3
Я проснулась за пятнадцать минут до будильника, как это обычно бывало. Солнечные лучи уже пробивались сквозь плотные шторы моей спальни, но город ещё спал. Я не из тех, кто может себе позволить роскошь ленивых утр. Каждая минута расписана, каждая деталь имеет значение. Душ, легкий завтрак — овсянка с ягодами, чтобы не перегружать мозг, чашка крепкого чёрного кофе. Пока кофе остывал, я проверяла почту, просматривала новости музыкальной индустрии, а затем, неизменно, открывала график на день. Сегодняшний пункт выглядел особенно неприятно: «Студия, 14:00. Newlightchild. Запись вокала для третьего трека».
Мое идеальное, выверенное утро, моя крепость спокойствия и продуктивности, разбивалась вдребезги о само его имя. Азат. Я до сих пор не могла привыкнуть к тому, как он заполняет собой все пространство, даже когда его нет рядом. Его имя вызывало во мне нервный тик. Я была Мелиссой, человеком, который в двадцать восемь лет добился всего своим трудом, бессонными ночами, бесконечными правками и стремлением к совершенству. Я выросла в маленьком городе, где музыка была лишь хобби, а не профессией. Мои родители, врачи, видели меня на том же поприще, но я сбежала в столицу с одним чемоданом, мечтой и парой демо-записей, которые сделала на отцовском старом магнитофоне. Меня гнали вперед амбиции и желание доказать, что музыка — это серьезно, это достойно. И я доказала. Мое имя стало синонимом качества, надежности, прорывных идей. До того, как в моей жизни появился он.
К двум часам дня студия была готова. Идеальный баланс звука, отстроенные микрофоны, свежие тексты на пюпитре. Все, чтобы Азату оставалось только прийти и сделать свою работу. И, конечно, он не пришел.
Пятнадцать минут. Двадцать. Тридцать. Я сидела за пультом, скрестив руки на груди, и смотрела на часы. Мой ассистент, молодой парень по имени Илья, нервно переставлял бутылки с водой на столе. Он был слишком нов в этом деле, чтобы понимать глубину моего праведного гнева. «Может, позвонить ему?» — робко спросил Илья. «Нет смысла, Илья. Он ответит, когда посчитает нужным. Или не ответит вообще. Он наслаждается этим». Илья поник. А я почувствовала, как внутри меня начинает полыхать знакомый пожар.
Ровно через сорок пять минут дверь студии распахнулась. Азат. Конечно, в бесформенной черной толстовке, капюшон натянут так, что скрывал пол-лица. Он не спешил, не извинялся, просто вошел, будто только что выходил за кофе. «Пришла? А я думал, ты уже ушла», — произнес он, и в его голосе прозвучало то самое, едва уловимое ехидство, которое каждый раз заставляло меня стискивать челюсти. Он не смотрел на меня, но я знала, что он чувствовал мою ярость.
«Я здесь, чтобы работать, Азат, а не ждать, пока вы соизволите появиться», — отрезала я, мой голос звучал холоднее, чем я ожидала.
«А что, уже время? Я думал, мы сегодня расслабленно», — он лениво зевнул, направляясь к микрофону. Мои пальцы сжались на кнопках пульта. Расслабленно. Это слово для него было оскорблением для меня. Я не знала слова «расслабленно» с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать. Каждый шаг, каждое решение в моей карьере было выверено. Я отказалась от многих личных радостей, чтобы быть здесь. И какой-то двадцатидвухлетний рэпер будет говорить о «расслабленно»?
Мы начали записывать вокал. Третий трек был самым лиричным на альбоме, требовал тонкой эмоциональной подачи. Но Азат, казалось, решил максимально усложнить мне жизнь.
«Еще раз, Азат. Чуть больше надрыва в припеве», — сказала я после очередной попытки. «Надрыва? А что такое надрыв, Мелисса? Ты можешь мне показать? Прочувствовать?» — он повернулся ко мне, прищурив глаза. Его взгляд был не просто шутливым, он был провокационным. Он знал, что я, обычно контролирующая каждый звук, не могла бы просто так встать и спеть за него. Это было его способом указать на мои границы, на то, что я лишь продюсер, а не исполнитель. Я почувствовала, как румянец заливает мои щеки. «Я могу показать вам, как это должно звучать эмоционально, не вдаваясь в вашу личную интерпретацию. Просто следуйте указаниям». «Ну, так покажи. Или ты только командовать умеешь?» — он откровенно улыбнулся, и я увидела, как его глаза поймали мою реакцию.
Я глубоко вздохнула, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он хотел меня вывести, и я знала это. Он хотел, чтобы я сорвалась, чтобы вышла из себя. И его забавляла моя борьба. Мои друзья, если бы они были здесь, назвали бы это флиртом, но для меня это было издевательство. Я видела, как он смотрит на меня – не с восхищением, а с каким-то странным, холодным интересом. Как на сложную головоломку, которую он с удовольствием собирает, чтобы потом разобрать на части.
Мы промучились с этим припевом еще час. Каждый раз, когда я давала ему новую инструкцию, он либо делал все с точностью до наоборот, либо переспрашивал с нарочитой наивностью, либо отпускал очередную едкую шутку. «Мелисса, а если я вместо надрыва добавлю немного... космической грусти? Это подойдет?» — спросил он, и в его голосе была такая невинность, что хотелось швырнуть в него чем-нибудь тяжелым. Космическая грусть. Что это вообще такое? такой категории ещё не встречала.
«Азат, давайте вернемся к обычным человеческим эмоциям. Надрыв и тд. То, что вы чувствуете в этой песне», — я старалась сохранять спокойствие, но мои слова звучали натянуто. Он лишь покачал головой, его губы изогнулись в кривой усмешке.
«Мелисса, ты слишком земная. Давай я попробую еще раз, но с моей космической грустью».
Я закрыла глаза на мгновение. Я была на грани. Хотелось закончить это, просто выйти из студии и никогда больше не видеть его. Но я не могла. Этот проект был важен для лейбла, важен для моей репутации. И самое главное – я никогда не бросала начатое. Никогда. Даже если это начатое было самим воплощением хаоса и раздражения.
Каждый вечер, возвращаясь в свою пустую, но такую аккуратную квартиру, я чувствовала себя выпотрошенной. Я была измотана, но не могла просто так отпустить мысли о нем. Мозг прокручивал каждую его фразу, каждую его усмешку, каждый взгляд. Я чувствовала, что он забирает у меня больше, чем просто время и нервы. Он забирал моё спокойствие. Он был занозой, которая глубоко засела под кожей, и я знала, что он не уймется, пока не доставит мне еще больше боли. И, кажется, он ждал именно этого момента, когда я наконец сломаюсь.