-quinze-
Я закрываю глаза, чтобы лучше видеть.
Поль Гоген
В зрительном зале повисла такая тишина, что в ушах начало звенеть.
— Вы знакомы? — тихо, но в то же время ошарашенно озвучивает Чонгук то, что и не нуждалось в подтверждении: вряд ли может случиться так, что некий субъект А чудесным образом знает, как выглядит субъект В, а субъект В, в свою очередь — имя субъекта А. Это довольно глупо, однако Чон и вправду надеялся на отрицательный ответ.
Только вот Чимин вновь переводит взгляд с него на Хосока и слабо кивает.
— Чиминни, мы... — начинает рыжеволосый, но Пак его тут же перебивает.
— Мы были... — Чимин кусает губу, не в силах произнести нужное слово. Слишком уж оно болючее и для Хосока, как оказалось, ничего не значащее, —...друзьями. В старшей школе.
Что ж, надежда умирает последней, но всё же умирает.
— А-а, — тянет Чонгук, и Чимина словно пополам режет этим его притворным удивлением, от которого веет даже не ревностью — разочарованием.
— Я не ожидал, что увижу тебя здесь, — проговорил Хоуп, а Чим с трудом оторвал взгляд от Чонгука.
— Я вообще не ожидал, что увижу тебя хоть когда-нибудь... — фраза, абсолютно лишённая эмоций. И снова тишина.
Разговор не клеился.
Может, потому что Чимин всё это время стоял на сцене, и было немного странно обращаться к нему вот так — смотря снизу вверх, будто на божество. Хотя Чонгук давно уже привык поклоняться ему, жертвовать ради него, благоговеть перед ним. Но он не хотел, чтобы ещё кто-нибудь увидел это божественное в Чимине. В его прекрасном Чимине, который и не его вовсе и который смотрит на рыжеволосого слишком уж участливо для всего лишь «друга».
А, может — показалось Чонгуку на долю секунды — дело в той обиде, что отражалась в любимых глазах.
Душа рвалась к Чимину, но здравый смысл парня тормозил — говорил, что прямо сейчас лучше не вмешиваться. Отступить. Чон сжал гриф скрипки сильнее, отчего жалобно скрипнула одна из струн.
— Что ж, такие неожиданные встречи случаются, — Чонгук натянуто улыбается, кривя губы. — Мир тесен, как говорится. Не буду мешать.
Во всей милости и любезности Чона сквозит такая фальшь, что Чимин не в состоянии больше терпеть. Всё не так, как младшему кажется, не так. И нестерпимо хочется это доказать, донести до Чонгука правду. Пак слетает со ступеней сбоку сцены и несётся к направившемуся к двери Чону.
— Чонгук, постой, — запоздало шепчет он и осторожно тянет за рукав пиджака, заставляя посмотреть на себя. Чимин сейчас видит перед собой не Чонгука вовсе, а раненого зверя, что спешит скрыться, чтобы зализать свои раны. В сердце больно кольнуло.
Чонгук уже остановился, а мысли и все «доказательства» никак в голову не идут.
— Чонгук-щщи, мы же ещё не всё обсудили, — подаёт голос Хосок, разрывая логическую цепочку в сознании Пака, и тоже подходит ближе. — У меня для вас новости.
Чимин пропускает формальное обращение к Чонгуку мимо ушей, хотя оно непривычно режет слух, и чуть сильнее сжимает рукав донсэна. В глазах — немое отчаяние. Мольба: не оставляй меня с ним. Точь-в-точь ребёнок, ни на шаг не желающий отходить от родителя.
Если они с Хосоком и должны были встретиться, то только не так.
— Отправь мне по почте, у меня репетиция, — сухо проговорил Чон и перевёл взгляд на Пака. — Хён, я опоздаю, — говорит ему нежнее, мягче, заглядывая в его умоляющие глаза и делая вид, будто не смог расшифровать в них послание. — Если хочешь, отвезу тебя в понедельник.
Ответить Чимин не успевает — лишь ловит чонгукову полуулыбку и чувствует, как из пальцев выскальзывает плотная ткань пиджака. Чон в спешке покидает зал, оставляя за собой древесный шлейф парфюма, хотя буквально пару минут назад даже не задумывался о времени.
На душе делается непривычно тоскливо.
Пак слышит, как за его спиной тяжело вздыхает Хосок. Чимин медленно поворачивается к нему лицом и поджимает губы.
— Ммм... Привет? — Хосок неловко чешет макушку, блуждая взглядом по лицу Чимина.
Сердце предательски сжимается — и Пак, наконец, полностью осознаёт, кто перед ним стоит. Чимин прислушивается к себе и понимает одно: лучше бы они никогда не встречались. Всё, что он ощущал до этого — иллюзия. Кроме боли предательства у него не осталось к этому человеку ни-че-го.
— Привет, — выдыхает Пак.
Хосок внешне ни капли не изменился: такой же худющий, с тем же вытянутым лицом с загнутым вверх кончиком носа, с добрым и тёплым взглядом миндалевидных тёмных глаз. Разве что цвет волос непривычный, да и в строгом костюме Пак его никогда прежде не видел.
В глазах Хосока же Чимин — совсем другой. Он, кажется, немного подрос, мышцы значительно окрепли, да и внешне сам парень источал уверенность и силу, а детская наивность во взгляде сменилась явным недоверием. А ещё он очень похорошел. Хосок это сразу заметил. Черты лица сделались немного острее, несмотря на то, что щёчки всё равно оставались прежними, чёрная чёлка спадала на выразительные глаза, а пухлые губы придавали особый шарм.
— И давно ты работаешь с Чонгуком? — голос Чимина почти не дрожит. Парень пытается прикинуть, как долго судьба не могла их свести.
— Почти два года.
Долго.
— Значит, он не рассказывал обо мне, — бормочет под нос Пак свою догадку.
Она предназначалась самому Чимину, но Хосок всё равно переспросил:
— Что не рассказывал?
Чимин посмотрел на него удивлённо, изгибая густые чёрные брови. Хосок действительно не понимал, зачем Чонгук так рвался в этот театр, несмотря на многочисленные сторонние предложения о партнёрстве? Не понимал, почему Чонгук сейчас так торопился скорее уйти? Не понимал, что именно Чимин не успел Чонгуку сказать?
Пак запустил пальцы в волосы, зачёсывая их назад, и выдохнул. Всё же, хорошо, что он отказался от Хосока. Хосок был не таким. Даже в такой очевидной ситуации, как эта, хён не видит ничего.
Он не понимал тогда, не понимает сейчас и, вероятно, не поймёт никогда.
— Ничего, забудь, — Чимин помотал головой и направился опять к ступенькам, шагая грузно, словно он не танцор балета, а бодибилдер. Поднялся на сцену и молча устремился за кулисы. Можно сделать вид, что ничего не произошло. Оставить Хосока окончательно в прошлом и желательно стереть себе память, чтобы мысли о нём более не возвращались.
Вот только у Хосока явно были другие планы. Парень быстро нагнал его, когда Чимин уже открывал дверь, ведущую из закулисья в коридор, и схватил за руку. Так глупо и бестактно — вполне в его стиле.
Чимин обернулся, устало на него взглянув.
— Чиминни, подожди, — попросил Чон, опустив взгляд в пол. — Я… я понимаю, что ты думаешь, но… пожалуйста, дай мне всё объяснить!
— Тебе не кажется, что уже немного поздновато что-либо объяснять? — холодно проговорил Чимин и высвободил руку из хватки.
— Нет, лучше поздно, чем никогда. Прошу, раз уж так получилось, что мы, наконец, встретились, дай мне шанс всё исправить, — взмолился Хосок, тряхнув рыжей чёлкой.
— «Наконец»? Пф, так говоришь, будто искал меня, хён.
— Я действительно искал. Не поверишь даже, как долго, — признался он, кусая губы. — Но я и не предполагал, что ты останешься здесь. Я думал, ты уже давно выступаешь с какой-то труппой за границей.
— Как видишь, всё оказалось куда проще.
— Давай поговорим. Тебе… тебе могло показаться, что я предал тебя и исчез, но это… — глаза Хосока полны влажного раскаяния, а голос кроток и тих, — это не так.
— Не так, хён? Не так?! А что я, по-твоему, должен был думать? Ты же и правда исчез! — выпалил Чимин, сжав в кулаки руки. — Чего ты сейчас от меня ждёшь?
— Прошу, выслушай меня! Просто выслушай...
И что-то в умоляющем взгляде тёмно-карих глаз заставило Чимина, в конце концов, через силу выдохнуть и немного смягчиться.
— Ладно, — у него не было другого выхода.
— Правда?
— Да. Выкладывай, — буркнул Пак и скрестил руки на груди.
— Только… только давай не сейчас. Встретимся завтра утром в кафе, я тебе пришлю адрес в какао. Но для начала… м-можно твой номер? — худющие пальцы вновь неловко почесали рыжую макушку. Чимин совсем забыл, что хён был таким… неуверенным порой.
Фыркнув, Пак перехватил протянутый Хосоком телефон и забил в список контактов свой номер.
— На, держи.
Хосок солнечно ему улыбнулся, забирая телефон назад, а у Чимина от этой улыбки — флешбек. Сердце внезапно вверх подпрыгнуло и теперь стучало где-то в горле, душа эмоциями. Надо бежать отсюда, бежать, бежать. И как можно быстрее. Скрыться дома за всеми замками.
Тревога гнала Чимина отсюда прочь.
Вернее, прочь от Хосока.
Чон улыбался дружески, светло, и Чимин понял, что ему было бы гораздо проще, если бы хён его игнорировал. Или же забыл. Эта улыбка прожигала кожу, поселяя внутри чувство, будто Хосок действительно рад.
Хотелось спрятаться.
В тёплых сильных руках Чонгука.
Пожалуй, слишком много эмоций для такого маленького Пак Чимина.
Нужно бежать.
— Ну, я пойду. Мне… — он махнул рукой в сторону раздевалок, нервно переступая с ноги на ногу, — надо.
Хосок пару раз открывал-закрывал рот, не решаясь что-то сказать, но в итоге выдал:
— Хорошо, Чиминни. Я… — он запнулся, — я всё расскажу. Поверь мне.
Чимин лишь повёл плечами и быстро зашагал в сторону раздевалок, даже не попрощавшись толком. Невыносимо.
Ты просишь слишком многого, хён.
— Чонгук-а, что-то случилось? — мужчина, сидящий за красивым роялем чёрного цвета, обернулся, когда Чон сделал очередную, уже девятую ошибку за одну страницу нотного листа. Юнги давно не видел, чтобы Чонгук был настолько рассеян.
Поскольку гастроли были, так сказать, незапланированными, организаторы позволили Юнги и Чонгуку выбрать пять композиций, которые они включат в программу, чтобы не учить что-то новое. Всё же, времени для этого практически не было. Поэтому они выбрали то, что играли чуть ли не каждый раз, когда им удавалось вместе порепетировать. Шопена. Из мелодий всех возможных великих композиторов, произведения для скрипки и рояля Шопена казались Юнги наиболее гармоничными и чувственными, в них партии обоих инструментов сливались в неповторимом сплаве безумной нежности и тоски — эмоций, которые были вечными спутниками Юнги, хоть он это и умело скрывал внутри себя. У Шопена даже от многих композиций, написанных в мажорном ладе, веет задумчивостью, загадочностью и временами романтической меланхолией, то бишь тем, что присуще минору. Юнги эта противоречивость нравится. Чонгука же Шопен привлекал именно меланхолией и некой сладкой печалью. Чон был светлым, энергичным и жизнерадостным человеком, но в глубине его души таились те самые крошечные искорки горечи, которые, как он считал, должны присутствовать в любом хорошем музыканте. Эти искорки разгорались каждый раз, когда он на пару с Юнги играл что-то из Шопена — они разжигали пламя эмоций, как и в самом Чонгуке, так и в слушателе, и не раз парень даже не мог сдержать слёз во время исполнения — настолько музыка Шопена задевала не только струны его скрипки, но и струны его души.
Вот и сейчас, в пустующем огромном зале, полном различных музыкальных инструментов, они уже в который раз пытались прогнать ноктюрн в до-диез миноре. Однако Чон в начале каждого прогона умудрялся сделать ошибку, хоть и мог сыграть это произведение даже с закрытыми глазами. Дело было в одном определённом человеке, что никак не мог выйти из его головы. Музыка Шопена только обостряла ту грусть и боль в душе, которую вызвала неожиданная встреча Чимина с Хосоком.
Чонгук опустил скрипку и перевёл взгляд на хёна, надеясь только на то, что Юнги не сможет что-то прочитать в его глазах.
— Ничего, Юнги-хён, я просто… не выспался, — Чонгук поджимает губы, мысленно дав себе подзатыльник за самую глупую отмазку в мире.
Мин недоверчиво сузил глаза — и этот прищур сделал Чона донельзя уязвимым.
— Чонгук-а, — повторяет он скрипучим низким голосом, — мне казалось, эту стадию мы давно уже с тобой прошли.
Чон опускает взгляд в пол, словно провинившийся мальчишка. Юнги выглядел рядом с ним в такие моменты намного старше, мудрее, рассудительнее. Как отец. Интересно, если бы Чонгук оказался в подобной ситуации со своим настоящим отцом, была бы его реакция похожей? Хотя, что это он, размечтался. Отец же его презирал.
— Прости, Юнги-хён, я… — Чон сжал смычок чуть сильнее, — я не знаю, что со мной сегодня.
— А по-моему, ты прекрасно об этом осведомлён, — ухмыляется Мин. — Ладно, расскажешь, как посчитаешь нужным. Настаивать не буду. Но ты хоть к понедельнику себя в порядок приведи, нам менее чем через три недели уже концерт играть, а мы только начали репетировать.
— Но, хён, я могу ещё раз…
— Ага, показал ты мне уже эти свои «ещё раз». Иди давай, отдохни.
Чонгук аккуратно кладёт скрипку со смычком в футляр и закрывает его за защёлку.
— Я не подведу, Юнги-хён, — тихо и слишком неуверенно для такой фразы проговаривает Чонгук и направляется к выходу из зала. — До понедельника.
— До понедельника, малой. Если что, я на связи.
Чонгук выходит, а Юнги разворачивается обратно к роялю и проводит по клавишам пальцами, цепляясь подушечкой за скол на «до» третьей октавы. Этот рояль совсем не похож на его любимого. Немного режет слух своим несовершенством, а Юнги остаётся лишь надеяться, что в концертных залах ему будут выделять инструменты с лучшими характеристиками.
А этот надо починить.
Юнги всегда относился трепетно к музыкальным инструментам. Почти так же трепетно, как другие люди относятся к домашним животным. Разница лишь в том, что кошечку или собачку сразу же лечат, как только замечают какие-то признаки болезни. А от инструмента зачастую попросту избавляются. Юнги не выносил этой халатности, потому как считал, что в каждом таком же старом рояле с потёртыми клавишами теплится израненная душа. И для того, чтобы инструмент зажил новой жизнью, его надо полюбить. Что Мин и делал. С роялем куда проще, чем с человеком.
Юнги выудил телефон из кармана штанов и набрал смс директору театра с просьбой о починке инструмента для репетиций. Мин просмотрел папку сообщений. Первая чат комната теперь — с директором, во второй Тэхён оповещал о сегодняшней репетиции, а в третьей по счёту контакт под именем «Ким Сокджин» писал о том, что он в полном порядке и что деньги дошли.
Юнги заблокировал телефон и убрал его обратно в карман.
Чонгуку насоветовал всего, а неплохо было бы и в себе самом разобраться.
Мин и не стал заострять внимание на том, что тоже пару раз ошибся.
***
Чимин просыпается по будильнику, постепенно ощущая накатывающую на него, словно волна, головную боль. Раздражённо проводит несколько раз по экрану телефона, соскальзывая с нужной линии и чертыхаясь, но, с горем пополам, умудряется вырубить надоедливую мелодию. Пора бы заглянуть в айтюнс и выбрать себе новый будильник, а то когда-нибудь он точно разъебёт с такого же «доброго» утра свой дорогой айфон. Пак лениво садится на кровати, еле раскрывая тяжёлые веки, после чего проверяет на телефоне уведомления. Пусто. Чонгук со вчерашнего дня ничего не писал.
И, вроде бы, совсем недавно Чимин бы этому порадовался, но сейчас на душе так тоскливо от нуля во входящих, что настроение скорее повеситься, чем идти на встречу с тем, по кому скучал долгие годы. Или лишь привык скучать.
Пак шумно выдыхает через нос и встаёт, после чего бредёт к шкафу, хватает первую попавшуюся футболку и штаны и, легко пошатываясь, шлёпает босыми ногами в ванную.
Пить на ночь глядя в одиночестве всегда идея не из лучших.
Ещё вчера ему казалось, что всё налаживается, что он сможет принять Чонгука и начать с ним…
Впрочем, неважно.
Но потом появляется он, Хосок, и всё это становится похоже на заезженный сюжет какой-то дешёвой дорамы. Только вот Пак не помнит, когда успел подписаться на игру в мыльной опере. Да и какая бездарность писала этот сценарий? Что за чёртовы американские горки из чувств, которые так расшатывали и нервную систему Пака, и весь его мир? Почему всё внезапно стало настолько сложно? Причём как по мановению волшебной палочки, попавшей в руки к какой-нибудь злой колдунье.
Порой эту «бездарность» звали судьбой.
Хосок очень удачно пригласил Чимина в кафе, которое располагалось совсем недалеко от дома — в пределах, кажется, двух автобусных остановок, так что вполне можно дойти пешком.
Чимин, если честно, совсем не парился насчёт внешнего вида, хотя если бы этот момент произошёл на втором году старшей школы, парень бы всю ночь провёл за обдумыванием встречи и подбиранием одежды вплоть до каких-то незначительных аксессуаров. Сейчас же, когда он встретил Хосока вновь, всё было иначе. Стало наплевать.
Да, конечно, присутствовала та самая неловкость, которая появляется, когда в зрелом возрасте неожиданно встречаешь свою первую любовь. Раньше Чимин представлял, как он бы поговорил с Хосоком, как был бы рад выслушать, что с ним случилось. Но это, к сожалению, всё было лишь в теории. На практике же обида его поглотила, оставаясь горечью предательства на языке.
«Лучше бы он не возвращался», — думал Чимин, пытаясь наскоро уложить волосы.
Тем не менее, какая-то малейшая его часть хотела услышать хосокову историю. Чимин не был тираном — и, если бы у хёна нашлись для него весомые аргументы, Пак даже бы смог его простить. Однако навряд ли он вновь когда-нибудь посмотрит на него так же, как несколько лет назад.
Но никто его и не заставляет, верно?
Несмотря на то, что Пак довольно рано встал и прособирался не так-то много времени, он опоздал.
Чимин пару раз уже бывал здесь: это была уютная небольшая кофейня с аккуратными деревянными столиками на террасе. Парень обычно обедал как раз за ними в летнее время, только вот сейчас он уверенно эти столики миновал и толкнул стеклянную дверь, проходя внутрь. Хосок никогда не любил есть на террасе.
Отыскать рыжеволосую макушку оказалось не так-то сложно, да и посетителей, несмотря на то, что это было воскресное прохладное утро, почти не наблюдалось. Завидев Чимина, к нему направилась официантка, но парень сдержанно покачал головой и прошёл к нужному столику.
— Привет.
— О, Чиминни! — радостно, но в то же время немного взволнованно воскликнул Хосок. — Привет!
Вот теперь парень уже был более узнаваем — в простой джинсовой куртке, надетой поверх такой же простой футболки зелёного цвета, и в самых обычных тёмных штанах. Чон протянул через стол свою худощавую руку, и Чимин запоздало её пожал, неловко сжав пухлыми пальцами. Чужая ладонь была чуть влажной, и пакова смотрелась в ней слишком нелепо.
Чимин поспешно одёрнул руку и приземлился, наконец, на мягкий диванчик.
— Как дела? — начал Хосок будничным тоном, а Пак нахмурился.
— Давай опустим эти ненужные вопросы, — сухо отрезал он и, подозвав официантку, заказал кофе с чизкейком.
Когда девушка вновь скрылась за стойкой, Пак продолжил:
— Хён… — однако Хосок на него вдруг так пронзительно, выжидающе и отчего-то почти преданно посмотрел, что Чимин от этого немного стушевался и решил не поднимать тему того, как нелегко ему пришлось в последние годы. — Значит, ты работаешь с Чонгуком, так? Почему?
Хосок поджал губы и опустил взгляд в стол, принявшись ковырять в тарелке лимонный тарт — гордость заведения.
— Наверное, мне так или иначе придётся рассказывать с самого начала. Хотя, я за этим, собственно, и шёл, — Хосок грустно ухмыльнулся и проследил за тем, как официантка принесла заказ Чимина и вновь их оставила. — Главное для меня сейчас — чтобы ты поверил в мою историю. Мне незачем тебе лгать. Ты для меня всё тот же дорогой друг, и я хочу возобновить наши прежние отношения. Я понимаю, что, наверное, прошу невозможного — столько лет прошло. Однако всё равно надеюсь.
Чимин отпил свой капучино и немного напрягся. Слышать такое было непривычно.
— Я ничего не могу обещать, хён. Но я выслушаю тебя. Иначе бы не приходил.
Хосок натянуто улыбнулся, кивнув, оставил в покое десерт и опустил руки, вытерев тут же вспотевшие ладони о штаны, а после сжав пальцами ткань на коленках.
— Это случилось почти сразу, как я приехал в Америку…
Чон Хосок в свои девятнадцать был очень целеустремлённым молодым человеком и, несмотря на внешнюю безалаберность и придурковатость, мог умело управлять своим временем и энергией, тратя их по возможности для достижения собственной мечты. Первый шаг к ней уже был сделан — парень вместе со своими одногруппниками переехал на год в Лос-Анджелес сразу после окончания школы. Поговаривали, что успешное окончание этой тренировки откроет перед ними все двери — каждый впоследствии сможет пойти в абсолютно любую студию современного танца, и его с порога же заберут и будут очень уважать. Мысли подростков были затуманены мечтами, парни вдыхали американский воздух, пропитанный запахом свободы, и чувствовали, что теперь-то они точно свернут горы.
Об этом Чимин знал — Хосок тогда ещё с ним общался и трещал без умолку о том, как же в Америке круто и как же он хочет, чтобы Пак приехал к нему. Чимин сидел и краснел по ту сторону экрана и не признавался, что ни в какую Америку он не хочет, что ему гораздо интереснее побывать в России, но вот с хёном он готов был ехать хоть на край света. Если честно, в то время Чимин даже посматривал тайком цены на билеты в Город Ангелов.
Однако всё изменилось в один лишь день. Один единственный день перевернул жизни обоих с ног на голову, и каждый из них до сих пор не мог понять, к лучшему ли эти перемены.
Хосок с тремя одногруппниками отважились съездить на выходные в Лас-Вегас. Огни этого города на фотографиях и в фильмах манили подростков, как свет — мотыльков. И однажды они решились: арендовали тачку в лучших традициях фильмов про Вегас — потёртый кабриолет красного цвета, собрали все те средства, которые не жалко было бы проиграть в каком-нибудь паршивом казино, надели самую пафосную одежду и отправились в путь. Чёрт дёрнул поехать до рассвета — хотелось просто пробыть в городе как можно дольше и под вечер вернуться в Лос-Анджелес.
Из Города Ангелов — прямиком в Город Грехов.
Даже ангелам больно падать, когда подрезают их крылья.
На подъезде к городу какой-то пьяный мужчина, потративший на кутёж все свои деньги, выехал на встречку — за ним уже гналась с включёнными сигналками полицейская машина. Парень, который был тогда за рулём, не успел должным образом среагировать, да и опыта вождения практически не было. Машины не столкнулись, но подросток потерял управление и в итоге кабриолет врезался в фонарный столб, после чего упал в кювет.
Хорошо, что удалось избежать столкновения с той машиной, иначе так легко бы они не отделались. А так, у водителя был один лишь несложный перелом и ссадины, у сидящего на пассажирском сидении — тоже. Хосок же, который сидел сзади, получил лёгкое сотрясение от удара головой об сидение спереди и повредил ноги. Он очнулся уже в больнице, ощущая головокружение и тошноту, но совершенно не чувствуя своего тела. К нему почти сразу пришёл врач и начал что-то рассказывать, но мозг Хосока после, как оказалось, целого дня отключки отказывался соображать, поэтому он лишь кивал в ответ и мычал что-то нечленораздельное, после чего вновь провалился в болезный сон.
Через несколько часов он проснулся от жуткой боли в коленях.
Как оказалось впоследствии, одно было сильно ушиблено, но вот ситуация со вторым была куда хуже. Подтвердили неутешительный диагноз — разрыв крестообразной связки. Хосок понимал, что это значит.
Через пару дней приехали родители, еле сумевшие достать в такие короткие сроки средства на операцию. Она прошла успешно, но о танцах на ближайшие годы можно было забыть.
Прежде жизнерадостный парень потерял в одночасье всё, что у него было, сделавшись вмиг угрюмым и пессимистичным.
С Чимином связь пропала из-за того, что телефон старый остался в той машине, а наизусть Хосок помнил только номера мамы и нуны. Он вернулся в Корею вместе с родителями, как только его выписали из больницы. Даже не попрощался с ребятами и не забрал свои вещи из общежития.
Казалось бы, всё было потеряно. Назад его уже не примут, даже если после курса реабилитации он сможет вернуться к тренировкам. В обычный университет поступить уже крайне сложно. Однако Хосок привык не отчаиваться, и когда начал снова «бегать», решил, что такова судьба и нужно искать себя в чём-то другом.
Как он попал на собеседование к Чон Чонгуку, парень не помнит. Просто увидел объявление, подумал, почему бы и нет, и пошёл. Всё предельно просто. Но Хосок и не ожидал, что действительно получит эту должность.
Чонгуку понравилась энергетика, которую источал Хосок всем своим естеством.
Хосока же привлекла в Чонгуке его строгость, мужественность и уверенность, несмотря на столь юный возраст.
— Хосок, ты не считаешь, что тебе можно попробовать преподавать детям? — предложил однажды Чонгук, когда они обсуждали детали предстоящего выступления. Чон знал всю подноготную Хосока, фактически, знал его наизусть. И искренне не понимал, почему тот совсем забросил танцы.
— Детям?
— Ну да. С твоей работой времени у тебя полно. Почему не хочешь преподавать? Мне кажется, у тебя бы неплохо получилось.
Чонгук ему редко комплименты отвешивал. Он вообще был, как думал Хосок, довольно замкнутым человеком, не способным открыто проявлять эмоции. Только позднее он узнает, что ошибался на его счёт.
И Чон прислушался к совету младшего, как ни странно.
С тех пор в свободное время Хосок преподаёт детишкам в одной танцевальной школе современные танцы.
—… и знаешь, кажется, это моя ниша. Не нужно было стремиться выступать. Оказывается, я становлюсь намного счастливее, когда вижу, как светятся первоклашки, у которых получилось выполнить сложное движение, — лицо Хосока озарилось яркой улыбкой, когда он договорил. — В общем… как-то так. Прости меня за то, что так бросил тебя, ничего не сказав. Просто… у меня не было даже возможности с тобой связаться, понимаешь?
Чимин уже где-то на середине рассказа дышал через раз от шока, позабыв напрочь и о своей обиде, и о былых переживаниях — теперь все страдания показались ему такими глупыми, детскими, ничтожными, что в горле встал ком. Как он посмел сомневаться в Хосоке?
— Я… — Чимин прокашлялся, заметив, как его голос от этих переживаний стал слабым и скрипучим, — я не знал… я думал… Это мне надо извиниться, хён.
Хосок сдавленно хохотнул и заметно расслабился.
— Давай просто забудем об этом, ладно? Не нужно извинений. Я прекрасно понимаю, что ты чувствовал всё это время. Я бы тоже был в бешенстве.
— Но всё же… — попытался начать Чим, но Хосок его уже перебил.
— Забудь, правда. Теперь, когда ты знаешь, что на самом деле произошло, могу ли я рассчитывать на общение с тобой? — несмело спросил старший.
Чимин поджал губы и повернул голову к окну, всё ещё чувствуя себя крайне неловко из-за всех тех лет, что проклинал Хосока, даже не предполагая, что хён пережил. Каким же он был эгоистом…
— К-конечно, — еле заметно кивнул он.
— Я, кстати, не знал, что вы ладите с господином Чоном, — задумчиво пробормотал Хосок, умело переведя тему, а Чимин тут же решил занять себя остывшим кофе.
— Странно, что ты так его называешь, хён.
— Все так говорят, — усмехнулся Хосок. — Но что поделать, он мой начальник. И всё же? Что вас свело? Это прям такая удача, что ты танцуешь в том же театре, где и он играет в оркестре.
— Случайности не случайны, — бормочет Чим. Хосок придуривается или он правда не знает о том, что этот идиот Чон Чонгук начал работать в оркестре только из-за Чимина?
— Вполне возможно, — пожал плечами старший. — Вы выглядите очень дружными. Заскучаешь, наверное…
Заскучаешь?
— Почему? — непонимающе нахмурил брови Пак.
— Ты не знал? Чонгук-щщи скоро уедет на гастроли.
И тут у Чимина щелчок в голове, а душу — простреливает насквозь.
Чонгук. Скоро. Уедет.
Дыхание Пака моментально сбилось.
Какова вероятность того, что Чон может точно так же уехать и пропасть, как Хосок? Если он не успеет… если он не успеет сказать ему то, что должен, Чонгук может к нему не вернуться. У него не будет причин к нему возвращаться. А Чимин так не сможет. Только не во второй раз.
Отчего-то одна эта мысль заставила сердце Чимина забиться сильнее в страхе. Почему он не сказал? Почему? Не хотел ставить Чимина в известность, потому что что-то запланировал?
Возможно, рассказ Хосока произвёл на парня слишком сильное впечатление.
Хотя даже не «возможно» — оно так и есть.
— Ч-что?..
— Да, он не говорил, разве? Это такая возможность, представляешь! — воодушевлённо воскликнул Хосок, явно обрадовавшийся своему же заявлению, а Чимин побелел.
А что если…
А что если он снова не успеет?
«Чонгук другой. И ты к нему тоже — другой. Я знаю, что ты боишься обжечься и обжечь его, но почему бы тебе к себе не прислушаться?» — эхом раздаются в голове слова Соён.
Чимин вскочил из-за стола, в спешке бросив на него крупную купюру.
— Хён, прости, мне надо бежать. Я… — он хватал ртом воздух, активно жестикулируя руками в попытке скорее подобрать нужные слова, — я тебе напишу вечером, ладно? Давай на следующих выходных куда-нибудь сходим. Мне правда пора, пока!
И с этими словами Пак выбежал из кофейни, не услышав ответа Хосока, который наблюдал за этой внезапной переменой в Чимине с полнейшим негодованием, отразившимся на его вытянутом лице. На улице его встретил проливной дождь, но парень ни на секунду не задумывался — повернул направо и побежал, шлёпая по лужам резиновыми подошвами любимых белых конверсов.
Бах!
Хосок, сам того не ведая, одним последним ударом разрушил расшатанную защиту Чимина — и теперь он не боится.
Не боится себя.