La Symphonie

Ощущение жизни как непрерывной новизны — вот та плодородная почва, на которой расцветает и созревает искусство.

Паустовский К.Г.

      В английском языке «влюбиться» звучит как «fall in love». Забавное выражение, как нельзя лучше описывающее сам процесс. Падение.

      Однако Джин и не думал, что он однажды взаправду упадёт. Причём так нелепо.

      Сокджин понял, что упал в обморок, только когда очнулся от жжения на щеках. Перед ним стоял Юнги, во взгляде которого читалось беспокойство, но при этом лишённое паники. Джин, охнув, приложил прохладные ладони к пылающим щекам. Скорее всего, Мин привёл его в чувство самым распространённым способом.

      — Я, конечно, знаю, что прекрасен. Но не настолько, чтобы при виде меня отключаться. Ты прям как девушка эпохи Романтизма, — хмыкнул мужчина, легонько проведя длинными пальцами по высветленным русым волосам парня. Имел в виду он не только тонкость души и впечатлительность дам того периода, но и воспеваемую многими творцами их нежнейшую красоту. Однако озвучивать это вовсе не обязательно.

      Сокджин склонил голову, изогнув брови в раскаянии:

      — Извините, пожалуйста, просто организм слабый.

      — Да я заметил.

      Юнги обошёл его и взял чашки с чаем, который Джин заварил незадолго до инцидента. Мужчина осмотрелся и, найдя сахарницу, добавил в одну из чашек три ложки с горкой, превращая чай в какой-то приторный отвар. Позвякивая серебряной ложечкой о стенки, Мин размешал сахар и поставил чашку напротив Сокджина.

      — Пей, — выдохнул он. — Понимаю, вкус прескверный, но иначе ты долго будешь в себя приходить.

      — Спасибо, — натянуто улыбнулся Джин и обхватил чашку обеими руками. Пальцы всё ещё мелко подрагивали.

      — Полагаю, твою реакцию можно счесть за комплимент? — ухмыльнулся Юнги.

      Джин встрепенулся, едва не подавившись чаем.

      — Д-да. Вам идёт.

      — Что ж, это тебя надо благодарить.

      Юнги присел на стул напротив Сокджина.

      — Тебе нужно поспать. Я сейчас уйду, а ты ложись. Меня более чем устроила твоя работа, поэтому деньги перешлю сразу же, как только доеду.

      — Простите, что так вышло, — Джин снова опустил взгляд в стол.

      — Да брось, — отмахнулся Мин. — В твоём возрасте я тоже часто себя так изводил. Пока не понял, что расплачиваться приходится здоровьем. Мне-то нечего терять, а вот тебе надо последить за собой — у тебя вся жизнь впереди.

      — Вы так говорите, будто между нами разница не семь лет, а двадцать семь.

      — Наверное, потому что я давно ощущаю себя стариком, — печально фыркнул Юнги, отпивая чай, а Джину стало его внезапно настолько жаль, что захотелось прижать к своей груди, закрыть от всего мира и отогнать эти мрачные мысли. Мин сейчас и правда выглядел старше — осунувшееся лицо ему совсем не шло.

      — Вам тоже нужно отдохнуть.

      — Зачем?

      — Нет ничего хорошего в том, что вы себя изводите.

      — Я привык, Сокджин.

      Джин тяжело вздохнул и отставил опустевшую чашку в сторону, поправляя свободной рукой халат. Спорить с мужчиной бесполезно. Юнги, как и было ожидаемо, слишком упрям и принципиален. Но заставить его переступить через эти свои принципы хочется безумно.

      Хотя кто он такой, чтобы диктовать правила?

      — Не стоит меня жалеть. Да, с таким образом жизни я недолго протяну, но ведь куда хуже потратить отведённое тебе время впустую, верно?

      — Тогда почему вы считаете, что мне стоит остепениться? — возможно, в голосе Джина было слишком много надежды на то, что наставления Юнги были даны ему из чувств, похожих на те, что разрастались сейчас в груди младшего. Но надеяться было и правда глупо.

      — Посмотри на себя. У тебя есть возможность построить отношения. Завести семью, если захочешь. А для этого нужно гораздо больше времени, чем для одной лишь карьеры.

      — А вы? Почему вы лишаете себя этого права?

      — Потому что моя судьба — вечное одиночество, — Юнги легко улыбнулся, но Джин увидел в этой улыбке яд горечи, скрытой где-то глубоко внутри. — Мне не для кого жить, кроме как для себя и музыки. А ты… Давай я проведу аналогию, ладно? Ты — нежный и хрупкий цветок, за которым надо постоянно ухаживать, чтобы ты не увядал. А я — кактус. Простой кактус, которому нужна для существования только вода, и то в небольшом количестве. Мне не нужна забота, Джин.

      Эти слова больно кольнули в сердце русоволосого парня.

      — Не пойми меня неправильно. Ты очень талантливый. Но работа — это не единственное, что ты можешь делать в жизни, чтобы быть счастливым, поверь, — тут же добавил Юнги, развевая сомнения Сокджина. — Поэтому не сравнивай нас. Я слишком неполноценный, чтобы стоять с тобой рядом.

      Джин стушевался, совсем притихнув. Юнги поднялся с места и выдохнул, не желая продолжать эту тяжёлую беседу:

      — Я пойду, пожалуй. А ты ложись спать. Береги себя для того, кто сможет сделать тебя счастливым и заставить цвести.

      Мин хорошо читал людей, и в Сокджине он видел отчётливое желание, даже потребность, быть любимым и дарить любовь. То самое желание, которое Юнги подавил в себе около пятнадцати лет назад, поняв, что оно для него сродни стремлению взлететь и коснуться неба и звёзд. Но у Джина было всё впереди, у него была возможность. Нет причин ему губить себя.

      Джин был прав. Мин — не социопат. У него есть чувства. И одна из движущих сил — желание помочь другим. Стремление взрастить в других то, что не приживается в нём самом.

      Юнги собрал все изделия, разложил по огромным пакетам и направился к двери. Сокджин, пребывающий в полнейшей прострации от его слов, шаркая тапочками, пошёл босса провожать.

      — Тебе лучше? — поинтересовался Юнги, надевая туфли.

      — Да. Наверное, мне и правда нужно просто немного поспать, — Сокджин неловко почесал макушку.

      — Правильное решение. Вечером сообщи, дошли ли деньги, хорошо?

      — Да, господин Мин.

      — До встречи, — бросил мужчина, в последний раз с беспокойством взглянув на русоволосого, и вышел.

      — До свидания, — запоздало кивнул Сокджин и закрыл за Юнги дверь, устало выдохнув.

      Он так и не решился сказать ему, что кактусы тоже могут цвести.

     
***

      Чонгук и представить не мог, что настанет такой момент, когда первое, что он увидит утром, будет Чимин. Поэтому, приоткрыв один глаз и глянув на стоящего прямо у изголовья чонгуковой кровати хёна, парень подумал, что это лишь продолжение сна. Только вот мелодия на паковом айфоне, состоящая из пары-тройки повторяющихся звуков (которая, собственно, и разбудила Чонгука), играла всё громче и настойчивее. Во сне это не было бы так невыносимо.

      — Чиминни-хён? — невнятное бормотание было заглушено подушкой, в которой Чонгук по-прежнему был зарыт лицом. Чимин с забавно растрёпанными смоляными волосами нахмурился и пихнул парня в плечо.

      — Вставай давай, мне надо домой. И в душ.

      Чонгук нехотя сел на кровати, потирая заспанные глаза, после чего вновь перевёл взгляд на старшего, невольно сглотнув вязкую после сна слюну. Чимин стоял перед ним в той футболке, которую Чон ему одолжил вечером. Парень был довольно узок в плечах, отчего футболка казалась ещё больше, а сам хён — миниатюрнее. Но эта миниатюрность была далека от девичьей хрупкости. Чимин не был худым, не казался излишне слабым, он был именно миниатюрным. И крайне очаровательным в своей этой миниатюрности. Чонгук в очередной раз подметил, что он потрясающе сложен. Не так, как сам Чон, который был широким и даже мощным. Чимин обладал крепким телом, с идеально выделяющимися мышцами, но при этом выглядели они аккуратно, не бросаясь в глаза.

      Чон поднялся с кровати и, подойдя к шкафу, выудил из него полотенце и протянул Чимину.

      — Благодарствую, — пробубнил Пак, направившись в ванную.

      А Чонгук замер, как вкопанный, провожая жадным взглядом его фигуру, особенно эти желанные бёдра, скрытые под хлопковой тканью футболки, и вполне открытые трогательные впадинки под коленками.

      Фетишист грёбаный.

      Отмахнув все непристойные мысли, которые, хоть и способствовали пробуждению, но наносили нехилый такой удар по самообладанию, Чонгук начал собираться и сам — репетицию оркестра никто не отменял.

      После принятия водных процедур в раздельных ванных комнатах они съели простенький завтрак, приготовленный Чоном, не разговаривая, а просто смотря утренние новости по телевизору. Вернее, Чимин действительно с интересом слушал краткие репортажи о конфликтах на Ближнем Востоке, о проблемах беженцев в Европе и о нарастающей угрозе со стороны северной части Корейского полуострова (с виду и не скажешь, что он следит за политической ситуацией в мире). А вот Чонгуку куда более увлекательно было наблюдать краем глаза за таким домашним Чимином, который смотрит эти самые новости на его кухне в его собственной квартире.

      Старший был всецело поглощён телевизором и медленно хрустел тостами с джемом, совершенно не замечая, как крошки падают ему на джинсы, а ярко-красное вишнёвое повидло пачкает щёки. В общем, был расслаблен и абсолютно спокоен, как удав, в отличие от Чона, у которого от этой картины всё внутри сводило, ведь присутствие Чимина здесь действительно было настолько правильным и естественным, что невольно хотелось прижать его к себе и назвать своим. 

      Хён настолько вписался в обстановку, что создалась иллюзия, будто так было всегда: голос диктора, вещающего о проблемах мирового масштаба, Чонгук, Чимин и свежие тосты с ароматным свежесваренным кофе. Конечно, в Пусане они тоже вместе провели уйму времени, каждый день вот так же завтракая, но теперь это ощущалось как-то по-другому.

      Чонгук, пожалуй, слишком замечтался. Мысли о Чимине порой делали из него розовое желе. Так что, когда утренние новости закончились, Чону пришлось экстренно собирать себя по крупицам. От взгляда Пака эти подёрнутые лёгкой дымкой влюблённости глаза не скрылись, но он лишь хмыкнул и, выведя Чонгука из ступора, поторопил его на выход. Хоть кто-то же должен быть собранным и организованным из них двоих.

      Весь пятиминутный путь до дома Пака Чонгук пребывал в том же замешательстве. Ехать с Чимином вместе было как минимум странно и непривычно, а вот ехать с ним в театр — это вообще что-то за гранью понимания.

      — Подожди меня в машине, мне только вещи забрать, — бросил Пак, отстёгивая ремень безопасности. Он уже собирался выходить, нажав на ручку двери, как внезапно был остановлен цепкими пальцами Чонгука.

      — Ты не против?

      Чимин приподнял брови, обернувшись:

      — Не против чего, прости?

      — Того, что мы приедем вместе.

      — А должен быть?

      Чонгук пожал плечами.

      — Я и не знаю, чего от тебя ожидать, хён. Ты непредсказуем.

      — Хватит задавать глупые вопросы, Чонгук, — твёрдо и немного раздражённо произнёс Чимин. — Мне казалось, мы с тобой уже всё выяснили вчера.

      Его тон настолько непоколебим, что Чон начинает верить в то, что вечерний «разговор по душам» действительно не приснился ему и не был плодом его больного воображения.

      Он действительно нравится Чимину. И с этой новой информацией, даже нет, с этим фактом надо каким-то образом смириться.

      Пока старший собирает свои вещи для репетиции, Чонгук пытается склеить картинку того, как развиваются их отношения, залипая в одну точку где-то вдалеке и сжимая пальцами кожаный обод руля. Всё произошло слишком внезапно и больше было похоже на яркий разряд молнии, чем на размеренное выстраивание отношений. Да и о каких отношениях речь? Они по-прежнему только друзья. Причём, с подачи самого Чонгука.

      Он ощущал тревогу в груди, а сознание забивалось роем глупых мыслей, которые, жужжа, пытались поселить внутри сомнения: а надо ли было вообще что-то предлагать? Обычно такое чувство возникает, если на протяжении длительного времени о чём-то с особой страстью мечтаешь. А когда желаемое само тебе в руки идёт, ты внезапно впадаешь в ступор и не знаешь, что с этим привалившим счастьем делать.

      — Ты чего залип?

      Хлопает дверь, а Чимин бросает на заднее сидение спортивную сумку, не отрывая от Чонгука изучающего и, возможно, капельку обеспокоенного взгляда.

      Что делать? Наслаждаться.

      Чон помотал головой и, улыбнувшись, молча вырулил на главную дорогу. Пак только фыркнул и уставился в окно, сделав радио погромче. Не хочет и не надо.

      К зданию театра они подъехали за десять минут до начала репетиции. Массивные парадные двери беспрестанно раскрывались и закрывались, пропуская внутрь танцовщиков и музыкантов. Среди них Чимин заметил и Соён, которая уверенно шагала к входу своей лёгкой, невесомой походкой. Пак как-то даже не сообразил, что внимание подруги лучше сейчас не привлекать, но уже ляпнул по привычке:

      — Соён-а!

      Соён чуть вздрогнула и обернулась, тут же окидывая Чимина весьма неоднозначным взглядом.

      — Привет! — подойдя к машине, Соён обняла Пака и глянула из-за его плеча на немного стушевавшегося Чонгука. — Я его украду, ладно? — подмигнула девушка, подхватила Чимина под локоть и, чуть ли не подпрыгивая от радости, повела его скорее к дверям театра. На губах её играла озорная улыбка, а сама Соён с нескрываемым любопытством разглядывала друга.

      — Что-то не так? — качнул головой Чимин.

      — Между вами двумя что-то произошло, м? — тоном коварной сплетницы протянула девушка, поигрывая бровями. — Неужели ты наконец перестал сопротивляться и позволил этому красавцу тебя обуздать?

      — Ли Соён! — возмущённо шикнул на неё Пак. Они уже шли по коридору к раздевалкам, а это значило, что такие вот разговоры вполне могли услышать другие люди. Только обсуждений личной жизни (которой и не существует, по сути) ему не хватало. — Ничего не произошло, угомонись.

      — Врёшь, — Соён остановилась у двери в женскую раздевалку и, сузив глаза, внимательно посмотрела на Чимина. — Определённо врёшь. От меня не скроешь, так что колись давай, а то на репетицию опоздаем, и Сынхёк-щщи нас изничтожит.

      — Мы просто поговорили и всё, — буркнул Чимин, отведя взгляд в сторону.

      — И поэтому ты приехал вместе с ним? — недоверчиво уточнила девушка.

      Чимин тяжело вздохнул. Соён порой была слишком уж проницательной, и иногда это даже пугало. Тем не менее, рассказывать про Чонгука и про их «договор» как-то не особо хотелось. Не хотелось слышать это пресловутое «Я же говорила!» в ответ. Чимин ужасно не любит поражения, а ещё больше — признавать, что был неправ.

      — Он предложил меня подбросить.

      Отчасти правда, отчасти — наглая ложь. Соён чувствует это и обиженно хмурит подкрашенные тонкие бровки, но спорить не хочет.

      — Темнишь ты, Чим, — проговаривает она и, развернувшись, скрывается в раздевалке, а Чимин, опомнившись, понимает, что до репетиции остаётся всего ничего — и на всех парах летит переодеваться.

     
      Все танцоры труппы неспешно поднимаются на сцену. Парни приносят из подсобок за кулисами деревянные станки и расставляют их по всему периметру, после чего все разбиваются на группы для разминки. Чимин, как обычно, позвал Соён к себе, на что девушка добродушно улыбнулась, словно забыв недавний разговор, и встала перед ним, а с другой стороны станка подошёл улыбчивый Алекс.

      Краем глаза Чимин, к слову, заметил Джебома, который выглядел крайне понурым и усталым, будто всю ночь не спал — глаза припухли, а под ними залегали мешки тёмного цвета, да и кожа была нездорово бледной. Премьер словно почувствовал на себе изучающий взгляд Пака и посмотрел на него, но Чимин уже успел глаза отвести. Странно. Дже совсем не похож на себя.

      Сынхёк выплыл из-за кулис, включил на магнитофоне музыку для разминки — и все как один начали выполнять привычные действия. Чимин прикрыл глаза, позволяя Терпсихоре себя захватить и увести далеко-далеко от своих запутанных мыслей и чувств, оставляя лишь ощущение потёртой деревянной перекладины в своей руке.

      — Пятая позиция. Деми плие релеве!  Ан, дё, труа… — считал Сынхёк со смешным корейским акцентом, неспешно прогуливаясь между рядов и наблюдая за правильностью выполнения упражнений.

      Чимин опускается в плие, видя перед собой хрупкую фигуру Соён в чёрном купальнике и светло-бежевой воздушной юбке-шопенке. Грации девушки можно лишь позавидовать — на то она и прима-балерина. Выполняет всё так искусно и легко, что смотреть на неё со стороны — своего рода эстетика. Чимин вынужден признать — отчасти из-за этого он всегда любит репетиции с Соён. Смотря на изящные движения балерины, самому становится в разы проще выполнять уже ставшие рутиной упражнения. Парень поднимается на полупальцы, округляя руку, и наслаждается вариацией на Спящую красавицу, льющейся из динамиков.

      — Батман тандю жете!

      Чимин плавно поднимает и опускает ногу, скользя подошвой балетной туфли по полу, и это шарканье растворяется в звуке остальных танцовщиков, что движутся ритмично, как единое целое.

      Репетиция на сцене всегда была чем-то настолько волшебным и таинственным, что в груди зарождалось сладкое предвкушение выступления. Пусть это был только начальный этап постановки, пусть они сегодня собирают по кусочкам лишь то, что успели поставить у солистов, да пару композиций для кордебалета, от нахождения на сцене всё это начинало играть новыми красками, куда более яркими, чем в простом зале.

      Со сцены видно весь зрительный зал. Немного визуализации — и появляется ощущение, будто он уже заполнен гостями. Все с эстетическим наслаждением смотрят спектакль и сдерживают восхищённые вздохи, любуясь актёрской игрой и движениями танцоров.

      Чимин не был премьером, однако он всё же являлся вторым солистом труппы, и прекрасно знал то чувство, когда ты двигаешься по сцене, идеально исполняя балетные па, а добрая половина взглядов зрителей прикована именно к тебе одному. И это ощущение Чимин очень любил, ведь так прекрасно — танцевать для кого-то.

      Для кого-то.

      В последнее время фантазия Чимина при визуализации сводилась лишь к одному определённому человеку.
     

      Нежась в приглушённых лучах работающих не на полную мощность прожекторов, Чимин почти забылся, на автомате выполняя экзерсисы, но лёгкое прикосновение прохладной руки Соён вывело его из задумчивости и вернуло с небес на землю.

      — Чим, ты чего?

      Парень тряхнул головой и сфокусировал взгляд на подруге.

      — Пойдём, сейчас будет репетиция первого акта, — сказала она и, похлопав Чимина по спине, кивнула на противоположные кулисы, где его уже ждали широко улыбающийся Алекс и пытающийся слиться с кулисой мрачный Джебом.

      Выдавив из себя улыбку, Чимин направился к ним.

      Ах да, в начале спектакля он тоже задействован.

      Заиграла знакомая мелодия. Лесничий Ганс появляется на сцене первым и клянётся в том, что он разрушит любовь графа Альберта и Жизели. Затем сам граф Альберт приходит к небольшому крестьянскому домику возлюбленной на свидание, за ним следует его оруженосец Вильфрид, желающий его отговорить от этой затеи. Но граф не слушает его, отстраняя от себя, и стучится в дверь, тут же прячась за домиком. Жизель выходит, но никого на крыльце не обнаруживает. Она чувствует, что пришёл её возлюбленный, поэтому спускается по ступенькам во двор и ищет Альберта. Когда Жизель не видит, граф подходит к ней и осторожно касается её руки, после чего они начинают танцевать.

      Роль у Чимина совсем маленькая, он, быстро сыграв своё, скрывается за кулисами и оттуда с восхищением, но при этом и с щепоткой зависти смотрит на то, как танцуют в паре Соён с Джебомом.

      — Он изменился, да? — раздаётся сбоку, и Пак вздрагивает, хватаясь за сердце. Позади стоял европеец.

      — Напугал, — выдохнул Чимин.

      Но с Алексом согласился. Во всех движениях и игре Джебома сквозила необъяснимая тоска, печаль, отчаяние и, может, даже раскаяние. Чимин поджал губы. Он не должен сейчас жалеть этого «уёбка», который так гнусно с ним вчера поступил, но всё равно жалеет. И видит, что Алекс был прав. Дже действительно не такой уж и ублюдок, каким всё время себя выставлял. Кажется, это лишь защитная реакция. Типа безразличия Чимина. Только в более агрессивной форме.

      Алекс ухмыляется, так и не получив ответ, и вскоре выбегает на сцену, исполняя свою партию. Ганс пытается доказать Жизели свою любовь и преданность, но граф Альберт прогоняет его.

      Чимину становится чуточку не по себе.

      До сих пор парень не до конца осознавал, что именно они ставят. Но, находясь на сцене, Пак видит, как шаг за шагом, деталь за деталью создаётся та самая картина, над которой он в старшей школе рыдал, как младенец.

      Он любит этот балет, пусть и знает, что он невероятно трагичен по своему содержанию. Драматичная история бесконечно крепкой, но несчастной любви. Эстетика несчастья рождает ни с чем не сравнимое сопереживание и заставляет обратиться к глубинам своей души.

      И почему же, заглядывая в свою душу, Чимин видит там желание броситься в объятья Чонгука…?

      Спустя два часа почти беспрерывных репетиций, удалось поставить примерно первые полчаса спектакля, и Сынхёк остался вполне доволен. На завтрашнем прогоне будет уже немного сложнее, потому что танцев кордебалета в следующей части больше, а скоординировать большее количество людей всегда тяжело, даже профессионалам. Чимин, в отличие от остальных, устал не так сильно, но и он свободное время зря не терял — потратил его у станка за кулисами.

      Сынхёк поначалу отпустил девушек, а парни остались прибирать сцену, чтобы работники театра потом не высказали ничего. Справились они довольно быстро, тут же ретируясь в раздевалку, только вот Чимин никуда не торопился. Он просто не любил после совместных репетиций толкаться в пропахшем потом помещении, немного брезгуя, если честно.

      — Пак! — окликнули Чимина сзади, пока он плёлся по коридору.

      Парень остановился и обернулся. К нему подбежал Джебом.

      — Чего тебе? — беззлобно ответил Пак.

      Джебом схватил его за рукав и отвёл чуть подальше раздевалки. Чимин не сопротивлялся — впервые он чувствовал исходящую от Дже неуверенность. Джебом отпустил рубашку Чимина, но тут же опустил свои руки на плечи Пака, не давая расслабиться, — они упали почти мёртвым грузом на него, заставляя немного качнуться вниз. Но Чимин не противился. Видимо, Джебом хотел как-то объясниться, а Паку было интересно узнать истинную причину его вчерашнего поведения.

      Хотя он уже догадывается.

      — Пак… — тихо повторил Джебом, уставившись в пол и не решаясь поднять на Чимина взгляд. Его влажные от пота волосы свисали сосульками, а грудь тяжело вздымалась. — Ты… Будет лучше, если ты всё забудешь.

      — Вот как, — хмыкнул Чимин, а Джебом зажмурился, словно тщетно пытаясь подобрать нужные слова.

      — Я не буду больше к тебе приближаться или говорить что-либо, обещаю. Только забудь то, что было вчера.

      В его голосе мольбы. Торг. Отчаяние и страх.

      Чимин узнаёт в Джебоме себя.

      — Почему?

      — Я… н-не знаю, что на меня нашло, — заикаясь бормочет Дже, мотая головой и сильнее сжимая плечи Чимина. Глаза всё ещё зажмурены. Боится. — Только не говори никому, забудь об этом. Будто ничего не было. А я отстану, ладно?

      Чимин тяжело вздыхает, продолжая смотреть ему в макушку. Брови изгибаются в печали. Он не ожидал увидеть отражение себя прошлого в ком-то. В особенности, в ком-то из труппы. В особенности, в Джебоме. Но сейчас он постепенно начинает осознавать, что всё это время истина маячила у него прямо перед носом, а он не замечал, потому что Дже своим поведением слишком уж выводил из себя.

      — Ты гей? — почти беззвучно шепчет Пак свою догадку, а Дже мигом распахивает глаза, и их взгляды — один панический, другой — понимающий и грустный — моментально сталкиваются.

      Чимин поджимает губы и еле заметно улыбается. Сочувственно. Он медленно поднимает руку и кладёт её поверх джебомовской, осторожно убирая её со своего плеча.

      Дже тоже поджимает губы. Но они у него дрожат — ни тени улыбки. Он действительно напуган и слаб, раскрыт перед Паком так, как никогда ранее.

      И вроде бы надо ответить на вопрос. Отнекиваться, нагрубить, послать на три буквы, но Джебом лишь отводит взгляд и кивает. Щит пал, Дже больше не может держать оборону, тем более, уже незачем — Чимин проницателен до жути. Чимин всё знает.

      Совсем рядом шумят за стенкой остальные танцовщики, где-то в отдалении репетирует оркестр, а Чимин молчит, мучая Дже неопределённостью. Когда-то давно, когда он столкнулся с тем же, у него не было абсолютно никого. Никого, кто мог бы помочь, с кем можно было бы поговорить. Он переживал всё это сам, поначалу заглушая свои неправильные чувства, а потом прислушиваясь к ним и стараясь смириться. Да, он вырос с тем ещё скверным характером, но всё оттого, что пришлось справляться одному.

      И вот перед Чимином стоит человек, который сильнее духом, наверняка, раз в сто, но с такой проблемой сам справиться не может. Не умеет. Глушит в себе свою природу, и страдает от этого ещё больше.

      Завидует Чимину в том, что он открытый гей.

      Да, это довольно необычный для гомофобного корейского общества случай, но Пак не постеснялся сказать об этом труппе, когда поступил в неё. Куда проще не скрывать свою истинную сущность, своё «я» — это он понял на собственном горьком опыте. На удивление, признание приняли достаточно спокойно. Это-то Джебома и задело.

      — Надеюсь, я тебе не нравлюсь в этом плане, а то вчерашний подкат был так себе, — стараясь разрядить обстановку, неловко хохотнул Пак.

      Дже тут же помотал головой и замахал руками для пущей убедительности:

      — Нет! Я просто… я был зол, окей?

      — Да я уже понял, что ты это не от большой любви.

      — А т-ты… ты не злишься?

      Чимин пожал плечами.

      — А с чего мне злиться? Я уже привык к тому, что ты полнейший говнюк, — ухмыльнулся он, впервые чувствуя некое превосходство над Дже. Однако злоупотреблять он этим не будет. Незачем. — Ладно, инцидент с поцелуем я постараюсь забыть, только вот у меня есть одно условие.

      — Какое?

      — Скажи, кто тебе нравится.

      Глаза Дже расширились до невероятных размеров, парень явно не ожидал такого вопроса. Но самое ужасное — он не был пока уверен в том, что Чимин не растреплет его секрет, поэтому надо было отвечать.

      — Я так думаю, что он примерно моей комплекции, может, лицом похож… я прав? — лукаво улыбнулся Чимин, гадая. Обычно шестое чувство его редко подводило.

      — Как ты…? — в яблочко.

      — Интуиция, — победно хмыкнул Пак. — Так кто этот счастливчик?

      — Он не из труппы. И вообще, с театром никак не связан. Он китаец и учится здесь по обмену, — признался Дже, потерев шею. Да ладно. Джебом умеет смущаться? — Доволен? Теперь отстанешь от меня?

      — Постой, — Чимин не мог упустить эту возможность.

      — Что опять? — с нотками раздражения пробормотал Джебом.

      — Я могу тебе помочь.

      Дже недоверчиво прищурился, пытаясь отыскать в простом и бесхитростном взгляде Чимина подвох.

      — Зачем тебе это?

      — Опыта в этой сфере у меня явно больше, ты так не считаешь? А тебе сейчас гуру не помешает.

      — Пф-ф, звучит неубедительно, если честно, — премьер презрительно фыркнул, закатив глаза.

      — Можешь выделываться сколько угодно, но это логично, разве нет? К тому же, это позволит нам начать с чистого листа. Познакомимся заново, так сказать.

      — Ой, делай что хочешь, — бросил Дже, посмотрев в сторону. Он вдруг как-то заметно сжался, поторопившись закончить разговор. — Делай что хочешь, но я сваливаю. Не хочу опять от твоего парня получить.

      — Парня? — вскинул брови Чимин, провожая удивлённым взглядом Дже, а затем глянул в другой конец коридора. Не трудно догадаться, что Джебом имел в виду.

      Вернее, кого.

      Чонгук стремительно шёл к Паку с нечитаемым выражением лица, сжимая до побелевших костяшек ручку на футляре со скрипкой. И что-то в его виде заставило сердце Чимина сделать кульбит, а коленки — мелко задрожать. К нему приближался не тот мягкий мальчик, что только вышел из пубертата, а зрелый мужчина. В строгом костюме и с тяжёлым взглядом тёмных глаз. И, кажется, очень ревнивый мужчина.

      — Чонгук? — как-то слишком высоко, почти пискнул Чимин, мигом растеряв былую уверенность и прижавшись ближе к стене. И куда делась вся его напыщенность и гордость? Испарилась?

      Кажется, из-за Чон Чонгука у Чимина раздвоение личности развилось. Как рубильник переключили — и уверенный в себе парень превратился в скромняшку-школьницу.

      — Что этот хмырь опять сделал? — рявкнул Чон, прожигая Пака взглядом, словно в этом была его вина.

      — Н-ничего, мы просто говорили. Я могу и сам решать свои проблемы, знаешь ли, — с толикой раздражения пробубнил Чимин, чувствуя в воздухе разряды тока, которые, сталкиваясь с кожей, чуть покалывали в кончиках пальцев.

      — Вчера у тебя это не очень-то получилось.

      Чонгук аккуратно кладёт на пол футляр и приближается к Чимину.

      Пак поднимает на Чона взгляд и сдавленно выдыхает. Когда этот мелкий стал таким горячим, а? Что за метаморфозы?

      Внутри происходит ядерный взрыв. Эмоции разом переполняют душу, стремясь выплеснуться наружу. Причём незамедлительно, безотлагательно. Чимин забывает не то что о Дже и Соён, но и о самом себе, полностью лишаясь контроля над телом.

      — На самом деле… Есть одна проблема, — шепчет Чимин, вглядываясь в почерневшие глаза напротив и вживаясь в свою роль. Школьницам же присуще лёгкое кокетство, так? — Только ты сможешь её решить.

      — Какая же? — томно вопрошает Чонгук, переводя энергию от ревности совсем в другое русло, и слова повисают во внезапно накалившейся интимности обстановки.

      Чимин переводит взгляд на губы Чона и проводит кончиком языка по своим на автомате. Безумно хочется его поцеловать.

      Чонгуку не обязательно всё озвучивать. Чонгук умный мальчик. Чонгук целует так, что у Чимина перед глазами звёздочки, и он опускает потяжелевшие вмиг веки, чтобы сполна насладиться ночным звёздным небом. Пальчики тут же зарываются в жёстких прядях Чона, притягивая ближе к себе, а с губ срывается еле слышный стон, скорее, даже выдох.

      Как частенько бывает, стыдливая и кроткая с виду старшеклассница оказывается той ещё бестией внутри.

      Чонгук остервенело сминает пухлые губы Пака, а тот отвечает ему так же чувственно, утопая в ласке и даже не задумываясь о том, откуда внезапно появилось столько страсти. Древесный парфюм забивает ноздри, когда Чимин жадно вдыхает носом воздух, и кажется, что этот чонгуков запах отдаётся яркой вспышкой в мозгу, как бывает, когда в жару пьёшь ледяную газировку. Сознание мутнеет, а чувства, напротив, — становятся острее в десятки раз. Губы Чонгука непривычно мягкие, гладкие, влажные, и на вкус как клубника. Чимин покусывает их, упиваясь сладостью, проводит языком, обводя контур, но внутрь не толкается. Не хочется. Хочется вот так — быстро, страстно, с призрачным ягодным привкусом. Хочется слизать его полностью — это, наверняка, обычная гигиеничка — чтобы губы Чонгука вновь испещрились тоненькими трещинками и ласкали всегда влажные губы Чимина своими нежными шероховатостями.

      Кажется, у Пак Чимина только что зародился очередной фетиш…

      Руки Чона скользят по чуть влажной спине и останавливаются на талии, притягивая ближе к себе и вжимая тело старшего в стену. Чимин тихо охает в поцелуй, но не прерывается. Он терзает волосы Чонгука, несильно оттягивая прядки, сдавленно дышит.

      Открылась дверь — и из раздевалки начали выходить переодетые и уставшие танцовщики, но Чимин с Чонгуком были настолько увлечены друг другом, что не замечали ничего и никого вокруг. Да и беспокоиться было незачем. В их сторону коридора никто бы не пошёл, потому что там находятся залы для репетиций оркестра, выход — в противоположном конце. А дверь раскрывается наружу, скрывая тем самым вид на столь интимную и пикантную сцену.

      Пак, если честно, начал немного задыхаться, когда длинные пальцы с грубоватыми от игры на скрипке подушечками скользнули под его рубашку, оглаживая чётко очерченные мышцы спины. Нужно срочно сбавить обороты.

      Чимин тихонько простонал и замедлил поцелуй, шумно вдыхая носом как можно больше воздуха. Чонгук поймал волну моментально — и поцелуи-укусы тут же сменились нежными поглаживаниями губ друг о друга, часто прерывающимися с тихими чмоками, что таяли в шуме множества голосов чуть поодаль. Кислорода всё равно катастрофически не хватало, и это вызывало лёгкое головокружение, поэтому Чимин, в конце концов, опустился на пятки, отрываясь от клубничных губ, и медленно раскрыл глаза.

      — Я решил твою проблему, хён? — немного издевательский тон, игривая ухмылка — такой Чонгук нравился Чимину.

      — Да, спасибо, — и когда Пак начал с ним открыто флиртовать? Вторая личность Чимина слишком уж опасна. Тем, что до боли схожа с его истинным «я».

      Отдышавшись, парень пригладил волосы Чона и неловко, по-дружески, похлопал его по плечу:

      — Ты искал меня?

      — Хотел предложить подвезти, — ответил Чонгук, поднимая с пола футляр со скрипкой. — Если хочешь, конечно.

      — Это, я смотрю, входит у тебя в привычку, да? — усмехнулся Пак. — Жди в машине, скоро буду. От халявы грех отказываться.

      Да, отличная отмазка, Чимин-щщи.

      Парень разворачивается на пятках и уверенно идёт к раздевалке, оставляя Чонгука в полумраке коридора. Пак чувствует, как губы покалывает. Они наверняка припухли и налились сочным вишнёвым цветом. Чёртов Чонгук.

      Однако добрая половина одногруппников уже давно ушла, а, главное, те, кто чисто теоретически мог бы задать вполне логичный вопрос. Чимин облегчённо выдыхает, по пути стягивая с себя пропитанную потом рубашку. На подобное он отвечать не намерен, нет уж, увольте.

      Открыв свой шкафчик, Пак первым делом достаёт телефон, который мигает светодиодом на задней панельке. Сообщение от кого-то, что ли? Проведя пальцем по экрану, Чимин замечает уведомление от Соён.

      Зайдя в их чат-комнату в какао, Пак просмотрел сообщения и медленно осел на деревянную скамейку подле шкафчика.
     
      От Соённи:

      15:24 Пак Чимин, ты мне ничего не хочешь рассказать? (¬ ¬)
      15:24 [вложение]
     
      Это была тёмная, но чёткая фотография целующихся у стены парней. Довольно горячая фотография, к слову. И Чимин бы даже сохранил её.

      Если бы не узнал на ней себя и Чонгука.