, если тебя не затруднит, просто посиди здесь и послушай. Если что, сделаешь замечания.
— Но… разве я единственный человек, который способен сыграть такую роль? — удивился Сокджин, но тут же поспешно добавил, — вы не подумайте ничего, это просто для меня слишком лестно.
Юнги улыбнулся. Иногда всё же очень полезно обладать таким авторитетом.
— Да, все остальные мои знакомые — музыканты. А мне сейчас не нужны бесконечные придирки — я и сам замечаю, где делаю техническую ошибку. Мне нужно, чтобы ты просто послушал, акцентируя внимание на чувствах и настроении, понимаешь? Не такая уж и сложная задача, верно?
Сокджин отвёл взгляд и неловко почесал затылок.
— А… я тут столкнулся в коридоре с вашим агентом, — лицо Юнги в этот момент немного потемнело. Всё же встретились, значит. — Он разве не подходит на эту роль?
— Ким Тэхён? — поморщился мужчина. — Нет. Он слишком хорошо знаком с музыкой, поверь.
— Правда?
— Он поёт в опере. Совсем не похож на человека, который занимается таким серьёзным искусством, верно? — Юнги хмыкнул.
Сокджин промолчал, уставившись на свои пальцы. Он вспомнил придурковатую широкую улыбку Тэхёна и его неуместный комментарий насчёт сумки Джина… Тогда он и вправду подумал, что парень явно далёк от прекрасного. А сейчас резко почувствовал дикий стыд, ведь он посмел оценить другого, почти незнакомого человека, так непозволительно низко. Опера — действительно серьёзное искусство, требующее выносливости, терпения и непрерывной работы над собой. В принципе, как и любой другой вид искусства, но Джин почему-то именно к опере питал особые симпатии и любил её ещё со школьных лет.
— А почему он работает с вами, господин Мин?
— Опера для него — не основной заработок, — пояснил Юнги, пожав плечами. — Он не в большом театре, а выступает так, с маленькой труппой, не совсем известной даже. Да и свою работу у меня он выполняет превосходно, так что… — Мин махнул рукой. — Что мы всё о нём, давай лучше вернёмся к делу. Ты согласен, в итоге? От тебя ничего не требуется, только присутствовать в комнате. Ты можешь заниматься своими делами, только слушай внимательно.
Секундное колебание — и неуверенный кивок.
Затея странная и для Сокджина, если честно, лишена конструктивного обоснования. Однако Юнги слишком интригует, слишком манит, слишком волнует сознание и чувства Джина. От этого другого выбора не остаётся — парень приходит к мысли, что всё, что ни предложит этот мужчина, он беспрекословно примет. С одной стороны, неплохо, с другой — фатально.
Пока Джин размышлял о причинах своих поступков, Юнги обошёл рояль и, достав довольно увесистый сборник сонат и симфоний Бетховена, положил его на пюпитр и раскрыл на первой попавшейся сонате. Сейчас неважно, что играть. Он уже соврал о своих истинных намерениях. Ему не столько важно играть Сокджину, сколько прислушиваться к его дыханию, наблюдать краем глаза за его мягкими плавными движениями и подмечать любую малейшую перемену в выражении его прекрасного лица. Запоминать это и, контролируя себя до самого вечера, отпустить и вылить эмоции на белый расчерченный нотными станами лист.
Комната постепенно заполняется музыкой, заражает ею всё вокруг, включая русоволосого парня, что смирно сидит на диване и осматривает интерьер. Сокджин легонько вздрагивает — по коже мурашки пробегают. Юнги был прав, когда думал, что Джин не разбирается в музыке от слова совсем — тот слушает композицию, словно в первый раз, по настроению даже не понимая, что это всемирно известный Бетховен. Юнги ухмыляется незаметно, почти на автомате перебирая клавишами.
Мужчина перелистывает одну страницу, вторую, третью, сбивается со счёту после двенадцатой и играет, играет, играет. Без малейшей запинки, без единой ошибки, с теми самыми чувствами, за которыми он долгое время гнался. Сокджин не делает для этого абсолютно ничего — он просто сидит и слушает, внимает каждому звуку. Он просто помогает Юнги тем, что существует. Мин однозначно покорён этим человеком.
Ему комфортно, ему хорошо в присутствии Сокджина.
И он должен привыкнуть к этому присутствию, обуздать свою музу, чтобы направить этот безграничный источник вдохновения в правильное русло. Иначе он выйдет из берегов, разольётся и быстро иссохнет, испарится. Юнги хочется продлить своему вдохновению жизнь.
Идея приходит внезапно.
Юнги отрывает пальцы от чёрно-белых клавиш и видит, как Сокджин тут же дёргается, словно опомнившись от наваждения.
— У меня к тебе есть предложение.
Джин непонимающе хмурит брови и склоняет голову набок. Хриплый голос Юнги звучит предельно серьёзно.
— Какое?
— Если у тебя будет время и желание, не мог бы ты приходить и вот так же сидеть раза три в неделю, предположим?
— З-зачем? — Сокджин хлопает своими выразительными глазами и, видимо, ждёт объяснений.
— Ты мне и правда помогаешь. Я могу дополнительно оплачивать тебе эти дни. Ты можешь делать здесь всё, что угодно, если тебе, конечно, будет комфортно. Просто слушай, большего от тебя и не требуется.
Джин закусывает пухлую нижнюю губу и тяжело вздыхает, задумавшись.
— Хорошо, господин Мин. Только не надо мне платить. Это я должен вам платить за то, что вы играете для меня.
Юнги успешно пропускает мимо ушей эту нелепицу:
— Сколько раз?
— Что, простите?
— Сколько раз ты готов приезжать? — в Мине просыпается жадность, мимолётная алчность, но он успевает это неизведанное чувство подавить.
— Думаю, три раза в неделю. Среда и выходные у меня свободны, поэтому, если хотите, я…
— Отлично. Буду ждать тебя в среду, — отрезает Юнги, оставшийся вполне довольным собой.
Да, кажется, такое поведение — первый симптом болезни. Где-то Мин слышал о подобных заболеваниях, источником которых являются люди. Одно из них называлось как-то по-японски. Ханахаки, кажется. При нём в груди начинают прорастать цветы, а основные симптомы — откашливающиеся лепестки любимых цветов предмета обожания. Болезнь эта излечима лишь одним способом — если в больного влюбится ответно тот, из-за кого она началась. В противном случае, человек погибает в мучениях, поскольку цветы раздирают его изнутри. Как романтично. Только вот эта болезнь — выдумка.
Но от того, что испытывает Юнги, отличается мало. Вместо цветов — музыка, вместо неразделённой любви — отсутствие вдохновения. Излечить его может только постоянное присутствие источника вдохновения, но это невозможно.
Поэтому Юнги будет довольствоваться малым, пытаясь справиться со своим недугом. Ему надо лишь закончить симфонию. А дальше… дальше он оборвёт контакты с Джином, если тот продолжит в него влюбляться.
Это неправильно.
Он не может этого допустить. В Юнги влюбляться очень болезненно, мучительно, опасно, это не приводит ни к чему хорошему.
Мин выдавливает из себя улыбку, смотря на Джина.
— Спасибо за готовность мне помочь.
Теперь остаётся надеяться, что двух недель будет достаточно.
***
Чимин лежал на кровати в гостевой комнате и, бездумно листая ленту инстаграма, пытался осознать, что же он творит со своей жизнью. Сразу после принятия водных процедур Чонгук вызвался прибраться в спальне: снял влажное и перепачканное бельё, с ним в придачу прихватил и мокрую одежду Чимина. Дал ему взамен одну из своих наиболее длинных футболок (чтобы Пак выглядел в ней очаровательным — о чём Чон, естественно, тактично умолчал), чёрные боксеры и такие же чёрные шорты чуть выше колена, потому что старший нажаловался, что у Чонгука в квартире жарко. А потом у Чимина в желудке внезапно проснулся кит, и Чон, тихо посмеиваясь, отправился готовить.
И вот, пока он над чем-то колдовал на кухне, Чимин старался осмыслить свой новоприобретённый статус, занимаясь такими неважными делами, как просмотр лент социальных сетей. С этого момента он больше не свободный как птица парень, а вполне себе серьёзно настроенный бойфренд. Который, между прочим, от новых отношений внезапно стал настолько счастливым, что едва сдерживался, чтобы не запищать от радости. Соён была права.
Кстати, Чимин решил остаться у Чонгука, хотя бы на сегодняшнюю ночь, пусть и заметил, что явно оторвал младшего от дел — об этом говорила одинокая скрипка, которую Чон оставил лежать на подоконнике в своей спальне. Домой возвращаться не хотелось, да и погода на улице была всё ещё прескверной, так что Чимин на сей раз прислушался к себе, а особенно к тому нежному голоску, что беспрестанно ныл о непреодолимом желании побыть с Чонгуком ещё немножко. И остался.
Всё тело до сих пор пребывало в приятной истоме. Наверное, это от того, что парни на одной лишь помывке, в итоге, не остановились. Чимин вынужден признать, что Чонгук был слишком сексуальным, чтобы этим не воспользоваться. Вот Чимин и воспользовался. Только это его окончательно выбило из сил.
Пак отложил телефон в сторону и уставился в потолок. Помнится, как он оказался в этой комнате впервые. Ну и перепугался же он тогда!
Чимин ухмыльнулся сам себе, вспоминая, как с дикого похмелья проснулся здесь в одних трусах, понятия не имея, где он и что тут, собственно, забыл.
Теперь же Пак лежит на этой кровати, глупо улыбаясь сам себе. В комнате, которая пропитана Чонгуком, в одежде, которая пахнет Чонгуком, слыша доносящееся из кухни неразборчивое мурлыкание Чонгука, который напевает под нос какую-то песню. Всё это дурманит сознание до ужаса и доводит до состояния абсурдной эйфории.
Чимин бросает короткий взгляд на раскрытую дверь и прислушивается, после чего дрожащими от нервов пальцами цепляет нижний край футболки и поднимает её вверх. Зарывается носом в мягкий хлопок, вдыхая тонкий аромат кондиционера для белья. Такой нежный, приятный… Так пахнет чонгукова постель.
Чимин вдруг опомнился и спешно расправил футболку на себе. Не дай бог ещё Чонгук за этим постыдным занятием поймает. Ну, да, есть у него некий фетиш на запахи, и что с того?
Пак вновь хватает телефон, желая себя занять чем-то, и вспоминает, что хотел написать Джексону. Вы уже прекрасно осведомлены о том, что Чимин очень сильно любит посплетничать. Так вот, только что в нём открылась ещё одна нездоровая тяга — к сводничеству. Нет, он, конечно, не собирался сводить Джексона с Джебомом. Но Джексон мог реально подсказать, что делать, а, следовательно, Чимин может поработать неплохой свахой, когда узнает, что из себя представляет избранник Дже.
Так, он пишет Джексону, напоминая сразу, где они встречались, и просит добавить его в список контактов в какао. Однако китаец явно не торопился с ответом, поэтому, прождав пару минут и пролайкав ещё пару фоток в инстаграме, Чимин кидает телефон на кровать и поднимается на ноги. Прошлёпав босыми ступнями по полу, он доходит до кухни и с интересом заглядывает в кастрюлю.
— Рамён?
Вообще, спрашивать нет смысла, ведь Чимин вполне отчётливо видит перед собой булькающую лапшу, которая, между прочим, очень аппетитно пахнет.
Просто хочется как-то ненавязчиво обозначить своё присутствие.
Чонгук улыбается и поворачивается к Паку:
— Да. Прости, хён, я не думал, что будут гости, поэтому не закупался чем-то особенным.
— Да я и не жаловался, — Чимин пожимает плечами и садится за стол. — Я и сам не представлял, что окажусь сегодня здесь.
— Но хорошо, что оказался, верно? — проговаривает Чонгук низким голосом, пока Пак откровенно залипает на его широкую мощную спину. Чимин слышит усмешку.
— Пока не знаю, — он отвечает честно, ведь до сих пор не может точно определить даже для самого себя, что же дают ему эти отношения. Действительно ли они способны вытащить его из трясины? Пока что это весьма сомнительное утверждение, однако Чимина на данный момент устраивает абсолютно всё.
Разглядывая Чонгука, он даже ловит себя на мысли, что сам себе немножко завидует — о таком, как Чон, многие могут только мечтать. А у Чимина вот он — реальный, из плоти и крови, стоит на кухне и преспокойно мешает палочками лапшу после откровений сначала словесных, а потом — безмолвно выгравированных на телах. Кажется, на шее с правой стороны у Чонгука расцветает засос, чуть выше ворота футболки…
— Когда узнаешь, сообщи мне, ладно? — подхватывает Чон, отвлекая Чимина от беспардонного залипания, и берёт с полки соус. — Ты любишь острое? — невзначай спрашивает он, добавляя острую пасту по вкусу.
— Люблю.
Чимин видит, как плечи Чонгука невольно напрягаются от этого слова, и парень ими ведёт, словно пытается смахнуть наваждение, попутно выдавливая из ярко-красной упаковки всё содержимое. Чимин видит, но никак не комментирует, потому что это самое напряжение тут же оседает на его собственных плечах — они опускаются под незримой тяжестью, а Пака вдруг охватывает необъяснимая печаль. Парень тушуется, уставившись на свои ладони, лежащие на столе.
Чонгук тем временем отключает плиту, берёт подставку и водружает на неё кастрюльку, после чего ставит перед Чимином тарелку и кладёт палочки. И только потом замечает, что Чимин всё ещё пребывает в глубокой задумчивости.
— Чиминни-хён? — осторожно зовёт, а Пак вздрагивает и фокусирует взгляд на обеспокоенном лице младшего прямо перед собой.
— А, нет, задумался просто, — отмахивается от него, притворяясь, что ничего не произошло. Только вот всё равно осадок неприятный на душе. Если честно, Чимину хочется сказать это. В другом контексте, в том, который так ожидает Чон. Но не может. Слишком быстро.
Даже смешно — пару часов назад это он высмеивал Чонгука, который жаловался на спонтанность их отношений.
Младший кивает и заботливо накладывает хёну лапшу в тарелку, а Пак только сидит и сжимает в пальцах футболку. После Чон наполняет едой уже свою мисочку — и они принимаются забивать себе животы удивительно вкусной острой лапшой. Чимин никогда не признается, что в готовке он не мастак, но сейчас вполне серьёзно готов заявить, что это — самый вкусный рамён в его жизни и что он никогда так приготовить не сможет.
Они едят молча, изредка перекидываясь парочкой банальных фраз о погоде и работе. Чонгуку невероятно уютно. К Чимину же постепенно возвращается беспокойство, которое и привело его сюда. Смотря на бодро уплетающего за обе щеки Чона, Пак не может никак отвязаться от мысли, что совсем скоро Чонгук куда-то уедет.
Чимин честно пытался перебороть эту мысль, но так и не смог.
— И когда ты уезжаешь? — в конце концов, через силу выдавливает он.
Эта фраза почему-то тяжело повисает в воздухе. Казалось бы, что такого — всего лишь очередные гастроли. Да, прежде Чонгук не путешествовал вот так по миру, но это же всего-навсего работа, ничего не поделаешь. Однако в глазах Пака, в которых он изо всех сил старался спрятать своё волнение, Чонгук видит, что для Чимина это действительно не пустяк. Почему-то.
— Через две недели.
— И на сколько?
— Примерно на три недели—месяц. Я ещё не смотрел точные даты возвращения, — отозвался Чон.
Чимин угукает и жуёт нижнюю губу, уставившись в пустую тарелку.
— Что-то не так, хён?
Пак тушуется и краснеет невольно под внимательным взглядом младшего. И тут неестественно громко восклицает:
— Ой, я тебя же от репетиции оторвал! — и хлопает для убедительности по столу.
Оставленная на подоконнике скрипка вспоминается как раз кстати.
Чимин вскакивает с места и настойчиво тянет Чона за руку, молясь про себя всевозможным богам: «Хоть бы не стал спрашивать, хоть бы не стал спрашивать, хоть бы…». Чимин хорошо запомнил лицо Чонгука, когда он и Хосок впервые встретились за долгое время. Хорошо запомнил его полные невысказанной, надуманной боли глаза, так что лучше этого избежать. Пусть даже таким ужасно нелепым способом.
Чону не надо ничего объяснять. Он спокойно следует за Чимином, решая не задавать лишних вопросов, но сделав мысленно пометку, что когда-нибудь нужно эту тему вновь поднять.
Чимин забирается на кровать и с важным видом садится прямо по центру широкого белоснежного матраса, на котором сейчас нет постельного белья. Чонгук еле-еле подавляет в себе смешок:
— Зачем ты меня сюда привёл, хён?
— Репетируй давай, или чем ты там до этого занимался, — бубнит Пак, сложив на груди руки и кивая на скрипку. — Я же тебя отвлёк. Но если хочешь, я могу уйти в другую комнату и не мешать.
— Нет, всё в порядке, — улыбается Чонгук и неловко чешет загривок. — А ты что, хочешь послушать?
Чимин мнётся несколько мгновений, мнётся. Признать это — значит признать ещё одно своё поражение. Хотя… он и так разгромлен в пух и прах. Поэтому прикусывает нижнюю губу, отворачивается и еле заметно кивает, чтобы Чонгук не слишком зазнавался. А Чон и не зазнаётся — он от счастья умереть готов. Играть для кого-то — высшая награда, а играть для кого-то настолько значимого — вовсе благословение.
Вчера Чонгук наделал кучу ошибок, из-за чего Юнги был крайне недоволен, пусть и не показал этого, потому что слишком опекает Чона. Мысли младшего были заняты совсем не музыкой, лишая возможности сосредоточиться. Конечно, вовсе не обязательно думать лишь о музыке, когда играешь, это даже противопоказано, ведь композиция моментально становится пресной, и исполнитель выезжает только за счёт своей техники. Музыка подпитывается чувствами. Однако ревность — совсем не то, чем вдохновляются, пусть её многие и восхваляют. Она выедает душу, поселяет в ней тревогу и беспричинный гнев, что нисколько не способствует изящным искусствам.
Чонгук думал, что он больше не сможет играть, пока не остынет. Но сегодняшний день всё перевернул с ног на голову — и Чон чувствует себя заново родившимся. Младенцем, жадно впитывающим каждую малейшую эмоцию нового для него мира.
Он улыбается ярко и солнечно в этот хмурый, ненастный день, а сердце в груди колотится сильно-сильно от осознания того, что Чимин хочет побыть его слушателем. Единственным слушателем. Чон подходит к окну, полностью покрытому крупными каплями дождя, и обводит пальцами изящный изгиб инструмента.
— Чонгук-а? — неожиданно зовёт Чимин, когда Чонгук, наконец, берёт в руки скрипку.
— М-м? — парень поворачивается к Паку.
— А ты сочиняешь что-нибудь?
Чон лишь поначалу с удивлением смотрит на старшего, а потом мягко улыбается, покачивая головой.
— Не-а. Это не для меня.
А ему хотелось бы. Хотелось бы облачить в музыку те чувства, которые бушуют у него в груди, не давая ни секунды покоя. Однако, как бы талантлив Чонгук ни был, какое бы яркое и светлое будущее ему ни прочили, талантом к сочинению музыки он не обладал.
Чимин явно не ожидал получить отрицательный ответ. Он с присущей танцору ровной осанкой восседает на кровати и с интересом смотрит на Чонгука, чуть склонив голову набок, как щенок. Думает, что ослышался, но весь внешний вид Чона говорит об обратном.
— Мне казалось, уж ты-то должен писать, — задумчиво проговаривает Чимин, а потом внезапно усмехается, — неужели наш Золотой Мальчик что-то не умеет?
В его голосе нет злобной издёвки — Пак не хочет как-то Чонгука задеть или уличить в том, что он чего-то не может, чтобы потом подтрунивать над ним. Нет, Чимин действительно искренне не может поверить в то, что Чонгук ничего не пишет.
Чонгук фыркнул и посмотрел в окно.
— Почему-то большинство людей считает, что музыкантам ничего не стоит сесть и написать какое-нибудь произведение, если они хорошо играют на своём инструменте, — ровным тоном говорит Чон, а Чимин слышит в его, казалось бы, безэмоциональном голосе капельку сожаления. Старший невольно пропускает эту каплю через себя и внимательно вслушивается в то, что хочет сказать Чонгук.
— Разве это не так? Многие сейчас способны посидеть в студии пару часов и написать что-нибудь, — немного надув губы, осторожно предполагает Чимин.
Чонгук тяжело вздыхает.
— Вот именно, что «что-нибудь». Тем более, я не говорю сейчас о тех композиторах, которые пишут для поп-исполнителей, — парень презрительно фыркает. — Я хотел бы писать мелодии для скрипки, но… я не могу, — он опускает плечи и вместе с тем и скрипку, всё ещё бережно держа её за гриф.
— А ты пробовал?
— Ты ещё спрашиваешь. Много раз. Но… ты слышал композиции Юнги-хёна? Ты слышал, насколько в них сочетается его собственный стиль и гармония классического звучания? — восхищённо интересуется Чон, печально глядя на Пака. — Хён для меня — эталон. Я бы хотел быть на него похожим, но во мне нет того чувства музыки, которое есть в Юнги-хёне.
— Я не думаю, что ты плохой музыкант, — старший пытается Чонгука подбодрить, беспрепятственно делая ему самый лестный комплимент. — Скорее, ты даже очень и очень хороший музыкант. Тебя в твоём-то возрасте уже хочет заполучить каждый оркестр.
— Дело не в том, хороший ли я музыкант. Я лишь исполнитель, — с некой грустью отвечает Чонгук. — Это же как раскраска. Тебе уже даны линии картины, и твоя задача заключается в том, чтобы заполнить эту картину своими цветами. Но это не значит, что ты способен картину нарисовать, понимаешь? Точно так же я заполняю красками все те мелодии, которые играю. Но создать что-то с нуля — не могу. Для этого нужно определённое мастерство, Чиминни-хён. Как бы хорошо ты ни раскрашивал, художником тебя это не делает.
И тут Чимин действительно понял суть. С танцами то же самое. Можно поставить что угодно, выучить любую хореографию и отточить её до совершенства, но вот придумать собственную… это надо уметь. У Пака получалось это, но не так хорошо, как то было у Хосока. Чон и раньше-то хорошо справлялся с задачей поставить танец, а сейчас, когда парень и вовсе преподаёт в школе танца, Чимин был уверен: идеи из него льются, как из рога изобилия.
— Единственное, что я могу более-менее делать — это каверы, — добавляет Чонгук и улыбается. — Так проще. Костяк уже есть, надо только придумать свою аранжировку, а это уже не так сложно.
— О-о, — тянет заинтересованно Чимин и придвигается ближе к краю кровати, теребит ткань чонгуковой футболки. — Сыграй что-нибудь.
Чонгук всё ещё немного колеблется, но Пак нетерпеливо жестикулирует с подгоняющими «давай, давай!».
Парень проверяет, на всякий случай, как настроен инструмент, несмотря на то, что всего пару часов назад на нём играл, и замирает посреди комнаты с поднятым над скрипкой смычком, покусывая губы. Размышляет, что сыграть. Чимин смиренно сидит и ждёт — впервые Чонгук его таким видит.
В конце концов, Чон нежно опускает смычок на струны, решившись продемонстрировать Чимину один из своих каверов, раз уж заикнулся. Тем более, эта мелодия довольно-таки хорошо подходит старшему по характеру.
А Чимин, в свою очередь, застывает, широко распахнув глаза. Эту мелодию он из тысячи узнает, он любит её ужасно, и почему именно Чонгук играет ему её впервые? Да ещё и в собственной обработке на скрипке.
Что-то в груди Пака плавится, как горячий шоколад, обволакивает сердце густой тягучей массой, согревая изнутри. Чонгук играет с полной отдачей, прикрыв от наслаждения глаза и изредка нахмуривая брови на особенно чувственных моментах. И действительно, всё так, как младший и говорил — он и правда раскрашивает уже знакомый Паку мотив совсем другими красками. Они более яркие, более контрастные и на удивление чётко передают смысл композиции.
Это Эд Ширан.
Как уже упоминалось ранее, Чимин плохо знал английский и почти не понимал его на слух. Однако эту песню он каким-то образом умудрился запомнить наизусть, потому что в своё время, впервые её услышав, влюбился. Пак так заинтересовался, что прочитал перевод и проникся этой композицией ещё больше. Она его и не отпускала, пока Чимин не выучил всё до последней строчки.
Отчего-то неистово хотелось, чтобы когда-нибудь в жизни ему исполнили какую-нибудь романтичную балладу Ширана. Но именно «Фотография» была глубоко в его сердце. Может, из-за Хосока. Может, из-за того, что Чимин искренне восхищался чувствами, которые не увядают на расстоянии. Может, из-за надежды, что когда-нибудь его полюбят так же, как в этой песне.
И вот сейчас...
Сейчас её играет Чонгук. А Пак не может избавиться от навязчивой мысли, что судьба действительно свела их не просто так.
Где-то под конец Чимин не выдерживает, встаёт на кровати и подходит к самому краю, начиная тихонько подпевать.
When I'm away, I will remember how you kissed me
Under the lamppost back on Sixth street
Hearing you whisper through the phone,
"Wait for me to come home"
Его голос тихий, неуверенный, тонкий, но старательно выводит ноты, чётко попадая в них, отчего Чонгук, погруженный целиком в игру, даже не сразу замечает пения. Чимина внезапно пробивает на сантименты, что ему настоящему так несвойственно, но вполне было свойственно Чимину прошлому.
Чонгук раскрывает глаза и опускает смычок. Последняя нота тонет в тишине спальни. Чимин стоит на краю кровати и смотрит на Чона сверху вниз, пытаясь опознать эти новые чувства. Чонгук, улыбаясь своей абсолютно дурацкой кроличьей улыбкой, поднимает на хёна взгляд.
— Ты, оказывается, знаешь эту песню?
Чимин кивает и, не отрывая от Чонгука глаз, кладёт ему руки на плечи, притягивая чуть ближе к себе.
— У тебя красивый голос, хён.
— Ты невозможен.
— Что?
Чимин хмурит брови и несдержанно, но тихо, выпаливает:
— Почему именно ты всё в моей жизни переворачиваешь с ног на голову, а? Проезжаешься по всем моим больным точкам, сам того не ведая. Заставляешь меня переменить своё мнение и поверить тебе. Не слишком ли самонадеянно?
Чонгук аккуратно кладёт скрипку в футляр, лежавший всё это время на полу, и, распрямившись вновь, опускает ладони на бёдра Чимина, серьёзно заглядывая в его глаза.
— Хён, то, что я делаю — я делаю не для того, чтобы что-то в тебе нарочно изменить, пойми. Поэтому я не хочу, чтобы ты связывал меня с прошлым. Я хочу построить с тобой будущее, — он берёт руки Чимина в свои и легонько сжимает. — Где только ты и я.
Возможно, Чимин слишком эгоистично зациклился на своих проблемах, оказавшихся банальными совпадениями. Чонгук ведь и правда не имел никакого отношения к тому, что было «до».
И всё равно Пак продолжал цепляться за свои параноидальные опасения.
— Ты прав, прости, — Чимин, смущённый своим собственным наиглупейшим поведением, отводит взгляд и сжимает чонгуковы сухие грубоватые ладони.
— Ты правда готов начать со мной…?
Чонгук не договаривает, но Чимин понимает всё и без лишних слов.
Он вспоминает строчки из песни, в которые никогда не верил, но в которые, почему-то, хочется поверить с Чонгуком, и отвечает припечатанным к потрескавшимся губам поцелуем:
— Да.
Loving can heal, loving can mend your soul
And it's the only thing that I know, know