-seize-
Сладко бывает предаться безумию там, где это уместно.
Гораций
«В нашей душе есть что-то такое, что непреодолимо влечёт нас к безумию».
Чимин не помнил, откуда эта фраза взялась в его голове. Возможно, вычитал где-то.
Она тайком закралась в его подсознание и обосновалась там, не собираясь его покидать. Знаете, бывает такое ощущение, что какое-то слово цепляет так сильно, что невозможно потом от него отвязаться. И ты думаешь и думаешь, зачем оно тебе, что за послание несёт этот набор символов, ведь не существует такого понятия, как просто «красивое слово». Красота, как известно, — вещь субъективная, она так или иначе отражает мнение человека, который этот незамысловатый термин использует. Возможно, он даже и не сможет аргументировать, почему именно такой эпитет приходит на ум, но главное совсем в другом: если кажется, будто произнесённая или написанная фраза эстетически настолько прекрасна, что западает в душу, значит, человек невольно соглашается чужим высказыванием.
Значит, это самое высказывание просто облачает в физическую форму то, что таится внутри.
И сейчас, схватив Чонгука за шиворот и резко впечатав его в стену, отчего младший чуть было не приложился затылком к деревянной полке, Чимин осознал истинное значение въевшейся в подкорку фразы.
Пак уже со старшей школы не был способен на какие-то безумные поступки. Не то, чтобы у него была кишка тонка что-то совершить, парню просто не хотелось. Шагать прямиком в бездну? Нет уж, увольте. У Пак Чимина ещё всё впереди. Спокойная размеренная жизнь, лишённая рисков и расписанная наперёд.
Однако всё это было лишь искажением реальности.
В действительности же его душа стремилась к диаметрально противоположной цели, и только что впервые за долгие годы сумела повлиять на поступки Пака.
Чимин абсолютно сумасшедшим взглядом вперился в расширенные от удивления глаза Чонгука, осознавая, что прыгнул в пропасть сразу же, как только влетел в эту квартиру.
— Х-хён?.. — Чонгук ощущал опасность, исходившую от Пака, и не смел ему противостоять, боясь, что хватка на вороте футболки усилится. Пальцы сжимали ткань уже настолько сильно, что Чон начал задыхаться.
— П-почему? Почему ты мне не сказал?! — рычит непривычно низким голосом Чимин и ещё раз с небывалой яростью впечатывает Чонгука в стену, борясь с желанием его ударить.
Но он не то, чтобы правда злился. Просто был уже на пределе.
— Не сказал что? — хрипит Чонгук.
Чимин, тряхнув головой, откидывает мокрую насквозь чёлку назад и медленно выпускает чонгукову футболку из рук.
— Что ты, — с нажимом произносит он и жёстко тычет пальцем в грудь Чона, — уезжаешь!
Чимин дышит тяжело, сердито раздувая ноздри, и шипит, пытаясь совладать с собой. Он промок до нитки — видимо, попал под тот апокалипсис, что бушевал на улице. Как-никак, близится сезон дождей: ливни становятся всё затяжнее, и даже самая короткая прогулка по улице без зонта чревата неприятными последствиями.
Капли с волос стекают по лицу и утопают во влажной ткани футболки, что неприятно прилипла к телу, очерчивая его красивый рельеф. Штаны тоже — насквозь, в кедах, наверняка, хлюпает вода. Во взгляде затаилась буря, схожая с той, что шумит за окном. Отчаяние бьётся о потемневшие радужки глаз — а Чонгуку кажется, будто его сердце сейчас разорвётся от переизбытка любви. И вдруг осознаёт: впервые за всё время он видит настоящего Чимина.
Чон аккуратно накрывает руку Пака и отводит её в сторону.
— Хён, я, честно, собирался тебе сказать, но ещё не успел, — мягко улыбнувшись, проговорил Чонгук, поглаживая немного расслабившееся запястье старшего. До него, наконец, дошло, что именно хён имел в виду. — К тому же, это же всего лишь гастроли.
— Не всего лишь! — не унимается Чимин, голос его скачет, словно срывается. Он ударяет Чонгука свободной рукой в грудь, но не больно совсем, а так — для виду. Чонгук незамедлительно перехватывает и вторую ладонь, замечая, какая она непривычно ледяная. — Не всего лишь! Ты… ты просто не знаешь… Ты ещё не знаешь! А если бы я… если бы я…
Чимину внезапно ужасно захотелось зарыдать во весь голос. Эти эмоции невыносимы. Они душат, перекрывают напрочь доступ к кислороду, заставляют сглатывать невысказанные слова, предположения, опасения. Безумие заглотило его целиком, лишая возможности мыслить здраво, логически. В голове только Чонгук-Чонгук-Чонгук — словно пульсации, которые после разносятся по всему организму, проникая в каждую клетку и отравляя.
Злость окончательно уступает место чему-то такому, что и породило собой это сумасшествие. Чему-то такому, отчего хочется одновременно и завыть волком и умереть от счастья.
— Если бы ты что, хён? — осторожно спрашивает Чонгук, заглядывая в глаза так внимательно, что Чимину кажется, будто этим взглядом младший проникает прямиком в его душу.
— Если бы я… не успел, — выдыхает еле слышно Чимин, смотря на Гука снизу вверх. Чонгук видит в блестящих глазах целые вселенные и даже не подозревает, что это — всего лишь его собственное отражение.
Он не успевает задать ещё один такой же глупый вопрос, потому что у Чимина больше нет сил. Пак резко дёргает руками, отчего Чон, не удержав равновесие, качнулся вниз, и ловит его губы своими, прижимая Чонгука в который раз к стене.
Парень удивлённо мычит от неожиданности, но нисколько не теряется и на поцелуй отвечает. Пак нервничает, его движения нетерпеливые, резкие, но Чонгук быстро сглаживает их, заражает своим спокойствием. Скользит языком внутрь, неторопливо лаская, и методично сбавляет темп. Вылизывает острый кончик языка Чимина, словно стараясь снять с него все недосказанности.
— Не заставляй меня этого говорить, — шепчет Чим, обдавая горячим дыханием губы Чонгука.
Чон хитро улыбается и проводит пальцами по спине, останавливаясь на пояснице и надавливая, чтобы Чимин подался вперёд и прильнул к нему всем телом.
— Я всё же попрошу, хён, — его горячие руки забираются под ткань футболки и выводят на коже узоры, вызывая табун мурашек вдоль позвоночника.
Чимин прекрасно понимает, что это — последний рубеж. Понимает. Знает. Переступить его — значит потерять всякий контроль. И для Пака это ужасно страшно, ведь что может быть хуже слепого доверия? Особенно, когда хочешь вверить другому самое ценное — себя.
Нужно остановиться. Но Чимин делает всё с точностью да наоборот.
— Я хочу быть твоим.
Это прозвучало настолько интимно, настолько таинственно и настолько сильно, что у Чона перехватило дыхание. Словно Пак только что собственноручно вынул из груди своё сердце и передал его в руки Чонгука.
Я хочу, чтобы оно отныне было твоим.
Вот, как прозвучала эта фраза.
И Чонгук не выдерживает — целует так властно, так уверенно, будто пытается доказать, что он действительно достоин. Чимин тихонько скулит под этим напором, цепляется за широкие плечи донсэна, притягивая к себе ближе, и приоткрывает рот, позволяя Чону скользнуть внутрь. Чонгуку этого мало, он хочет стереть все границы, размазать их, стать ещё ближе, поцеловать ещё глубже, прижать ещё сильнее. Одним движением он подхватывает охнувшего от неожиданности Чимина под бёдра и придерживает за упругие ягодицы, которые так правильно ложатся в его ладони.
А Пак оказался тяжелее, чем Чон предполагал. Хотя, возможно, это всё из-за насквозь мокрой одежды.
Не прерывая ласки, Чонгук осторожно идёт в свою спальню, стараясь по пути ничего не сбить и не упасть, однако всё равно умудряется на ходу что-то снести — слышится звон чего-то разбившегося. Но Чону сейчас глубоко насрать на такие мелочи, как расколовшаяся на черепки дорогущая ваза из китайского фарфора. Куда важнее то, что Чимин в его руках сладко постанывает в поцелуи и жмётся ближе, отчего футболка Чонгука тоже неминуемо намокает.
Вскоре Пак падает на широкую незаправленную кровать, а Чонгук нависает сверху, упершись по обе стороны в матрас. Только сейчас Чимин замечает, что в квартире, а точнее, в спальне Чонгука, играет музыка. Пак разбирается в классике куда хуже, чем Чон, поэтому решает не задавать лишних вопросов, чтобы не показаться глупым, но его замешательство от Чонгука не скрылось — и младший тут же оглядывается на колонки.
— Я могу выключить, — уже порывается встать с кровати и отключить сборник ноктюрнов Шопена, под который он всего несколько мгновений назад преспокойно репетировал, но Чимин успевает схватить его за руку и утянуть на себя.
— Не надо, — Пак покусывает губы, блуждая взглядом по лицу Чонгука, — мне нравится.
Чон переваривает эту информацию и не сдерживает игривой ухмылки: заниматься любовью под классику — это нечто доселе не изведанное, и одна мысль о том, что Чимин хочет попробовать именно так, возбуждает неимоверно. С тихим рыком Чонгук склоняется над Паком и вновь целует, но затем быстро отстраняется, чтобы спуститься с кровати. Чимин уже хотел было снова возмутиться и вернуть его к себе, но Чонгук лишь улыбается ему, развязывая и осторожно снимая промокшие конверсы. Старший, наблюдая за этим действом, нетерпеливо облизывает губы и отчего-то нервничает. Чон ставит кеды около дивана и стягивает с ног Пака носки, после чего поднимается вновь на кровать и начинает бороться с застёжкой на штанах. Чимин усмехается — кто начинает раздевать с ног? — но с пуговицей и ширинкой справиться помогает.
У Чонгука же на этот счёт совсем другое мнение.
Он мучительно медленно стаскивает с Чимина прилипшие от влаги штаны, слыша, как сердце гулко бьётся в ушах, всё громче и громче, с каждым новым открывающимся взору сантиметром кожи.
Пак наблюдает за этим, приподнявшись на локтях. Когда штаны оказались скинутыми на пол, стало немного стыдно — под жадным чонгуковым взглядом он ощущал себя абсолютно голым. Младший завороженно проводит от бёдер к лодыжкам своими широкими ладонями и немного хмурится. Кожа хёна чуть влажная и совсем холодная.
— Хён, ты весь ледяной. Недавно же болел, тебе нельзя переохлаждаться.
Чонгук говорит так серьёзно, будто упрекает, однако Чимин не упускает возможности пофлиртовать. Покусывает губу, откидывает чёрные, как смоль, пряди назад и томно шепчет:
— Тогда согрей меня.
Чонгуку от этих слов хочется сходу наброситься на Пака, но он всё ещё держит себя в руках: лишь судорожно сглатывает и осторожно проводит рукой по левой ноге Чимина, не веря, что не спит, и действительно может прикоснуться к чему-то настолько прекрасному и идеальному. Он обхватывает нежно лодыжку и чуть приподнимает вверх. Чимин догадливый, он с лёгкостью поднимает ногу выше и выше, купаясь в тёмных чонгуковых омутах, полных непритворного восхищения и обожания. И вот Чон его останавливает — нога поднята на градусов сто. Идеально. И немного интригующе.
Чонгук садится ближе, обхватывая ногу старшего, и осторожно целует тонкую изящную щиколотку, вызывая в теле Чимина лёгкую дрожь. Чонгука безумно заводит сама ситуация. Возможность прикоснуться к телу Чимина, особенно, к ногам, о которых он так грезил всё это время. Парень прокладывает поцелуями влажную дорожку по голени — кожа плотная, мышцы крепкие, а задняя поверхность гладкая, почти лишена волосков. Сгибает ногу чуть сильнее — и Чимин резко вздрагивает, не сдержав первый протяжный стон, который разрядом прошёлся по телу Чонгука, сконцентрировавшись в паху. Пак и не знал, что колени — его эрогенная зона. Чон ухмыляется и целует соблазнительную впадинку под коленкой снова, после чего проскальзывает в неё кончиком языка, лаская.
— Чонгук-а… — Чимин слабо поскуливает, рефлекторно дёргая ногой на себя, но хватка на лодыжке крепкая — а Чонгук до ужаса довольный, как объевшийся сметаны кот: улыбается хитро, коварно. Он ведёт кончиком носа по нежной коже под коленкой, а Чимин снова дрожит и хватается руками за светло-бежевые простыни, комкая пальцами ткань и стараясь отвлечься от необычных ласк. Никогда в жизни он не чувствовал ничего подобного. Организм реагирует слишком уж ярко, и Паку даже немного стыдно за то, что такой пустяк может его так сильно возбуждать.
Старший пытается сдерживаться, отвлечься на фоновую прелестную музыку, но язык Чонгука вновь неторопливо и едва-едва касаясь выводит какие-то витиеватые узоры, невольно попадая в такт очередному ноктюрну и заставляя Чимина заметаться на простынях и захныкать.
Когда под коленкой расцветает пурпурная метка, Пак понимает, что более не в состоянии выдержать эту сладостную пытку — отрывает одну руку от кровати и вцепляется в плечо Чона, тянет на себя. Хочет отвлечь, чтобы Чонгук больше так сильно не смущал, хочет почувствовать его ближе к себе, услышать его запах, ощутить его жар на всём теле. И Гук безропотно повинуется, притворяясь покорным. Выпускает тонкую лодыжку из пальцев и поднимается к лицу Чимина, заглядывает прямо в глаза, да так хищно, что у Пака от одного этого взгляда твердеет член.
Эта покорность сродни покорности дрессированного льва, что в любой момент может наброситься на своего укротителя.
Чонгук опасен.
Но не стоит забывать, что Чимин любит ощущать себя жертвой. Так что все эти прелюдии разом превращаются в извращение высшего сорта.
Чон видит осознание, отразившееся на лице Чимина, и ухмыляется, подхватывая хёна тут же под колени и сгибая его ноги. Младший отстраняется и садится на кровати, внимательно рассматривая такого соблазнительного Чимина, словно пытаясь запомнить каждый сантиметр его прекрасного подтянутого тела. Пак не сопротивляется абсолютно, лишь призывно облизывает припухшие от поцелуев губы, смотря томно из-под полуприкрытых век. Чонгук завороженно проводит кончиками пальцев по задней поверхности бёдер. Чимин снова вздрагивает и нетерпеливо кусает нижнюю губу, чтобы не застонать. Хотя Чону не обязательно слышать эти маленькие поощрения — он уже давно заметил бугорок на тёмных боксерах.
Чимину хочется ласки, страсти, местами грубости, да как можно быстрее. Но Чонгуку куда важнее отпечатать в памяти любимое тело до мельчайших деталей. Взгляд скользит по ровным крепким ногам, опускается к резинке трусов, а дальше — чуть задранная футболка, прилипшая к торсу хёна так, что отчётливо видны твёрдые бусины сосков. Чон, жадно сглатывая, запускает ладони под ткань и тянет её вверх, открывая всё больше манящей песочной кожи.
Чимину уже плохо от этой медлительности Чонгука, но она заводит пиздец. Дыхание сбивается, а голова кругом идёт, когда горячий шершавый язык касается соска, обводит его по кругу, слегка надавливая, а руки в тот момент вновь ласкают кожу бёдер. Чимину хочется выть от возбуждения, но он лишь сдавленно стонет, позволяя делать Чону с собой всё. Влажными поцелуями Чонгук поднимается по груди выше и выше, стягивает с трудом футболку и приникает к бархатистой коже вновь.
Когда Чон добирается до шеи и оставляет на ней чувственный укус, Чимину кажется, что не только колени, всё его тело сейчас — сплошная эрогенная зона. Он никогда не возбуждался так, что любое прикосновение мощным электрическим разрядом ударяло по центру удовольствия. Член уже болезненно ныл — а ведь Чонгук ещё к нему даже не притрагивался.
— Хён, ты такой чувствительный… — шепчет Чон на ушко Чимину и кусает мочку.
Раздаётся треск — это рвётся по швам футболка на груди Чонгука, которую в это время Чим сжимал руками.
Чимин весь изнывает, горит, плавится. Чон наконец находит его губы своими и жарко целует, вжимая в кровать. Пак тут же обвивает его шею и прижимается ближе, вильнув бёдрами.
— Чонгук-а… — шепчет отчаянно в поцелуй, — Чонгук-а, пожалуйста…
Он на грани.
— Что «пожалуйста»? — хитро вопрошает Чонгук и, спустившись к шее, целует пульсирующую венку.
— Не медли… — Чимин даже не огрызается, лишь шумно выдыхает. — Сделай уже что-нибудь…
Губы Чона растягиваются в довольной ухмылке, и парень засасывает нежную кожу на шее. Он сделает всё, что попросит его личное божество. Чонгук немного приподнимается, отстраняясь, и шепчет:
— Перевернись, Чиминни.
Чимин уже слишком нетерпелив и поглощён Чонгуком, чтобы возмущаться из-за того, что младший вновь забыл об уважении и опустил все формальности. Хотя… сейчас явно не время высказывать свои недовольства. Поэтому Пак молча закусывает губу и переворачивается на живот. Немного подумав, он чуть раздвигает ноги и приподнимает таз, упершись коленями в кровать.
Чонгук, в это время скидывающий со своих ног домашние спортивные штаны, от такого вида чуть не поперхнулся слюной. Одна лишь мысль о том, что хён так раскрыт только для него, туманила разум до такой степени, что Чон не мог думать ни о чём другом.
Пак было обернулся, чтобы в очередной раз поторопить застывшего Чонгука, но младший уже успел взять себя в руки — вновь накрыл хёна собой, принявшись выцеловывать его вдоль соблазнительно прогнувшейся спины, двигаясь уверенно вниз. Чимин утопал в ласке, казалось, что шершавые губы Чонгука были везде — на лопатках, рёбрах, боках, пояснице — они пересчитывали каждый позвонок, не пропускали ни миллиметра. Чон окутал его своей горячей любовью, словно в кокон.
Впервые в жизни, наверное, Пак не хотел просто потрахаться. Он хотел всецело отдаться.
Чим судорожно ловит ртом воздух, опомнившись, когда чувствует укус на правой ягодице, а за ним — тихий стон Чонгука, кусающего его филейную часть снова. Пак ёрзает, непроизвольно раздвигая ноги шире и выпячивая сильнее зад, но Чон вновь поднимается к пояснице и, цепляя зубами резинку боксеров Чимина, тянет тёмную ткань вниз. Чимин жуёт нижнюю губу, оборачиваясь и поглядывая из-за плеча на младшего, и сминает в руках пропахшую Чонгуком подушку. Почему это настолько волнительно, словно Пак — грёбаный девственник? Ещё немного и он будет умолять Чонгука быть понежнее.
Чонгук аккуратно помогает себе руками стянуть с Чимина боксеры, слыша тут же короткий стон облегчения старшего, после чего наскоро снимает бельё и с себя.
— Хён… — Чимин ощущает, как твёрдый член Чонгука упирается ему в зад, и подвиливает бёдрами, создавая трение. — А-ах, хён… — Чон запускает руку под Пака и оглаживает его торс, задевая то и дело соски, и сам уже двигается, скользя членом по ложбинке меж соблазнительных мясистых ягодиц.
И тут на мгновение замирает, чуть ли не застонав от разочарования:
— Хён, у меня… нет смазки.
У него уже давно никого не было, да и если бы и был — Чон слишком брезглив, чтобы приглашать кого-то к себе домой на одну ночь. А баловаться с собой — немного не по его части, пусть он и пробовал пару раз. Поэтому такого нужного сейчас тюбика в этой квартире точно не найти.
Однако Чимин уже в той кондиции, что его темноволосая голова соображать отказывается напрочь:
— Да просто трахни меня уже, — жалобно скулит, ёрзая под Чонгуком. Он не видит, но чувствует, какой Чон большой и твёрдый, а ещё очень горячий — и ощутить всё это в себе хочется безумно.
— Нет, малыш, тебе на репетицию завтра, — здравый смысл Чонгука едва-едва перебарывает желание вторгнуться в это податливое размякшее тело без подготовки, насухую, выбивая из хёна болезненные протяжные крики.
Но он слишком любит.
Поэтому кусает проколотый хрящик на ушке хёна и ложится на кровать на бок, утягивая к себе Чимина:
— Иди ко мне…
И как-то Пак пропускает и непривычное нежное к себе обращение, и мимолётную обиду на то, что полноценный секс Чонгук ему обломал, ведь Чон тут же обвивает его руками и ногами, прижимая к себе вплотную, ловит пухлые искусанные чиминовы губы и делает толчок бёдрами, отчего их члены потёрлись друг о друга, вызывая мурашки по всему телу и волны наслаждения. Чимин повторяет движения, подвиливая бёдрами навстречу, и томно стонет, пока Чонгук целует его так, будто от этих поцелуев зависят их жизни. Это всё настолько мокро, жарко, жадно, что Пак и правда начинает сходить с ума. Одной рукой он зарывается в спутавшихся прядях Чона, другую опускает меж их разгорячённых тел, которые в считанные минуты покрылись испариной. Скользит пальчиками по мускулистому торсу Чонгука, очерчивая каждую мышцу, спускается по дорожке тёмных волос, ведущей от пупка к паху, короткие, бритые всего пару дней назад волоски на лобке чуть щекочут кончики пальцев — и обхватывает, наконец, член, несдержанно простонав Чону в губы. Он и правда больше его собственного, но отчего-то это вовсе не задевает чиминово мужское достоинство, а наоборот, подогревает желание и какой-то нездоровый интерес. Пак, не прекращая движений бёдрами, исследует пальцами увитый венами ствол, который явно толще, явно горячее и желаннее, пытается обхватить его целиком, но пальцы едва смыкаются, отчего хочется стонать в два раза сильнее.
Чонгук вскоре не выдерживает пытки и отстраняет руку Чимина своей, недовольно рыча и несильно прикусив паков язык. Переворачивает его на спину, вновь нависая сверху, и обхватывая широкой ладонью сразу два члена, помогает рукой, не отрываясь от сладких губ.
Чимин покорно сцепляет ноги за спиной Чонгука, а руками нетерпеливо водит по лопаткам, то и дело впиваясь в них короткими ногтями. Грубоватые подушечки пальцев так приятно ласкают нежную чувствительную плоть, что Чимин понимает — он не сможет долго сдерживаться.
— Чон-… Чонгук-а, — протяжно стонет он, прогнувшись в спине и притянув сильными руками Чона вниз. Младший лишь усмехается, решив выбить из хёна как можно больше неприличных звуков, и кусает его за плечо, одновременно ускоряя движения.
— А-ах! — вскрикивает Чимин, выгнувшись сильнее и зажмурившись. Почти высохшие смоляные волосы вновь взмокли у корней и разметались по подушке, открывая соблазнительный лоб с родинкой, как у Чонгука. Пухлые истерзанные губы раскрыты в немом стоне, который грозится в любую секунду облачиться в звук и раздаться под аккомпанемент Шопена. Тёмные густые брови сводятся на переносице, глаза зажмурены или слегка приоткрыты.
Господи…
Чонгук никогда не видел ничего прекраснее в своей жизни.
И ничего сексуальнее.
В какой-то момент движения обоих становятся хаотичнее, стоны — громче, а полосы на чонгуковой спине — ярче. Чимин теряется во времени, в пространстве, вселенной. Для него существует только Чонгук, только его руки, только его тело, только его приглушённые стоны с глупыми неуместными комплиментами, приправленные страстными поцелуями в шею.
Пак не понимает, когда именно в глазах темнеет, а на губах застывает протяжный стон с именем Чонгука. Он очнулся только спустя какое-то время, почувствовав лёгкий поцелуй в губы и тихое признание в любви.
Чимин медленно раскрывает глаза — и первое, что он видит перед собой — Чонгук. Немного раскрасневшийся, с влажной чёлкой и висками, по которым даже капельки пота стекают. В его взгляде — безграничное тепло и нежность, на искусанных губах — лёгкая улыбка. Он смотрит на Пака так, будто он — его самое большое, самое ценное сокровище.
Чимин лежит на кровати, тяжело дыша, и рассматривает лицо Чонгука, словно в первый раз. Чон позволяет ему и эту вольность. Не торопит, не отстраняется, ведь понимает, как это важно для Пака. Он не знает, что вдруг с Чимином произошло, отчего тот прибежал, несмотря на ливень, к нему. Но, кажется, именно сейчас, именно в этот момент, когда они оба запыхавшиеся, покрытые испариной и немного уставшие, что-то решается.
Пак протягивает руку и осторожно накрывает ладонью щёку Чонгука. Чон блаженно прикрывает глаза и льнёт к руке сильнее.
К старшему постепенно возвращается рассудок. Однако ни бежать отсюда, сломя голову, ни судорожно искать оправданий не хочется. Он лишь ласково поглаживает скулу Чонгука большим пальцем и с нежной улыбкой наблюдает за тем, как от чего-то настолько, казалось бы, незначительного, парень в его руках тает.
В спальне тихо играет всемирно известный ноктюрн №2 Шопена. Диск, видимо, начал проигрываться заново.
Эта музыка великолепна. Она чудесно заполняет тишину переливом нежно-меланхоличных фортепьянных звуков — и молчание между двумя парнями в светлой просторной спальне вовсе не неловкое. Каждая нота сейчас выражает всё то, что теплится в обоих сердцах, что бьются в унисон. И Чимину это немного странно — ощущать что-то подобное. Никогда прежде после секса у него не было желания предаться необъяснимой для такой ситуации романтике.
Но с Чонгуком по-другому никак.
— Чонгук-а… — еле слышно зовёт Чимин.
Младший приоткрывает глаза и спокойно смотрит на Пака.
— М?
— Ты будешь моим? — взгляд Чимина неторопливо блуждает по лицу Чонгука. Такая несвойственная Паку фраза срывается с языка подозрительно легко, а парень вдруг осознаёт, что почти признался, и почему-то от этого откровения даже не краснеет. Скорее всего, это отпечаток зрелости.
Чон улыбается и поворачивает голову, целуя ладошку Чимина.
— Я и так навеки твой, хён.
Чимин глупо улыбается в ответ и тянет младшего на себя, обнимая его и совершенно не заботясь о том, что оба испачканы в сперме. С Чонгуком забываешь обо всём.
Пак запускает пальчики в волосы Чонгука и задумчиво принимается перебирать прядки. На душе становится так легко, так хорошо, а в груди — так тепло, что Чимин на секунду задумывается, а не любовь ли это.
Но он не успевает слишком зациклиться на этой мысли, потому что слышит тихое:
— Чиминни-хён?
— М?
Чонгук не решается спросить, отчего-то медлит, нервно покусывая кончик большого пальца, однако всё же проговаривает:
— Ты хочешь добавить новую привилегию?
Рука Чимина остановилась.
Чонгуку показалось, что в этот момент остановилось и его сердце, а тело от страха бросило в холодный пот. Нет, Чимин не мог просто воспользоваться им. В его глазах же читалось нечто большее — Чонгук же был уверен в том, что не ошибался!
Старший замечает, как Чон — такой сильный с виду — перепугался не на шутку, и от этого фыркает от смеха в кулачок.
— Скорее, я хочу изменить статус отношений, Гук-а.
Чонгук не понимает, откуда в нём взялась эта любовь и где её границы.
А ещё ужасно хочется узнать, можно ли от передозировки любви умереть, потому что он прямо сейчас, кажется, к этому очень и очень близок.