Глава 3. День третий. Всё ещё здесь.
Алиса проснулась раньше, чем обычно. Солнце ещё не жарило, но уже касалось щёк. Палатка дышала теплом — натянутый тканевый мир, где ничего не меняется, пока ты не откроешь молнию.
Она лежала, глядя вверх, на светлое пятно над собой. Её плечо ныло — спала, поджавшись, как кошка. Снился обрывок разговора. Не сон — эхом голос Ильи: «Ты слышала?»
Она не ответила. Внутри всё было странно тихо.
Снаружи мир уже шевелился: кто-то звякнул посудой, кто-то чихнул, кто-то шептал:
— Поедем автостопом до озера.
— А ты ей скажешь?
— Потом. Уже неважно.
Алиса выбралась наружу, натянула куртку поверх футболки, даже не застёгивая. Прошла мимо чужих рюкзаков, развешанных футболок, следов от костра. Пошла босиком по траве — в ней ещё оставалась ночная прохлада.
Фестиваль начинал умирать.
Но красиво — как лето на закате, когда ты знаешь: останется запах, останется песня, но сам день уйдёт.
***
Сцена №2 была пуста. Только шнуры ещё лежали, как жилы. Алиса прошла мимо и свернула к холму, где виднелся дальний край лагеря. Там, в тени от деревьев, кто-то спал на сложенных пледах. Куртка — под голову. Рядом — гитара.
Илья.
Он лежал, повернувшись боком, волосы растрёпаны. Лицо спокойное — без привычной настороженности. Как будто сдался чему-то хорошему.
Алиса подошла бесшумно. Не будила. Просто села рядом на траву. Обняла колени. Смотрела на него.
Он открыл глаза почти сразу. Не испугался, не удивился.
Будто знал, что она рядом.
— Доброе, — сказал он хрипло.
— Доброе, — ответила она.
— Всё заканчивается.
— Пока нет, — она улыбнулась. — У нас ещё утро.
Он потянулся, сел, взъерошил волосы — они торчали нелепо, но живо.
— Я не люблю последние дни. В них что-то предательское. Все будто уходят и делают вид, что не жаль.
— А тебе жаль?
Он кивнул.
— Даже если всё мимолётно — мне нужно знать, что это было. Настояще.
Они замолчали. Было тихо. Птицы кричали где-то сверху, но между ними — как в куполе. Только дыхание, только зелёный свет, просачивающийся сквозь листву.
— Я боялась, — сказала Алиса, не глядя на него. — Что это просто музыка. Просто фестиваль. Просто случайность.
Он повернулся к ней.
— А сейчас?
— Сейчас всё звучит дольше, чем должно.
Он посмотрел на неё. И не коснулся. Просто рядом.
— Я по тебе буду скучать, — сказал он.
И это было не признание. Не просьба. Просто факт, сказанный в момент, когда правда звучит громче всего.
Алиса коснулась его руки. Осторожно. Пальцами — как будто в первый раз касалась чего-то настоящего.
Он ответил — тем же. Никакого жеста. Только тепло. Только будто бы: «я здесь. пока ты не ушла.»
***
Днём всё будто стало легче — но не радостнее.
Люди улыбались друг другу — чуть уставше, с налётом прощания. Кто-то сдерживал слёзы, кто-то нарочно громко смеялся. Повсюду сушились палатки, коробки, термосы, потерянные носки, записки на шнурах. Всё напоминало: скоро здесь никого не будет.
Алиса пошла по полю, где стояли шатры с мастерскими. Кто-то дорисовывал на холсте строчки, кто-то складывал витражные осколки в коробки. Её остановила девушка из соседнего лагеря:
— Спасибо, что вы были рядом. С вами было как будто светло.
Алиса растерялась, но кивнула.
— И вам спасибо.
— Не теряйтесь.
«Как будто мы когда-то были найдены», — подумала она.
***
У шатра, где был штаб волонтёров, кто-то собирал ленты, убирал гвозди, перекладывал списки. Алиса постояла в тени, наблюдая за происходящим. Все движения казались ритуальными: сворачивание сцены, как обряд прощания.
Мимо прошёл парень с надписью на рюкзаке: «Был. Был. Был. Был.»
Она улыбнулась. Потом прошла дальше — в сторону столов, где кто-то делился последним чаем, угощал печеньем, дарил оставшиеся значки.
Там был Илья.
Он сидел на складном стуле, гитару держал на коленях, но не играл. Просто гладил гриф пальцами — машинально. На шее висели очки, которые он ни разу не надевал.
— Осталось два часа до финала, — сказал он, не поднимая головы.
— Ты всё помнишь по минутам?
Он кивнул.
— Только не знаю, зачем.
Она села рядом.
— Чтобы не забыть, что ты это чувствовал.
Он усмехнулся.
— Может, и правда. Я хочу — чтобы хоть кто-то запомнил меня здесь.
— А если кто-то уже запомнил?
Он посмотрел на неё. Спокойно, без защиты. Как будто хотел сказать: «если ты — то мне больше не нужно.»
***
Они пили последний чай из общего термоса. Молча. Иногда — крошечными фразами.
— Вот этот день был как будто написан карандашом. Его можно стереть, — сказала она.
— Но если слишком сильно стирать — останется вмятина, — добавил он.
Они переглянулись.
— Ты такой, знаешь, звук после дождя. Когда всё ещё не просохло, но уже снова можно дышать.
— А ты — как трещина в тишине. Через которую начинает идти музыка.
Они не объяснялись. Только находили нужные слова.
***
К вечеру солнце стало мягким — золотисто-рыжим, как уставшая свеча. Оно ложилось на палатки, лица, руки, землю. Люди фотографировались на память. Кто-то пытался обнять всех сразу, кто-то прятался в тени сцены, просто чтобы не плакать.
Алиса стояла у холма. Смотрела, как тени вытягиваются вдоль дороги. Рядом — Илья. Они не разговаривали.
Только смотрели.
И знали: скоро — сцена. Финальное выступление. Финальный аккорд. Финальный взгляд. И ночь, в которой всё растворится.
Но пока они были здесь.
Пока — всё ещё здесь.
***
Сцена снова заливалась светом.
Но теперь он был не живой — а немного искусственный. Слишком ровный, слишком собранный. Словно сам фестиваль старался не показать, как ему грустно.
Толпа собралась, но без суеты. Люди стояли вплотную, плечо к плечу, но будто бы каждый был где-то внутри себя. Уставшие, опалённые солнцем, обгоревшие на щеках и тихие в глазах. Никто не кричал, не подпрыгивал. Все просто были. Ещё здесь.
Алиса стояла ближе к сцене, чем обычно. Илья появился почти незаметно. Без громких приветствий. Просто вышел — в той же чёрной футболке, с чуть мокрыми от воды волосами, с той же гитарой, но взглядом — будто уже на границе света и темноты.
Он сказал только:
— Эта — последняя. Но, может быть, начальная.
И начал играть.
***
Песня была не такая, как в прошлый вечер. Ни одна строчка не повторялась. Ни один аккорд не был знаком. Он пел медленно, будто сочиняя прямо сейчас. Будто каждое слово вытягивал из себя с осторожностью.
«Ты останешься ветром,
Что в спину мне дует.
Я забуду маршрут,
Но не то, как он звучит.»
Он не пел про любовь. Не пел про разлуку. Он пел про то, что останется — когда уедут. Когда уйдут. Когда каждый снова станет собой, но уже не совсем таким, как прежде.
«Ты не здесь. И я — тоже.
Только свет через ткань.
Только голос, что дрожит.
Только «был», не «отдай».»
Алиса стояла, затаив дыхание. Она не понимала всех слов. Но чувствовала их. Они звучали внутри — в сердце, в шее, в кончиках пальцев. В том самом месте, где заканчивается день, но не заканчивается ты.
Когда он закончил, никто не хлопал сразу.
Потому что хлопать — значит отпустить. А никто не хотел отпускать.
Он поклонился. Не глубоко. Просто наклонил голову. И ушёл в темноту за кулисой.
***
Алиса осталась стоять.
Звук ушёл. Свет стал тусклее. Люди начали шевелиться. Кто-то всхлипывал. Кто-то уже собирал коврик. Кто-то достал телефон и только сейчас понял, что не записал.
Она не пошла к нему. Не позвала. Не догнала. Просто осталась. Потому что иногда — достаточно знать, что ты услышал.
А не все вещи нужно сказать вслух.
***
Когда всё стихло, сцена погасла. Снова была ночь. Только другая — не первая, не живая. А та, где остаются только огоньки вдали. Кофе из бумажного стаканчика. И ощущение, что ты прожил что-то важное — но не успел дать ему имя.
Алиса подняла голову. Над головой — звёзды. Они были тихими. Но яркими.
Точно такими, какими бывают чувства, если не бояться их прожить.