8
Я проснулась резко, вцепившись пальцами в простыни. Во рту был адский пересохший пустырь, голова раскалывалась на тысячу осколков, а в висках пульсировало. Первое, что я осознала – это мой собственный потолок. Знакомый, безупречно белый, с аккуратной лепниной по краям. Моя комната. Моя кровать. Я дома. Но как?
Память была напрочь отшиблена. Последнее, что я помнила – это его взгляд в машине, а до этого... хаос клуба, крики, Света, его насмешливый голос. Между этим и моим пробуждением – абсолютная пустота. Будто кто-то вырвал несколько страниц из книги моей жизни.
Я попыталась подняться. Мир тут же качнулся, заставив меня застонать. Сегодня был выходной. Слава богу. Я бы ни за что не смогла явиться в студию в таком состоянии. Мой идеальный график, который я так тщательно строила, был нарушен. Мой организм, привыкший к дисциплине, протестовал против алкогольного беспредела.
С трудом добравшись до ванной, я включила холодный душ. Ледяные струи немного привели меня в чувство, смывая остатки липкого сна и ночной сырости. Я умылась, почистила зубы, посмотрела на свое бледное, опухшее лицо в зеркало. В отражении была не Мелисса – уверенная, собранная, профессиональная. В отражении была растерянная девчонка с помятым видом и провалами в памяти.
Вернувшись в спальню, я начала по привычке искать свой телефон. Где он мог быть? Вчерашний вечер был таким сплошным размытым пятном, что я не могла вспомнить, когда и как с ним рассталась. «Может, в сумке?» — пробормотала я, подходя к креслу, где валялась моя маленькая клубная сумка. Я полезла внутрь, перебирая содержимое. Помада, ключи, расчёска... Вот он! Мой телефон. Чудо. Он был цел и невредим, даже не разряжен.
Облегчение накатило волной, но тут же сменилось резким, колючим воспоминанием. Флешка. Я всегда носила с собой маленькую USB-флешку. На ней были мои личные записи, наброски, идеи. А вчера... вчера я записала на неё новую песню. Мою, личную, очень глубокую и незавершенную. Песню, которую я написала для себя, о том, что чувствую, о своей внутренней борьбе, о своей уязвимости. Никто и никогда не должен был её слышать. Она была моим самым сокровенным секретом. Вчера, в студии, я зачем-то перенесла ее туда, чтобы послушать на своей домашней акустике. И забыла убрать из сумки.
Мои пальцы вновь зарылись в сумку. Быстро, судорожно. Я перевернула её наизнанку, вытряхнула всё содержимое на кровать. Ключи, карточки, деньги, телефон... Но флешки не было.
«Нет... нет-нет-нет», — прошептала я, чувствуя, как по венам разливается ледяной ужас. Я проверила еще раз. Под кроватью, на полу, в ванной, куда я могла её уронить. Нигде. Пусто. Флешка исчезла. Всё, что я так тщательно скрывала, все свои настоящие чувства, все свои страхи, были записаны на этом маленьком носителе. И теперь он пропал.
Я не могла сразу понять, кто мог её взять. Мысли метались: Света? Случайно выпала в клубе? Кто-то подобрал? Мой мозг, ещё не до конца оправившийся от вчерашнего, отказывался строить логические цепочки. Головная боль и похмелье отступили, вытесненные чистым, всепоглощающим ужасом. Я рухнула на пол, обхватив голову руками. «Нет!» — вырвался из меня отчаянный, надрывный крик. Слёзы хлынули из глаз, обжигая щёки. Это была не просто потеря флешки. Это была потеря себя. Потеря контроля. Потеря последнего бастиона моей приватности. Я впала в настоящую истерику, сотрясаясь от рыданий, чувствуя себя абсолютно уничтоженной.
Следующее утро принесло лишь остаточные явления похмелья, но не ясность. Флешка не нашлась. Страх и беспокойство сжимали грудь, не давая сосредоточиться. Сегодня был рабочий день, и мне нужно было идти в студию, как бы сильно мне ни хотелось забиться в самый темный угол и исчезнуть.
Я надела свою самую строгую одежду – темные брюки, белую рубашку – словно пыталась вернуть себе утраченный контроль и профессионализм. Нанесла минимум макияжа, чтобы скрыть следы бессонной ночи. Выпила пару таблеток от головной боли, но они лишь приглушали физическую боль, не касаясь жгучей тревоги в моей душе.
Придя в студию, я старалась держаться как обычно – сосредоточенно, деловито. Илья, мой ассистент, выглядел слегка встревоженным, но я проигнорировала его вопросительный взгляд. Мне нужно было решить эту проблему. Флешка. Она не давала мне покоя.
К полудню Азат наконец-то соизволил появиться. Как всегда, в своей неизменной черной толстовке, капюшон натянут. Он вошел, словно ничего не произошло, словно не было вчерашнего клуба, моей истерики и его черного Гелендвагена. Он не извинился за опоздание, не поздоровался, просто прошел мимо меня к микрофону.
«Начнем, продюсер?» — бросил он, его голос был ровным, без тени эмоций. Я почувствовала, как пульс учащается. Это был мой шанс.
«Азат, — мой голос прозвучал суше, чем я ожидала. — Ты вчера... видел что-нибудь странное? Что-нибудь... ценное?» Он повернулся, медленно, и его глаза, темные и глубокие, пронзили меня насквозь. Он слегка приподнял бровь, и я почувствовала, как по моей коже пробегают мурашки. Эта его невыносимая загадочность.
«Ценное? Мелисса, в клубе все ценное быстро теряется. Или находится... кем-то другим». Он сделал паузу, его взгляд скользнул по моей сумке, которую я невольно прижала к себе. «Например, если какая-нибудь... маленькая флешка... случайно выпадает из кармана. Или из сумки». Его голос был таким ровным, почти безразличным, но я уловила в нем тонкую, едва заметную ниточку. Намек.
«Ты... ты её видел?» — прошептала я, чувствуя, как кровь отливает от лица. Азат лишь слегка улыбнулся. Не той своей ехидной усмешкой, а какой-то другой. Более глубокой. Более... зловещей.
«Видел. Много чего видел, Мелисса. Вчера была насыщенная ночь, не так ли? Для многих». Он не подтвердил. Не опроверг. Просто оставил меня с этим. С этой ужасной неопределенностью. С пониманием того, что он знает, что он видел, и что, возможно, он держит мой самый страшный секрет в своих руках. Но он не скажет. Он будет наслаждаться моей агонией, моей борьбой, моей беспомощностью. Но и теперь держала меня на поводке, играя со мной, как кошка с мышкой. И я ничего не могла сделать. Ничего.