19.
Клюю носом всю физику. Мы изучаем новую тему: «Законы сохранения в механике». Ничего не решаем, лишь записываем теорию, которую я и так разобрала с репетитором на прошлой неделе. Мозг плавится от скуки и бессонной ночи, подчерк становится некрасивым.
Соня освобождена от уроков по причине участия в олимпиаде, к которой так усердно готовилась. Мотивация хорошо учиться для нее теперь не личный успех, а возможность видеться с Глебом, и место в олимпиаде поможет получить разрешение от мамы уйти из дома с ночевкой.
Мне бы очень хотелось поделиться с ней тем, что произошло между мной и ним вчера, вдруг это что-то изменит. Но станет ли она слушать? Да и можно ли вообще в такое поверить?
К чёрту! Нужно сосредоточиться на учебе. Как раньше. Учеба всегда была для меня убежищем, когда родители вновь ругались или сутками пропадали на работе, оставляя меня наедине с учебниками и электрическим светом лампы. Или, когда в школе со мной никто не дружил. Совсем никто. Вообще. Как сейчас.
Думаю, Соня могла рассказать ему об этом, как и мои одержимые попытки вернуть её. Одиночество и неумение дружить — самые слабые мои места, поэтому он и наплел той чуши про дружбу, похожесть и так далее. Умно и очень подло. Решил таким образом поиздеваться надо мной, ну-ну. Я не такая круглая дура.
Когда в столовой, наблюдая, как одноклассники игнорируют меня, садясь за другой стол, я пью апельсиновый сок и ем булочку из буфета, мне приходит уведомление от Сони. Воодушевляюсь, читая, как все ее коды на олимпиаде компилировались с первого раза, как она, хоть и не осилила задание особой сложности, но расписала алгоритм решения естественным языком, что тоже принесет баллы. Она отлично справилась. Еще больше я радуюсь тому, что Соня испытала потребность поделиться своим счастьем со мной. Но скоро улыбка меркнет.
Она пишет, что мама простила её и отпустила с ночевкой, как и ожидалось.
***
— Ты меня в конец уже достала! Что тебе нужно от меня?! Что тебе, блять, нужно?! — кричит Соня на весь двор нашего лицея на следующий день.
А я не могу оторвать глаз от её тонкой шеи. Плотный шарф, которым она весь день скрывала её, вновь развязался, и теперь взору предстаёт то, что ранит гораздо сильнее, чем любые слова.
Дергаными движениями она поправляет его.
— Сонь… мы же подруги…
— Подруги, серьезно? Будь мы подругами, ты бы уважала мои чувства и границы! А тебя беспокоит только то, что тебе не с кем будет обсудить домашку по вечерам, пока я с Глебом! А еще ты ревнуешь, потому что в моей жизни появился кто-то дороже и ценнее тебя!!!
— У тебя реально проблемы…
— Это у тебя проблемы! У меня всё нормально и всё устраивает! Разберись со своей гребаной гиперзаботливой головой!!!
Снова её дурацкий шарф развязывается из-за того, что она слишком активно жестикулирует и прыгает на месте, когда выкрикивает эти едкие слова. И вновь я вижу их. Синие следы от чужих пальцев, которые душили нежную, умную, но пропащую Соню, некогда мою самую любимую и лучшую подружку и по совместительству самую красивую девочку на свете.
От чего Глеб желает мне столько зла?
Домой возвращаюсь пешком, и с каждым шагом бессилие, отчаяние и обида аккумулируются в разрушительной силы гнев, испепеляющий каждую мою частичку. Этот гнев направлен не только на Глеба, но и на Соню. За то, что позволяет так с собой обращаться. А еще на меня. За то, что не могу выключить эти чувства.
На следующий день, когда я агрессивно стучусь в его дверь, я обещаю себе, что это последний раз. Соня старше меня на полгода, через месяц ей восемнадцать. А через два Глеб уезжает в тур на, черт знает, сколько времени. И тогда всё обязательно наладится. Это последний раз. Честно. Всё будет хорошо. Ведь правда?
Меня всю бьёт озноб.
Дверь заперта, никто не открывает. Я жду его в проклятом подъезде, прислонившись затылком к холодной стене. Стараюсь даже не думать о том, насколько это было больно и страшно. Сейчас её разум затуманен «любовью», но какой ужас она испытает, когда осознание обрушится на нее?
Пишу маме, что Соня, если что, ночевала не у нас. Не хватало, чтобы ее родители подумали на меня.
Вздрагиваю от звука открывающегося лифта. Неторопливые шаркающие шаги. Второпях проверяю в кармане перцовый баллончик. На каждом пальце правой руки у меня по металлическому перстню. Да, сегодня я подготовилась.
Но всё равно при виде него сердце подпрыгивает куда-то к горлу, и пульс отдаёт в висках.
Он весь в черном и кажется смертельно уставшим.
— Привет… — говорит тихо, не с первого раза попадая ключом в замочную скважину. У меня было столько слов заготовлено, но, когда прохожу в логово чудовища, теряюсь.
«Ты можешь говорить и делать всё, что угодно, потому что это последний раз. А еще у тебя есть оружие», — подбадриваю себя.
Смотрю, как Глеб стягивает куртку, снимает капюшон толстовки. Волосы, как всегда, в полном беспорядке. Он проводит по ним рукой, но они вновь падают на бледный высокий лоб непослушной копной. Странно, но сегодня он меньше всего похож на человека, который ночью душил несовершеннолетнюю девочку до синих следов на шее. Он выглядит… сломанным.
— Перестарался, пока трахал её. Ты ведь за этим пришла? — поднимает вымотанный взгляд, — Или просто решила попялиться? — голос более хриплый, чем обычно. Кончики пальцев, которыми он опять поправляет волосы, красные. Видимо, репетировал до изнеможения.
— Ты вообще человек? — шепчу я совсем не то, что собиралась.
— Ты же знаешь, что нет. И если хочешь размазать меня за это, то сейчас идеальный момент, потому что мне хуево не только морально, но и физически.
Пальцы в кармане проходятся по гладкой поверхности баллончика. Делать это в помещении — дерьмовая идея. Но если я прикрою лицо и быстро выбегу прочь…
Не дождавшись ответа, он разворачивается и следует на кухню. Ту самую, где мы впервые остались наедине. Шарится по шкафам, разыскивая что-то. Ставит чайник, заглядывает в холодильник. Словно меня и нет. Настолько мы незначительные для него, что можно бить нас, душить, давить, как ничтожных букашек, и игнорировать.
Тянется к верхним полкам, из-за чего толстовка слегка задирается. Достает куриный доширак. Роняет его на пол из дрожащих покрасневших рук. Молча наклоняется, чтобы поднять. Потом борется с пакетиком приправы, роняя его тоже. Он так омерзителен мне…
— Я ненавижу тебя.
— Надеялся, выдашь что пооригинальнее. Так долго думала.
— Какой же ты придурок. Переломать бы тебе все пальцы. Которыми ты её душил, — я говорю тихо, выплевываю каждое слово, — чтобы ты больше никогда не смог играть на своей уродливой черно-белой гитаре, — грудь сотрясается от ударов сердца. Я ненавижу его. Ненавижу-ненавижу-ненавижу так сильно. Рука крепче сжимает моё оружие, которое я вот-вот готова применить. Представляю, как он вцепится себе в лицо, оказавшись на полу. Будет задыхаться в слезах и соплях. Жаль не увижу этого, потому что тут же вылечу вон, чтобы самой не выкашлять легкие. Я смогу. Смогу это сделать. Прямо сейчас.
— Какая смелая маленькая стерва, — отвечает он, начиная злиться.
Сейчас или никогда. Достаю руку из кармана, и, вместо того, чтобы залить его перцовым баллоном, даю звонкую пощечину.
Глеб резко отворачивается, втягивая воздух сквозь зубы. Морщится, прижимает ладонь к щеке.
Моя рука горит.
Я ударила его. Я струсила и просто ударила его.
Черт возьми, он же убьет меня.
Срываюсь с места и пулей несусь в коридор. Не слышу шагов позади, от чего только страшнее. Вцепляюсь в ручку двери, тяну на себя, затем поворачиваю засов. Пытаюсь снова и снова, как ненормальная. Проклятая дверь этого проклятого места не поддается. Тело дрожит и не слушается.
Он запер её на ключ, а ключ куда-то дел. Точно. Мне конец. Паника накрывает с головой, и я буквально ощущаю, как дрожат коленки, когда он всё-таки идет ко мне.
— Это тебе за Соню! — хочу закричать я, но выходит лишь сиплый шепот. Черт-черт-черт.
Мысли лихорадочно носятся. Что еще я могу сделать, Господи? Спрятаться в ванной? Для этого мне придется как-то обойти его, да и сколько я там просижу?
— Глеб… — тихо зову я, в то время как он надвигается, мерно дыша и продолжая держать руку у лица. — Глеб, я… я не хотела… точнее хотела, но… не бей меня, пожалуйста. Прости! Прошу тебя, прости…
Я утратила шанс воспользоваться баллончиком, если он и вовсе был, потому что теперь не смогу скрыться вон и наврежу еще и себе.
Что я наделала? На минуту поверила в себя, малолетняя идиотка. Зажмуриваюсь, готовясь к тяжелой руке, отлично помня, как та умеет сжиматься на горле и как превратила Соню в разрушенную копию себя прежней, покрытую синяками. Я знаю Глеба… Но…
Ничего не происходит. Ожидание мучительно.
— Ч-что ты делаешь?! Ты хочешь помучить меня перед этим?
— Перед чем?
— Перед тем, как ударишь! Или придушишь!
Он ничего не отвечает. Лишь вздыхает совсем тихо.
Адреналин настолько взлетел, что стресс решает выйти через слезы, и я отпускаю себя, разревевшись.
Это слишком. Я не помню, когда последний раз так сильно пугалась. Глеб всё томительно молчит, продолжая дьявольскую пытку ожиданием наказания.
Начинаю нести какой-то вздор, захлебываясь слезами, пока он просто смотрит на меня. Вываливаю ему вдруг всё, понимая, что плачу уже не от страха, а от того, что так долго копилось. От смертельной усталости. От того, что чувствую себя сломанной из-за него, от того, что злюсь на него так сильно, ненавидя каждой клеточкой. От того, что начинаю тихо ненавидеть и Соню, которая видит проблему только во мне и совершенно не заботится о себе, выбирая оставаться в руках абьюзера. Жалуюсь, что без Сони мне одиноко в коллективе и труднее учиться, а еще некомфортно ходить в столовую. Другие девушки не хотят со мной дружить, потому что я всегда была слишком не такой, погруженной в свои специальные интересы рациональной и скучной занудой. Никому не было до меня дела, кроме моей замечательной Сони, и теперь её больше не существует. Ты убил её, Глеб. И она обвинила меня в ревности сегодня, признавшись, что ты ей дороже, чем жалкая я.
— …Да, помимо того, что я волнуюсь за неё, я ревную! Ну и что в этом такого?! Я настолько люблю её, что хочу, чтобы она была только со мной, но, видимо, я просто не её уровень. Она ведь всегда стремилась к чему-то большему! Её берут участвовать во всех олимпиадах, она всегда получает только пятерки, красиво говорит и отлично выглядит. Мечта всех мальчиков в классе, Афродита в человеческом воплощении! Хорошее тянется к хорошему, однако… в твоем случае она катастрофически ошиблась. Может, и в моем — тоже. Но я хотя бы никогда не вредила ей, понимаешь? Она нужна мне. Без нее у меня не складывается… не получается… И я готова драться за неё. Поэтому ударила тебя, и…
Из-за рыданий мне не хватает воздуха, чтобы закончить. Это проклятый нервный срыв. Ну почему сейчас, на глазах у врага? Почему я пошла в этом состоянии к человеку, который одним взглядом способен столкнуть меня в пропасть?
Носом вдруг чувствую теплую кожу его бледной шеи. Я обнимаюсь с монстром. Когда это случилось? Как? Даже не помню. Просто обнаруживаю себя, сжимающей монстра крепко. Гораздо крепче, чем он меня, который нежно гладит мою спину. Это его хитрый способ уничтожить меня. Часть какого-то чёрного плана. Он делает так, чтобы я вымоталась от слез и расслабилась, а потом ударит меня по лицу так же, как и я его. Или, что еще хуже.
Мои ноги подкашиваются.