13.
Целый час сверлю глазами одиннадцать цифр номера. Я выучила их наизусть, взглянув лишь раз. Нашла в телефоне Сони, который та дала мне подержать, пока умывала заплаканное лицо.
Весь оставшийся день в школе я провела словно в тумане из-за постоянного выдумывания различных сценариев развития событий.
Последним уроком была литература, где мы опять писали сочинение. Не сумев собраться с мыслями, я справилась скверно. Оба аргумента опять привела из «Войны и мира», употребив фразы-клише, по типу «обратимся к энциклопедии жизни» и прочий бред. Училку это достало. Да и меня тоже. Терпеть не могу литературу. Энциклопедия гребаной жизни, в которой почему-то не сказано, как назначить встречу гребаному тридцатилетнему психопату-наркоману-рокеру-женоненавистнику-мудаку, который каждый день превращает твою лучшую подругу в тень, и которого ты ненавидишь и боишься.
Сперва я написала ему в телеграмме, но он не читал. Поэтому теперь трясущийся палец завис над иконкой с изображением зеленой трубки. Наконец решаюсь.
С каждым гудком сердце колотится всё нещаднее. Когда гудки сменяет тишина, неуверенно произношу:
— Алло… Глеб?
— Катя.
На секунду теряюсь. Я даже не хочу знать, почему у него сохранен мой номер.
— Мы можем встретиться? Пожалуйста. Так, чтобы никто не узнал, особенно Соня. Где-нибудь в нейтральном месте, в парке, например. Я подойду, куда вам удобно.
— Я не пойду в парк, Катя. Я подъеду к твоему дому в 20:00 сегодня. Либо так, либо никак. Другого времени у меня не будет.
Мне приходится согласиться. Это слишком поздно и неудобно, но условия я буду диктовать потом.
***
Надеваю черную толстовку оверсайз и темные джинсы и ровно в восемь вечера выхожу из дома. Его нет. Жду, терпя пронизывающий ветер. В последнее время заметно похолодало, а деревья стали облачаться в багряные осенние оттенки. Мерзну и нервно оглядываюсь на окна своей квартиры. Спустя пятнадцать минут его всё еще нет. Ругаюсь про себя, планирую позвонить, но в двадцать минут девятого вижу знакомый Порш, который лениво подъезжает к дому.
Я неловко топчусь на месте, не решаясь сесть в машину, как вдруг стекло опускается и доносится нетерпеливое:
— Ну?
Это безумие. Если бы Соня только знала, на что я иду ради нее, как сильно переступаю через себя.
Сажусь на переднее, ни разу не взглянув на воительское. Он трогается, увозя меня в неизвестном направлении. Радио выключено, сам он тоже ничего не говорит и лишь звук мотора нарушает тишину. Чаще дышу в стремлении унять растущую тревогу.
Взглянуть на Глеба отваживаюсь только когда он глушит машину, паркуясь в каком-то пустыре. Впереди нас стена без окон, справа ржавая пожарная лестница многоэтажки, а слева высокая вереница черных балконов. Пространство давит.
В памяти всплывает наш тет-а-тет в холле кинотеатра. Тогда я пыталась, но это было всё равно, что разговаривать со стеной. И, казалось, он не хотел, чтобы наш разговор заканчивался, стремясь удержать меня там, непонятно зачем.
Здесь же, в его машине, с заблокированными дверьми я не смогу так легко скрыться.
Я в его ловушке и в его власти.
Но на что только не пойдешь ради дружбы.
— Давно хотел с тобой поговорить, — произносит вдруг Глеб.
Я не сразу понимаю, что он несет, продолжая тупо рассматривать его. Впрочем, не нахожу ничего нового: всё тот же бледно-серый цвет лица, потухшие матовые глаза и отталкивающая темная аура, превращающая атмосферу в вязкую, тяжёлую субстанцию, невыносимую для того, чтобы чувствовать себя легко и непринужденно.
— Зачем? Я хочу поговорить о Соне.
— Я тоже.
Глеб отстегивает ремень безопасности и садится более расслабленно, поворачиваясь ко мне.
— Эм, да? Э-э… В общем… Соня очень изменилась в последнее время. Я и ее родители обеспокоены. Она выглядит так, как будто вовсе не спит…
— Она и не спит, — перебивает Глеб.
Продолжаю, стараясь унять дрожь в голосе:
— Она сильно похудела. Вся бледная. Нервная. Делает домашнее задание урывками на переменах. Я не могу отругать вас и заставить… могу только просить. Пожалуйста, оставьте её. Она умная и порядочная, хорошая невинная девушка.
— Уже не невинная.
Внутри что-то обрывается, но я стараюсь не подать вида. Разумеется, Соня с ним не в нарды играла, но услышать это всё равно больно.
— Пожалуйста, давайте забудем ту нашу… ссору в кинотеатре, и вы оставите в покое Соню, а мы оставим в покое вас, и всё будет хорошо… окей?
Глеб наклоняется чуть ближе. Мы сидим в полутьме, и с такого расстояния мне становится лучше видно его слегка ассиметричное угрюмое лицо в татуировках. Хочу отстраниться, но это будет слишком очевидно. Он поймет, что мне страшно, а я не хочу этого. Рассеяно поправляю капюшон своей толстовки. Глеб почти в такой же, только сверху на нем широкая черная куртка.
— Слушай сюда, подружка, мне поебать на твою Соню. Если она не притащится завтра, я вздохну с облегчением.
— Ч-что? — пораженно выдыхаю, — Как вы можете так говорить, она же любит вас!
— И?
— Если вам ничего от нее не надо, то почему она не ночует дома? — недоумеваю я, ничего не понимая и не замечая, как на эмоциях тоже наклоняюсь ближе, — Почему вы просто не запретите ей приходить?
— Не знаю, наверное, просто использую, чтобы не чувствовать сжирающую меня пустоту. Я особо не анализировал этот свой поступок, потому что, повторюсь, мне поебать на твою Соню.
Начинаю глубже дышать уже не от тревоги, а от злости. Нет ни одного человека, который бы так сильно возмущал меня.
— Не удивлюсь, если вам на всех плевать, кроме себя. Подумайте, она ведь одержима вами! Вчера она говорила мне, как сильно любит вас. Разве можно быть к этому равнодушным? Как можно издеваться за это над человеком? — я отворачиваюсь к лобовому стеклу, борясь с дрожью. Снова я говорю лишнего, но я просто киплю изнутри. Этот человек использует Соню и издевается над ней.
— Потому что она жалкая. Как и все вы, — с ненавистью произносит Глеб. Я снова впериваюсь в него взглядом.
— У вас вообще есть близкие люди с таким подходом, кроме мамы с папой? А друзья?
— А что? Хочешь стать моим другом? — язвит он.
— Скорее вашим врагом и никогда больше не видеть вас, — проговариваю тихо, и тут же покрываюсь мурашками страха, когда вижу, как темнеет взгляд Глеба. Его лицо заостряется агрессией. Он запрокидывает голову, проходясь рукой по своим испорченным волосам, в попытке унять раздражение, но кажется, ничего не выходит, потому что он отвечает:
— Слишком много на себя берешь, малолетняя стерва…
Я отклоняюсь назад, вжимаясь в дверь. Нужно сбавить обороты. Почему я не могу контролировать себя? Может, потому что меня доводит до исступления ситуация, что мою подругу используют, как шлюху?
— Глеб… Я не хочу ругаться. Я хотела поговорить нормально, как взрослые люди, но с вами это так сложно, потому что вы вечно на эмоциях. И я теперь тоже. Она моя лучшая подруга, и мне больно от того, что вы с ней делаете. Пожалуйста, если вам действительно плевать, то просто скажите ей, что не любите её. Зачем же губить ей жизнь? Скажите всё то, что сказали мне.
Глеб вдруг начинает смеяться.
— Ты, блять, думаешь, я не говорил ей этого? Я даже хорошенько так врезал ей, лишь бы она отстала!
— Ч-что?..