Глава 2. День второй. Шум внутри.
Утро было другим.
Не тёплым и ленивым, как в первый день, а каким-то дрожащим. Как будто воздух натянули струной, и теперь по нему кто-то осторожно проводил пальцем. Всё звучало — щелчки застёжек, шуршание пакетов, первые аккорды со сцены.
Алиса сидела у шатра с бейджиком на шее и раскладывала бумажки с номерами, которых всё равно никто не просил. Её только что позвали на замену на регистрацию, но никто не пришёл. Солнце только поднималось, вытирая остатки сна с глаз.
Она писала в блокноте. Пыталась поймать в словах вчерашний вечер — костёр, голос Ильи, то, как он смотрел на неё. Не влюблённо. Не отчуждённо. Просто — будто она важна, хотя сама ещё не поняла, почему.
— Ручка не закончится? — тихий голос сбоку.
Она обернулась. Он стоял, по привычке не в лоб, а чуть сбоку. В руках — гитара в чехле, на плече рюкзак, волосы ещё влажные, будто только что ополоснул лицо в колонке. Тёмные, немного взъерошенные, как будто он никогда их и не расчёсывает по-настоящему.
— Старая, но держится, — ответила она, поднимая глаза.
Илья сел рядом, опираясь на колени. Футболка на нём была тёмная, выцветшая, а на внутренней стороне левого предплечья — татуировка: тонкая линия, переходящая из нотной строки в нечто похожее на ветку. Алиса увидела её краем глаза, но не спросила.
— Сегодня будем репетировать. Придёшь?
— Можно?
— Конечно. Нам всё равно нужен кто-то живой в зале.
Алиса усмехнулась.
— Я не очень объективна.
— А мы не очень уверены. Зато звучит честно.
Он встал, гитара стукнулась о бедро.
— Начнём через полчаса. Сцена №2, за павильоном. Скажи, если будет слишком громко.
— Я скажу, если будет слишком тихо.
Он взглянул на неё — мимолётно, но как будто на секунду задержал дыхание. Потом кивнул и ушёл, оставив после себя тот самый воздух, натянутый между словами.
***
Сцена №2 была меньше, почти без декораций. Чёрные провода, колонка, неоновый логотип фестиваля, перекошенные табуретки. Алиса устроилась сбоку, среди коробок, как будто ей туда и надо.
Он пел.
Сначала несмело — будто проверяя, выдержит ли воздух. Потом — громче. Пронзительнее. Глубже. С гитарой, с закрытыми глазами. Голос был не сильным, но он резонировал — как если бы кто-то осторожно касался её изнутри, пальцами по грудине.
«Ты не услышишь… но останешься» — это была не песня. Это был чей-то выбор, обернувшийся звуком.
Алиса смотрела на него, и всё внутри немного сжималось. От нежности. От волнения. От того, что он пел, как будто никто не слышит — но именно она слышала всё.
Когда репетиция закончилась, он подошёл. Молча сел рядом. Запыхался — не от песни, а от чувства.
— Сильно? — спросил он.
— Очень.
— Слишком?
— Правильно.
Он кивнул и потер шею, будто хотел стереть нервное напряжение.
— Хочешь чаю? — спросила она.
— Только если ты будешь пить со мной.
И вот они уже шли вдоль палаток, с кружками в руках, а тени от солнечных баннеров резали землю тонкими полосками.
И всё было не быстро, не громко, не влюблённо. Просто… живо.
***
После обеда Алиса пошла к воде. Речка была мелкой, почти стоячей, но вокруг неё собирались все, кому нужно было просто "уйти на пять минут". Она села на камень, сняла кеды, опустила ноги в прохладу.
Ветер пах травой, мятой и репеллентом. Где-то в волосах ещё чувствовался запах костра — вчерашнего.
Она достала блокнот. Писать не хотелось. Хотелось чувствовать.
Издалека доносился отрывок мелодии — не сцена, не репетиция. Просто кто-то брякал струны. И почему-то в каждом аккорде слышался Илья. Как будто он отдал сцене кусочек себя, а теперь его эхом разносят по полю чужие руки.
Алиса закрыла глаза. На мгновение. Чтобы сохранить это.
— Если бы ты могла нарисовать звук, какой бы он был? — спросила она саму себя вслух. Никто не ответил. Только листья зашуршали, будто подслушивали.
Она представила: звук — как пыль на солнце. Золотистый, невесомый. Или, может, тёплый графит. Или вода, но медленная, как ртуть.
Или — Илья. Его голос. Его тишина между словами.
***
Когда она возвращалась к сцене, всё уже шевелилось. Люди собирались, кто-то прятался в тени, кто-то репетировал, кто-то спорил с оргами. Где-то рядом на шнурке сушились носки. Кто-то играл в карты на раскладном столике.
Илья стоял у своей группы. Он смеялся. Настояще — чуть с хрипотцой, запрокинув голову. Алиса впервые увидела его таким — не уставшим, не погружённым. Просто — молодым.
Он заметил её взгляд и почти сразу опустил глаза. Но потом поднял их снова.
И между ними пробежал момент, который нельзя описать. Только услышать. Только — остаться в нём на пару секунд.
Она улыбнулась. И пошла дальше.
Было жарко. Было живо.
И вечер — приближался.
***
Сцена заливалась светом.
Не тем, который слепит, а тем, что рисует. Оранжевый, малиновый, синий — будто кто-то кистью размазывал вечер по небу. Люди стекались со всех сторон: кто-то с пледом, кто-то босиком, кто-то — с глазами, полными предвкушения.
Алиса стояла чуть в стороне от сцены. Не у колонок, не в гуще толпы — на границе света и тени, где всё звучит чище. В руках — бумажный стакан с горячим чаем, от которого шёл пар. Она не чувствовала вкуса, только тепло.
Когда вышел Илья — всё стихло.
Он вышел без слов. В чёрной футболке, в джинсах, с гитарой, висящей чуть ниже привычного. Свет падал не прямо, а сбоку, рисуя полутени на его лице.
Он не смотрел в зал. Ни на кого. Или — только на неё.
Первые аккорды были тихими. Словно кто-то коснулся стекла кончиками пальцев. Простыми, но точно выверенными. Не для публики. Не для шоу. Для того, кто услышит.
Алиса затаила дыхание.
«Ты не придёшь.
И это не беда.
Я просто буду —
там, где тебя ждут всегда.»
Голос Ильи был чуть ниже, чем на репетиции. Медленнее. Он не давил, не тянул — просто ложился под кожу.
«Ты не услышишь.
И всё же знай —
я остаюсь.
Даже если прощай.»
Толпа слушала — по-настоящему. Не махала руками, не снимала сторис. Просто стояла и дышала вместе с ним. Потому что песня не спрашивала: "нравится ли тебе?" Она спрашивала: "ты когда-нибудь чувствовал это?"
Алиса смотрела. И чувствовала.
Где-то между аккордами она поняла: он написал это задолго до неё. Но спел — только сейчас. И только ей.
Когда песня закончилась, никто не закричал. Несколько секунд — абсолютной тишины. Даже фонари не жужжали. Только потом — лёгкий хлопок, потом второй, третий. Не овации. А будто кто-то сказал: «я понял».
Он поклонился едва заметно. Снял гитару. И шагнул в темноту за кулисой.
Алиса осталась стоять. Всё внутри неё было слишком живым. Слишком хрупким, чтобы шевелиться. Сердце билось так, что было слышно в шее.
Сзади кто-то прошептал:
— Мурашки. Он будто изнутри пел.
Она кивнула. Не потому что согласна. А потому что больше нечем было ответить.