La Symphonie

У искусства случаются приступы целомудрия. Оно не может назвать вещи своими именами.

Камю А.

      Чонгук вылетает из театра и быстрым шагом доходит до своей машины, попутно снимая блок с дверей, и плюхается на водительское сидение. Он утыкается в свои чуть вспотевшие широкие ладони лицом и тяжело дышит, слыша, как в ушах гулко пульсирует кровь.

      Колени тряслись от страха, а сердце и вовсе сковал ужас осознания того, что он посмел ослабить свою внутреннюю цепь, которая сдерживала его желания, не позволяя перейти черту. По спине пробежал неприятный холодок. Чонгук чувствует, как его охватывает паника, к глазам подступают непрошенные слёзы, но он сглатывает позорный ком и устало падает лбом на кожаную поверхность руля, пытаясь абстрагироваться и дышать размеренно.

      Что подумает Чимин? Да, он не оттолкнул его и даже после случившегося не отказался от совместной поездки домой, но… Чонгук не хотел, чтобы всё было так. Чтобы их первый поцелуй, который он множество раз в красках рисовал перед сном в своих фантазиях, был таким. Словно насильным.

      Всё произошло по вине слишком ярких эмоций. Чон ничего не мог с собой поделать, когда увидел, как Чимина прижимает к стене один из танцоров труппы. Несложно сложить два плюс два и понять, что это был небезызвестный Им Джебом. Ярость заполонила сознание, не давая возможности здраво мыслить. Чонгук был готов прямо тогда поцеловать Чимина, заклеймить его своим запахом, присвоить себе, чтобы никто не мог даже допустить и мысли об обладании им, кроме него самого.

      Чон хотел прижать Чимина к себе и никогда не отпускать.

      И эти мысли пугали.

      С Чонгуком никогда такого не было. Он по характеру был очень спокойным и неконфликтным человеком, который уважал и защищал чувства других, ставя их в приоритет над своими. Но Чимин заставлял его измениться до неузнаваемости, и дикое собственничество являлось первой заметной переменой.

      Неизвестно, перемены к лучшему ли это, или к худшему.

      Чон сделал глубокий вдох, понемногу успокаиваясь, и провёл кончиком языка по губам, что всё ещё сохраняли призрачный вкус самого неправильного, но в то же время самого прекрасного поцелуя в его жизни.

      Он не думал тогда о последствиях. Зачем? Когда прямо перед тобой находятся полные мягкие губы с безупречными изгибами, как у ангела, которые так сильно хочется поцеловать. Чимин и сам был похож на ангела. Ему наверняка бы очень пошёл светлый цвет волос и нимб над головой.

      Чонгук распрямился на сидении, грустно улыбнувшись. Этому ангелу хотелось подарить его утраченные белоснежные крылья, чтобы он вернулся на небо и забрал с собой эту невыносимую любовь у Чонгука из груди. Предварительно выдрав её с корнем, лишая шанса прорасти в новой почве.

      Но всё же, внутри Чонгука зародился огонёк надежды: может, у него ещё есть шанс. Потому что так не целуют тех, кто безразличен.

      От всей этой путаницы в груди хотелось выть. Почему любовь благословляет его вдохновением и желанием свершать невозможное и одновременно проклинает на вечные муки от душевных терзаний и невыплеснувшихся чувств? Чонгук не знал ответ.

      За его самокопаниями прошло почти полчаса, и парень уже вытащил из кармана телефон, собираясь позвонить хёну и выяснить, где тот запропастился, но тут же заметил невысокую фигуру, выходящую из здания на пустующую парковку.

      Чимин дошёл до машины и сел рядом с Чонгуком, захлопывая дверь и пристёгивая ремень безопасности.

      — Помнишь, куда ехать?

      Сухо. Как ни в чём не бывало.

      Чонгук кивнул. Не то чтобы он помнил, конечно, но вот его навигатор на телефоне с закладкой с адресом Пака прекрасно обо всём был осведомлён.

      Чон повернул ключ зажигания и выехал с парковки на улицу.

      Всю дорогу атмосфера в салоне была странной. Не сказать, что тяжёлой или неловкой. Просто… странной. После всего, что случилось, Чимин, кажется, решил сделать вид, что ничего не произошло, и продолжить общаться с Чоном, как и было до этого. Но Чонгук нутром чуял подвох. И его догадки подтвердились, когда он, стоя на светофоре, краем глаза заметил, как короткие пальчики нервно теребят край ярко-синей толстовки, а пухлые губы сжаты в тонкую линию.

      Однако лишних вопросов Чонгук решил не задавать — и так уже наломал достаточно дров.

      До дома Чимина они доехали в полнейшей тишине, хотя Чон видел, как Пак пару раз порывался что-то сказать, уже с готовностью набирая воздуха в лёгкие и открывая рот, но в итоге просто тяжело выдыхал, поджимая губы, и вновь отворачивался к окну.

      — Увидимся завтра? — наконец прервал молчание Чимин, когда Чонгук остановился у высотки с немного обшарпанной облицовкой.

      — Да, — тихо ответил Чонгук, обводя пальцем эмблему на руле. Он чувствовал себя неловко. Чимин не наорал на него, не отказал и не возмутился даже. Всё это ужасно сбивало с толку и без того запутавшегося парня и совершенно не способствовало налаживанию отношений и возвращению их в прежнее русло.

      — Тогда до завтра, наверное, — пожал плечами Чимин, выдавив из себя улыбку. — И спасибо, что подбросил.

      Он вышел из машины и направился к нужной парадной, оставляя Чонгука в той же тяжёлой задумчивости проводить пальцем по эмблеме автомобиля уже в сотый раз, покусывая губы, а затем в нерешительности нажать на педаль газа и поехать домой.

     
     
      Чимин не привык врать, и прежде всего это касалось лжи самому себе.

      Но почему-то рядом с Чоном он умудрялся делать это постоянно. Нон-стоп.

      Он просто погряз во лжи.

      Зайдя в свою квартиру, парень понял, что что-то явно не так. Знаете, похоже на то ужасное раздражающее и доводящее до белого каления чувство, которое бывает у заядлых перфекционистов. Чувство, будто что-то не на своём месте. Смотришь на привычную обстановку, но это ощущение, словно чего-то не хватает, червём проедает естество насквозь, поселяя внутри необъяснимую тревогу.

      На пути домой Чимин тщетно пытался убедить себя в том, что ничего не изменилось, что всё, что произошло, не имеет совершенно никакого значения, однако все факты сейчас говорили об обратном. Чонгук, сам того не ведая, проделал брешь в скорлупе, помогая птице с золотыми перьями прорываться к свободе. И заделать эту брешь было уже невозможно, пусть Чимин и пытался.

      Он бросил вещи в стиральную машинку, прошёл на кухню, поставил чайник и достал из холодильника порезанный утром салат. Типичные рутинные действия, давно уже доведённые до автоматизма. Пак взял металлические палочки, но, несмотря на дичайший голод, кусок в горло не лез. Чимин ковырял палочками в тарелке, а мысли его были заняты Чонгуком: его бесящими подкатами, бесящей искренней улыбкой, бесящими красивыми глазами, которые смотрят с такой преданностью и любовью, что хочется удушиться. Желательно чонгуковой классической белой рубашкой, пропитанной насквозь его бесящим дурманящим запахом. Чимин от злости бросил палочки на стол и налил себе ромашковый чай, ведь он всегда помогал избавиться от мерзкого ощущения тревоги. Но даже глотнув почти обжигающий травяной напиток, Чимин думал лишь о том, что чай, который заваривал ему в Пусане Чонгук, был самым вкусным в его жизни.

      Это было невыносимо.

      — Чёрт! — выплюнул Пак и ринулся к двери.

      Он запрыгнул в кеды и, схватив куртку и ключи, выбежал из квартиры.

      Чимин бежал на автомате, чувствуя прилив сил. Он отпустил все гложущие его мысли и прислушивался лишь к голосу сердца, двигаясь на автопилоте, пока не обнаружил себя перед дверью. Смутно знакомой дверью.

      Парень незамедлительно нажал на звонок несколько раз, не беспокоясь совершенно о том, что пришёл без предупреждения. Почти сразу за дверью послышалось шевеление — и замок, громко лязгнув в тишине коридора, открылся.

      — Хён?

      В проёме показался удивлённый, непривычно уютный Чонгук. Он выглядел расслабленным и чуть уставшим, словно только что выполз из кровати. На нём вновь была его простая домашняя белая футболка, со въевшимися пятнами, которые явно не вывелись после нескольких стирок, и растянутые спортивные штаны до голеней.

      Чимин уверенно шагнул внутрь и закрыл за собой дверь, даже не спрашивая у младшего разрешения войти.

      — Что ты здесь…?

      — Поцелуй меня, — уверенно, требовательно, почти отчаянно.

      Чон застыл на месте, раскрыв от удивления рот.

      — Ч-Что?

      — Что слышал, давай же, — нервно зажестикулировал Пак. Адреналин в жилах старшего постепенно сходил на нет, зарождая беспокойство и сомнения, поэтому действовать надо было как можно быстрее.

      — Что? Хён, ты…

      Однако прежде чем Чонгук успел сказать ещё хоть слово, Чимин недовольно цокнул языком и прильнул к его губам своими, обхватив ладошками щёки Чона и прикрыв глаза. Чонгук инстинктивно ответил, найдя тут же свои ладони на талии Чимина, отчего последний сладко выдохнул и по-хозяйски притянул его ближе к себе. Чон позволил старшему вести и лишь мягко отвечал на тягучие, словно мёд, поцелуи, дыша через раз от такого внезапного порыва нежности. Пусть всё произошло спонтанно и на эмоциях, губы переплетались чувственно и спокойно, временами приоткрываясь, чтобы Пак провёл кончиком языка по шероховатой кожице и скользнул внутрь, углубляя ласку.

      Влажные от общей слюны пухлые губы с интимным чмоком оторвались от чоновых. Чимин медленно приоткрыл глаза, всё так же находясь в объятиях Чонгука и обхватывая ладонями его лицо, и плавно опустился на пятки (даже не заметил, что всё это время стоял на носочках). Он внимательно, словно в первый раз, рассматривал Чонгука, а Чон не мог прочитать в его взгляде решительно ничего, будто тот заслонку поставил.

      — Пиздец, — спустя пару мгновений лаконично заключил Пак, вызвав короткий смешок у Чонгука.

      Пожалуй, свои мысли о том, что Чимин — невинный ангелок, лучше забыть. Это же самый настоящий дьявол в соблазнительном обличье. Волк в овечьей шкуре.

      — Ты вроде не пьян, хён.

      — И что?

      — Думал, ты ругаешься, только когда пьёшь.

      — Ага, а ещё я принцесса сказочного королевства, питаюсь радугой и умею орудовать магией волшебной пыльцы, — саркастически пробурчал Чимин и закатил глаза.

      Чонгук хохотнул.

      — Так что «пиздец»-то?

      — Ты охеренно целуешься,  — выдохнул Пак куда-то между чонгуковых ключиц. Смело, без тени сомнения.

      — И ты бежал сюда, чтобы ещё раз убедиться? — лукаво улыбаясь, поинтересовался Чон.

      — Не совсем, — сказал Чимин как-то настолько серьёзно, что вся игривость Чонгука куда-то испарилась. Пак выглядел уверенным, но в то же время и неслабо обеспокоенным — его маленькие пухлые ладони опустились на плечи Чонгука, а цепкие пальцы ухватились за них так, будто Чон был единственной точкой опоры, словно помогал Чимину не упасть.

      Чонгук под этими прикосновениями плавился. А Чимин пытался за него ухватиться. Как иронично.

      — Зачем же конкретно ты приехал, хён? — тихо вопрошает Чон, шелестя потрескавшимися губами.

      Чимин заглядывает в глаза напротив, пробираясь сквозь чёрные расширенные зрачки прямо к душе, и задумывается: «А действительно, зачем?». Кажется, он бежал, чтобы убедиться в том, что ему безумно понравилось ощущать себя в полной власти Чонгука и его губ. Но сейчас осознал, что его истинные намерения были гораздо глубже, сложнее, запутаннее. Поцелуй был всего лишь предлогом.

      Его внезапно осенило — и это ударило так сильно, почти физически ощутимо, что парень качнулся и уткнулся носом в крепкую широкую грудь Чонгука, вдыхая сильный аромат кондиционера для белья. Лаванда. Так банально. Чимин и сам когда-то пользовался таким, но потом его стал бесить этот пресловутый цветочный аромат, и он кондиционер сменил. Но сейчас, вперемешку с запахом Чонгука этот химический запах лаванды заиграл совсем по-другому, превращаясь чуть ли не в заветную мечту парфюмера.

      Хотелось дышать этим вечно.

      Чимин зажмурился от противного звона в ушах.

      Он пришёл сюда убедиться в том, что его неумолимо тянет к Чонгуку.

      Парадокс заключается в том, что, сколь бы сильно Чимин ни отталкивал младшего, тот притягивал его к себе с удвоенной силой. Словно Чонгук обладал собственным гравитационным полем, которому Чимин не мог противиться.

      Поцелуй же здесь был просто триггером.

      Пак мелко задрожал, ощущая все симптомы переутомления, причём как физического, так и эмоционального. И если он сейчас же не задумается о том, чтобы дать организму передышку, то точно наговорит или наделает ещё больше глупос—

      — Кажется, ты мне нравишься.

      …—тей.

      Время застыло, как застыли и парни посреди тёмной прихожей. Чимин, ещё полностью не осознав, что только что сорвалось с его губ, зажмурился. К горлу подкатывала тошнота. Но не от нервов — Пак оставался абсолютно спокоен и невозмутим. Скорее, от голода, что сковал желудок, заставляя его приклеиться к позвоночнику.

      Чимин устало повернул голову, прижавшись ухом к груди Чонгука.

      — У тебя так сердце колотится… — ухмыльнулся он, прислушиваясь к громкому и частому сердцебиению. Ситуация и так была наиглупейшей, но он умудрился сделать её ещё более нелепой.

      — Х-хён, ты это… — Чонгук не успел договорить, поскольку Чимин поднял руку и наощупь прислонил указательный палец к губам младшего, задевая подушечкой кончик носа и призывая к молчанию.

      — Давай отложим это на потом, иначе тебе меня придётся откачивать, — проговорил Пак, отрываясь от тепла Чонгука.

      Голова совершенно отказывалась соображать.

      Чон обеспокоенно посмотрел на него, а Чимин лишь поинтересовался:

      — У тебя есть что-нибудь на ужин?

      Пак заранее знал, что так просто Чонгук его теперь не отпустит, поэтому медленно и чуть пошатываясь направился в сторону кухни, вполне чётко обрисовывая своё намерение остаться.

      — Да, — запоздало бросил Чонгук, — куриная грудка и рис, будешь?

      Безмолвно кивнув, Пак помыл в раковине руки и уселся за стол, тут же бухнувшись на него лбом.

      — К чёрту диету, сегодня сумасшедший день, — простонал он безысходным, потусторонним голосом, скорее, самому себе, но Чонгук, накладывавший в это время еду в тарелку, грустно усмехнулся. Если честно, он пока не очень верил признанию хёна.

      День и вправду был сумасшедшим. Но… за одни сутки не могло ничего кардинально измениться.

      Парень поставил тарелку в микроволновку и, выставив время, обратил взгляд на темноволосую макушку.

      Или могло...?

      Через пару минут Чонгук с играющей на губах улыбкой наблюдал за уплетающим за обе щеки Чимином.

      Чем больше наполнялся желудок старшего, тем яснее становилось сознание и тем сильнее ощущалось возвращающееся беспокойство, на сей раз связанное с тем, что Чимин посмел сделать и наговорить только что. В заинтересованных глазах Чонгука читалось явное ожидание объяснений, которые, по сути, парень вполне заслужил.

      С тихим звоном Чим положил металлические палочки на опустевшую тарелку и, смотря в стол, начал:

      — То, что я сказал тебе, правда. Но это не значит, что я готов с тобой встречаться или что-то в этом духе, Чонгук, — строго обозначил он, подняв глаза.

      Чон моментально поджал губы, а взгляд его сделался настолько печальным и безнадёжным, что сердце Чимина болезненно сжалось.

      — А что это значит?

      — Чонгук, пойми, мне комфортно с тобой, и ты мне симпатичен. Но… я не готов всё усложнять, вешать ярлыки, понимаешь? — Чимин с отчаянием вглядывался в глаза Чонгука. Эмоции внезапно нахлынули с новой силой — и паника захлестнула его с головой. — Ты мне и правда нравишься, но я не хочу встречаться, потому что уже проходил такое… И я не хочу ранить твои чувства. Пока ещё не поздно, Чонгук, уходи, забудь меня и начни всё с чистого листа.

      В уголках глаз защипало, а к горлу подкатывала истерика. Таким разбитым Чимин себя не чувствовал очень давно. Раскрываться ему не нравилось, не хотелось, но вернуться к ставшему привычным холодному безразличию не представлялось возможным. Пути назад нет.

      Он запутался. Он так запутался. Почему простые человеческие чувства всегда были для него такими недосягаемыми?

      — Зачем ты полюбил меня? Не надо, отбрось, вырежи из сердца, сожги — что угодно, но не позволяй этому себя изводить. Если ты не забудешь, тебе будет тяжело, а я… я не достоин этого… оставь меня.

      Тут его подбородок мягко перехватили длинные пальцы, заставляя повернуть голову, и в ту же секунду Чимин почувствовал нежный нетребовательный поцелуй.

      — Что…?

      — Ты же сам сказал, что тебе нравится меня целовать, — улыбнулся Чонгук, шепча и нежно задевая губы Чимина своими, после опустив на них очередной короткий поцелуй.

      Пак нахмурил брови, отстранившись.

      — И?

      — Мы можем попробовать быть friends with benefits? — неуверенно предложил Чонгук, жадно ловя каждую эмоцию Чимина.

      — Друзья с привилегиями? — переспросил старший, а его брови поползли вверх. — Ты что, предлагаешь мне секс без обязательств?

      Его голос сделался выше на несколько тонов сразу, а всё самобичевание вмиг забылось. Нет, Чимин, конечно, ждал от Чонгука чего угодно, но не этого.

      А Чон лишь внезапно захохотал, найдя опешившего хёна крайне забавным, и помотал головой:

      — Господи, нет! Не в этом смысле, а в прямом. Друзья с привилегиями. И привилегия номер один это, — Чонгук чмокнул Чимина в складку между бровей, — поцелуй. Никаких ярлыков. Ни я, ни ты не можем быть друг другу полноценными друзьями, но я не хочу терять тебя. Так может… расширить рамки общепринятых понятий?

      Под опалившим кожу прикосновением чоновых губ Чимин вздрогнул и удивлённо уставился на слишком уж воодушевившегося и повеселевшего Чонгука. Идея казалась идеальным компромиссом, единственным решением этой запутанной ситуации. Однако…

      — И тебя это будет устраивать? — тихо спросил старший, недоверчиво прищурившись. — Чонгук-а, я не хочу, чтобы ты потом пожалел о своём решении.

      Но Чонгук был слишком влюблён, чтобы представлять возможные последствия этой затеи. Слишком влюблён, чтобы думать о чём-то, когда его любимый хён находится так близко и позволяет себя целовать. Быть может, он действительно пожалеет об этом когда-то, но парень привык жить настоящим, стараясь получить от него всё.

      — Уверен, хён.

      Пак тяжело вздохнул и поднялся со стула.

      — Ты не боишься, что захочешь большего? Даже не на физическом, а на душевном уровне?

      — А ты не боишься, что влюбишься?

      Глаза Чимина округлились. И почему этот парень всегда находил, что ответить? Причём эти слова попадали прямо в яблочко, выбивая из лёгких весь воздух и заставляя задыхаться, попутно пытаясь залатать дыры в своей защите. А защита эта внезапно настолько истончилась, что Пак и не понял, как начал постепенно показывать Чонгуку настоящего себя. Эта чонгукова уверенность в том, что касается его чувств, словно подпитывалась уверенностью Чимина, и от этого старший чувствовал себя непривычно маленьким и слабым рядом с ним.

      — Пф-ф, придурок, — выдал Чимин и недовольно шлёпнул Чона по плечу. Пытался выглядеть невозмутимым, но голос предательски дрогнул.

      Чонгук усмехнулся.

      — Не бойся за меня, хён, я сильнее, чем ты думаешь. Если ты позволишь мне и дальше быть с тобой рядом, несмотря на то, что я так облажался и переступил через границу, я уже только от этого буду счастлив. Но если ты по-прежнему хочешь, чтобы я ушёл и забыл тебя, я хочу сказать одно: уйти я уйду, но вот забыть тебя, Чиминни-хён, я не смогу никогда.

      Чимин стоял, опустив голову и ощущая, как от слов Чонгука почему-то становится жарко, и вообще, чувствовал смущение. Смущение. Это, как ему казалось, низкое чувство, удел слабых. Смущался он в последний раз только из-за Хосока, и с того времени запер эту эмоцию на замок. Кихён, например, ни разу не видел истинных слабостей Чимина. Но почему-то уже в который раз щёки Пака становятся пунцовыми из-за Чонгука. Это даже бы злило, если б не было так приятно.

      — Ладно. Я согласен, — кивнул он, отводя взгляд, чтобы Чон в таком виде его не поймал. И Чонгук понял его неловкость, поэтому подошёл сзади и обнял со спины, прижимая к себе. Чимин вздрогнул, сжавшись от непривычки.

      — Этого пункта в привилегиях я не помню.

      — А это и не привилегия, — горячее дыхание обдало ушко Чимина, отчего у того мурашки по телу пробежали. — Вполне входит в общепринятые рамки дружбы.

      — А по-моему, ты обнаглел.

      — Но ты же не оттолкнул меня и покраснел, — победно шепнул Чонгук, едва не касаясь ушной раковины, отчего Чимин заметно напрягся — этот засранец не должен знать о его эрогенных зонах. — Мне нравится, что ты такой милый. Как пирожочек.

      — Пирожочек?! — Чимин развернулся так резко, выпутываясь из объятий длинных тёплых рук, что Чонгук и глазом моргнуть не успел.

      Что-то ему подсказывало, что надо бежать.

      — Я тебе, блядь, сейчас такого пирожочка покажу!

      И прямо сейчас.

      Чонгук сорвался с места и, весело гогоча, убежал в свою спальню, а краснющий и злющий Чимин, который терпеть не мог всякие милые прозвища, да ещё и такие унизительные, да ещё и от кого (!), грузно потопал за ним. Нагнав младшего в спальне, он несколько раз больно ткнул его в бок, отчего Чон не удержал равновесие и упал спиной на кровать. Чимин, не теряя ни секунды, забрался сверху и, удобно пристроившись на мощных бёдрах Чонгука, принялся его наказывать самым беспощадным способом, который знало человечество — щекотать. Чон, к счастью, оказался очень к этому чувствительным и спустя пару минут беспрерывного истеричного хохота уже умолял хёна прекратить пытку и слезть с него. И Чимин сделал это, но только, когда Чонгук уже начал задыхаться.

      Всё так же хмурясь и яростно сдувая с чуть вспотевшего лба чёлку, парень перекатился на другой край кровати, любезно предоставляя Чонгуку свободу и доступ к кислороду.

      — Ещё раз назовёшь меня так — убью, — угрожающе процедил он, глядя на младшего исподлобья.

      Отдышавшись и подавив остаточные приступы смеха, Чон сел на кровати.

      — Останешься? — с надеждой в голосе спросил он, а Чимин и не собирался отказываться. Уже поздно, а после того, как они с Чонгуком вроде как всё разрешили, неловкость испарилась — и атмосфера сделалась похожей на ту, что была в Пусане. Признаться, Чимин и сам не хотел уходить.

      — Одежду только дай, не хочу в этом спать, — буркнул Пак, поднимаясь на ноги.

      — Конечно.

      Чонгук подошёл к шкафу и принялся копаться в домашней одежде, которую вывешивать в гардеробной было бы не комильфо. Выудил оттуда простую белую футболку (неожиданно), но на этот раз без въевшихся пятен, и штаны. Чимин, стоя сзади, с интересом глянул ему через плечо, приподнявшись на носочки.

      — Я и не поверил сначала, что у тебя всё так запущенно, — усмехнулся он, глядя на кучу запылившихся статуэток и грамот на самой дальней полке.

      Чонгук пожал плечами и развернулся.

      — Тебе надо больше доверять мне, хён, — и протянул Паку одежду, добродушно улыбаясь. — Держи.

      Чимин сразу же отдал штаны обратно.

      — Забирай, сейчас слишком жарко в таком спать, мне и футболки достаточно, — он прижал её к себе и скрестил на груди руки. — Есть зарядка для айфона?

      Пак вспомнил, что из дома выбежал вообще без вещей, а телефон за целый день успел давно разрядиться, едва-едва поддерживая жизнедеятельность на 8%. И почему ёмкость аккумулятора у современных девайсов такая маленькая?

      Гук подошёл к прикроватной тумбочке и отсоединил свой телефон.

      — Спасибо, — бросил Чимин, забирая белый провод. — Подъём в 8:00, учти. У меня важная репетиция. Спокойной ночи.

      Пробубнив это, Пак развернулся и уверенно зашагал на выход, но не успел он даже дойти до двери, как его поймали сильные холодные руки и притянули к горячему телу.

      — Спокойной ночи, Чиминни-хён, — послышался нежный шёпот, а после лёгкий поцелуй опустился на трогательную впадинку за ушком, заставив старшего вздрогнуть всем телом и прикрыть глаза.

      А после раздалось тихое «Ай!» — наглец получил локтем между рёбер, а Чимин походкой гордой лани направился в гостевую комнату, пряча свои вновь налившиеся краской щёки.

     
***

      Сокджин оторвался от наброска, чтобы глотнуть немного крепкого чёрного кофе, который уже давно остыл, а после устало потёр подушечками среднего и большого пальцев чуть припухшие веки. С первого взгляда и не скажешь, что парень — трудоголик, но, когда его охватывало вдохновение, оторваться от работы он не мог.

      Ким поднял глаза и глянул на настенные часы на противоположной стене. Без десяти два. Скоро придёт Юнги, а он до сих пор не ложился. Сокджин тяжело вздохнул и растянулся на столе поверх своих эскизов, уткнувшись носом в сгиб локтя. Дело дрянь.

      Мастерская Кима находилась у него дома. Не хотелось в моменты озарения нестись куда-то сломя голову. Нет, у него было ещё одно рабочее пространство, но в университете. Там было не так спокойно и уютно, как в квартире Сокджина, отчасти и поэтому он так редко там бывал.

      Комната была небольшая, но умело и со вкусом обставленная: широкий деревянный стол с простым светильником, забитый бумагой — аккуратно сложенной, разложенной по поверхности или же скомканной — и сточенными карандашами; чуть поодаль стоял другой, рабочий стол с несколькими рулонами дорогой ткани разных цветов, рядом с ним находилось вешало с изготовленной одеждой на мягких плечиках. В углу — два простых безликих манекена: с мужской и женской фигурой. А в оставшемся свободном кусочке пространства поместился кожаный диванчик. Когда Сокджин уставал от работы настолько, что не было сил дойти до соседней комнаты и рухнуть в свою кровать, он спал в кабинете.

      Раздался звонок в дверь. Ким, охнув от пронзившей его голову боли от резкого звука, поднялся с жёсткого деревянного стула и пошёл к выходу, попутно кое-как приглаживая волосы. В прихожей он по привычке глянул на себя в зеркало и ужаснулся — давно не видел таких огромных синяков под глазами. Надо будет после ухода Юнги сделать масочку и поспать. А лучше даже наоборот.

      Хмыкнув своим мыслям, Джин раскрыл дверь и, даже не посмотрев в сторону босса, пропустил его в дом. Мужчина удивлённо вскинул тонкие брови, но тактично промолчал, разуваясь.

      — Проходите, господин Мин, спасибо, что согласились приехать, — улыбнулся парень и глянул на Юнги. Выглядел блондин так же ужасно, как и он сам. Впалые щёки, синяки под глазами, припухшие веки и потрескавшаяся кожа на тонких губах.

      — Выглядишь уставшим, — понимающе ухмыльнулся в ответ Юнги и прошёл вслед за Джином, который направился прямиком на кухню. — Не спал, что ли?

      Тот кивнул и тихо пробормотал:

      — Да, вдохновение нагрянуло, вот и… — он не договорил, прекрасно понимая, что лишние объяснения здесь не нужны — оба люди творческие, пусть и творят в совершенно разных сферах. — Будете чай?

      — Не откажусь.

      Юнги сел за стол и, облокотившись на спинку, с интересом наблюдал за тем, как Джин спокойно наливает воду в чайник и ставит кипятиться, тут же доставая из кухонного шкафчика чайные листья. Одетый в простые спортивные штаны и футболку с накинутым сверху свиняче-розовым халатом, он выглядел на удивление не нелепо и странно, а очень мило, по-домашнему, что аж сердце защемило.

      Такое настроение подошло бы для написания нежного вальса.

      Юнги покачал головой, отгоняя непрошенные мысли. Ему надо научиться себя контролировать.

      — Господин Мин, если хотите, можете здесь померить костюмы, — предложил Сокджин, повернувшись к Юнги лицом и облокотившись о мраморную столешницу сзади.

      Мужчина кивнул и приподнялся. Всё равно чай будет готов только через пару минут, нечего лишний раз смущать парня.

      Сокджин мягко улыбнулся и, обойдя его, дошёл до мастерской и указал Юнги на вешало.

      — Вот, можете померить здесь всё, что хотите. Зеркало вон там, — Сокджин отодвинул вешало, открывая висящее за ним зеркало. — Я сшил вам ещё и рубашки, так что… — он смущённо замешкался, потупив взгляд.

      — Хорошо, спасибо.

      Получив благодарность, Джин вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Оставалось лишь молиться, что боссу понравится то, что он изготовил, потому что на эту одежду он потратил уйму времени и сил, работая каждый день по десятку часов.

      Юнги же пребывал в лёгком оцепенении, с восхищением проводя пальцами по шелковистой ткани. Идеально подобраны цвет, фасон костюмов, идеально всё скроено и выполнено. Как же он обожал красивую одежду!

      Недолго думая, мужчина скинул с себя свою рубашку, которая совершенно не подходила под эти костюмы, и чуть подрагивающими пальцами снял с одной из вешалок другую, сшитую Сокджином, на ощупь — из чистого шёлка. Накинул невесомую ткань на свои худые плечи, всегда казавшиеся ему до мерзости костлявыми, скользнул длинными такими же худющими руками в рукава, наслаждаясь шёлковой прохладой, и аккуратно застегнул маленькие пуговицы. Стянул наскоро штаны из тёмной джинсы, заменяя их на простые чёрные, костюмные. Снял с плечиков пиджак, который приглянулся больше всего, — из необычной плотной ткани с атласными вставками.

      Мин заправил рубашку в штаны и посмотрел на себя в зеркало.

      Если честно, он бы в себя влюбился, если б мог. Несмотря на жуткую усталость, которая прослеживалась в чертах его лица, одежда Сокджина подчёркивала все его достоинства и скрывала недостатки. Он выглядел вовсе не хрупко, а мужественно, соответствующе своему возрасту и статусу, при этом стильно, но без фанатизма. Не на подиум, но вполне подойдёт для того, чтобы пощеголять на важном приёме.

      Почему-то Юнги почувствовал, что он должен показаться в этом Джину. Чтобы модельер сам увидел, какие чудеса творит его одежда.

      Джин, притихнув, сидел за столом и изо всех сил старался не заснуть, то и дело клюя носом. Звук захлопнувшейся неподалёку двери заставил его вздрогнуть и повернуть голову. Это была фатальная ошибка.

      — Как тебе?

      Юнги показался в дверном проёме, а Сокджин почувствовал то, что почувствовать не должен был. Никогда. Зарёкся, что никогда и ни за что. Ни при каких обстоятельствах.

      Но Мин стоял перед ним, в шикарной одежде, его одежде, такой внезапно родной и близкий. Сокджин, наверное, прочитал слишком много классических романов о любви, где главные герои неожиданно теряют голову, как по щелчку — мысли и чувства делают разворот на 180 градусов, а сердце — пикирует в пятки.

      Сокджин думал, что сказки всё это. Не может быть такого, чтобы человек, которого ты, вроде бы, видишь уже не впервые, резко поменялся в твоих глазах, стал привлекательнее в сто раз и желаннее в тысячу.

      Но вот он — всё тот же Мин Юнги. Со светлыми выжженными волосами, узкими впалыми глазами, острой линией челюсти и тонкими губами. Всё тот же Мин Юнги с длинными музыкальными пальцами, что сейчас обхватывают спинку стоящего напротив стула, и с худыми ровными ногами, которым может позавидовать даже девушка. Всё тот же.

      Только вот для Сокджина что-то незримо поменялось. Он чувствует, что падает в глубокую бездну, слушая хриплый голос, доносящийся издалека, словно по ту сторону.

      Он влюбился.